Аугенблик

– Такой штат был изначала определен, – в пылу дискуссионной страсти проговорился Исаев, – и деньги на это выделены.

Я это знал. Знал от Лешки. Знал, куда деваются эти деньги.

– …Мы фонд заработной платы экономим, чтобы вам больше платить, – попытался оправдать свой неосторожный выпад начальник.

– Ну, Вам виднее, Александр Николаевич! – перестал я упорствовать, понимая, что недостача по краже местного Фантомаса, также осела в кармане нашего начальника, только вот отрицательным доходом.

– Сразу, конечно, весь штат не заполнить… – начал было Исаев.

– Да где уж! – не дал я ему развить тему. – Десять человек… Целое отделение!

Мы до последнего надеялись, что такой разросшейся охраны, скорее всего, не будет. Какое-то время все было по-прежнему, но вскоре к нам стали приходить люди.

После моей смены я немного задержался – Исаев попросил.

Первым из новичков оказался молодой парень. Высокий, худой и вертлявый тип. Не только мне, но даже Михаилу одного взгляда хватило на него, чтобы быстро понять: обычной (логически правильно выстроенной) жизни больше не будет!

– Эдуард! – представился Эдуард, задрав вверх подбородок. – Сработаемся?

Эдуард стоял в нашей курилке, мы смотрели на Эдуарда. Одет он был полностью в «хаки» по-армейски, на голове берет ВДВ, на поясе старые, с полу истёртым чернением наручники.

Лешка стоял у своей «Волги», курил и с прищуром наблюдал за новичком.

– Хрен ее знает, товарищ майор, – не меняя выражения лица, сыронизировал Лешка и выплюнул сигарету. Почти целая, не искуренная сигарета, почему-то не вертясь в воздухе – маленькой стрелой полетела в сторону Эдуарда, упала в лужу, коротко зашипела. Эдуард, сопроводив взглядом полет сигареты, посмотрел на урну в курилке, потом на Лешку.

– Куда тебя, служивый, – прикинулся я простачком, – на проходную, что ли?

Эдуард посмотрел на меня; чуть заметная ехидная улыбка на его лице от меня не укрылась.

– Шеф сказал, что мы все менять друг друга будем. На посты будем ходить по очереди.

Такая перспектива нашего темного будущего уже предполагалась нами всеми, поэтому новостью не явилась. Однако мы все же надеялись, что хоть какое-то время сможем избежать такого непотребства.

– А позволь полюбопытствовать, – продолжая прикидываться дурнем, спросил я Эдуарда, – как у тебя, мил человек, с компьютерной грамотой? Каков, так сказать, уровень?

– Зачем это? – спросил сбитый с толку Эдуард.

– Ну как же? – продолжал я. – Мы работаем со сложной аппаратурой. Тут не только навыки, тут знания нужны! Нужен опыт. Как у тебя со знаниями, господин… э-э…

– Эдуард! – не поняв моего откровенного издевательства, подсказал новичок.

– Да, да… Господин Эдуард, как на счет знаний?

– Я с компами не дружу, – совсем растерявшись, понизил свою важность Эдуард.

– Так, понятно, – заключил я безнадежным голосом. – Значит в вахтеры.

– Почему в вахтеры-то? – серьезно испугался Эдуард.

– А мы здесь все вахтеры, – весело ответил Михаил. – И ничего, работаем!

Исаев подошел к нам, поздоровался.

– Вот, новый ваш… член коллектива. Уже познакомились?

– Это не наш… член, – не смог удержаться я. – Это Ваш… член… коллектива.

– Молодой человек, – пропустил мою дерзость Исаев, – так сказать, прошел «горячие точки», о дисциплине знает не понаслышке.

«Ну, вот и все, – понял я, – Димы приходят и уходят, а Фантомасы остаются!»

– Ну, вот и все, – озвучил Исаев мою мысль, – расходимся. Сегодня начинает проходная наша работать. Эдуард, осваивайся пока там. Инструкции напечатаны, всем читать.

– Ну вот, – пробубнил Михаил, – сказано же – в вахтеры!

Пока работали по старому графику: мы с Михаилом через день меняли друг друга. Эдуарду Исаев временно поставил обычную пятидневку – все равно весь второй этаж уходил и проходную запирали изнутри.

Когда я менял Михаила, заметил его озабоченность.

– Тяжелый человек, – устало жаловался он. – Как мы с ним будем?

