Будь благословенна, земля Рязанская…

Вплотную к мохнатым соснам прилегали с нежно-белым цветом красавицы-липы. Со стороны казалось, что они прячутся от света, словно маленькие беззащитные ребятишки, под огромными широкими лапами своих соседей. Но Афоня чувствовал прохладу, исходившую от них, и ещё больше укутывался в свою огромную тёплую шкуру.

От стройных пушистых берёз с длинными, грузно склонившимися к земле ветвями и изящными листьями, среди которых были видны свисавшие тонкие прутики, похожие на девичьи серёжки, невозможно было оторвать взгляда. Плоды берёз – орешки с двумя прозрачными крылышками – при лёгком дуновении ветра разносились по воздуху, как маленькие мотыльки. Белая кора с чёрными чечевичками, напоминавшая нарядное платье, в последнее время сильно потемнела из-за продолжительных и частых дождей. Пышно зелёная, с кое-где желтоватыми гроздьями листва, богато украшавшая склонившиеся веточки, придавала особо таинственный и в то же время печальный вид этим деревьям. Они напоминали грустных и прекрасных девушек, окутанных зеленоватой шалью с золотистыми узорами, наклонившихся к земле, о чём-то плача опадавшими отдельными листьями, которые стелились золотистой бахромой у подножья. Ветви этих лесных красавиц постоянно колыхались и издавали необычайные разноголосые звуки, похожие на пение – маленькие шустрые чечётки прыгали с ветки на ветку, теребя серёжки берёз и громко перекликаясь между собой.

Среди этих лесных красавиц выделялись небольшие, но заметные издалека, всегда нарядные клёны, которые первыми в лесу одевались, словно модницы, в подходящие одежды для своего времени года. Они своим видом излучали целую палитру красок: зелёный, золотисто-жёлтый, красный, багряный. От этого весь внешний вид леса становился необыкновенно торжественным.

Ветвистые дубы со своими мощными угловатыми и резкими, тёмно-коричневыми ветвями с округлёнными по краям лепесточками да свисавшими парами маленькими полукруглыми желудями, игравшими своими поджарыми, словно лакированными, спинками на солнышке, превосходили всех своих собратьев в лесу. Они были похожи на огромных великанов, раскинувших свои толстые страшные ручища над окружающим пространством. Грузно покачиваясь кончиками своих ветвей от скользящего по верхушкам ветерка, они тихо шумели своей многочисленной листвой, как будто рассказывая очередную сказку всем проезжающим мимо людям.

И в этом величественном спокойствии слышалось постукивание, эхом разносившееся по всему лесу. Это желудёвый дятел, спрятавшийся под кромкой одного из дубов, отстукивал свою барабанную дробь, которая смешивалась с покрикиванием чечётки и спрятавшегося в густых еловых ветках клёстаеловика.

Лес, уже давно проснувшись, жил своей удивительной жизнью.

А солнышко всё больше и больше растапливало своими лучиками мрачную и холодную белизну тумана, разбивая его на маленькие облачка, которые пытались спрятаться куда-нибудь под ветви деревьев или кустарников. Но всепроникающие ярко-жёлтые лучики настигали их и пронизывали, как иглы, насквозь, не давая им пощады.

Пышно расстилалась под копытами коня разноцветная трава, сырая и кое-где скользкая от глинистой почвы. В ней еле заметно прослеживалась тропинка, ведущая куда-то в гущу кустарников и густых ветвистых деревьев.

Афоня, укутавшись в толстую медвежью шкуру и держа за удила Рыжего, тихонько задремал. А конь, чувствуя это, осторожно ступал по мокрой траве, пофыркивая через ноздри клубами пара.

Парню приснилась их с дедом небольшая избёнка, укрытая от людских глаз густым и непроходимым лесом, да баня, где под густым и до невозможности жарким паром, хлестал он берёзовым веником лежащего на лавке и кряхтящего от удовольствия голого деда. Его жилистое, высохшее, старое тело было покрыто шрамами от побоев и сабельными следами. Хоть дед и не рассказывал о своих подвигах, парню не трудно было догадаться, сколь много ему довелось пережить за свой век. Да и умелость, с которой тот размахивал мечом или метко стрелял в пролетающего на небе гоголя, была тому подтверждением. Афоня слишком мало общался с людьми. Его друзьями были небо, солнце, лес, звери. Среди них он провёл своё младенчество и отрочество. Они воспитали в нём силу, ловкость, выносливость, терпеливость, мудрость и смелость. Он считал лес своим домом, своей люлькой, которую в далёком-далёком прошлом отняли злые люди, убившие его матушку и батюшку.

