Плачь, Алиса

Евгений Орехов

Плачь, Алиса

1. Пролог

Алиса проснулась. Она сидела в кресле в спальне своей маленькой квартиры. На полу лежала книга по психологии, которая видела лучшие времена. В плане мебели у Алисы всё было очень просто: небольшой столик; два стареньких венских стула; то самое кресло, в котором она заснула; пуфик; достаточно длинная незастеленная кровать; тумбочка; полутораметровые часы с потрескавшимся стеклом, прикрывающим маятник; небольшой красно-коричневый шкаф; три полки с книгами, забитые под завязку. Одинокое окно старательно освещало всю комнату, но ему, как правило, недоставало лондонского света. Для этого на столике находилась керосиновая лампа, которую уже пора было заправить. Практически все вещи стояли прямо у стен. Так девушке жилось уютней и спокойней. Это напоминало ей обстановку в гостиной их старого дома.

Алиса попыталась встать, чтобы поднять ту книгу и перечитать её в четвёртый раз, но, только опершись на ручки кресла, девушка сразу почувствовала, как земля уходит у неё из-под ног. В этот момент её душа вздрогнула: «Нет! Только не снова! Не сейчас! Что теперь случится после этого?» Она упала на пол.

За то время, что она спала в самой что ни на есть неудобной позе, у неё затекли ноги. Обе и сразу, да так, словно их в жизни у неё не было. А может, это почвы под ногами не было в тот день, в ту минуту и именно для её ног?

Придя в себя после небольшого приступа паники, девушка стала тормошить свои ноги. Они никак не хотели откликаться! Алиса подумала о том, что было бы, если бы она всю жизнь жила без ног, в инвалидном кресле. Но отогнала от себя эти мысли, как и все другие «если бы», «как бы» и «вот было бы здорово». Девушка уставилась в потолок, который был монотонного, когда-то белого, а теперь серого цвета. На нём было много неровностей и следов от наложения разных слоёв штукатурки. Так она смотрела в потолок пару минут, стараясь при этом не моргать и не думать.

Тут обомлевшие ноги стали о себе напоминать крайне неприятным образом. Миллиарды холодных иголок пронзили их! Ей стало так больно, что она вскрикнула! Такой физической боли она не ощущала уже давно.

Ей рассказывали знакомые девочки из интерната, что есть такая баня, после которой надо бросаться в снег и растирать им своё голое тело. После этого всё существо до мозга костей охватывает приятное покалывание.

Она сильно удивилась: как можно девушке так насиловать собственное тело?!

«А ещё меня считают странной!» – возмутилась она.

– Нет – хватит думать! – приказала себе Алиса.

Девушка попыталась провести время с пользой. Она таки добралась до упавшей книги и продолжила перечитывать её, пусть даже лёжа на полу, пока ноги «не придут обратно».

Алиса старалась вспомнить, где она остановилась – на какой главе, абзаце, строчке, – но не могла этого припомнить. Потом вдруг поняла, что прочитала книгу до конца в третий раз вчера вечером и сразу уснула, даже не сходив перед сном в туалет, как она это делала всегда ещё с детских лет.

«Странно, что я вообще так заснула. Или я и не спала? – Она вспомнила, что видела какой-то странный и непонятный сон. – Это воспоминания вчерашнего? Да, наверно. А что вчера было? Так – встала удачнее, чем сегодня, хотела почистить зубы, умыться и позавтракать, но слишком увлеклась книгой. Потом визит к доктору Шортнеру. Мы с ним поговорили… Потому я так вымоталась! Ладно, встаю! А то пол холодный».

Она встала, чуть пошатываясь, положила поднятую книгу на тумбочку и направилась в соседнюю комнату.

Там располагались и ванная, и кухня. В одной комнате. В ней всегда отдавало сыростью. Там находились обеденный стол, столик с предметами личной гигиены, шкаф, в котором хранились продукты, газовая плита и сама ванна (к счастью, хоть с занавеской). Из-за всего этого бесполезного симбиоза у Алисы каждый день был как что-то с чем-то.

