Назад в СССР: Классный руководитель. Том 2

Пару минут я стоял, согнувшись, уперев руки в колени, с хрипом дышал, пытаясь усмирить разбушевавшееся сердце. Перед глазами то и дело вспыхивали картины битвы. На подкашивавшихся ногах, таща тяжёлый чемоданчик, я вернулся на место побоища. Доплёлся до мужика, ради которого ввязался в эту бодягу. Поставил рядом с ним его сокровище. Он открыл глаза и слабо оборонил:

– Спасибо.

Сзади послышался шум, шаги, хруст снега. И злой окрик:

– Встать, руки за голову!

Я привстал, развернулся. В глаза ударил яркий свет фонарика. Сквозь радужную дымку я лишь узрел тёмные очертания людей.

Но тут же луч фонарика перестал слепить глаза, и я обнаружил несколько милиционеров. Они разбрелись по пятачку, где лежали поверженные бандиты. А один мент, высокий, статный в двубортной шинели, шагнул ко мне, широко улыбнулся, и я узнал Сибирцева:

– Какая встреча, Туманов! Ты что решил у милиции хлеб отбивать? Ну, ты, блин, даёшь. Слушай, может тебе к нам в угро податься? Так мы с тобой всех бандитов переловим.

Мы обнялись. Он похлопал меня по спине. Оторвался и увидев моё лицо, поморщился.

– Хреново тебе пришлось? Но смотрю отморозков уделал. Маладца.

– Дамочка только сбежала. Вы её своей сиреной спугнули.

– Странно. Что ж ты не догнал эту толстую тётку?

– Тётку? Это не тётка вовсе, а рыжая девица. Молодая, сильная.

– Вот как? – он стал серьёзным, нахмурился. – Так-так. Расскажи. Описать сможешь?

– Смогу. Девушка, невысокая, но спортивная. Восточная внешность, прямой нос с горбинкой, глаза вытянуты к вискам. Рыжие кудри. Одета была в спортивный облегающий костюм.

– Рыжая? – у Сибирцева взлетела вверх бровь. – Так это же Злата-Машка. Вот оно как…

– Товарищ майор, смотрите, что мы нашли, – рядом с нами нарисовался один из милиционеров.

В руках он держал парик, завитый седыми буклями, и юбку.

Сибирцев ухватил юбку, развернул и показал мне:

– Смотри, стерва эдакая, что удумала. Вшитые утолщающие накладки.

– Может эта Машка в театре играет? Или в кино?

– Может быть. Может быть, – он на мгновение задумался, отключился

Краем глаза я заметил, как к толпе присоединились ещё трое. Немолодая грузная женщина с накинутым на плечи белым халатом, и двое дюжих мужиков в белых куртках. Врач присела перед жертвой бандитов, что-то ему сказала. Помогла подняться и мужчину уложили на носилки. Рядом поставили дипломат, осторожно унесли.

– Сибирцев, а как вы узнали, что здесь происходит? – я решил отвлечь майора от его мыслей.

– А? Что? Ах да. Так наш агент в том троллейбусе ехал, что и ты. Он нас вызвал и скорую. Мы, понимаешь, давно засаду устроили. Но эти скоты, будто узнавали, что их ведут и прекращали нападать. Но тут повезло.

Я огляделся и действительно приметил вихрастого парня, которого видел в троллейбусе. Тот стоял у дерева, курил. Выражение лица в темноте я разглядеть не мог, но судя по тому, как тот нервно сбрасывал пепел, был расстроен.

– А чего вы так долго возились-то?

– Да, Егор заснул и проворонил, когда эти отморозки жертву очередную уволокли. Он на остановке-то выскочил, начал искать. Услышал крик и позвонил нам. Эти ублюдки давно тут промышляли.

– И никаких свидетелей?

