Две стороны жизни

Тишина в кабинете стала иной – густой, насыщенной, полной неозвученных вопросов. Лика сжала в пальцах фотографию, этот крошечный кусочек прошлого, который вдруг стал самой настоящей картой, ведущей в темный лабиринт души ее мужа. Она больше не чувствовала себя просто женой. Она чувствовала себя исследователем, стоящим на пороге открытия, которое одновременно манило и пугало своей неизбежностью. Ощущение было сродни тому, как будто она взяла в руки старую, потрепанную книгу, и из нее неожиданно выпала закладка, указывающая на страницу, где была спрятана главная тайна. И теперь она не могла не прочитать дальше.

Глава 4: Тень из прошлого

Сцена 2: Вечер. Разговор.

Вечер застыл в просторной гостиной, тягучий и неподвижный. За окном зажигались огни, окрашивая небо в густые лиловые тона, но внутри царила тишина, напряженная и звенящая, будто перед грозой. Артём вернулся поздно, его лицо было маской усталости, от которой не спасали даже безупречные черты. Он скинул пиджак на спинку кресла, и этот жест был полон такого привычного раздражения, что Лика, сидевшая на диване с книгой, почувствовала, как у нее сжалось сердце.

Она наблюдала за ним украдкой, словно готовилась к прыжку в ледяную воду. В кармане ее халата лежала та самая фотография, обжигая пальцы. Весь день она ходила с ощущением, что держит в руках не кусок бумаги, а живую, не зажившую рану.

– Как день? – спросила она, откладывая книгу. Голос прозвучал хрипловато.

– Как всегда, – бросил он, направляясь к бару. – Три консультации, две планерки, бумажная волокита. Ничего интересного.

Он налил себе виски, плеснув в бокал золотистой жидкости. Лед зазвенел, нарушая тишину, словно сигнал к началу.

«Сейчас, – подумала Лика, чувствуя, как ладони становятся влажными. – Или никогда».

– Артём, – позвала она, заставляя себя говорить ровно. – Я сегодня убиралась в твоем кабинете.

Он медленно повернулся, бокал в руке. Его взгляд был отрешенным, уставшим.

– И? Нашла сокровища? – в его голосе прозвучала плоская шутка, лишенная тепла.

– В каком-то смысле, да.

Она не стала тянуть. Вынула фотографию и положила ее на стеклянную поверхность журнального столика, между ними. Бумага легла бесшумно, но в воздухе будто что-то громыхнуло.

Артём замер. Его пальцы, обхватывавшие бокал, побелели. Взгляд, скользнув по изображению, стал острым, сфокусированным, как у хирурга, увидевшего внезапное осложнение. Не грусть, не ностальгия – мгновенная, животная реакция, смесь ярости и паники.

– Откуда это? – его голос прозвучал тихо, но в этой тишине была сталь.

– В нижнем ящике твоего стола. Под старыми конспектами.

Он резко шагнул к столу, его движение было порывистым, почти грациозным в своей агрессии. Он схватил фотографию, и бумага хрустнула в его пальцах.

– Ты никогда о нем не рассказывал, – продолжила Лика, заставляя себя не отводить взгляд. Она чувствовала исходящую от него волну жара, словно от раскаленного металла. – Он был твоим другом?

– Это было давно, – отрезал он, и каждое слово было отточенным лезвием. – Не копайся в том, что тебя не касается. Не осталось ничего от того времени. И от тех людей.

Он попытался сунуть снимок в карман, но его рука дрогнула, и он просто сжал его в кулаке.

«Он не просто злится, – пронеслось в голове у Лики. – Он защищается. Отчаянно, яростно. Почему? Что скрывается за этой стеной гнева?»

– Но что случилось? – настаивала она, ее собственный голос окреп, в нем зазвучали нотки не страха, а решимости. Она чувствовала себя археологом, осторожно счищающим пыль с древнего артефакта, боясь его разрушить, но не в силах остановиться. – Ты выглядишь на ней таким… счастливым. Таким живым. Я никогда не видела тебя таким.

