Аугенблик

Пару раз Дима приходил (якобы по делам) вообще не в свою смену. Мне это показалось вопиющей наглостью. Я тешил себя лишь тем, что скоро должен окончить свои курсы начальник. Он также не любил Диму, и вряд ли смирился бы с таким его поведением.

Однако надо было разрабатывать тему Димы и пропажи металла. Пока эта тайна так и оставалась нашей с Постновым. Михалыч сообщил мне, что по его прикидкам металл уходил тоннами; уходил давно. Механизм был непонятен – цех закрыт, входы и выходы под наблюдением. Да и не унести же такое количество металла просто в охапке. Тут транспорт нужен. А незаметно никакая машина подъехать не могла.

Вот это меня и сбивало с толку.

Я не по многу раз просматривал имеющиеся у нас записи. Ночные периоды (а с них я естественно начал) Диму, как это ни странно, не обозначили. Я просматривал архив с камер на фасадах, на пример света фар в темноте. Ничего. В цехах тоже ничего компрометирующего. Некая закономерность в его осмотрах территории по ночам выявлялась, но Дима всегда делал ночные обходы. Мои вечерние променады теперь имели не просто романтический смысл – я искал изъяны в стенах, окнах. Ничего не давало результата. Эта «игра» захватила меня. Конечно, устраивать ночные засады я не собирался – воровство металла могло быть редким событием и время его неизвестно. Я искал закономерности и все смотрел и смотрел архив. Я никогда не жаловался на свою интуицию, а тут она мне подсказывала, что я чего-то не замечаю; чего-то простого, лежащего на поверхности.

Я изучил все материалы, купил кассету и копировал на нее отдельные моменты. Но по большому счету все равно ничего не вытанцовывалось. Без конца одинаковые события: ночные обходы в одно и то же время и никакого света от автомобильных фар, лишь маневровый тепловоз (тот самый, что освещал наше с Тонечкой таинство в кабинете Исаева), так же, всегда одинаково, приезжал ровно три раза за ночь, грохотал сцепками.

Я предполагал подмену кассет (или материалов на них) и, немало потратил времени, чтобы проверить на совпадение несколько мелких деталей. Кассеты не менялись, записи подлинные – все чин-чинарем. Я начинал злиться.

«Черт возьми! – негодовал я. – Ну это же не иголка в стоге сена!»

Иногда я сдавался и, махнув рукой, шел спать. Прошло несколько дежурств, а я так и не понимал механизма Дименого чуда. Ну что же, Фантомас – он Фантомас и есть. Всегда уходил от погони.

Дима начал сниться мне по ночам. Всегда, с издевательским видом, он высовывался то из одного угла, то из другого. Высовывался и показывал язык. Когда мне приснилось, что Дима-Фантомас просунулся с улицы через окно в мониторку, я проснулся с чувством детского ужаса. Я с осторожностью и нерешительностью глянул на окно. Димы не было. Шторы задернуты. За окном грохочут буферами вагоны.

Вновь я уснул с трудом. Наверное, тепловоз звуками своими извне, въехал в мой сон, и, когда я увидел высунувшееся из окна его кабины Димину рожу в фуражке машиниста, когда эта рожа выдвинула неимоверной величины язык, что-то ударило в мой мозг с такой силой, что я мгновенно проснулся и сел на диване.

Сердце мое мощными ударами билось в груди. Но это был вовсе не страх. Это было предчувствие, пока еще еле уловимое, что я что-то понял, но не понял что именно!

Я понял одну очень простую вещь, которую должен был понять сразу, а не сосредотачиваться на деталях. Мне все подсказывало, а я не понимал!

Наше с Тонечкой романтическое путешествие в кабинете начальника – маневровый тепловоз. Сон с Димой – машинистом – тоже маневровый тепловоз, мои просмотры видеоархива – маневровый тепловоз в одно и то же время три раза каждую ночь. Единственный транспорт ночью – маневровый тепловоз. Больше вариантов нет! Ну, в самом деле, не подкоп же вырыл Дима-Фантомас!