– Свидетели были. Бдительные граждане сообщали о странных контролёрах, которые поздними вечерами шастают. А потом мы труп находим в лесополосе. И фотороботы составили, и разослали ориентировки. Правда, про рыжую дамочку никто не сообщал. Женщину описывали, как полную, немолодую. Теперь знать будем. Но никто, понимаешь, не пытался вмешаться. Кроме тебя. Ты первый.

– Товарищ майор, – опять встрял один из оперов. – Смотрите, мы тут ещё портфель нашли. И куртку.

– Это мой портфель, – объяснил я. – И куртка моя.

Выхватив из рук мента полушубок, надел, поёжился от холода, но попрыгав на месте, постучал себя по плечам, и начал согреваться.

– Твой? И что в нём? – Сибирцев взял портфель из рук опера.

– Учебники по физике и математике.

Майор открыл портфель, вытащил учебник физики за 10-й класс, сунул обратно, передал портфель мне.

– А чего ты так поздно из школы-то едешь? – поинтересовался он. – Или репетиторством промышляешь? А? – он хитро улыбнулся.

Я промолчал, все-таки заниматься репетиторством – нарушение закона, как я признаюсь в этом милиционеру? Даже, если он вроде бы и настроен ко мне дружелюбно.

– Ну, ладно, ладно, – Сибирцев похлопал меня по плечу. – Я не против. Тебе придётся в отделение зайти, описать, что тут произошло. Хотя и так понятно, – он махнул рукой, и приказал: – Тащите этих ублюдков в машину, будем с ними завтра разбираться.

– Товарищ майор! – рядом с нами вытянулся навытяжку один из оперов. – Один похоже того, помер. Чего делать будем?

– Труповозку вызывай, – майор брезгливо скривился и бросил взгляд на меня: – Не переживай, Туманов. В рапорте напишу: «При задержании подозреваемый оказал сопротивление, и был убит». Я бы этих мерзавцев сразу бы убил, – глаза у него сузились, заходили желваки, на виске запульсировала жилка. – Такой кровавый след за ними тянется. Они не только грабили жертв, но и убивали, чтобы свидетелей не оставлять. Представляешь? Один раз какую-то девчушку заодно закололи. Видно, она заметила что-то. Ну и того, побежала, как ты, помочь хотела. А они её… Сволочи! – рубанул рукой в перчатке.

Второго бандита, верзилу, протащили мимо нас. Идти сам он не мог с перебитым коленом, так что его бесцеремонно тащили под руки, скованные сзади наручниками.

– Да, Туманов, вышел бы из тебя отличный опер, зачем ты только в школу подался? Кстати, документы на медаль одобрили там… – он поднял к верху указательный палец. – Скоро награждение. Представляешь, если тебе сам «дорогой Леонид Ильич» медаль будет вручать?

– Главное, чтобы он не перепутал, и себе эту медаль не повесил.

Сибирцев коротко хохотнул, улыбка перешла в кривую ухмылку:

– Ты смотри, такими словами не бросайся. А то, можно и загреметь кой-куда. Хотя… Ладно, не буду тебя задерживать, – протянул мне руку, которую я пожал.

Направился по тропинке к тому месту, где стоял милицейский «газик», и «рафик» скорой. Но когда я проходил мимо, меня вдруг схватил за руку один из санитаров:

– Раненный поговорить с вами хочет, – сипло объяснил он.

И я направился к скорой, что стояла с открытыми сзади дверцами. Залез внутрь. Мужчина лежал на носилках, прикрыв глаза. Кровь с лица ему уже смыли, но был он бледен до синевы. Но когда я подошёл, медленно открыл глаза и тихо, слабо проговорил:

– Спасибо вам, что помогли. Уж не чаял живым остаться.

– Не за что. Как чувствуете себя?

– Нормально. Я вот попросить вас хотел. Передайте мой дипломат жене и скажите ей, что я в больнице. Но со мной всё в порядке, – он протянул мне сложенный вчетверо листок бумаги. – Здесь адрес и записка для жены. – Мою жену зовут Ольга Станиславовна. Я – Илья Петрович Тетерин. Сделаете? Очень вас прошу, – последние слова он произнёс еле слышно, прикрыл глаза, грудь вздымалась, он хрипло и натужно дышал.