Эти слова, казалось, обожгли его. Он отпрянул, его лицо исказила гримаса, в которой было что-то почти болезненное.

– Хватит! – его крик прорвал тишину, резкий и оглушительный, как удар грома в ясном небе. Он не повышал на нее голос никогда. – Выбрось это из головы! Ты слышишь? Выбрось!

Он разжал пальцы, и смятая фотография полетела обратно в сторону кабинета, бессильно шлепнувшись о дверной косяк. Он смотрел на нее, его грудь тяжело вздымалась, в глазах бушевала буря – гнев, стыд, и что-то еще, неуловимое и дикое, похожее на ужас.

«Он не просто похоронил это прошлое, – с пронзительной ясностью осознала Лика. – Он боится его. Боится того парня с фотографии. Боится, что он может вернуться».

Не сказав больше ни слова, Артём развернулся и быстрыми, жесткими шагами вышел из гостиной. Через мгновение Лика услышала, как с силой захлопнулась дверь в спальню.

Она сидела неподвижно, слушая, как в ушах стучит кровь. Тишина снова сомкнулась над ней, но теперь она была иной – тяжелой, как свинец, и звонкой от невысказанных обвинений. Ее взгляд упал на смятый клочок бумаги у двери.

Он не просто запретил ей говорить об этом. Он приказал ей забыть. Но чем яростнее он пытался заткнуть прошлое, тем громче оно звучало.

Она медленно поднялась, подошла к фотографии и бережно подняла ее. Разгладила пальцами помятый лик молодого Артёма. Теперь это была не просто находка. Это было доказательство. Первая ниточка, ведущая в лабиринт. И его яростная реакция лишь подтверждала: в самом сердце этого лабиринта скрывалось нечто очень важное. И очень страшное.

Призрак из прошлого вышел на сцену. И спектакль только начинался.

Глава 5: Разлом

Сцена 1: Внутренний крах

Ночь стала для Артёма пыткой бессонницы. Он лежал рядом с Ликой, притворяясь спящим, но каждый его мускул был напряжен до предела. Тело, привыкшее к идеальному подчинению, вдруг вышло из повиновения. Под веками стоял сухой, колючий жар, а в висках отдавался тяжелый, назойливый стук, словно кто-то молоточком отбивал такт его собственного бессилия.

Запах дорогого коньяка, выпитого в одиночку после ссоры, смешивался с ароматом ее шампуня, и эта смесь вызывала тошноту. Он ворочался, пытаясь найти позу, в которой мозг наконец отключится, но вместо сна на него обрушивалось прошлое. Не смутные образы, а яркие, пронзительные вспышки, которые он десятилетиями держал за семью печатями.

Перед ним стоял тот самый убогий офис. Пахло пылью, свежей краской и дешевым кофе. Дмитрий, его Димка, сидел напротив, размахивая руками, его глаза горели.

«Артем, ты только послушай! Эта идея – она же гениальна в своей простоте! Никто до такого не додумался! Мы станем богами этого рынка! Вместе!»

А потом… потом другая сцена. Холодный, просторный кабинет, пахнущий уже не кофе, а деньгами. Он, Артём, сидит за большим столом, а Дмитрий стоит напротив. Его лицо, всегда такое открытое, искажено недоверием, которое медленно, с леденящей душу ясностью, сменяется пониманием. И болью. Такая тихая, безмолвная боль, от которой у самого Артёма тогда сжалось горло.

«Ты… ты украл. Ты подал заявку один. На своё имя. На наши наработки».

И его собственный голос, прозвучавший тогда плохо и чужо: «Деловой мир жесток, Димка. Идеи ничьи. Побеждает тот, кто первый их оформляет».

Он видел, как гаснут глаза друга. Как рушится что-то важное, хрупкое и навсегда невозвратимое. Он слышал тихий щелчок захлопнувшейся двери. И этот щелчок отдавался в его черепе сейчас, громче любого грома.