У меня в голове связалась логическая картинка: даже на видеозаписях отлично видно, что Дима всегда в одно и то же время делает обход и уходит в «мертвую» зону. Потом в окнах свет маневрового тепловоза. Через некоторое время Дима возвращается. И так очень часто. Почти каждый раз. Причем вот что имело одну особенность: если что-то делалось, и я не ошибался, то металл мог загружаться тогда, когда тепловоз, закончив маневр, уезжал. По дальнейшим исследованиям видеоархива я даже заметил, что тепловоз, хоть и не виден был ниоткуда, но отсвет его непогашенных фар довольно долго был заметен в самом краешке только лишь одного цехового окна.

На улице накрапывал дождик, и выходить не хотелось. Но сыщицкое возбуждение пересилило. На заводской территории всегда есть какое-нибудь освещение, хотя и скудное. Я направился прямо по железной дороге, в полутьме рассматривая наш цех снаружи. Пустобрех Мишка как всегда сопровождал меня. В одном месте он кинулся в сторону к цеховым стенам. Мелькнула мысль, что так же пес сопровождал и нашего Диму, а потому привычно побежал в нужном мне направлении. И я нашел…

Я нашел, в разных местах, запутавшуюся в траве алюминиевую стружку, совсем ничего не значащую, для непосвященного, и так много значащую для меня… и не только для меня! Я нашел небольшую металлическую дверцу, старую, совсем ржавую. С улицы на эту дверцу трудно было обратить внимание. Я смотрел по окнам – они выше, дверь у самой земли, да еще и за кустами.

Но почему в цеху ничего не заметно, мне не было понятно.

Я вернулся в цех и внимательно осмотрел заветное место изнутри.

У стены стоял старый, неимоверных размеров электрический шкаф. Ни я, ни кто-то другой на него внимания никогда не обращал, а зря! Делать ему было нечего в этом месте. И понял я это только потому, что занимался этим расследованием. Шкаф огромный, тяжелый. Рядом тележка на узкоколейных рельсах. Недалеко ручное подъемное устройство.

У меня возник соблазн поднять этот шкаф и посмотреть, что за ним. Но, зная Димину осторожность и подозрительность, зная, что он бывший мент, я вовремя одумался. Он мог запросто сделать какие-нибудь «контрольки» или просто хорошо запомнить положение этого шкафа.

Ай да, Дима! Ай да, сукин сын!

Я поспешил в Мониторку.

Все сходилось. Дима в сговоре с тепловозниками. Больше ничего я знать и не хотел. Я хотел покоя! Вся эта история порядочно выбила меня из колеи. Хорошо, что начался будний день и Михалыч должен быть. Хотя, что это я, позвоню ему с утра прямо домой. Обрадую. Надо с ним как-то обговорить, как правильно преподнести информацию Исаеву, как мне вести себя при возможных встречах с Димой-Фантомасом.

* * *

Зная от Лешки, что Постнов просыпается довольно рано, я позвонил ему за два часа до его прихода. Нужно было слышать его, сильно изменившийся голос – волнение не скрывали телефонные искажения.

Почти сразу мне позвонил Михаил, который заговорил недоуменным голосом пытаясь узнать, почему Исаев сам позвонил и попросил его прийти только к обеду.

Я удивился такому лавинообразному развитию событий, но совершенно очевидно, что в нашу с Постновым тайну был посвящен третий человек – сам Исаев и четвертый – Лешка!

– Скачи, враже, як пан каже! – изобразил я незнание. Михаилу этого оказалось вполне достаточно.

Лешка привез Постнова и Исаева за час до прихода всех сотрудников второго этажа, и вся троица собралась у меня в мониторке.

Михалыч подготовил Исаева. Я подготовил себя.