Эдика (он же Эдуард, он же Афганец) невзлюбили сразу и все. Лешка тут же определил:

– Да какой там Афган, залипуху гонит ваш Эдик. Я бы вообще в армию вот таких не пускал.

– А чего тут особенного? – вставил свое мнение «Розовый слон» – Михаил. – Может быть, ему там мозги и отшибло!

– Может быть, – не стал я спорить, – нам что, от этого легче?

Эдик ходил «гоголем», высоко задрав подбородок. За ним посматривали. Не понимали. Опасались.

В обеденный перерыв, когда цеховые рабочие алюминиевыми костяшками «забивали козла», Эдик выдвинулся из своей проходной в поход. Проходя по цеху, он со всеми знакомился, здоровался, что-то говорил. Я наблюдал за ним по камерам с любопытством. Все-таки не каждый день приходилось видеть что-то новое, затейливое. А затейливость событий, развивающихся в цеху, возрастала. Что-то Эдуард сказал этакое. И вот оно «этакое», сказанное им, рабочим явно не понравилось. Я увидел, что роботяги спокойно встали из-за стола, явно намереваясь обступить Эдика. При этом бригадир со злом кинул костяшки на стол. Эдик быстро отступил назад. Все постояли так с минуту. Внезапно из-за кучи алюминиевого лома вылетел, странно вертящийся в воздухе предмет, довольно крупный и, по хорошо предсказуемой баллистической траектории, полетел в направлении Эдика. Неопознанный сразу летающий объект Эдуардом был увиден вовремя. Почти. Это «почти» выразилось в том, что предмет, оказавшийся кастрюлей общественного объема и общественного же размера (я сразу вспомнил детский сад, толстую повариху, в которую был тайно влюблен за подсунутый пирожок или булочку), пришелся Эдику по голове, к счастью не прямо, а слегка по касательной. Берет слетел с головы на грязный пол цеха.

Рабочие, как ни в чем не бывало, снова расселись за столом, заново перемешали костяшки домино. Эдик постоял немного, видно было, он что-то говорил, но его не слушали.

Эдик вернулся из цеха, молча прошел в помещение проходной, громко захлопнул дверь. До обеда не выходил.

Мне очень не хотелось терять ту простоту в жизни, тот ее комфорт (я имею в виду именно рабочее время), о котором мало кто мечтает. Однако Эдик рядом – вон за той стеной – и к этому следовало как-то приспосабливаться.

С утра мы только поздоровались, не говорили. Я к нему не шел – больно надо – он не приходил ко мне. После обеда случайно встретились в туалете.

– Ну, как срабатывается? – задал я неудобный для Эдика тон.

– Порядка у вас нет никакого, – сказал Эдик. – К нам бы в роту. Вот тогда был бы толк…

– У нас, – выделил я это слово, – порядок, который устраивает всех. Нас всех. Без понимания этого тебе плохо будет. Как там было у вас, – я снова выделил нужное слово, – не имеет никакого значения.

Эдик слушал молча. На лице его постепенно вырисовывалась злоба. Я подождал с полминуты и закончил:

– Мне очень хочется, чтобы ты, Эдуард, понял очень простую вещь: до тебя кастрюли по цеху не летали. Повода не было.

Эдик молчал. Скулы его были сжаты, взгляд прямой, недобрый.

Я пошел в свою мониторку, дверь не закрывал. Специально. Эдик так и остался стоять в туалете. То ли думал о чем-то, толи что-то замышлял… Не определялось.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Эдика никто в серьез не воспринимал. Странный парень, странное поведение. Мало того, никто не мог скрыть (да особо и не старался) своего раздражения при общении с ним. Эдик придумывал истории, одна невероятнее другой. В каждой он выступал в роли, самого что ни на есть главного героя и именно героя. В каждой он совершал героические подвиги и чуть ли не спасал Мир. С этими историями он настырно лез ко всем. Его никто не хотел слушать, всяческими способами старались от него отделаться. Рабочие в цеху его просто игнорировали, да и он сам, после летающей кастрюли, редко выходил в цех, пока не заканчивалась рабочая смена.

Ко мне Эдик не лез, потому что я сразу дал ему понять, гораздо лучше будет, если мы будем общаться только на «производственные» темы.

А через неделю у нас возник еще один новый сотрудник охраны. Это произошло в смену Михаила. Я пришел его менять – новичок сидел в мониторке. Я запросто поздоровался, как будто мы вместе работали не один месяц, представился.

– Коля, – заговорил новичок. – Окрошкин.