Всё самое лучшее и доброе у него связано с дедом и его миром.

И, думая об этом, он зябко стал кутаться в медвежью шкуру, почувствовав, как что-то мелкое-мелкое покрапывало по его лицу. Открыв глаза, Афоня увидел, как мелкий тихий дождик, закрывший своими тучками всё небо, моросил так, что вокруг стало серо и мрачно.

Прошло какое-то время, и среди чащобы леса открылось его взору на пустыре несколько маленьких деревянных построек, которые своею серостью сильно выделялись на жёлто-зелёной траве посреди разноцветного лесного пространства. Дорога вела именно в селение, поэтому Афоня не мог свернуть в сторону. Его Рыжий потихоньку ступал по мягкой чёрной земле, легонько пофыркивая и покачивая мокрой шеей, мохнатой ярко-рыжей гривой разбрызгивая в стороны капельки дождевой воды.

Недалеко от построек, на окраине леса, отдававшего мрачной тенью, мирно паслись коровы и лошади. Подъезжая ближе к домам, Афоня никого из людей не смог разглядеть – мелкий нудный дождь заставил всех спрятаться под крыши своих жилищ. Лишь струйки густого дыма тянулись из небольших оконцев домов-землянок. Дома почти полностью утопали в земле и лишь немного выдавались на поверхность несколькими брёвнами, сложенными в обло[19] и толстым слоем сена на крыше, придавленного тонкими длинными жердями, которые были переплетены между собой прочной берёзовой корой. Вокруг стояла ужасная непроходимая грязь и какая-то вонь, резко ударявшая в нос. Скользкая и хлипкая жижа мешала коню твёрдо ступать копытами по земле, поэтому он часто оступался и громко ржал от недовольства, выпуская густые клубы пара. Афоня резко притягивал поводья к груди и постукивал стременами в бока коню, не давая ему тем самым поскользнуться.

Дома-землянки издалека казались большими грибами, высунувшимися наружу своими невзрачными, коричневато-серыми шляпками. Они были огорожены небрежно сделанным частоколом. Кое-где во дворах лежали в лужах, похрюкивая, свиньи, выделявшиеся грязно-розовыми спинками. Куры, гуси, утки свободно бродили не только во дворах, но и на дороге между домами. Они звонко перекликались разными голосами.

Проезжая мимо землянок, он видел, как мужичок копошился возле запряженной в телегу лошади и не обращал на него никакого внимания. Неподалёку, собравшись в кружок, несколько женщин громко что-то обсуждали. Чумазые лохматые ребятишки, бегавшие в одних длинных льняных рубахах друг за другом с палками среди домов-землянок, с любопытством остановились и стали смотреть на проезжающего незнакомца.

Свора поджарых собак, выскочив откуда-то из подворотни, бросилась под копыта Рыжего. Конь тревожно заржал и дёрнулся в сторону.

– Пошли прочь, поганые! – прикрикнул на них Афоня и, выхватив из-за пазухи витень[20], стал размахивать им в воздухе, стараясь задеть одну из собак. Но изворотливые псы вовремя успевали отбегать, продолжая неистово лаять вслед. Ребятишки громко засмеялись и стали дразнить, свистеть и бросаться комьями грязи вслед незнакомцу.

Всаднику ничего не оставалось делать, как пришпорить коня и, толкнув его стременами в бока, помчаться рысцой вдоль разбитой дороги по направлению к лесу, разбрасывая комки грязи, вылетавшей из-под копыт.

Проскакав селение, Афоня влетел в чащобу леса, и лишь крохотные капли дождя да мелькавшие с обеих сторон деревья стали пробегать мимо. Рыжий нёсся легко и непринуждённо, немного приподымая шею с развивающейся гривой и дружно работая мышцами спины и ног. Всадника, нагнувшегося к гриве, при этом лишь обдувало ветерком.

И Афоня, и Рыжий испытывали огромное удовольствие от этой скачки: оба молодые, сильные и ловкие, они летели среди деревьев и кустарников по мокрой густой траве, на которой едва были видны две тёмные полоски лесной дороги.

Вскоре справа среди деревьев появилась голубая полоса речки, бежавшая равно дороге. Афоня, пришпорив коня, решил остановиться. С лёгкостью спрыгнув на мягкую траву и поправив на себе медвежью накидку, стал пробираться сквозь колкие густые ветки елей к реке.