«Счастливым? – мысленно выкрикнул он в тишину, обращаясь к призраку Лики, к призраку самого себя. – Да, я был им! Пока не прозрел. Пока не понял, что дружба, доверие, все эти сантименты – это слабость. Балласт. Он видел мир через розовые очки, он хотел всего добиться „честно“. Он был тормозом. А я… я просто убрал тормоз. И поехал дальше. Один. Быстрее. Выше. К тому, что имею сейчас».

Но почему тогда эти воспоминания обжигают, как раскаленное железо? Почему образ Дмитрия с его мертвыми глазами встает перед ним четче, чем лицо любого из сегодняшних пациентов?

Он с силой втёр кулаки в веки, пытаясь выдавить, стереть эти картинки. Бесполезно. Они были частью его. Той частью, которую он отрезал и выбросил, но которая, оказалось, не умерла, а лишь ждала своего часа, чтобы восстать из пепла.

Сцена 2: Роковая поездка

Утро не принесло облегчения. Оно пришло серым, безрадостным, и город за окном был затянут грязной марлей моросящего дождя. Артём собрался на автомате, движения резкие, угловатые. Он не смотрел на Лику, чувствуя на себе ее молчаливый, тяжелый взгляд. Ее молчание было громче любых упреков.

Он почти выбежал из дома, вдохнув влажный, пропитанный выхлопами воздух, как узник, глотнувший свободы. Его машина, мощная, блестящая, стояла у подъезда, обещая скорость, движение, забвение. Он рванул с места, шины с визгом взрыли лужу.

Город проносился за окном смазанным пятном. Он лихорадочно перестраивался, обгонял, вжимался в кресло. Агрессия, копившаяся всю ночь, искала выхода. Каждая помеха на дороге вызывала прилив ярости. Он злился на Лику, вскрывшую его старую рану. Злился на Дмитрия, этот вечный укор его совести. Злился на себя – за эту слабость, за эту неспособность просто забыть и идти дальше.

«Зачем она полезла в тот ящик? Зачем он вообще появился в моей жизни? Зачем я тогда…»

Мысли кружились, как осенние листья в вихре, не складываясь в картину, лишь усиливая хаос внутри.

В салоне зазвучал короткий, вибрирующий сигнал. На экране мультимедиа всплыло сообщение. Имя отправителя заставило его на секунду встрепенуться – Сергей. Тот самый, с кем они когда-то общались втроем: он, Дмитрий и Сергей.

Пальцы сами потянулись к экрану. Сообщение было коротким, как телеграмма, но каждое слово вонзалось, как гвоздь:

«Артём, случайно наткнулся на Дмитрия. Парень в полной… Не узнал сначала. Будь человеком, позвони ему. Кажется, он на краю».

Текст завис перед глазами, буквы плясали. «На краю». Что это значит? Нищета? Отчаяние? Самоуничтожение?

И тут же, как щит, поднялась привычная, циничная реакция. Волна раздражения, горького и едкого.

«Вечно они лезут! – прошипел он сквозь зубы, с силой проводя пальцем по экрану, смахивая уведомление в небытие. – Вечно со своим дешевым состраданием, с призывами к человечности! Разберись со своими проблемами! У меня своих полно!»

Он прибавил газу, пытаясь уйти, убежать от этого голоса из прошлого, от этого призрака, который вдруг обрел плоть в нескольких строчках текста. Его последняя осознанная мысль была не о Лике, не о работе, не о больных. Это был приступ чистейшего, слепого гнева. Отрицания. Яростного, детского отказа принять реальность, в которой его поступки имеют последствия.

Он не заметил, как на мокрый асфальт выкатился мяч. Не увидел мелькнувшую между припаркованными машинами тень – маленькую девочку, бросившуюся за ним.

