Да будет воля моя

Евгений Кузнецов

Да будет воля моя

Все это дам Тебе, если,

пав, поклонишься мне.

Мф. 4.9

Пролог

Полночь. Ясное и глубокое звездное небо с диском полной луны в мгновение ока затягивает грязно-серая непроглядная мгла. На монастырский двор налетают порывы шквалистого ветра. В воздухе носятся облака пыли и слышатся обрывки тревожного набата. Хлопают ставни на окнах, с крыш срывается черепица. Оглушительные раскаты грома чередуются с вспашками молний, разрезающими небосвод пополам. С жутким треском валятся могучие деревья на склонах горы. Монахи, перепуганные небывалым ненастьем, сбегаются к храму.

Тихий, размеренный уклад жизни мужского монастыря в одночасье нарушен разыгравшейся бурей и тревожным известием.

В келью настоятеля вбежал встревоженный наместник.

– Игумен, брат Симон пропал, – задыхаясь, сообщил он и, понизив голос до шепота, добавил: – А вместе с ним и «Либро Диаболи»1.

Пожилой настоятель обернулся, и в его глазах сверкнул огонек от горящей перед образом Спасителя лампады:

– Ты молвишь про нашего библиотечника, что ли?

– Про него. Как отправился он в катакомбы на сорокадневный пост, аки Иисус Христос в пустыню для искушения от дьявола, так в положенный час и не воротился.

Настоятель печально вздохнул, огладив седую, длинную бороду, покачал головой и негромко вымолвил:

– Не по силам выбран был подвиг, ох, не по силам. Боюсь, поразила его душу язвою гордыня. Вели братии помолиться за спасение бессмертной души брата нашего Симона. Ступай с Богом.

Наместник склонился в полупоклоне и безмолвно покинул келью настоятеля.

Настоятель вновь обратился к светлому лику Спасителя. Он осенил себя крестным знамением и беззвучно, лишь одними губами, начал читать молитву.

***

По узкому, темному тоннелю, грубо вытесанному в скальной породе, пригибаясь, торопливо шел невысокий и коренастый мужчина в длиннополом монашеском одеянии. Накинутый на голову капюшон скрывал его лицо. В одной руке монах нес перед собой чадящий смоляной факел, освещая себе путь. Другой рукой он бережно прижимал к груди ветхий манускрипт в потертом кожаном переплете.

Тяжелое дыхание и звуки шаркающих шагов монаха, отражаясь от каменных стен, многократно усиливались отдаленными отзвуками где-то позади него, и он то и дело замирал на месте и подолгу вслушивался в тишину катакомб и вглядывался в непроглядный мрак. Только удостоверившись, что находится совершенно один в этом жутком месте, монах двигался дальше. Катакомбы петляли, словно запутанный лабиринт, однако монах уверенно шел вперед, узнавая какие-то тайные, ведомые лишь ему одному ориентиры.

За очередным поворотом монах оказался на распутье. Коридор расходился в обе стороны, вправо и влево. Монах раскрыл манускрипт на заложенной полоской кожи странице. На весь разворот была оттиснута гравюра, в мельчайших деталях изображающая запутанную схему какого-то хитроумно устроенного многоуровневого лабиринта. Монах в задумчивости прочертил пальцем по гравюре невидимую линию. В одном из коридоров лабиринта таилась смертельно опасная ловушка, другой же вел к нужному месту. Главное было правильно выбрать направление.

– Виа Долороса – висе верса2, – вслух прочитал монах латинскую надпись на гравюре.

Монах захлопнул манускрипт и еще раз огляделся по сторонам. Ошибка стоила бы ему жизни. Он перекрестился и свернул влево. Длинный и прямой проход оканчивался узким арочным проемом, из которого веяло зловонием. Поморщившись, монах просунул в проем руку с факелом и заглянул внутрь. Ничего током не разглядев, он протиснулся под арку и огляделся вокруг себя.

Монах очутился в достаточно просторном гроте. Грот имел округлую форму, а его стены плавно переходили в куполообразный свод. С потолка с шумом падали на пол крупные капли, а по стенам стекали струйки воды и утекали неведомо куда. В воздухе удушающе пахло сероводородом. Морщась от скверного запаха и щуря глаза, монах сделал несколько шагов вперед, как вдруг споткнулся обо что-то твердое. Чудом сохранив равновесие, он невнятно выругался и посветил факелом себе под ноги. Прямо перед ним на полу был установлен прямоугольный каменный постамент, высотой с локоть. Факел в руке монаха задрожал. На серой каменной поверхности постамента был искусно высечен диковинный пентакль.