Подойдя вплотную к берегу, он сбросил с себя накидку и наклонился к воде. В зеркале прозрачной чистой воды появилось отражение его молодого, с едва пробивающейся бородкой, лица. В толще воды были видны проплывающие небольшие рыбки и колышущиеся, словно на ветру, длинные зеленоватые водоросли. Он зачерпнул ладонями водицу и плеснул себе на лицо.

Умывшись, прилёг к земле и, прикоснувшись губами к воде, стал жадно пить. Рядом стоял Рыжий и, наклоняя свою длинную шею к кромке речи, тоже неистово поглощал воду.

Мелкий дождь потихоньку закончился, и сквозь густую пелену туч появилось тёплое слепящее глаза солнце. Его лучи осветили гладкую поверхность речки и стали играть золотистыми зайчиками на небольших волнах, исходящих от мелких рыб, плескавшихся на поверхности воды.

Присев на мягкую накидку, Афоня сорвал гроздь красной калины и, запивая молоком с куском ржаного хлеба, стал есть, любуясь бежавшей потихоньку речкой. Рыжий стоял поодаль в кустах калины и отыскивал мордой нужную себе траву среди лежавшей сплошным ковром кислицы и высокой валерьяны.

Небольшие всплески воды, щебет птиц на деревьях и тёплые лучи солнышка очень быстро склонили Афоню в сон.

Вскоре он проснулся от соприкосновения чего-то тёплого и влажного на своём лице: верный конь стоял на его дремавшим телом и обнюхивал лицо. Афоня, потянувшись, быстро поднялся и, собрав вещи, вскочил на коня.

– Но, Рыжай! – воскликнул он. И конь, слегка встав на дыбы, звонко заржал и бросился вперёд.

Снова замелькали леса, поля, еле заметная дорожка да синеватая речушка, мелькавшая между деревьями. Афоня решил нигде больше не останавливаться, чтобы поспеть к Рязани до захода солнца.

Под вечер всё чаще стали появляться сёла и избы бобылей, одинокие деревянные церквушки да огороженные высоким забором монастыри. Мимо по дороге проезжали разные люди: свободные селяне, холопы, подъячие, и даже проносились гонцы. Он любопытно всех оглядывал и часто спрашивал, по верной ли дороге едет.

Когда солнце закатилось за высокие холмы, оставив лишь красное зарево на помутневшем, с едва заметными звёздочками, небе, из тёмного леса дорога подняла всадника на высокий холм, откуда было видно множество мелких огоньков. И что-то огромное тёмно-серое возвышалось среди всей этой мелочи. Афоня остановил разгорячённого и мыльного от долгой скачки коня. Соскочил с седла и, дав волю коню, стал внимательно всматриваться вдаль.

– Ота кака ляпота-то… Аж глаза слепит! – произнёс он вслух, внимательно всматриваясь в эти огоньки.

– Ну что, Рыжай, добрались мы, однако. Поспели к ночи, – произнёс Афоня, поглаживая гриву коня, который, не обращая внимания на своего хозяина, жадно щипал траву. – Ща под деревцами переночуем, а поутру и в город махнём, – и он посмотрел вверх.

Небо стало тёмно-синим. На нём выделялись золотистые звёзды и вечно печальная луна, которая ярко освещала огромные стены Рязани, купола церквей и колоколен.

Княжеские хоромы

Как только забрезжил алым оттенком рассвет, Афоня проснулся, потирая ото сна глаза и лениво потягиваясь. Перед ним расстилалась великолепная картина: в сером тумане засверкали золотистые купола церквей, могучие высокие стены из глины и дубовых стен, рубленных торсами[21], охватывали кольцом город, едва заметный в густой пелене. Его могучие стены были хорошо укреплены: вокруг города несколькими кольцами были опоясаны валы и рвы, а четвёртая сторона была прикрыта природной крутизной речного берега. Валы были в три-четыре сажени, а рвы – до двух саженей.

Афоня зачерпнул руками росу на пушистой траве и плеснул себе на лицо. Его охватила жгучая прохлада и свежесть. Обтёршись рукавом рубахи и накинув медвежью шкуру, он вскочил на коня и, весело хлестнув плёткой, помчался вниз по склону.

В густой пелене появился большой деревянный крест с небольшой крышей и иконкой под ним. Афоня, подъехав ближе, осенил себя крестом и, пристав в седле, чуть коснулся губами образа, на котором была изображена Пресвятая Богородица с младенцем на руках.