– Хорошо, сделаю, – я кивнул, вытащив дипломат из-под носилок, выпрыгнул из скорой.

Накрыла свинцовая усталость. Ехать ещё куда-то совершенно не хотелось, но я не мог отказать, раз согласился. Поплёлся к остановке, и теперь обе руки оттягивала двойная тяжесть – портфель с учебниками и этот проклятый чемоданчик. Тяжёлый, зараза. Одолевало любопытство, что в нём? Вряд ли бумаги, или бутылка водки с батоном. Скорее всего, там деньги, и немалые, а может быть, и золото. Ведь бандиты знали, что этот мужик везёт нечто ценное. Интересно, кто им сообщил об этом?

Троллейбус подкатил быстро, и я успел уехать ещё до того, как разъехались милиция и скорая. Дом по адресу, который я прочёл в бумажке выходил прямо на Ленинградку. Помпезный «сталинский ампир», две высоких тринадцатиэтажные башни квадратного сечения, между ними корпус с девятью этажами. Слева и справа вход в подъезд две арки с плоскими колоннами – нелепое архитектурное излишество.

Несмотря на роскошный вид, в подъезде воняло кошачьей мочой и гнилыми отбросами. Обрадовало отсутствие консьержки. Я сразу шагнул к лифту, заключённый в шахту из металлической сетки, и тот, скрипя и лязгая, поднял меня на восьмой этаж.

Ждать пришлось долго. Трель звонка не возымела никакого действия и я, выругавшись про себя, уже собрался уходить, как раздался лязг замка. Дверь приоткрылась на цепочку, и я увидел немолодую худую даму в бежевом халате.

– Вам кого? – голос звучал испуганно.

– Ольга Станиславовна? Я от вашего мужа Ильи Петровича. Меня зовут Олег Николаевич Туманов.

– А что с ним?

– На него хулиганы напали, он сейчас в больнице. Я принёс его чемоданчик. Я тут поставлю около двери. Заберите, пожалуйста.

Оставив тяжёлую ношу у двери, направился к лифту, считая свою миссию выполненной. Но дверь распахнулась, в коридор выбежала хозяйка. Схватила меня за рукав.

– Подождите, расскажите, что произошло. Пойдёмте.

Она потащила меня в квартиру, и я едва не упал, споткнувшись о тяжёлый «дипломат», который пришлось внести внутрь.

Квартира внутри выглядела не так роскошно, как апартаменты Костецкого, но все же впечатление производила. И потолками выше трех метров, и наборным дубовым паркетом, и обоями в темно-синюю полоску, и встроенными шкафами с зеркальными дверцами, в отражении которых я увидел свою физиономию с бордовыми бороздами от острых ногтей рыжей атаманши и очередным фингалом. И особенно произвёл впечатление элегантный бежевый телефон, висящий на стене под обувницей, обшитой темно-зелёным бархатом. Не с наборным диском, а с кнопками.

Из просторной прихожей коридор вёл в кухню, где даже смогла уместиться стиральная машина, явно импортная. Моющиеся обои: бежевый фон с неярким ажурным орнаментом гармонировал с гарнитуром из светлого резного дерева: кухонный стол, полки, за стеклянными витражными дверцами виднелся дорогой фарфор с рисунком. Высокий холодильник с шильдиком «Philips». Стулья с высокими спинками, обшитые кожзаменителем кофейного цвета.

Единственный минус всей этой роскоши – шум, и гарь, проникающие с проспекта, хотя сейчас машин ехало немного, противный запах все равно пропитал здесь всё.