Удар был абсолютным. Не просто звуком, а всепоглощающей волной, вобравшей в себя все мироздание. Стекло превратилось в миллионы сверкающих осколков, застывших в воздухе. Небо и асфальт поменялись местами в сюрреалистическом балете. Его тело, за долю секунды до этого бывшее напряженным сосудом ярости, вдруг стало невесомым, бесформенным.

Физической боли не было. Был лишь шок, оглушающий, ватный. И в самой сердцевине этого шока – ослепляющая, безжалостно яркая вспышка осознания. Она длилась мгновение, но в нем уместилась вся его жизнь, все его ошибки, вся ложь, которую он себе говорил.

А потом – тишина. Не обычная тишина, а полная, всепоглощающая. И пустота. Бездонная, беззвездная, холодная пустота, в которой не было ни гнева, ни страха, ни мыслей. Ничего.

Глава 6: Разрыв. Спешка

Сцена 1: Утро на бегу

Звон будильника врезался в сознание не как сигнал к пробуждению, а как грубый удар, разрывающий и без того тонкую ткань сна. Артём резко открыл глаза, и первым ощущением стала свинцовая тяжесть, раскатившаяся от затылка к вискам. Не физическая усталость, а нечто иное – густое, вязкое похмелье от пережитых ночью воспоминаний. Они витали в комнате, как запах гари после пожара, напоминая о вчерашнем взрыве.

Он провел рукой по лицу, пытаясь стереть следы бессонницы. Сегодняшний день был вычеркнут в его календаре жирным красным крестом. Международный кардиологический форум «Сердце будущего». Его трибуна. Его звездный час. Презентация его методики открывала дорогу к контрактам, о которых коллеги могли лишь шептаться в кулуарах. Весь медицинский мир должен был узнать его имя. Это был апофеоз, к которому он шел долгие годы, безжалостно отсекая все, что мешало движению.

Он поднялся с кровати, и его тело двигалось на автомате, словно кто-то другой управлял им извне. Ритуал одевания был отточен до мелочей: дорогая рубашка, идеально сидящий костюм, галстук, завязанный особым узлом. Но сегодня каждое движение отзывалось внутренним диссонансом. В зеркале на него смотрел не триумфатор, а уставший, напряженный мужчина с запавшими глазами, в которых плавала тень вчерашнего разговора.

На кухне пахло свежесваренным кофе. Лика уже была там. Она стояла у окна, спиной к нему, словно изучала что-то на сером, затянутом облаками небе. Ее поза, скрещенные на груди руки – все говорило о глухой обороне. Он чувствовал ее вопрос, ее молчаливый упрек, висящий в воздухе, как неразряженная молния. Она не повернулась, когда он вошел.

Он молча налил себе кофе в тяжелую фарфоровую чашку. Глоток обжигающей горькой жидкости не принес привычной бодрости. Напротив, он лишь обострил внутреннюю дрожь, сделал нервы оголенными и зрячими. Кофе не бодрил – он отравлял.

«Надо что-то сказать, – пронеслось в голове. – Слово. Одно слово, чтобы разрулить это». Но язык казался ватным, а в голове зияла пустота.

– Не опоздаешь? – её голос прозвучал ровно, без интонации, как заученная фраза из разговорника для чужих людей.

– Нет. Выезжаю через пятнадцать минут, – так же механически ответил он.

– Удачи.

– Спасибо.

Больше им нечего было сказать друг другу. Эти три формальных реплики прозвучали как приговор. Последние мосты между ними, и без того шаткие, были окончательно сожжены в этом утреннем молчании. Он поставил недопитый кофе в раковину. Жидкость плеснулась и застыла темным, безрадостным пятном.

Он вышел из кухни, не оглядываясь, не решаясь встретиться с ее взглядом. Его портфель с презентацией ждал у двери, как единственный верный спутник. Оставался только он и его триумф. Все остальное – назойливый шум, который нужно было заглушить. Сейчас, в этот миг, ему казалось, что это возможно. Что стоит лишь переступить порог, сесть в машину и умчаться прочь – и все встанет на свои места. Остальное было неважно.