Моя мониторка на время превратилась в штаб. Я рассказал все, немного усилив реальность своими догадками и додумками, выдав их за ту же реальность. Предложил следующее: не ходить сейчас в таком странном собрании в цех. Дима хитер, зачем ему обозначаться раньше времени.

Исаев с Лешкой уехали, Михалыч остался. Мы еще немного «потерли» эту тему.

– Что-то мне подсказывает, – обмахивался своей шляпой Михалыч, – что тебя не стоит светить.

– Еще бы! – понимающе согласился я. – У меня защиты никакой, а менты мстительны. Я считаю, что вы с начальником вообще зря приперлись в такую рань.

– Нетерпение, – резонно заметил Михалыч. – Лешка, когда за ним приехал… в общем, он весь бледный сделался. Лешка испугался, говорит, что его никогда таким не видел.

Позвонил Исаев, попросил к трубке Михалыча. Какое-то время они говорили о чем-то мне непонятном, хотя наверняка, по теме Димы и, наверняка касались меня. Михалыч передал трубку мне.

– Жень, доброе утро! – взволнованно и усиленно картавя, проговорила трубка Исаевским голосом.

– Недоброе, Александр Николаевич, – показал я, что полноправно участвую в заговоре против самого Фантомаса.

– Ну, да, ну да… – задумчивым голосом, медленно проговаривал он. – Дело серьезное. Я про Диму много нехорошего знаю. Хочешь, я тебя в отпуск отправлю? А далее, видно будет…

– В отпуск? – наигранно переспросил я. – Вы имеете в виду на Канары? – не вовремя пошутил я.

Я представил огромное открытое пространство, заполненное золотым песком, солнцем и счастьем, голубую лагуну, две пальмы, гамак, натянутый между ними, два шезлонга, пляжный столик между ними. Я представил себя в гамаке. В одном шезлонге покачивается Тонечка Воробьева. На столе стоит пузатая бутылка черного стекла с надписью «CAMUS» (хотя по сюжету должна была бы стоять бутылка шампанского). На большой тарелке фрукты экзотические и не очень. Рядом с бутылкой завсегдатай моих последних видений философ Ницше топорщит огромные усы с книжного переплета. Тонечка, загорелая до шоколадной густоты, в символическом купальнике, в огромной соломенной шляпе, влюблено смотрит на меня. Я сам (вид со стороны), в коротких шортах, сандалиях на босу ногу внимательно вглядываюсь в горизонт. В руках у нас по бокалу. Бокалы наполовину заполнены благородной коричневой жидкостью.

Я поворачиваюсь к моей Тонечке Воробьевой, любуюсь ее идеальной фигуркой и, уже знакомым (мне самому), низким завораживающим голосом произношу:

– Ты, радость моя, обворожительна! Хочу тебя прямо в море! Прямо сейчас!

– Ты что, – внезапно пугается очаровательными глазами Тонечка Воробьева, – вдруг кто придет! Вон там, за пальмой, кто-то прячется!

Я выбираюсь из гамака, подсаживаюсь к Тонечке на второй шезлонг (который мгновенно сам по себе делается вдвое шире).

– Ты с ума сошла, – по родительски успокаиваю я мою подругу, – никого здесь нет!

Но тут из-за пальмы выскакивает официант Дима «бледная поганка», с подносом и шампанским в двух бокалах для нас с Тонечкой. Официант Дима угодливо склоняется и ставит бокалы на стол, загадочно улыбается, и, пятясь задом, вновь прячется за пальму.

Я беру бокал, смотрю через него на Тонечку, затем медленно переворачиваю. Шипящая жидкость быстро впитывается в песок. Я небрежно бросаю слова:

– Вино отравлено, любимая! Но наша любовь сильнее смерти!

Тонечка с удивлением и восторгом смотрит на меня и, отшвырнув в сторону свой бокал, радостно хлопает в ладоши. Из-за пальмы слышится злой мат…

Мы с Тонечкой улыбаемся, не обращая внимания на пальмовое злословие.