Я осторожно поставил «дипломат» на длинный обеденный стол, покрытый белоснежной скатертью с бахромой. И передал записку Тетерина в руки женщине, которые едва заметно дрожали. Лицо со следами былой красоты, было бледно, женщина нервно покусывала губы, быстро-быстро моргала длинными ресницами, на которых неровно лежала тушь. Но весь этот страх, что светился в её глазах, казалось, вовсе не из-за того, что муж в больнице. Она присела за стол, развернула записку, едва заметно вздохнула. Мне ужасно хотелось узнать, что в чемоданчике, и жена Тетерина почему-то совершенно не опасаясь меня, быстро набрала код на замке и открыла.

Большую часть заполняли банковские пачки по двадцать пять рублей и пятьдесят, склеенные самодельными лентами. Штук двадцать, если не больше – целое сокровище. По меркам советского времени, конечно. Остальное место занимали сложенные листы серой бумаги с едва заметным текстом.

Женщина вытащила одну упаковку, надорвав её, вытащила две пачки, протянула мне две штуки.

– Не надо, спасибо. Я пойду, пожалуй.

Я попытался встать, но женщина удержала меня.

– Пожалуйста, не отказывайтесь. Расскажите, как все произошло, – она почти насильно усадила меня обратно и выложила передо мной записку Тетерина.

И я машинально прочёл:

«Они нашли меня. Но этот человек меня спас. Доверяй ему. Выдай ему 5т» и подпись: «Ил.Т.»

– Я ехал в троллейбусе, – начал я рассказывать. – Вошли трое, представились контролёрами. Но я понял, что это бандиты. Они пристали к вашему мужу, высадили его между остановками. А я выскочил следом. Нашёл их и вырубил двух из них. С ними была женщина, она убежала.

– А зачем вы это сделали? – она с доброй, но жалостливой улыбкой взглянула на меня.

– Почему-то решил вмешаться. Потом приехала милиция, скорая. Вот и всё. Если ваш муж возит такие большие деньги, ему надо обязательно нанять охранников, ездить на такси.

– Да я говорила ему об этом. Но он и слушать меня не хотел. Все говорит – так лишь внимание буду привлекать. Всё эти деньги проклятые, – она всхлипнула, вытащила из кармана платочек, приложила к глазам, отвернулась, плечи вздрогнули пару раз.

На языке вертелся вопрос, кем же все-таки муж работает, если возит такие большие деньжищи, да ещё поздними вечерами на троллейбусе.

– Ольга Станиславовна, если не секрет, а кем ваш муж работает?

– Он директор типографии многотиражной при заводе.

Меня словно током ударило. Эх, если бы в такой типографии выпускать наш журнал!

– Вы, наверно, спросить хотели, откуда деньги? – продолжила она. – Ильюша наладил выпуск разных дефицитных журналов, книг. Переснимает и делают набор. Потом реализуют.

– Дело хорошее. Одобряю.

– Если вам, что нужно, то Ильюша вам поможет. Ну, когда из больницы выйдет.

– Было бы здорово. Очень здорово, Ольга Станиславовна. Мы с ребятами затеяли выпускать школьный журнал. Вот если бы, Илья Петрович помог нам, я бы оплатил.

Она вздохнула, невесело качнула головой.

– Олег Николаевич, да мы вам по гроб жизни обязаны. Ильюша вам всё бесплатно сделает. Только обратитесь.

– Посмотрим, Ольга Станиславовна. Посмотрим. Вы дадите мне номер вашего телефона?

– Конечно, конечно. Записывайте.

Машинально я похлопал себя по карманам в поисках смартфона и тут же мысленно отругал за глупость. Вытащил из кармана пухлую записную книжку, нашёл страничку с нужной буквой, вписал номер Тетерина, как директора типографии, поставив рядом два восклицательных знака. И тут вспомнил, куда и зачем я ехал в этом проклятом троллейбусе! Я же хотел купить сувенир для Марины! Нет, ну какой же я – идиот! Самое главное вылетело из головы. Бросил взгляд на часы – да, мастер, наверняка, уже дрыхнет и видит сны. А если попытать счастья?

– Ещё маленькая просьба. Позвонить от вас можно?