Глава 6: Разрыв. Спешка

Сцена 2: Дорога на конференцию

Мощный автомобиль рванул с места, прижимая Артёма к кожаному креслу. Он вжался в руль, пальцы сжали кожаную оплетку с такой силой, что суставы побелели. Городской трафик встретил его стеной мерцающих стоп-сигналов, но он не снижал скорости, лихорадочно перестраиваясь из ряда в ряд, ловя малейшие просветы в потоке. Каждый маневр был резким, почти отчаянным. Свист шин по мокрому асфальту, клаксоны недовольных водителей – все это сливалось в единый шумовый фон, под который он пытался спрятаться.

Внутри него бушевала своя буря. Мысли метались, как пойманные в клетку птицы: «Слайды… нужно проверить очередность слайдов. Инвестор из Швейцарии будет на третьем ряду, с ним нужно поймать зрительный контакт. Только бы не опоздать, черт бы побрал эти пробки…» Он мысленно повторял ключевые тезисы, но слова путались, расползались, не желая выстраиваться в убедительную речь.

И сквозь этот нарочитый, деловой шум пробивались другие голоса – тихие, но настойчивые. Обрывки вчерашних воспоминаний. Звонкий, беззаботный смех Дмитрия. Его восторженное: «Артем, мы сможем все! Вместе!» Воздух в машине вдруг показался ему спертым, пахнущим не кожей и деньгами, а пылью того старого офиса и дешевым кофе.

«Нет! – мысленно закричал он, ощущая, как по спине бегут мурашки. – Не сейчас!»

Он с силой ткнул панель управления, и салон наполнился оглушительными ритмами симфонического рока. Музыка заглушила все, заполнила собой малейшие пустоты, вытеснила призраков. Он сосредоточился на дороге, на скорости, на бликах фонарей в каплях дождя на лобовом стекле. Бегство. Физическое, наяву.

Именно в этот момент, когда ему почти удалось убедить себя, что он справился, на экране мультимедийной системы плавно всплыло уведомление. Яркое, навязчивое. Имя отправителя ударило его, как обухом по голове – Сергей. Тот самый Сергей, с которым они когда-то тусовались втроем, делились самыми безумными мечтами.

Пальцы сами потянулись к экрану, будто против его воли. Сообщение было коротким, но каждое слово впивалось в сознание с отчетливой, почти физической болью:

«Артём, извини за беспокойство. Случайно увидел вчера Димку. В очень плохом состоянии, еле узнал. Он… вспоминал тебя. Пытался что-то сказать. Думаю, ему нужна помощь. Будь другом, позвони ему».

Сначала – укол. Быстрый и леденящий, где-то глубоко в солнечном сплетении. Что-то острое и холодное, похожее на смесь тревоги, животного страха и давно похороненного стыда. Картинка, которую он так яростно гнал прочь, обрела чудовищные очертания: Дмитрий. Больной? Отчаявшийся? Умирающий?

Но почти мгновенно, как запрограммированная реакция иммунитета, нахлынула вторая волна – густая, плотная, знакомая. Волна раздражения. Она была удобной, она была оправданием, она была щитом.

«Опять! – закипело в нем, вытесняя первый испуг. – Вечно он! Вечно это прошлое возникает, как кость в горле, именно тогда, когда у меня решается всё! Сам виноват! Раскис, нюни распустил! Какие еще детские обиды? У меня своя жизнь, свои победы! Мне некогда!»

Его лицо исказила гримаса брезгливости и злости. Он не стал читать сообщение еще раз, не стал вникать. Рука его, уже лежавшая на экране, дернулась резко, почти яростно. Короткое, отрывистое движение – и уведомление исчезло. Смахнутое. Уничтоженное. Как будто его и не было.