Дима-официант снова появляется из-за пальмы. На этот раз он несет допотопный телефонный аппарат из черного вонючего карболита, со снятой уже трубкой. Телефонный провод от самого аппарата с распущенными оголенными жилами, тащится по песку, оставляя на нем извилистый змеиный след.

– Извиняюсь, – лилейным голосом произносит официант-Дима, – Вас к телефону. Шеф!

Я удивляюсь, беру трубку. Трубка вещает далеким голосом Исаева:

– Ага! Канары! Секретаршу мою еще попроси!

Море, пляж, Тонечка… все это замирает киношным статичным кадром и быстро растворяется в пространстве. Дима с высунутым языком держится дольше всех.

Очнувшись от раздраженного голоса Исаева, я быстро произношу:

– Извините, Александр Николаевич, понимаете, какую работу пришлось произвести! Сильное напряжение. Вот и шучу не по делу. Извините.

Мы некоторое время молчим, потом я небрежно говорю в трубку:

– Я думаю, Александр Николаевич, ничего делать не нужно. Вот подумайте сами, Дима, конечно, может понять, что без меня не обошлось… конечно поймет. Но и что с того? Про меня ему никто не скажет. Пусть скрипит зубами. Я пошлю его на три буквы, если сделает предъяву.

– Смотри сам! – вздохнул Исаев. – Ладно. Я уже кое-что предпринял и кое-кого подключил. Ну, падла такая, покрутится он у меня!

Михаил пришел сразу после обеда. А меня в мониторке уже не было. Исаев отпустил сразу по окончанию нашего разговора. После случившегося стало понятно: наша охранная деятельность суть декоративна. Почти.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Диму-Фантомаса и всю его гоп-компанию взяли с поличным, взяли красиво – прямо по киношному. Видно, у Исаева действительно было кого подключить. Менты банально устроили засаду и повязали тепловозников, когда те грузили металл в кабину своего тепловоза. Дима наивно попытался закрыться в цеху, никого не пускал, визжал, что стрелять будет. Исаева не было, Постнов присутствовал. Диму увезли, Михаила вызвали.

Я деталей не знал, специально не узнавал. Ладно, Постнов расскажет Лешке, а словоохотливый Лешка мне.

Исаев решил вызвать всех на общее собрание (вызвали из дома и меня).

Постнов решил вызвать всех на свой корпоратив («Только не сразу»,– предупредил он).

На собрании Исаев вышел из себя, чего с ним в такой степени еще не было никогда. Все молчали. Исаев громко и зло говорил и говорил только он один. Картавил особенно заметно.

«Расслабились!»; «монастырь!»; «дом отдыха!»; «разгоню!»;… – и всякие разные другие слова, такого же значения. И это про всех. Кроме себя.

В общем, наорался в одиночестве и прогнал всех работать.

Я наблюдал за мадемуазель Лили. От ее надменности не осталось и следа. Испуганная, несчастная женщина, она вздрагивала от отдельных хлестких определений Исаева, как-то внутренне сжималась, как будто был суд и судили на нем ее, Лилиану Владимировну.

«В завязке с Димой, что ли? – толкнуло меня к такой мысли ее странное поведение. – Да быть не может! Абсурд! Порода не та. Тут что-то другое…»

* * *

Мы с Михаилом остались вдвоем, разделив Димины смены. Я не был против, Михаил тоже – деньги всем нужны.

Почему-то «Розовый слон» сделался испуганно угодливым. Не зная меры, он лез с этой угодливостью ко всем, порою сильно раздражая. Михаил постоянно пытался всем доказать, что он никакого отношения к предприятию Димы не имеет, хотя его никто с этим и не связывал вовсе. Когда девчонки стали мне на него жаловаться – надоел, сил нет – я решил с ним поговорить.