Монах склонился и благоговейно дотронулся до магического знака.

– Третья Печать Соломона, – прошептал он.

К стене над алтарем на уровне человеческого роста был приколочен грубый конус из почерневшего и поеденного коррозией железа. Монах установил в него древко горящего факела, затем расположил на краю алтаря свой манускрипт, а сам встал на колени перед ним. Он открыл книгу на другом заложенном месте. Свет от горящего над головой факела был неровен и тускл, но все же позволял разглядеть, что на странице слева был отпечатан в столбик короткий текст на латыни, а на гравюре справа была изображена обнаженная женщина, то ли горящая, то ли состоящая из огня. Огненная женщина стояла на невысоком постаменте в центре каменного грота со сводчатым потолком и проистекающими по стенам водами – все в мельчайших деталях соответствовало окружающей монаха обстановке.

Скинув капюшон, монах отер рукой вспотевшее лицо и обритую наголо голову. Он полез куда-то в складки своего рубища, и в следующий момент в его руке блеснул короткий клинок кованого ножа. Монах вытянул левую руку над алтарем и, стиснув зубы, решительно полоснул острозаточенным лезвием по раскрытой ладони.

– М-м… – простонал он от боли.

Из глубокого пореза выступила кровь и стала наполнять ладонь. Морщась от боли, монах сжал руку в кулак. На алтарь, в самый центр пентакля, упали крупные алые капли крови.

Не отстраняя руки, монах начал читать текст на латыни:

– Моту проприо, мутатис мутанди, претер натура, контра вим мортис3.

Монах вдруг замолчал, заворожено глядя на гравюру на соседней странице манускрипта. Этого не могло быть, но гравюра начала оживать прямо на его глазах. Языки пламени, которыми была объята женщина на изображении, вдруг пришли в движение. Мало того, они стали объемными и приобрели желто-красный цвет настоящего огня. Всполохи пламени вздымались над книгой, но не опаляли ветхий пергамент. Монах провел рукой над огнем. Огонь был холоден, словно лед, и совершенно не причинял ему боли.

Монах сглотнул ком в пересохшем от волнения горле и продолжил читать древний заговор, способный оживить даже изображение:

– Контра спем, аб инкунабулис ад инфинитум4.

Огонь стал вздыматься все выше и все больше разрастаться, но монах уже не останавливался.

– Пер аспера, пер фас эт нефас, ад либитум!5 – закончил он.

Монах поднял голову. Прямо перед ним на алтаре, вышедшая прямо из книги, стояла обнаженная женщина, объятая пламенем. Прекраснее этой огненной женщины монах не видывал никогда в своей прошлой мирской жизни, полной плотских прегрешений. Огненная женщина не двигалась, лишь только желто-красные языки пламени плясали по ее обнаженному телу и волнами перекатывались снизу вверх. Словно обезумев от вожделения, монах восхищенно смотрел на нее, не отрывая глаз. Ему хотелось изучить каждый изгиб ее грациозного, прекрасного тела, мельчайшие черты ее божественного лица. Вдруг веки женщины дрогнули и открылись, однако глаз под ними не оказалось – под веками из огня тоже был огонь, но монах почувствовал нутром, что женщина пристально смотрит на него.

– Аве, диаболус!6 – взволнованно произнес монах приветствие.

– Ты можешь оставить латынь, говори со мной простым языком, – на понятном монаху языке произнесла огненная женщина своими огненными губами. – Итак, чего ты желаешь, человече?

Монах поднялся на ноги, так и продолжая изумленно глядеть на говорящего с ним дьявола в образе прекрасной огненной женщины.

– Это действительно ты? – недоверчиво спросил он. – Или у меня видения?

– Преклонись мне, и ты убедишься, что я действительно существую.

– Стало быть, ты можешь превратить камни эти в хлеба?

– Только пожелай.

– И ты можешь дать мне все царства мира и славу их?

– Безраздельно.

Лицо монаха сделалось решительным:

– Так отойди же от меня, сатана, ибо написано, Господу, Богу твоему, поклоняйся и Ему одному служи.

– Но для чего же ты вызывал меня, монах, раз не внемлешь словам моим? Неужто для того, чтобы читать мне святое писание?