Он тут же с силой нажал на педаль газа, мотор взревал от непосильной нагрузки. Машина рванула вперед, обгоняя все вокруг, словно он мог физически, на скорости, оторваться от этого призрака, оставить его далеко позади на мокром асфальте. Он сжал руль так, словно это была шея самого прошлого, которое осмелилось напомнить о себе в самый неподходящий момент. Но чем быстрее он несся, тем громче в такт стуку сердца отдавалась в ушах одна-единственная фраза: «…в очень плохом состоянии…»

Глава 7: Разрыв. Момент истины

Сцена 1: Роковой поворот

Мир за лобовым стеклом превратился в размытую акварель. Дождь, не переставая, струился по стеклу, искажая огни фонарей в длинные, дрожащие столбы. Асфальт блестел, как черное зеркало, отражая кровавые подтеки стоп-сигналов и холодный блеск фар. Он подлетал к сложной развязке, месту, где потоки машин сливались в опасном, непрерывном танце. Именно здесь требовалась абсолютная собранность, но его мысли были далеко.

Время, до этого мчавшееся в одном ритме с его автомобилем, вдруг начало тянуться, густеть, как мед. Каждая капля дождя на стекле стала отдельной, видимой. Мигание зеленого сигнала светофора впереди казалось неестественно медленным. Он видел, как на соседней полосе грузовик-фура, огромный и неповоротливый, начал смещаться, готовясь к повороту. Его мозг зафиксировал это движение на каком-то подсознательном, примитивном уровне, но не отреагировал. Внутренний взор был обращен вовнутрь, на сцену грядущего триумфа.

Его последние связные мысли были не о жене, с которой он только что разговаривал пустыми фразами. Не о друге юности, чье имя только что было смазано с экрана с таким остервенением. Не о Боге, в которого он не верил, или о жизни, которая могла оборваться в следующее мгновение.

В его голове, с навязчивой четкостью, прокручивалась одна и та же пластинка. Он видел не дождь и асфальт, а слайды презентации. Слышал не шум мотора, а собственный, отрепетированный до автоматизма голос.

«…и при вашей поддержке, – мысленно бубнил он, его губы чуть двигались, – мы сможем масштабировать метод на всю страну…»

Он представлял кивки важных людей в зале, воображал, как рукопожатие с швейцарским инвестором открывает перед ним новые горизонты. Его жизнь, его мечты, его страхи – все вдруг сжалось до размеров этой одной, сухой, меркантильной фразы. Она была его щитом, его мантрой, его единственной реальностью. Все остальное – назойливые помехи, которые нужно было игнорировать.

Внешний мир настойчиво стучался в его сознание. Фура, закончив маневр, оказалась прямо перед ним, перекрывая обзор. Он на долю секунды оторвался от своего внутреннего кино и увидел лишь массивный борт, заляпанный грязью. Его правая нога инстинктивно потянулась к тормозу, но была уже странно тяжелой, будто ватной.

А потом время и вовсе остановилось. Оно застыло в одном, бесконечно растянувшемся моменте. Он видел, как капля дождя медленно-медленно сползает по стеклу. Видел, как красный сигнал светофора на перекрестке впечатывается в сетчатку, словно клеймо. Он услышал, вернее, почувствовал кожей, нарастающий рев другого мотора где-то сбоку, который он не заметил, потому что был занят своей сделкой.

Мысль о презентации все еще вертелась в голове, как заевшая пластинка: «…масштабировать на всю страну…»

И в этот миг, в самый последний, между одним ударом сердца и другим, его сознание, этот выстроенный им бастион из цинизма и карьеризма, вдруг дрогнуло. Не от страха смерти, нет. От внезапного, ослепительного и абсолютно бесполезного прозрения. Он с ужасающей ясностью понял, что все, о чем он думал в последние секунды своей жизни, – полная, тотальная бессмыслица. Истина, которую он так яростно отрицал, настигла его на скорости под девяносто километров в час. Но было уже слишком поздно что-либо менять.