По мере того как Афоня спускался, перед ним стали появляться различные деревянные постройки: сосновые избы-землянки, от которых шёл смоляной дух леса; сарайчики с заступами, сошниками, серпами, топорами и прочими орудиями; житовые ямы с огромными стогами сена; колодец, возле которого стояла молодая баба в длинной серой рубахе с плетёными замысловатыми узорами и выливала воду в ушат. Неподалёку стояла одинокая телега, на которой храпел какой-то пьяный старичок, свернувшись калачиком. Большое стадо коров брело вдоль дороги, погоняемое крикливыми мальчишками да носящимися по сторонам собаками. Гуси и утки, громко крякая, бродили возле изб. Ржание лошадей и хрюканье свиней смешалось в один сплошной шум.

Колокольный звон стал разливался по всей округе, заглушая шум сельской скотины и крики пастухов. Все бабы, мужики и ребятишки, которые суетились во дворах, дружно стали поворачиваться в сторону доносившихся звуков, осеняя себя крестом.

Среди избёнок и хорÓм купеческих стояла начатая строиться часовенка по безвинно убиенным жёнам и детям, старикам и молодым, кои и не успели пожить из-за нежданных и страхолюдных набегов половцев.

Часовенка едва была заложена. Только появились несколько выложенных «венцом» сосновых брёвен, взрыхлённая вокруг земля, валялись обрубки и стружка, неподалёку сваленные как попало обтёсанные брёвна, ещё не потерявшие запах и свежесть недавно срубленных деревьев.

Афоня, проезжая мимо сего места, узнал от местных жителей, что заложена она по убиенным православным христианам от меча половецкого, и он, незаметно для себя, перекрестился и проговорил про себя: «Господи! Батька, мамонька родная… братишки бедненькие… спите покойно, безвинно убиенные… буду сечь всех поганых, всех злодеев земли нашей. Отомщу за вашу кровушку, за моё сиротство…» – И покатилась у него горючая слеза по щеке.

Афоня подъехал к широкому заполненному водой рву, отделявшему городские стены от поселений. Он стал глазами искать переправу и услышал, что где-то в тумане разговаривают люди, поскрипывают телеги и ржут лошади. Тогда он направил в ту сторону коня, рассекая густую пелену застывшего холодного воздуха, стоявшего плотной стеной вокруг поселений и города.

Мощный бревенчатый мост с громадными железными цепями, исчезавшими в узких проёмах мостовых башен, был перекинут через ров и грузно лежал на земле, соединяя городские ворота с посёлком. По обе стороны моста стояли стражники в кольчугах с круглыми щитами и длинными копьями, которые досматривали всех людей, скотину, товар и телеги.

– Зачем едешь, путник? – грозно спросил один из стражников с густой чёрной бородой, обращаясь к Афоне.

– На службу к великому князю рязанскому, Юрию Ингваревичу, – ответил он ещё не совсем юношеским и поэтому немного грубоватым голосом.

– Уж больно шустрый, как я огляжу, – произнёс чернобородый. Он повернулся к стоявшему недалеко другому стражнику, опиравшемуся на своё копьё, и с ухмылкой произнёс: – Слышь, Саваска, что глаголит сей пострел…

– Неужто к самому великому князю – благодетелю нашему пожаловал прямо в евонные светлы очи? – удивился слегка Саваска, оглядывая внимательно наружность незнакомца. – А по обличию ты оплошался, малый.

– Это что ж, моя наружность тебя в смущение вводит? – дерзко спросил Афоня, сверкнув голубыми глазами словно молнией. – Аль у князя токмо богачи да бездельники служат?

– А ну-ко, закрой варежку, а то быстро к чертям в преисподню отправим, – не менее грозно ответил чернобородый, направляя остриё копья на всадника. – Нам не впервой усмирять таких скорых, как ты.

Стражники, закрывшись щитами и ощетинившись копьями, дружно стали напирать на всадника. Рыжий, почуяв опасность, громко заржал и встал на дыбы, пытаясь испугать их и отогнать от себя. А Афоня, недолго думая, выхватил из-за пазухи булаву и громко крикнул:

– А се вы видали, олухи бородатые? – Он взмахнул ей над своей головой, словно каким-то знамением, и величественно показал надпись на рукоятке.

– Почто машешь сей пугалкой, словно чем-то чудным? – усмехнулись стражники и, не ослабляя, продолжали держать копья, направленные на незнакомца.