– Сорок дней и сорок ночей провел я в молитве и воздержании от еды. Подпитывал силы свои лишь водой, сочащейся по каплям со сталактитов подземелья. И вот теперь, окрепнув телом, должен я через искушения твои укрепить и веру свою.

– Велика вера твоя, монах, ибо слеп ты. Ты не видишь того, что перед очами твоими. Скажи мне, разве истина заключена не в том, что соответствует действительности?

– Так молвят безбожники-философы.

– За то и клеймят их погрязшие во лжи твои наставники-церковники, что истину глаголют они. А истина в том, что все сокровища мира лежат пред ногами твоими, человече, только пожелай их. Но не замечаешь ты их, ибо слепо жаждешь обетованной великой награды на небесах.

– Но истинно сказано в святом писании, не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут.

– Писание мне хорошо известно, монах. Познай же теперь и ты сокровенную истину мою. Кто по доброй воле уничижает себя, тот ничтожен и будет, а кто возвеличивает себя, тот и возвысится над остальными. А теперь ответь мне правдиво, разве на земле не так устроено?

– Твоя правда. Но Царство Небесное сулит жизнь вечную всем униженным и страждущим на земле, ибо так сказано в писании.

– Ты бессмысленно повторяешь заученную чушь! – воскликнула огненная женщина, и ее гневный голос эхом прокатился по гроту. – Имей же смелость разверзнуть очи свои и последовать мыслью за моим рассуждением. Не страшись, ведь ты просвещенный человек. Пост мортем нулла волюптас!7 Жизнь земная лишь преддверие жизни вечной. Путь земной тернист, стало быть, на том свете ждет еще более тяжкая участь. Так стоит ли раньше времени умерщвлять плоть, которой и так предрешен тлен, и усмирять дух, которому и без того предстоят лишения и тяготы? Почему бы не скрасить этот краткий миг и не пожить достойно, в наслаждении, богатстве и славе? Так поступали многие великие люди, кто постиг мудрость сию. И их примеру можешь последовать и ты, только пожелай.

Монах недоверчиво внимал словам коварного дьявола в образе прекрасной огненной женщины:

– Но как достижимо все то, о чем ты говоришь?

– Ты вдруг отверг писание, монах? Да воздастся тебе по вере твоей. Выбирай сам, человече, во что тебе верить. В истину, что пред тобою, или же в нелепый вымысел.

– Верую – значит, разумею. Приведи же доказательства, чтобы я смог умозрительно удостовериться, что такая закономерность властвует в бесконечных пределах мироздания.

От сильного волнения в ушах монаха застучала кровь, напоминая бой литавров. Или это и в самом деле были литавры, гулко разносящиеся под сводом грота? Неожиданно к ударным присоединились утробные мужские голоса, хором произносящие нараспев: «О-о, Си-мон. О-о, будь с на-ми. О-о, Си-мон. О-о, будь с на-ми…»

Огненная женщина вдруг сделала шаг вперед и сошла с алтаря. Теперь их лица оказались друг напротив друга. Бой литавров участился и усилился, а голоса стали звучать отчетливее: «О-о, Си-мон. О-о, будь с на-ми. О-о, Си-мон. О-о, будь с на-ми…»

Огненная женщина заглянула монаху прямо в глаза:

– Я вижу насквозь душу твою, монах. Не верою ты был движим в подвиге своем. Ты возжелал познать суть бытия, встретившись со мною и не имея на то иных путей. Теперь же тебе остается лишь произнести сакральные слова, и да свершится сие.

– Какие это слова?

– Тебе они должны быть хорошо знакомы, монах. Повторяй их за мной. Фиат волюнтас меа. Амен8.

– Фиат волюнтас меа. Амен, – повторил монах и покорно склонил голову.

Литавры перешли в оглушительную кульминацию, но вдруг резко стихли. В возникшей тишине огненная женщина простерла над склоненной перед ней головой монаха два перста, сложенных воедино.