– Миша! – торжественно и строго начал я, при очередной нашей смене. – Поговорить надо.

Михаил напрягся, начал бледнеть и блистать бисеринками пота на лбу. Ты неправильно себя ведешь! Поверь! И позволь дать совет!

– Так точно! – непонятно зачем по-армейски отчеканил он.

Я удивился и продолжил совершенно другим тоном, доверительным, вкрадчивым:

– Понимаешь, чувак, если ты будешь талдычить на каждом углу про свою невиновность, тебя точно заподозрят!

– В чем? – явил свою глупость Михаил?

– В разграблении сокровищницы фараона, черт возьми! – вышел я из себя. – Тебя никто ни в чем не подозревает, понимаешь! Веди себя, как обычно. И живи, как обычно.

– Так-то это так… – почему-то неопределенно и задумчиво ответил он.

Мне эта задумчивость не понравилась, но тогда я никакого внимания на это не обратил.

Диму судили и дали серьезный срок. Никакие ментовские связи ему не помогли. Я мало знаю подробностей – да и неинтересно.

Жизнь продолжалась.

«Отряд не заметил потери бойца» – пелось в старой революционной песне «Гренада». Так вот, у нас было наоборот. Все заметили. И вздохнули спокойно. Хотя…

Странно изменилась Лилиана Владимировна. Она запиралась в своем кабинете, придя раньше всех, уходила всех позже. Выходила из своей кельи только разве что в туалет. Поговаривают, что иногда из-за двери доносились странные звуки. Тонкое завывание, кашель.

Михалыч назначил корпоратив. Без водки. Исаев купил несколько бутылок недешевого коньяка, но сам, по обыкновению, не присутствовал.

Я посвятил в детали пятого человека. Обо всем, подробно (процентов на 200) я поведал Тонечке Воробьевой, еще до корпоратива. Да мне кажется, и лаборантка Леночка тоже знала все.

Корпоратив, как корпоратив, ничего особенного. Не шумный, не бурный.

В определенное время я потащил, хорошо потеплевшую, Тонечку Воробьеву к себе (было мое дежурство) в мониторку. Тонечка неожиданно за сопротивлялась.

«Опять что ли месячные? – досадовал я. – По два раза за неделю что ли?»

У закрытой двери Тонечка меня решительно остановила:

– Подожди, Женечка, подожди, не сейчас.

Я прислушался. За дверью слышалась тихая возня, шепот.

«Господи, да кто там может быть?» – недоумевал я.

– Там Леша с Леной, – ответила на мою мысль Тонечка. – Пойдем куда-нибудь еще…

Прямо посреди цеха, стояла уличная бытовка – старый безобразного вида домик. На экранах мониторов эта бытовка была хорошо видна с разных ракурсов. Я притащил, наигранно упирающуюся Тонечку Воробьеву, в эту бытовку. В пропахшей солидолом, прелостью и мышиным пометом тесноте пространства бытовки, кроме импровизированного ложа из мешков с опилками, старых телогреек, ветоши, ничего не было. Тусклый цеховой свет еле-еле пробивался через мутное, засиженное мухами стекло крошечного окошка, слегка обозначая силуэты предметов.

Мешки, из которых было сделано наше ложе любви, не привыкшие к такому интенсивному движению, медленно расползались и насыщали воздух такой густой пылью, что в носу щипало.

Тонечка громко сопела, иногда синхронно сопровождала каждое мое движение тоненьким голоском:

– Ай! Ай! Ай! Ай…

Я дышал странной смесью запахов солидола, пыли и Тонечкиного дыхания. Необычность места и согласие Тонечки на эту необычность возбуждало. Мы торопились – мало ли что. Тонечка айкала все быстрее, все громче и все более е и более тонким голоском. На самом пике нашего, в этот раз одновременного наслаждения, Тонечка глубоко вдохнула, задержала дыхание и подалась мне навстречу, выгнув спину. Именно в этот момент, сладким добавлением, наложилось представление: вот прямо сейчас, в моей мониторке Лешка и Леночка-лаборанточка наверняка делают тоже самое. Во взорвавшемся, от неописуемого удовольствия мозгу, искрами разбросалось понимание:

«Эх, Леночка, Леночка! Видно не судьба!»