По говору сразу определилась Рязанская область. Я знал этот говор очень хорошо. Мой друг с детства возил меня к себе на малую родину, на лето. Хорошее было время! Мы в изобилии пили, совершенно ничем не очищенный и не облагороженный самогон, заедали грибами (иногда сушеными «белыми» и «подосиновиками», прямо с нитки) и ягодами… с остальной едой были большие проблемы – малая родина находилась от ближайшего, сколь-нибудь серьезного города в пяти часах ходьбы по проселочным дорогам, и глазами насиловали деревенских девчонок. Деревенские девчонки отдавались нам самозабвенно и неутомимо… в своих мечтах.

Коля оказался настолько простым… нет, примитивным человеком, что я даже не представлял, смогу ли я с ним говорить вообще хоть о чем-то… ну, может быть неинтересном для меня, но, хотя бы понятном ему, рязанскому Коле.

Исаев сразу сделал, на мой взгляд, правильные выводы и обоих новичков определил на дежурство в проходной. То есть, как мы в самом начале и предположили в отношении гордо и высоко несущего свою голову Эдуарда.

Коля коверкал некоторые слова и совершенно не замечал этого. Поначалу его поправляли. Коля упрямо не поправлялся и, после многочисленных неудач, поправлять его перестали. Дольше всех не сдавался Михалыч. Коля упрямо называл его Позднов вместо Постнов, придавая фамилии Главного совершенно иной, менее благородный смысл. Через некоторое время Михалыч сдался и стал Поздновым (конечно только для Коли).

Коля очень любил спать и умел это делать в совершенстве. Он спал так глубоко, что иногда возникало сомнение – жив ли! Он спал бессистемно. Понятия рабочего времени для него не существовало. Он был способен заснуть мгновенно, в любое время и разбудить его было сложно. Молодой парень иногда спал тихо, а иногда храпел и храпел изобретательно. Его храп был сложен и многогранен. Можно было слушать его так, как слушают оперного певца. Только вот эта опера быстро надоедала и ничего кроме злого раздражения не несла. Его ругали без конца. Он соглашался со всем, делал выводы и …продолжал беззастенчиво спать.

Исаев поставил Эдика и Колю на суточные дежурства. Теперь Коля оставался со мной (Эдика я, конечно, оставил на Михаила). Для меня Коля был пустым местом – что есть он, что его нет – все равно. Он жил в каком-то своем очень упрощенном мире. Судил обо всем категорично: небо голубое, трава зеленая, вода мокрая, водка дорогая.

Несмотря на все свои недостатки, новый наш сотрудник имел и определенно положительные качества: он был удобен для нас с Тонечкой Воробьевой. Он нам не мешал!

Тонечка Воробьева, как обычно, задержалась на… некоторое время. Когда весь наш второэтажный контингент разошелся по домам, она робко постучалась условленным сигналом в дверь мониторки. Тонечка продолжала проявлять осторожность, уже зайдя в помещение, как будто боялась увидеть на «нашем» диване самого Исаева.

– Да перестань, Тонечка, радость моя, – смеялся я, – не бойся ничего!

– А этот, новый там? – тихо показала она на стену, за которой была проходная.

– Ну, там, – продолжал улыбаться я. – Слышишь песню?

– Какую, песню? – не поняла Тонечка.

– Рулады выводит! – важно пояснил я.

Тонечка прислушалась и заулыбалась – за стеной довольно громко и раскатисто храпело.

– И чего, не проснется? – неуверенно произнесла Тонечка.

– А ты этого хочешь? – подтрунивал я над Тонечкиными страхами.

– Ну конечно… конечно хочу, – потупила взор моя прелестница!

– Что? – обалдел я. – Ты хочешь групповушку?

– Ты совсем дурак, что ли? – вспыхнула Тонечка.

Тонечка в своем гневе была великолепна, и я искренне залюбовался ею. Правда внезапно зачесалась моя щека – память о Тонечкиной ладошке была еще свежа.

– Тонечка, милая, – начал я покровительственным тоном, – мы не поняли друг друга! Я про Колю нашего спросил. Про то, что он не проснется…

Тонечка все поняла и слегка покраснела.

– Дура я у тебя, – обиженным голосом ругалась Тонечка, – глупая дура!

Я не стал убеждать Тонечку, в том, что умная дура – это большая редкость и притянул ее к себе.

– Ты у меня, – нежно шептал я ей на ушко, заметно выделив слова «у меня», – умница, каких поискать надо!

– Правда? – кокетливо потребовала подтверждения Тонечка.

– А ты что, сомневаешься? – подтвердил я, забираясь Тонечке в трусики.