– Нарекаю тебя Маммоном, – произнесла она, перекрестив монаха снизу вверх и справа налево. – Отныне ты будешь служить мне, и твоей службой будет совращать и губить бессмертные человечьи души. Ну а в награду за службу свою ты получишь от меня вожделенное знание, ибо каждый получает то, за чем обращается ко мне. Итак, внимай мне, Маммон. Как тебе должно быть известно из философии, науки не чуждой тебе, сущему противопоставляется категория «ничто» и рассматривается она двояко. Либо как результат отрицания сущего, что является лишь формально-логическим понятием, либо как ключевая категория онтологии9. В последнем случае ничто предстает как нечто иное бытию. А вот теперь уместно обратиться к библии, в которой сказано, что Бог из ничто творит все. Из чего следует, что небытие есть кунабула мунди10 и, стало быть, оно во всех отношениях совершеннее и предпочтительнее сотворенного из него бытия. На этом твоя жажда познания удовлетворена, монах?

– Но что же есть небытие? Ведь я так и не услышал ни слова об упомянутом.

– Ты обратился не к тому источнику. Сути небытия не ведаю даже я, поскольку тоже являюсь творением Бога. Ха-ха-ха!

Расхохотавшись, огненная женщина прильнула всем телом к жалкому рубищу монаха и обняла его за плечи и шею.

Обманутый коварным дьяволом, монах судорожно забился в объятиях огненной женщины. Он задрал голову кверху, и из его перекошенного рта вырвался истошный вопль:

– А-а-а-а…

– Ха-ха-ха!

Демонический хохот огненной женщины смешался с агонизирующим криком монаха.

Широко открытые глаза монаха, доселе темно-карие, почти что черные, начали вдруг светлеть, будто из них выходила сама жизнь. В то же время огненная женщина стала растворяться, будто проникая в тело монаха. Очень скоро глаза монаха стали бледно-серого цвета, почти прозрачными, словно превратившись в две безжизненные стекляшки, а последние огненные всполохи на его теле полностью исчезли в нем.

Ослабевший монах безвольно рухнул на колени перед алтарем. Перед ним так и лежал раскрытый древний манускрипт, однако теперь на гравюре не было огненной женщины – лишь пустой пьедестал. Перед глазами монаха все поплыло, и он замертво повалился на каменный пол.

Часть 1

Искушение блудницы

Глава 1

Ночное бархатное небо с россыпью тысяч далеких звезд сливалось на горизонте с непроглядно черной водной гладью черноморского побережья. Разукрашенный разноцветными огнями гирлянд экскурсионный теплоход «Дельфин-2» тихим ходом шел по темным водам геленджикской бухты.

В сверкающем от вспышек светомузыки баре-ресторане теплохода было многолюдно и шумно. Все столики были заняты разгоряченной алкоголем публикой. На эстраде зажигал инструментальный ансамбль. Звучала заводная «Хава нагила». Рядом с эстрадой отплясывали пары. Отовсюду слышались взрывы смеха. В воздухе густой пеленой висел табачный дым. Так проводилась корпоративная вечеринка некоей организации, которая не стремилась афишировать данное увеселительное мероприятие.

Среди многочисленных участников вечеринки были не только сотрудники организации, но и приглашенные гости, а также девушки из эскорт-сервиса. Одна из девушек выделялась из числа своих коллег по ремеслу. Ее внешность и фигура могли бы покорить даже самого искушенного ловеласа. Миндалевидные черные глаза, увеличенные при помощи косметических процедур пухлые губы, прямые черные волосы, собранные на затылке в длинный конский хвост, рост выше среднего, некрупный торс, с аккуратной девичьей грудью и тонкой талией, резко контрастирующий с чрезмерно широкими бедрами. Тут было на что заглядеться, но все же не эффектной внешностью девушка привлекала к себе внимание, а своим необычным поведением.

Она в одиночестве сидела на высоком табурете за барной стойкой и потягивала через соломинку безалкогольный коктейль, в то время как ее коллеги вовсю развлекали своих раздухарившихся клиентов и веселились сами. Девушка явно тяготилась обществом местных гуляк. Она быстро оценила, что подцепить достойного спонсора среди этого пьяного сборища халявщиков ей вряд ли обломится.

В который раз обведя скучающим взглядом зал ресторана, девушка вернулась к своему коктейлю. Она уже поднесла соломинку к губам, как вдруг отставила бокал на стойку и обернулась. Так и есть, ей не показалось, через широкий иллюминатор на нее были направлены два немигающих глаза. Кто-то неотрывно наблюдал за ней с палубы теплохода.