– Почему, милый? – поймала Тонечка вторую половину моей мысли, может быть даже произнесенной мной вслух. – Все хорошо, все ведь очень хорошо!

– Конечно, хорошо, – с трудом выговорил я. – Очень хорошо, славная моя! Как всегда.

* * *

Михаил подошел ко мне, когда представилась возможность поговорить без свидетелей. Он долго «мялся» пыхтел и сопел.

– Ты понимаешь, Жень, – решился он, – я так не могу, я хоть кому-то, тебе… тебе вот… Я, это, про Диму. Я, в общем, я знал про него. Не про все, но знал. Случайно. Он и в мою смену хотел. Я не согласился. Потом… менты… кодекс чести.

Пока Михаил мямлил, я все понял. Самоуверенный Дима его вообще не считал за угрозу. «Розовый слон» – что с него!

Мне стало так жалко моего друга, что я чуть не расчувствовался. Ведь не кому-нибудь, мне! А мог бы и вообще ничего не говорить.

Я по-доброму обнял его, посмотрел в его испуганные глаза и уверенно сказал:

– Миша, ну какой ты мент! Ты – настоящий мужик! Настоящий! Не говори никому ничего. Все нормально.

Я пошел, а он остался. Мятым носовым платком он вытирал лоб… и глаза.

За день до корпоратива уволилась Лилиана Владимировна. Ушла тихо и странно. Пришла в мою смену и раньше всех, прошла к себе. Через пятнадцать минут ушла, зайдя ко мне в мониторку. Она робко постучалась и открыла дверь, не дожидаясь моего отклика. Стоя на пороге, она смотрела на меня грустным и всепонимющим взглядом. Помолчав немного, она тихо проговорила:

– Мальчики, мальчики… Что же вы с нами дурами делаете!

И больше я ее никогда не видел.

Я никому не рассказал про ее ранний приход. К обеду ее хватились. Стучались. Дверь оказалась незапертой. На столе лежал листок-заявление с просьбой уволить ее по собственному желанию. Правее и ниже подписи красовался маленький, довольно грамотно и сложно нарисованный шариковой ручкой букетик цветов. Прямо на заявлении.

«А ведь это – любовь!» – поразила меня мысль и сделала грустным на весь день.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

После происшествия с Димой Исаев решил расширить штат. Строители полностью доделали помещение проходной, стало быть, нужен пост; затем, Исаев подумывал отказаться давать нам подработку, решив взять еще одного охранника; и наконец, было решено сделать еще один пост – в самом цеху. Вышеупомянутая бытовка весьма подходила для этого.

Исаев вызвал меня к себе – позвонил в мониторку и просто сказал, чтобы я пришел, поговорить, мол, надо. Я понимал, что он хочет посоветоваться, не более того.

Тонечка Воробьева сидела за компьютером, что-то набивала. На меня взглянула мельком, подмигнула незаметно для Исаева.

Исаев жаловался на то, что его ввели в заблуждение, что ментов он набирал специально, думая, что уж сотрудники милиции должны являть собой образчик добропорядочности и честности.

– Александр Николаевич, – ответил я спокойно и по-деловому, более играя для Тонечки, чем для Исаева, – я работал в такой организации, что пришлось тесно пообщаться с очень большим количеством разных людей.

– Да знаю я, – занервничал начальник, – я потому тебя и позвал.

– Я понял это, – сказал я все таким же уверенным тоном. – Так вот, у нас милицейских много работало. Когда их ставили в мою бригаду, я подумывал о больничном…

– Что, все так плохо? – улыбнулся Исаев.