– Уже нет, – понизила она тон своего голоса, и слегка расставила ноги.

Тонечка Воробьева, забравшись на диван, стояла на коленках и локотках, положив голову набок. Я употреблял ее сзади и употреблял довольно интенсивно, подглядывая в висящее на стене, довольно крупное зеркало за выражением ее лица. Иногда Тонечка зарывалась носом в подушку и громко и очень эротично сопела. Воздуха все равно не хватало, и инстинкт самосохранения, на миг, возвращал моей партнерше разум. Тонечка широко распахивала свои красивые карие глаза, с пару секунд таращилась на ритмично покачивающийся мир, с остервенением хватая ртом воздух, и снова мутнела и отстранялась глазами… И так много, много раз… Негромкий стон ее в подушку, вперемешку с сопением, говорил об излишней осторожности, которую вызывал своим застенным присутствием наш сосед. А сосед (несмотря на свое застенное присутствие), храпел так, что мешал мне расслабиться. Временами сосед на какое-то время затихал. Мы инстинктивно также снижали активность. Через короткий промежуток времени сосед вновь взрывался храпом. Мы также взрывались страстью. В самый последний момент, когда от счастья ощущаемый мир начал куда-то проваливаться, а всю душу заполнило несказанное блаженство, когда мы больше не могли сдерживать эмоции, за стеной что-то звонко грохнулось и покатилось по полу. Тонечка Воробьева вскрикнула, но этот ее вскрик уже наложился на, затопивший ее сознание, мощный оргазм, поэтому вскрик этот был продолжителен, как стон. Тонечка распахнула глаза, и, как мне показалось, не видя ни меня, ни что-либо вокруг, резанула свое короткое «БляТь», подалась навстречу моему движению, глубоко вздохнула и замерла. Я понял ее состояние и тоже замер. Какое-то время мы были неподвижны. За стеной снова что-то упало. Тонечка вздрогнула, при этом я отчетливо почувствовал, как сильно сжались стенки ее влагалища, и в этот момент мы услышали, что глухо стукнула металлическая дверь проходной за стеной.

– Женечка, ты дверь зап…зап…пер? – с трудом прохрипела Тонечка.

– Не знаю, – напрягаясь, попробовал вспомнить я, уже понимая, что, наш сосед может прямо сейчас войти, и вероятность такого исхода весьма велика!

Я с томным нежеланием отсоединился от Тонечки.

– Боже мой! – прошептала Тонечка. – Что мы делаем?.. Что ты со мной делаешь?..

Раньше Тонечка так не говорила. Но и соседа в непосредственной близости от нас тоже раньше не было.

– Радость моя, – ответил я шепотом, – а что ты со мной делаешь!

Мы успели закинуть постельное белье во все вмещающий шкаф, привести себя в относительный порядок.

Оказавшаяся все-таки незапертой дверь обычным образом открылась, на пороге образовался сосед.

Коля стоял на пороге и перекидывал свой недоуменный взор то на Тонечку, то на меня. А мы сидели за мониторами я делали вид, что Тонечка чему-то обучается, а я ее чему-то обучаю. Со стороны все выглядело пристойно. Однако Коля, усмехнувшись, спросил:

– А вы тут чего, трахаетесь что ли?

Тонечка молчала, испуганно хлопала глазами.

– Слушай, товарищ, – зло ответил я, – если у тебя в голове других мыслей не возникает, кроме… вот таких, это значит одно: ты – идиот! Сиди на своей вахте…вахтер долбанный, а сюда не суйся!

Коля ничуть не оскорбился, смотрел на нас с улыбкой.

– Да мне-то что, – выразил он нарочито безразличным голосом, – я спросить хотел… Может вам надо чего…

– Ты что, свечку держал? – раздула от негодования свои ноздри Тонечка Воробьева. – Дурак несчастный! Иди к… черту отсюда!

– Да ладно, чего вы! – начал отбиваться Коля-сосед. Я же никому не скажу!

– Ничего не скажешь про что? – зло спросил я.

– Ну… что вы тут… телевизеры смотрите.

– Шел бы ты, в самом деле… спать, – закончил я. – Дверь закрой… с той стороны!

Когда Коля ушел (все с той же идиотской улыбкой на лице), Тонечка раздраженно проговорила:

– Я пойду. Я пойду домой.

Я положил руки ей на плечи, заглянул в глубокие Тонечкины глаза и уверенно произнес:

– Провожу я тебя.

– Не надо… наверное, – неуверенно произнесла Тонечка.