– Эта булава была пожалована моему деду от великого князя Рязанского Романа Глебовича за преданну и честну службу! Поглядите, ежели не веруете… – и он передал булаву чернобородому стражнику в руки. Тот отдал своё копье товарищу и внимательно стал разглядывать эту «пугалку».

– Читать я не можу, но непременно узнаю работу княжеского кузнеца. Погляди, Саваска.

– Неужель княжеский? Это диво так диво… Таким подарком не кажный княжий муж може похваляться, не вспоминая уж про гридь… – многозначительно проговорил Саваска.

– Ну а теперь подай се мени и пропустите в город, к великому князю, – потребовал напористо Афоня, понимая, что пока стражники в замешательстве, у него есть возможность быстро проникнуть за городские стены. Он ловким движением руки выхватил булаву у стражника и, стукнув коня шпорами по бокам, помчался по бревенчатому мосту, распугивая по сторонам разноликий люд, шедший в сторону главных городских ворот.

– Постой, пострел! – успел крикнуть один из стражников, когда Афоня уже проскакал мост и проезжал мимо ворот. – Вот шельма, ловок и хитёр… А поглядишь – молокосос ещё…

Но Афоня его уже не слышал: шум широких рязанских улиц заполнил всё его воображение. На улицах по сторонам от дороги сидели кто на лавочках, а кто и просто на земле – разного рода люди, торговавшие овощами, лаптями, онучами, портками, разного рода рубищами. По дороге сновали туда-сюда женщины в разноцветных кумашницах[22], наряженные в повойники[23] с серебряными или бронзовыми височными кольцами. Степенные старцы градские в дорогих шёлковых одеждах, в украшенных мехом и золотом плащах, в епанчах[24], в красных кожаных сапогах, не спеша прогуливались или с деловым видом останавливались возле каких-нибудь торговцев одежонкой и внимательно разглядывали ткани из льна, шерсти и конопли с различными вышивками в виде ленты, шеврона, плетёнки или меандра[25]. Проезжали мимо купцы-коробейники в телегах, гружёных различной домашней утварью, оружием или мешками с овощами. Торговые приказчики кричали, расхваливая друг перед другом товары своих господ. Прохаживались простые горожане, покупавшие разного рода льняные полотна, узорные скатерти, прялки, коробки для веретён, мебель, посуду, детские игрушки. Толкались на улицах закупы с мешками, стражники в сверкающих на солнце доспехах, дьяки и монахи в чёрных пыльных стихарях[26], да мальчишки с девчонками, бегавшие в длинных серых рубищах и онучах[27].

– Кому заступы, сошники иль серп с топором? – выкрикивал здоровенный мужик, показывая товар, висевший под навесом, прохожим. – Подходи, народ православный, не скупись!

– А налетай, народ, да покупай пилу, скобели иль долота!

– Барышни-девахи, подходи смотреть кокошники расписные да убрусы[28] разноцветные! Имеются узорные скатерти, полотенца, занавеси, покрывала… Имеются монисты да браслеты расписные…

– Подходи, купец, подходи, чернец! Покупай ларь иль скамью… Покупай табурет иль кровать, чтоб было где соснуть иль с молодухой миловаться! – выкрикивал худощавый с жиденькой бородёнкой мужичок, показывая прохожим свою резную деревянную мебель.

Огромных размеров мастеровые терема с златоверховыми, косящатыми и решётчатыми кровлями и парадными террасами, да разнообразными резными деревянными решётками возвышались над этой сутолокой. Прямо под навесами или во дворах продавали свои товары плотники, щитники, лучники, седельники, гребенщики, гвоздочники.

Шум, стук и треск исходил из небольших плавильных печей-домниц, где кузнецы выплавляли из руды железо. Они же занимались литьём бронзовых украшений, мечей, копий, наконечников для стрел. Целые толпы мужиков с лошадьми и телегами размещались возле этих кузнечных дворов, чтобы подковать копыта у лошади, купить соху или топор, подделать ось для колёс телеги. Все они громко переговаривались между собой, пытаясь перекричать стук в кузнице и выкрики лавочников, продававших разного рода товар тут же через дорогу.

Целые улицы были обжиты кузницами, гончарами, плотниками, строителями, мастерами золотых и серебряных дел, где с раннего утра и до поздней ночи суетились и толкались люди в поисках нужной вещи.