Глава 7: Разрыв. Момент истины

Сцена 2: Катастрофа

Последнее, что успел зафиксировать его мозг, – это слепящий свет фар справа. Он прорезал пелену дождя, возникнув ниоткуда, как призрак. Грузовик. Он мчался на свой красный свет с неумолимой, почти равнодушной скоростью. Артём успел понять это – понял, что столкновение неизбежно, – но его тело, еще секунду назад парализованное внутренней бурей, отреагировало с чудовищным, роковым опозданием.

Его правая нога судорожно рванулась к тормозу, пальцы скрючились на руле… Но это была уже просто бессмысленная судорога.

Потом мир взорвался.

Не было ни визга тормозов, ни протяжного скрежета металла, как в кино. Был один-единственный, оглушительный, сухой хруст. Звук ломающихся костей огромного механизма. Его тело резко дернулось вперед, с нечеловеческой силой, но тут же было отброшено назад и в сторону ремнями безопасности. Голова с силой ударилась о подголовник. Воздух в салоне взорвался белым полотном подушки безопасности, которая с хлопком развернулась перед ним, ударив в лицо запахом пороха и талька.

Его сознание, еще не осознавшее произошедшего, уже фиксировало хаос. Капот вздыбился, превращаясь в груду смятого металла. Лобовое стекло покрылось молочно-белой паутиной, сквозь которую мерцали искаженные огни. Мир закрутился в безумном калейдоскопе – небо, асфальт, столб, снова небо. Его бросало в кресле, как тряпичную куклу.

Звуки стали уходить первыми. Грохот, скрежет, вой сирен – все это превратилось в глухой, нарастающий гул, будто его голову погрузили в воду. Зрение залилось ослепительной белизной, а потом края поля зрения начали стремительно чернеть, сжимая видимый мир в маленький, дрожащий кружок.

И в этом последнем кружке, в самом эпицентре рушащегося сознания, пронеслась не мысль о Лике, не образ старой матери, не молитва. Не даже лицо Дмитрия. Его мозг, отчаянно цепляясь за то, что считал главным, выдавил из себя последнюю, жалкую, обрывочную фразу – эпитафию всей его жизни:

«…не успею… черт… сделка… сорвется…»

Больше не было ничего. Ни боли, ни страха, ни сожалений. Сознание не стало медленно гаснуть. Оно оборвалось. Резко. Бесповоротно. Как будто кто-то перерезал невидимую нить, связывающую его с реальностью.

От сигналов разбитого тела, от потока мыслей, от самого ощущения «я есть» – не осталось ничего. Только абсолютная, бездонная, беззвездная тишина. И пустота, в которой не было даже его самого.

Полный разрыв.

Глава 8: Зеркало. Пробуждение

Сцена 1: Другая реальность

Сознание вернулось к Артёму не вспышкой, а медленным, тягучим выныриванием из беспамятства. Он не открыл глаза, потому что не чувствовал век. Не сделал вдох, потому что не ощущал легких. Он просто начал существовать. Бытие пришло к нему как факт, лишенный привычных физических атрибутов. Не было ни боли от удара, ни усталости, ни тяжести в конечностях – лишь странное, невесомое парение, будто он был сгустком мысли, подвешенным в пустоте.

Перед ним, словно проявляясь на фотобумаге, возникли очертания. Сначала расплывчатые, потом все более четкие. Он узнал свою гостиную. Тот самый панорамный вид на город, тот самый диван, тот самый глянцевый пол. Но все было неправильным. Цвета будто выцвели, потеряли свою насыщенность, словно кто-то убавил яркость мира до минимума. За окном не горели, а тлели огни, неспособные пробить сгущающиеся сумерки этого странного места. Воздух был абсолютно неподвижным и пах… ничем. Не было запаха кожи, кофе, даже пыли. Стерильная, мертвая тишина, в которой самый громкий звук – это биение его собственных мыслей.