– Пойдем, – твердо сказал я. – Ни о чем не думай.

Наплевав на все, мы гуляли по заводской территории, потом я проводил Тонечку до города. На выходе из леса я остановил Тонечку, нежно притянул к себе за плечи. Я целовал мою еврейскую подругу и поцелуев этих нам с ней вполне хватало.

Я вернулся через час. Дверь проходной была не просто не заперта, она вообще была приоткрыта, пропуская сквозь свою щель в светлое помещение множество комаров. Коля спал молодецким сном, и сон его сопровождался мощным храпом и молодецким же присвистом.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Следующее мое дежурство шло ровно и неинтересно. Рабочий день кончился, и все давно разошлись. Я ждал Тонечку. Тонечка не приходила, и я не понимал – почему. Могла бы и позвонить. Тонечка не звонила. Что у нее за дела такие – я не представлял.

Прошел час, зазвонил телефон.

– Администрация города, секретариат, чем могу помочь? – проговорил я слегка искаженным голосом.

Тонечка, заметно сбитая с толку, молчала с полминуты.

– Ой, Женька, спасай, – хныкала она, – я компьютер сломала!

– Совсем сломала? – зачем-то спросил я.

– Совсем. Не грузится вообще!

Я немного подождал. Тонечка нетерпеливо сопела в трубку.

– Я знал, что ты сможешь! – воскликнул я. – Я верил! Какая же ты умница!

Трубка еще немного помолчала, потом возмутилась Тонечкиным голосом:

– Да ну тебя! Исаев меня выгонит…

– Это еще зачем?

– Не зачем, а почему!

– Почему? – умничал я.

– Приходи, сам увидишь.

Я поднялся на второй этаж.

Тонечка, испуганная, жалкая сидела перед темным экраном монитора. Надутые губки, глаза «на мокром месте».

Я довольно быстро разобрался в проблеме, но устранить ее не смог.

– Тонечка, – начал я противным голосом, – а позволь спросить, чего такого непотребного ты делала до этой беды?

Тонечка потупила взор и покраснела.

– Я понял, – резюмировал я, – ты увлеклась порнушкой и подхватила вирус.

– Дурак! – обиженно пробубнила она, – я платья смотрела, мне каталог дали.

– Извини, радость моя! – попробовал я исправить свою неосторожность. – Каталог на дискете?

– Да. На этой, – Тонечка показала мне дискету.

– Тонь, можешь мне ее дать на пару дней – интересно же! – протянул я руку. – Там ничего такого… запретного?

– Ничего там запретного нет, бери, конечно.

Я немного подумал и начал успокаивающим голосом:

– Смотри, что получилось, на дискете вирус. Антивирусная программа настроена на автоматическую защиту и попыталась вылечить системный файл. Вирус она уничтожила, но и файл испортила. Файл системный, вот комп и не грузится.

– Это плохо? – осторожно спросила Тонечка.

– Это плохо, – осторожно ответил я.

Тонечка всхлипнула и отвернулась.

– Подожди, – успокаивал я ее, – то, что случилось, вряд ли кто-то увидит или поймет. Вирус – обычное дело, с кем не бывает. Специалистов толковых Исаев вряд ли быстро найдет. Да там, в принципе все решаемо. Данные, скорее всего, не пострадали. Понимаешь, операционка лицензионная, не могу я туда лезть.

Я еще немного подумал, спросил:

– Когда систему ставили, должны оставаться дискеты. Доставай все тех времен.

Тонечка кинулась рыться в ящиках стола. Через минуту на столе образовалась стопка дискет разных цветов. Я просмотрел их все и выбрал нужную.

– Вот! – показал я Тонечке найденную дискету. Это загрузочная. Нортон есть. Хорошо.

Я загрузился с дискеты и просмотрел жесткий диск. Данные действительно не пострадали.

– Ну, рассказывай, моя модница, – успокаивал я Тонечку своей уверенностью, – как произошел сбой, что на экране было?

Тонечка ответила не сразу – решалась.

– Там голые бабы повылазили, – призналась она, – и стали себя предлагать… ну, надписи такие типа «возьми меня прямо сейчас!»

– Ух, ты! – искренне удивился я. – Хорошенькие?

– Бляди! – резанула Тонечка.

– Правда? – обрадовался я. – Хоть позвала бы, полюбоваться.

– Я и позвала, – оправдывалась Тонечка.

– Ну и где они?

– Кто?..

Тонечка явно не была настроена на шутливый тон и от страха слегка «тупила».