– Именно! Разные случаи бывали. С ментами трудно. Ненадежно как-то.

– А Михаил наш, он же тоже из них, из ментов!

– Нет, – вспомнил я его неожиданный импульс. – Нет! Михаил надежный. Он порядочный. Он у ментов вообще не удержался, и именно поэтому не удержался – слишком для них порядочный.

– Хорошо. А военные? – спросил заинтересованно начальник.

Тонечка повернулась ко мне и незаметно для Исаева скривила рожицу недовольства. Почему она так отреагировала, я не понял, но мне это понимание и не было нужно – я сам недолюбливал этот контингент.

– Военные… – я сделал паузу. – Исполнительные, но тупые до безобразия!

– А зачем нам их острота? – парировал Исаев. – Нам исполнительность и нужна.

Исаев немного помолчал (да и я не спорил) и как-то траурно продолжил:

– Тупость, исполнительность… Ты знаешь, сколько металла ушло?

– Не знаю, думаю, что много!

Я знал примерно. Постнов оговорился, что кучу перевесили, и только в ней не хватило около двух тонн. По моим прикидкам металл уходил десятками тонн.

– По моим прикидкам, – полагая, что удивит меня, озвучил мою мысль Исаев, – несколько десятков тонн ушло.

Я присвистнул, делая вид, что удивился. Что же, как говориться любое удовольствие за ваши деньги.

Краем глаза я с удовольствием наблюдал за улыбающейся Тонечкой Воробьевой. Залюбовавшись ею, я потерял осторожность. Исаев проследил мой взгляд, раздраженно сказал:

– Антонина, сделай мне… нам чего-нибудь, чаю там…

Тонечка пошла к выходу, на секунду задержавшись у двери. Я успел бросить наглое:

– Мне сахару побольше! Пожалуйста!

Исаев с удивлением и как-то… изучающее глянул на меня.

– Принеси ему… сахару побольше, – проговорил Исаев недобрым тоном. – В мониторку принеси…

– Лимончик не забудь! – разошелся я.

– Черт, ты издеваешься что ли?

– Конечно! – быстро ответил я своей постоянной фразой.

– Да знаю я. Знаю я тебя. Ладно, иди работать.

– Тонь, – сказал я серьезно, – не нужно ничего. У меня все есть. В мониторке.

– Подожди, – остановил меня (и Тонечку тоже) Исаев, – а у тебя есть кто на примете? К нам…

Я подумал немного и пожалел, что таких нет. Очень заманчиво было населить наше предприятие моими друзьями.

– К сожалению, нет, – разочаровал я своего начальника. – Знаю многих, но все уже устроены неплохо.

– А тебе у меня, – раздраженно спросил Исаев, – плохо, что ли?

При этом он посмотрел на свою секретаршу.

Я тоже посмотрел на… его секретаршу.

Тонечка смутилась, опустила голову.

– Ну что вы, Александр Николаевич, – почти открыто оценивал я Тонечку Воробьеву, – очень мне у Вас хорошо! Просто замечательно!

Ситуация была какой-то странной. Мы с начальником говорили как бы о серьезном, но при этом, оба смотрели… на Тонечку Воробьеву. Тонечка слегка покраснела и неестественно и бессистемно тыкала пальчиками в клавиатуру.

* * *

Исаев довольно решительно взялся за обещанное увеличение штата охраны. Мы, изо всех сил своей хитрости, всячески его уговаривали не усердствовать. Я тоже приводил свои доводы, довольно осторожно, и, тем не менее, довольно настойчиво. Я говорил ему, что для его затеи понадобится взять со стороны десять человек. Во-первых, на место Димы человек; во-вторых, чтобы лишить нас подработки, нужно взять четвертого; в-третьих, на каждый из двух новых постов еще по четыре человека. Иначе его строгий график сутки через трое никак не получался.