«Вот найти бы того придурка, который придумал такую планировку, и оторвать ему руки! Кто! Так! Строит! А может, он думал, что было бы интересно и даже приятно принимать душ и одновременно завтракать? Сколько бы времени можно было сэкономить? А если ещё у ванны и унитаз привинтить, так вообще можно было бы не выходить из этой проклятой комнаты! Вот так мир бы был! Представляю себе королеву, которая бы так жила. „Ваше Величество, к вам хочет посвататься король Франции!“ – сказал бы придворный. „Нет, не сейчас! Я не в самом удобном положении: ем, моюсь – и прекрасно обхожусь без Короля Франции, без Короля как такового и без мужчины вообще!“ А придворный ей: „Я так ему и передам, когда он обожрётся, отмокнет и кончит!“».

Девушка захихикала себе под нос, но тут же поймала себя на «если бы», «как бы» и «вот было бы здорово». Она на мгновение закрыла глаза, потом сразу открыла их и принялась вглядываться в стену кухни, которая была бледного болотного цвета. По мнению Алисы, это был самый удручающий цвет. Тот, кто её так выкрасил, должно быть… Опять «если бы», «как бы» и «вот было бы здорово».

– Хватит! – приказала она себе снова.

Алиса сразу подошла к зеркалу у раковины-рукомойника, в которой давно валялись одна немытая тарелка, вилка и нож, чтобы приглядеться к себе. Выглядела она не намного хуже, чем всегда, и не намного лучше, чем обычно. Решила, что можно чесануть расчёской по волосам – и пойдёт.

Ещё она твердо вознамерилась почистить зубы, так как во рту уже с утра был не самый приятный привкус. Алиса взяла щётку и принялась за чистку.

Хоть она временами и забывала ухаживать за собой, зубы у неё не были жёлтыми. Напротив – как ни странно, сохраняли вполне здоровый для Лондона бледно-белый цвет. Кожа лица и всего тела была упругой и чистой, уже без характерных для юности прыщей. Волосы практически никогда не атаковала перхоть. Девушка не использовала макияж и этим разительно положительно отличалась от прочих дам её и не только её возраста. Она была натурально красива. Даже, как говаривали у неё за спиной, слишком хорошенькой для всех своих странностей.

«Бабушка говорит, что такие вещи зависят от породы человека и его семьи. Хотя бабушка чего только не говорит», – подумала Алиса.

Закончив чистку, она подумала о том, завтракать ей или нет.

«Было бы неплохо приготовить себе омлет с сыром! Но тогда зачем я только что почистила зубы?! Только ведь и продукты пропадают, если уже не пропали. Нужно есть, пока есть что есть. Есть или не есть и что именно?..» – не могла она в который раз сделать, казалось бы, простейший выбор.

Тут её рассуждения самым неприличным образом прервала муха. Она нагло ползла по ноге девушки всё выше и выше, к подолу юбки, а потом и под ней.

Алиса вздрогнула оттого, что мелкие мушиные лапки начали щекотать ей нежную кожу на ноге… и вздрогнула ещё раз от внезапного звука!..

Это был звон стекла в соседней комнате. Она замерла на секунду, а потом ринулась посмотреть, что произошло.

На полу лежал кирпич из красной глины, который кто-то бросил в окно, а к нему было что-то примотано. Алиса подняла кирпич и перевернула его так, чтобы разглядеть то, из-за чего посчитали таким необходимым не только разбить её окно, но и сообщить ей что-то с помощью привязанного куска бумаги.

Она испытала ощущение пьянящей злобы от того, что увидела там. На листке была нарисована Алиса в смирительной рубашке, с кляпом во рту, без юбки и в полусогнутой позе. Сзади неё был мужчина с бородкой, а надписи неровным почерком на дурацком клочке бумаги как будто не хватало: «Психованная шлюшка!»

2. Жизнь прекрасна

– Что за ЧЁРТ?!