– Ну, эти, как их, женщины легкого поведения, – улыбался я.

Тонечке стал надоедать мой шутливый тон. Она начала злиться.

– Вон там, твои женщины, – показала она на темный экран монитора.

– Ну какие же они мои? – с почти незаметным сожалением спросил я.

– Хорошо, что не твои! – заметила мое сожаление Тонечка.

– Теперь давай серьезно. Завтра я поговорю с Исаевым. Я скажу, что посмотрел твой комп. Скажу что бут сектор затерт… загрузочный сектор испорчен… Так бывает… Нет, дело не в нем. Придумаю что-нибудь. Наговорю ему технических слов и отведу от тебя беду.

– Дурак твой там спит что ли? – резко поменяла тему Тонечка Воробьева.

– Он, кажется, вообще всегда спит, – ответил я, поняв Тонечку по-своему. – Вот его Исаев точно выгонит.

При этом я притянул Тонечку к себе.

– Подожди, не надо… не надо сейчас, – за сопротивлялась она.

– Чего такое? – спросил я недоуменно.

– Не хочу. Перенервничала очень.

– Вот поэтому и надо тебя… полечить.

– Ты думаешь? – с почти искренним удивлением спросила Тонечка.

– Я не думаю, я уверен!

Тонечка опустила глаза.

– Ну… я не знаю… – согласилась она. – Я, я только не хочу здесь.

Я немного подумал и предложил Тонечке вариант:

– А пойдем в Ленкину лабораторию! Прикольно там!

Тонечка немного помолчала, потом скорчила капризную гримасу. При этом носик ее смешно сморщился, глазки сузились.

– Ага, Женечка какой-то, – прогундосила моя подруга, – ты будешь представлять, что Леночку трахаешь!

– Господи, – оторопел я от такого ее предположения, – какое-то извращение прям!

– А пойдем в кабинет этой, кадровички, к мадемуазель Лили пойдем!

Тонечка сияла от заманчивой перспективы, сулящей необычные ощущения. Я «пожевал» в уме такой вариант.

– Ну… я не знаю… – согласился я Тонечкиным способом.

Тонечка достала коробку с ключами, порывшись, нашла ключ от коморки нашей бывшей кадровички.

В коморке Лилианы Владимировны был относительный порядок. Никто туда не заходил после ее самоувольнения. В маленьком помещении было действительно тесно. Несмотря на крошечное пространство, много места занимал довольно немаленький стол. На столе почти ничего не было, а то, что было, мы убрали к стенке. Я спустил с Тонечки трусики и нежно поцеловал ее в пупочек. Тонечка деловито забралась на этот стол, села, свесив сжатые ноги.

– Расслабься, радость моя, – ласково произнес я, раздвигая ее несильно сопротивляющиеся коленки.

Мы начали очень медленно. Тонечка Воробьева довольно долго была какой-то безучастной, не могла прийти в себя. Я нежно ласкал ее, заводился сам и заводил мою подругу. Тонечка постепенно оттаяла. О чем думала она, я не знал, но ко мне в голову лезли интересные мысли. Почему-то возникло предположение, что вот точно также, на этом же столе злодей Дима пользовал Лилиану Владимировну. Наверняка ее зад занимал куда больше места, чем элегантная Тонечкина попка.

«Милый, милый… так! Да!» – шептала воображаемая Лилиана Владимировна.

– Милый, милый… так! Да, давай, еще… Ой, Женька! – шептала настоящая Тонечка Воробьева.

Стол слегка поскрипывал.

« В мониторке, наверное, слышно» – подумал я.

Тонечка обхватила меня ногами и сильно сжала. Коленки ее заметно дрожали. Дыхание ее, итак неровное, на несколько секунд остановилось, затем она глубоко вздохнула, коротко застонав на вдохе, напряглась всем телом.

«Кончает, – с удовольствием понял я,– славная моя, кончает!»

– А-а-а-й, Кончаю… – длинно выдохнула моя партнерша.

Тонечка распахнула свои глаза, и я провалился в ее бездонный взгляд. Полетел в бесконечность. Во мне, во всем моем теле, в мозгу взорвался тугой комок удовольствия. Почему-то именно в этот раз так мощно, что я был ошарашен!

Внизу скрипнула входная уличная дверь. Это мог быть Коля, который ходил курить только на улицу. Это мог быть кто-то пришедший.

Залаял пустобрех Мишка. По его визгливому лаю я понял, что кто-то все-таки пришел и этот кто-то из «своих».