Девушка давно привыкла к нескромному проявлению внимания к своей персоне со стороны представителей мужского пола, да и женского тоже. Однако в этот раз ей почему-то стало не по себе. Неизвестный мужчина, словно рентгеном, пронизывал ее взглядом бледно-серых глаз, кажущихся стеклянными из-за их неподвижности и холодного блеска. Неровный свет едва попадал на него, но все же девушка смогла разглядеть, что это был видный мужчина, лет пятидесяти, невысокий, коренастый, с обритой наголо головой. Одет он был в темно-бордовый спортивный костюм от кутюр, богато украшенный на груди блестящими стразами.

Пока она разглядывала незнакомого мужчину, мужчина также не сводил с нее глаз. Странно, но девушка не могла отвести глаз от этого гипнотического взгляда. Казалось, какая-то притягательная сила влекла ее к незнакомцу, призывала ее отдаться ему прямо здесь, на теплоходе, и не просто отдаться телом, а отдать ему свою душу.

В ушах девушки застучала кровь, напоминая бой литавров. «О-о, будь с на-ми», – откуда-то отдаленно пропел хор мужских утробных голосов. Девушка встряхнула головой, прогоняя наваждение. К ней быстро вернулось чувство реальности. Она показала мужчине в иллюминаторе вытянутый средний палец и отвернулась. Мысли сами собой зароились в ее голове. Почему она не видела этого странного субъекта среди гостей? Может, он поднялся на борт позже? Но они нигде не причаливали. Не приплыл же он на катамаране? И уж тем более не пришел по воде? А может, все это время, что длилась вечеринка, он прятался в машинном отделении, дожидаясь подходящего момента, чтобы выйти? Но с какой стати?!

Любопытство побороло в девушке нормы приличия, и она обернулась. Два неподвижных, поблескивающих глаза так и продолжали буравить ее сквозь иллюминатор. Вдруг произошло неожиданное. Мужчина поднял руку и поманил ее пальцем.

Девушка смутилась, никак не ожидая такой фамильярности. Вопросительно вздернув брови, она ткнула себе в грудь пальцем, мол, вы меня?

Мужчина дважды коротко кивнул, соглашаясь, мол, тебя, тебя.

Девушка отвернулась и собралась с мыслями. Странный мужчина пугал ее. Но что могло с ней произойти на теплоходе, среди множества людей, мысленно убеждала она себя? Что касается неприятных встреч, то их она никогда не избегала. В конце концов, это было частью ее работы – находить общий язык с неприятными в большинстве своем клиентами. При этом всегда имелась слабая надежда, что клиент по счастливому стечению обстоятельств окажется не похотливым скупердяем, а сказочно богатым олигархом и, без ума влюбившись, увезет ее на белоснежной яхте прямиком в туманный Альбион.

Девушка решительно слезла с высокого табурета и, грациозно лавируя широкими бедрами между столиками в такт клезмерской музыки, покинула шумный и прокуренный зал ресторана. Она вышла на открытую палубу. Незнакомый мужчина так и продолжал неподвижно стоять возле иллюминатора, правда, теперь он повернулся к нему боком. Прохладный и влажный ветер с моря эффектно раздул длинный подол сарафана девушки, белого в крупный черный горох. Поежившись, она скрестила на груди руки и приблизилась к незнакомцу. Тот не спешил начинать разговор.

– Вы нездешний? – спросила девушка, чтобы непринужденно завести разговор.

– Нет, я из этих краев, – глубоким голосом с хрипотцой ответил мужчина и добавил: – Просто давно здесь не бывал.

– А почему вы не среди гостей?

– Я явился сюда не в качестве гостя. Я князь мира сего.

– Вот как?

– Как тебя зовут, прелестница?

Мужчина не производил впечатления проходимца. Наоборот, во всем его облике, в осанке, в сдержанности жестов, в скупой мимике и манере лаконично говорить чувствовался какой-то особенный лоск и шик, аристократизм, что ли, свойственный лишь людям самоуверенным, с высоким положением в обществе и солидным банковским счетом.

Девушка эффектно выставила вперед бедро из высокого разреза сарафана:

– А разве ты меня не узнаешь?

– Почему я должен тебя узнавать?

– Ну как же? В Интернете частенько мелькают мои фоточки.

Мужчина озадаченно нахмурил брови:

– Интернет?

Повисла пауза. Девушка поспешила исправить неловкую ситуацию:

– Не важно. Я известная фотомодель плюс сайз. Меня знают как Мия Мега, но сейчас ты можешь звать меня Миланой. А как тебя зовут, мышонок?