Пробиваясь сквозь сутолоку, Афоня увидел скоморохов в разноцветных рваных одеждах, плясавших и игравших на дудочках. Они громко, со свистом и кряканьем, что-то напевали, подбадривая толпу зевак. Кто-то из прохожих мужичков, подхваченный таким весельем, не выдержал и, швырнув шапку оземь, бросился в пляс с присядкой. За ним последовали ещё несколько юношей и девушек. Другие дружно хлопали в ладоши или подпевали кто как мог.

За этой толпой зевак возвышался белокаменный храм с золотым куполом и главою, на которой сиял ослепительным блеском резной крест. Рядом возвышалась колокольня, на которой звонарь трезвонил, призывая православных к молитве. На паперти храма сидели рваные и замызганные калеки, просившие милостыню у прохожих.

Афоня, осенив себя крестным знамением и поклонившись в сторону храма, тронулся по дороге, покрытой ровными одинаковыми брёвнами, к княжеской усадьбе, выделявшейся высоким частоколом и разноцветными резными хоромами.

Афоня подъехал к массивным дубовым воротам, окованным потемневшей от времени медью и ручками в виде толстенных металлических колец. Он спрыгнул с коня и постучал одним кольцом по воротине, отчего пошёл глухой раскатистый звук.

За воротами кто-то зашевелился, и через некоторое время открылось окошечко в воротине и появилось бородатое заспанное лицо стражника.

– Чаго надо? – пробурчал он недовольно.

– Хочу дознаться, – начал Афоня. – Дома ли великий князь Юрий Ингваревич?

– Почто он тебе, пострел, сдался? Отвечай поживее! – грозно прикрикнул тот.

– На службу к ему желаю пойти!

– Ишь ты! – ухмыльнулся стражник. – Много к нашему батюшке всякого сброда ходит, а толку шиш.

– Это отчего ж так? – спросил парень.

– А потому, леший тебя возьми, что много люду просится послужить нашему батюшке, а токмо не кожного он може приласкать… Не кожный може ему приглянуться…Тут, паре, изловчиться нужно…

– Надо, так и изловчусь, сего мне не занимать! – звонко воскликнул Афоня. – Пропусти меня, борода!

– Погодь, шустрый, – пробурчал в ответ стражник и, захлопнув окошечко, куда-то грузно зашагал.

Парень прислонился одним ухом к воротам, от которых несло сыростью гниющего дерева и кислым запахом ржавчины. Рыжий, пофыркивая недовольно, стал щипать его за рукав. «Погодь, погодь, Рыжай… Дай послухать…» Но конь не унимался, и парень отпустил вожжи для того, чтобы животное смогло почувствовать свободу и пощипать травы.

Вскоре послышались шаги нескольких пар ног, и парень, быстро отскочив в сторону, спокойно принял задумчивый вид. Отъехал в сторону засов, и грузно, со скрипом, отворилась одна воротина. Через неё вышли несколько вооружённых человек. Среди них выделялся один высокий молодой со стриженой рыжей бородой в куполовидном шишаке и дощатой, с ремешками по бокам, кольчуге, на широком кожаном поясе висел обоюдоострый меч. Гордо выпрямившись, он внимательно осмотрел с головы до ног парня и спросил низким голосом:

– Кто таков?

Афоня немного смутился от грозного вида дружинника, но не подал виду и ответил:

– Афонькой кличут.

– Зачем ломишься в княжьи хоромы?

– По наставлению дида мого, Булатки, хочу послужить добру службу батюшке-князю.

– А роду ты какого? – продолжал с каменным лицом спрашивать всё тот же высокий.

– А роду я простого, житейского…

– Смерд аль людин простой? Отвечай толком! – повысил голос высокий.

– Почём хошь называй, – спокойно продолжал отвечать паренёк. – Токмо мы с дидом никому не услужали да дань никому не платили. А живём бобылями, в стороне от селян да погостов с боярами. Потому мы люди вольные, кланяться не привычные.

– Ишь каков! – ухмыльнулся высокий. – А то ведаешь, с кем говоришь?

– Почём ведаю? Я ж не ведун аль знахарь какой, – улыбнулся и, смот-ря прямо в глаза высокому, ответил Афоня.

– То, може, любо князю, что смело смотришь. Може получиться добрый воин с тебя, – проговорил высокий, повернувшись к стоящим за его спиной стражникам. Те многозначительно стали поддакивать, оглядывая парня. – А кличут меня Микитой. Служу князю-батюшке в копейщиках[29] десятником.

Высокий и Афоня друг другу поклонились в пояс.

– Проходи, мил человек, во двор княжеский, – скомандовал одновременно и парню, и стражникам Микита, указывая рукой к воротам.