– Ну, конечно, Олег Николаевич. Конечно. В прихожей на стене висит телефон. Звоните, куда хотите.

Я вернулся в прихожую, где висел аппарат. Не особо надеясь на ответ, набрал номер. Длинные гудки звучали так безнадёжно долго, что я уже хотел повесить трубку, понимая, что всё бесполезно, как что-то щёлкнуло и гнусавый, с хрипотцой голос, весело спросил:

– Это хто там?

– Мне нужен Георгий Трофимович. Я от Артёма Викторовича. Олег Туманов.

– А, Олег! Помню, Артём говорил.

– Я хотел сувенир купить. Когда я могу подъехать?

– Да приезжай прямо сейчас. У нас веселье в самом разгаре. Пообщаемся. Путь знаешь? – собеседник сразу перешёл на «ты», и голос его звучал как-то чересчур жизнерадостно.

То, что в двенадцатом часу ночи у него веселье, меня напрягло. Скорее всего, попойка с различными излишествами. Я старался не участвовать в таких мероприятиях. Там лился рекой дешёвый портвейн, танцы быстро переходили в слишком раскованные, которые не сдерживала никакая мораль. Порой какая-то девушка очень свободных нравов, а порой и лёгкого поведения, которую пригласили с Пешков-стрит – улицы Горького, вскакивала на стол и показывала стриптиз. Который к тому времени уже мало, кто мог оценить, настолько всё уже набрались.

Дом, где жил продавец сувениров, находился на другом конце Москвы – конечная «зелёной» ветки – метро «Каховская». В современном мире я бы просто вызвал такси через приложение на смартфоне, денег у меня хватало. И с ветерком проехался бы по ночной Москве, разглядывая в свете уличных фонарей, как она изменилась. Но «Волги», выкрашенные в канареечный цвет, с шашечками на борту, пару раз проскочили мимо, и ни одна не остановилась, хотя я голосовал червонцем.

Пришлось плестись до метро «Войковская». У турникета: бандуре, отделанный темно-стальными панелями с щелью на скошенной передней панели, я остановился, лихорадочно соображая, как здесь оплачивают проезд: уж точно не карточкой. А чем? Монетой, жетоном? Помню, какие красивые жетоны были в Питере, гости растаскивали их на сувениры. Но тут рядом со мной нарисовалась полная девица в каракулевой шубе, и высокой меховой шапке, бросила на меня брезгливый взгляд: видно, приняв за «гостя столицы» из далёкого аула. Кинула в прорезь пятикопеечную монету, и проплыла с гордо поднятой головой, прямо как королева. Я пошарил в карманах, вытащил портмоне, перетряс все отделения, но ни одного пятака не нашёл.

На серой стене в ряд висели металлические ящики для размена. Я долго пытался найти монетку на пятнадцать копеек, но, видно, все истратил, играя в «Морской бой». Так что двадцатикопеечная монета меня спасла. Получив заветные четыре пятака, я наконец, прошёл внутрь. С мыслью, что это какой-то квест для испытания моих нервов.

Станция почти не изменилась. Та же отделка стен голубоватой плиткой, белые колоны квадратного сечения. Только исчез интерактивный стенд, и в центре висели стандартные панели с указателями станций и выходов.

Из черного зева туннеля, ярко горя фарами, с шумом и перестуком колёс, выкатился поезд с обшарпанными сине-салатовыми вагонами, протянулся на весь перрон. Я помнил, что такие ходили очень долго, хотя в центре Москвы уже появились более новые. Распахнулись створки, и я словно шагнул в прошлое – бежевые грязноватые стенные панели, на сиденьях – диванчиках, обитых тёмно-коричневым дерматином, сидело с десяток пассажиров – время совсем позднее.