– Зови меня Маммоном.

– Какое красивое имя. Балканское?

– Я был наречен этим божественным именем во славу богатства.

Милана обворожительно улыбнулась и взяла своего кавалера под руку:

– Сегодня ты мой Бог. Если хочешь, я буду называть тебя Маммиком.

– Называй как пожелаешь. Но все-таки Бог предпочтительнее. Впрочем, вскоре ты сама в этом убедишься, Милана.

Маммон обнял девушку за тонкую талию и привлек к себе. Милана не сопротивлялась. Ответным жестом она положила свою ладонь на его. Их губы соприкоснулись и слились в долгом поцелуе.

Лицо Миланы вдруг изменилось. Оборвав поцелуй, она вывернула из-за спины руку Маммона и уставилась на его негнущуюся ладонь, изуродованную безобразным шрамом:

– Боже, откуда у тебя этот жуткий шрам?

– Остался мне в назидание за несусветную дерзость мою. Но не будем об этом. Скажи мне лучше, что значит, плюс сайз?

Милана улыбнулась:

– А ты большой шалунишка.

Непринужденно беседуя, Милана с Маммоном в обнимку побрели по безлюдной палубе к носу теплохода, навстречу далеким огням прибрежной полосы, живописно икрящимся на ряби водной глади.

Глава 2

Неделя, проведенная вдвоем с Маммоном, буквально свела Милану с ума от счастья. Проведя в тот памятный вечер незабываемую ночь со своим новым знакомым в его гостиничном номере геленджикского отеля, Милана осталась у него до утра. Головокружительный утренний секс как бы продолжил ночную феерию, и закончился он только к обеду. Коллекционное французское шампанское с черной икрой, заказанные в номер и поглощенные прямо в постели, послужили стимулом для дальнейших плотских утех. Вечером безудержный секс приобрел характер марафона, и так длилось всю ночь. Лишь ближе к утру, совершенно изнуренная, но безмерно счастливая, Милана заснула на плече у своего немногословного и неутомимого любовника. Так Милана и остался жить в люксовом номере Маммона.

Говорили мало. Преимущественно о шмотках, украшениях, машинах, ресторанах, путешествиях… в общем, об элементах красивой жизни. Милане было трудно вытянуть что-то вразумительное из неразговорчивого и немного угрюмого Маммона. В основном спрашивал он, и все его вопросы сводились к практической стороне жизни. Что ей нравилось, а что не нравилось, и желала бы она чего-либо или не желала бы этого.

Короче говоря, время текло легко и непринужденно. Секс сменялся трапезами и ненавязчивым общением. И все было великолепно. Единственное, Милана ума не могла приложить, откуда у Маммона берутся деньги на элитные напитки и экзотические закуски. Толстый рулон пятитысячных купюр, перехваченный простой канцелярской резинкой, из которого Маммон каждый раз у нее на глазах демонстративно отсчитывал деньги, будто не истощался. Правда, Милана не видела, как он расплачивался с одной и той же официанткой гостиничного ресторана. И расплачивался ли он с ней вообще, или только делал вид, что расплачивается. Впрочем, это мало заботило Милану. Главное – деньги у нового спонсора есть, и он умеет их красиво тратить, а все остальное неважно. В том числе, и почему у официантки из ресторана подозрительно похожие на маммоновы прозрачные глаза.

Однако же, все на свете рано или поздно заканчивается, как плохое, что очень хорошо, так и хорошее, что тоже неплохо. Вот и семидневная оргия наконец завершилась. Вот только завершилась она на весьма тревожной ноте.

Милана проснулась от щекочущего чувства где-то пониже поясницы. Она открыла глаза, но сразу прищурила веки от яркого солнечного света. Через незашторенное широкое окно, высотой от пола до потолка, перед ней открывался дивный панорамный вид на геленджикскую бухту – от мыса до мыса. Милана краем глаза оглядела себя. Она лежала на животе полностью обнаженной. Простыня, которой они с Маммоном лишь изредка накрывались, смятая, лежала на полу.

Приходя в себя после глубокого сна, Милана скорее почувствовала нутром, чем услышала, что Маммон уже не спит и смотрит на нее. Она приподнялась на локте и повернулась к нему. Маммон действительно разглядывал ее со спины гипнотическим взглядом своих прозрачных, неподвижных глаз.