Я прошёлся по вагону, остановившись около схемы метро, старательно пряча, машинально появившуюся улыбку. Наверно, если бы кто-то увидел её, удивился, чему этот мужчина с портфелем может радоваться – схема, как схема. Но такая ностальгия хлынула в душу, когда я увидел эту убогую по сравнению с современной картинку, на которой не только не было многих веток, но вернулись старые, знакомые с детства, названия станций. «Ждановская» вместо «Выхино», «Площадь Свердлова» вместо «Театральной», «Площадь Ногина» вместо «Китай-город». «Лубянка» вновь стала носить имя «железного Феликса». Я не мог никак понять, почему между «Маяковской» и «Площадью Свердлова» образовалась пустота. Что там было раньше? И едва не хлопнул себя по лбу. Ну, конечно! «Горьковская», которая потом, в 90-х, переименовали в «Тверскую», из-за чего автора «Песни о буревестнике» стали в шутку называть Максим Тверской.. «Ленинские горы», где я учился в универе, переименовали в «Воробьёвы», а «Площадь Ильича» так и оставили. Растворилась в небытие «серая» ветка, и «темно-синяя». «Речной вокзал» стал вновь конечной.

Поставив портфель на короткий диванчик у окна, за который виднелся следующий почти пустой вагон, я уселся на жёсткое сиденье, где вырванный кусок обшивки вшили грубыми стежками, и решил вздремнуть. Путь предстоял долгий, а проехать свою станцию я никак не мог – она вновь стала последней.

Поезд начал набирать ход, ритмичный перестук колёс убаюкал меня, и я погрузился в лёгкий поверхностный, но приятный сон. Только откуда-то издалека слышал, как объявляли станции. «Площадь Свердлова. Переход на станции Проспект Маркса и Площадь революции». Здесь, видно, весь народ схлынул. И в вагоне уже стало пустынно.

Но на станции «Павелецкая» в вагон ввалилась компания: трое ребят и девушка, уже явно навеселе. Один из парней, с длинными патлами непонятного грязного цвета, невысокий, но крепкий и плотный, в распахнутом полушубке уселся на сиденье с гитарой и её громкое фальшивое бренчанье разбудило меня. Я с неудовольствием оглядел всю группу и отвернулся, решив не обращать внимание.

Но тут заводила, отложив гитару, плюхнулся рядом со мной, обдав вонью дешёвого вина, табака и прелой овчины. Поезд как раз остановился на станции, стих шум и нежданный гость плаксиво, тоненько, как маленький попрошайка, произнёс:

– Дядя, а дядя, дай двадцать копеек. Ну, дай двадцать копеек.

Я зло воззрился на парня, демонстративно засунул руку в карман, пошарил там и выложил двадцатикопеечную монету, понимая, что парень лишь прикалывается.

Пацан, не сводя с меня мутного взгляда, взял монетку, близко поднёс к блеклым глазам и поджал губы.

– Смотрите, дядя дал мне двадцать копеек, – обернулся к своим развесёлым друзьям. – Как нищим. А мы – нищие? А?

– Нет! – хором заорала вся развесёлая компания. – Мы – не нищие!

Они запрыгали на месте, начали орать. Один из компании, высокий, тощий парень в каракулевой шубе, которая была ему явно мала, судя по слишком коротким рукавам, выскочил в проход, исполнив дикий танец, попрыгал, словно орангутанг, выпятив губы и опустив руки. А девушка в приталенном сером пальто, разметав по воротнику из дорогой чернобурки длинные светлые волосы, громко хохотала.

– Или мы рабы? – вновь спросил главарь.

– Нет! Мы не рабы! Рабы не мы!

Они стали прыгать на диванчике, выкрикивая: «Мы не рабы! Мы не рабы!»

– Видишь, дядя, ты нас обидел. Мы не нищие, чтобы в нас копейками кидаться.

– Тебе рупь дать? Или трояк? – поинтересовался я, ощущая, как поднимается жар от ключиц по шее к голове, как повлажнели кончики пальцев, и кулаки непроизвольно сжались.

– Зачем мне трояк твой? Ты вон какой важный. Наверняка, богатый. Лучше отдай портфель свой. А? Дядя?

Я понял, что парень нарывается на драку, и думает, что интеллигент с портфелем в пустом вагоне метро не сможет оказать хоть какое-то сопротивление.

Не мог я объяснить этому пьяному мальцу, что у меня был длинный, длинный день. Что после школы я занимался репетиторством, потом боролся с бандюками, и зверски устал. Что раскалывается голова, зудит рана на шее, и всего, чего я хочу – поспать полчаса, пока еду на другой конец Москвы.

– Слушай, парень. У меня в портфеле учебники. Я – учитель физики. Зачем тебе это? Иди к своим друзьям, – у меня ещё теплилась надежда, что мы сможем разойтись с миром.

Но, как назло, поезд остановился между станциями, шум стих. Померк свет, в окнах проглядывали толстые черные кабели, лоснящиеся под светом круглого фонаря, торчащего прямо над форточкой, где сидели мы. Наступила гнетущая, и словно зловещая тишина. И пацан, скривившись, громко отчеканил:

– Ненавижу школу, физику и тебя, ублюдок.

Он выхватил из кармана заточку с наборной ручкой, явно изделие, созданное в тюряге. Глаза с редкими ресницами сузились, из них полыхнуло такой неприкрытой злобой, что заставило содрогнуться. Он медленно поднял руку с длинным острым лезвием на уровень моей шеи и повторил фразу уже приказным тоном:

– Мани давай. Быстро, или дырку в тебе сделаю.

Глава 6. У барыги

Только теперь я заметил массу наколок-перстней на пальцах парня. В современное время молодёжь, да и более умудрённые жизнью люди, начали делать себе цветные наколки, что всегда вызывала у меня брезгливость. Но тогда, в 70-е, это почти всегда был признак зэка, и все рисунки чего-то да значили на их блатном, тюремном жаргоне. «Перстень» с черепом, насколько я помнил, означает, что для хозяина нет никаких преград, может сделать, что угодно, порезать, убить. На указательном правой руки – знаменитый собор, пока только с одним куполом, значит парень сидел всего раз. На безымянном – паук, сидящий на паутине – значит, мой собеседник был осуждён за грабёж.

– Да-да, – я сделал вид, что испугался, начал хлопать себя по карманам в поисках кошелька, а отморозок не сводил с меня злого взгляда, водил глазами туда-сюда.

И тут поезд дёрнулся, начал набирать ход, парень чуть отклонился назад, заточка ушла с линии моей шее. И я резко и сильно ударил парня рёбрами ладоней с двух сторон по голой и тонкой, торчащей из воротника, шее. Подонок икнул, задохнулся, начал кашлять. Вскочил. И я «уточкой» – согнутой ладонью вмазал со всей силы его по лицу, отбросив от себя.

Но видно перестарался. Хулиган отлетел на пол, рухнул ничком, раскинув руки, звук заглушил шум поезда, который набирал ход, пытаясь нагнать упущенное время. Но вибрация прошла по полу с такой силой, будто уронили шкаф.

Заточка со звоном откатилась в сторону. Схватив с пола, я выбросил ее в открытую форточку.

Встал в боевую стойку, ожидая, что парень вскочит, начнёт драться. Но отморозок лишь сумел привстать, облокотился. Голова моталась, как у куклы, из носа хлынула алая кровь, испачкав белый мех его полушубка, растеклась каплями на полу. Краем глаза зацепил остальную гоп-компанию. Они выглядели растерянными, все пьяное веселье слетело с них в один миг. Поезд уже вырвался из туннеля и, стуча колёсами на стыках рельс, летел рядом с платформой. И два оставшихся парня, подхватив своего другана под мышки, потащили его из вагона. Девушка в сером пальтишке, стала бледной как мел, челюсть отвисал. Дышала коротко, прерывисто. И в широко распахнутых глазах бился ужас, словно она увидела чудовище, маньяка. Она тащила за собой гитару.

Бесстрастный женский голос диктора объявил: «Станция Автозаводская».