Как кто-то мог представлять её себе в подобном свете? Она никогда не давала повода подумать, будто бы у неё «широкие взгляды на ЭТО». Насколько знала девушка, все её сверстники из интерната когда-то занимались «этим». И, судя по их рассказам, ничего хорошего в этом нет: девочкам при «этом» и после «этого» больно, а мальчики ведут себя как-то слишком странно – как будто девочка уже не принадлежит себе, а только ему. Узурпатору, который ещё и пороха в жизни не нюхал! Думает, что он – царь вселенной, раз смог это сделать в первый раз и не расплакаться.

«А вдруг я кого-то чем-то задела? Не сделала то, что обещала, или сделала то, чего обещала не делать? Надо разобраться. Бабушка за это приказала бы дворецкому оттаскать за уши первого встречного мальчишку. И плевать – виновен он или нет! Но я ведь не бабушка, к счастью. И кто мог это сделать?»

Алиса улеглась на постель и принялась в подробностях вспоминать весь вчерашний день.

Она встала где-то между семью тридцатью и восемью тридцатью утра. Потом сходила в туалет. После вышла из туалета, взяла на кухне свежий длинный огурец сорта «апрельский» и снова пошла в туалет…

«В туалете окон нет. Никто не видел, чем я там занималась. Причина в чём-то другом. Так. После того как я вышла из туалета во второй раз, я помыла руки, выбросила огурец и собиралась немного прибраться в комнате. Начала пристраивать одну книгу, но на ней я и закончила уборку. Зачиталась среди гор бесполезных записей и пыли на столе».

Алиса глубоко погрузилась в воспоминания: «Главными чертами этого типа характера в юном возрасте являются нерешительность и склонность к излишним рассуждениям, тревожная мнительность и любовь к самоанализу и, наконец, легкость возникновения навязчивых страхов, опасений, действий, ритуалов, мыслей, представлений. Страхи и опасения целиком адресуются к возможному, хотя и маловероятному неприятному событию в будущем».

«Неужели это про меня?! – подумала Алиса. – Ну… Всё совпадает… Или не совсем?.. Ну и что, что я люблю порассуждать о себе? Хуже те люди, которые этого не делают. Они в таком случае совсем не знают самих себя. Не знают, как поступят в той или иной ситуации. Почему в прошлом поступили так, а не иначе. А может, им просто противно узнавать о себе. Или страшно. Странно – лет десять назад я бы посчитала такую книжку самой скучной в мире. А теперь перечитываю подобные трактаты психиатров или детективы следователей Скотленд-Ярда по три-четыре раза. Что случилось? Я повзрослела? Да нет. Не так сильно. Тогда почему я не читаю романы о любви или хотя бы газеты, раз я уже взрослая? Или, может, я другая взрослая? А может, вообще взрослая среди взрослых? Нет! Тогда бы я брила усы, так же как бабушка. Выходит, я пришла к этому сама. А многие говорили, что мне надо быть посерьёзней. Что бы они сказали сейчас, когда увидели меня? Наверно, что-то вроде: „Будь проще, милая! Разум тебе не идёт“».

– Опять «если бы…» Всё!

Она с минуту помолчала, уставившись в стенку.

«Нужно вспомнить…»

…Вчера Алиса читала долго и проштудировала почти треть книжки. Но, мимолётом взглянув на часы с паутиной в области маятника, вспомнила, что в двенадцать тридцать её ждёт к себе на приём доктор – мистер Шортнер. Психиатр. Хотя ему больше нравится, когда его называют психотерапевом или «тайным другом и помощником». Очень странный тип. Сегодня он должен был принять её в первый раз после своего месячного отпуска.

Алиса не слишком любила, когда кто-то копается в её голове, кроме неё самой. К тому же, как считала девушка, доктор Шортнер понимает в психологии человека меньше, чем она сама. Но, как ни странно, после бесед с ним Алиса и вправду чувствовала себя лучше. Разряжалась. Или сам Шортнер внушал ей всё это? И на самом деле он неглуп? По крайне мере, она хоть ненадолго забывала про все плохие события своей не самой удачной жизни.

Алиса быстренько привела себя в божеский вид, чтобы доктор опять не счёл нужным предложить ей материальную помощь. В таких ситуациях она ощущала себя калекой, беспомощным существом или проституткой. Ей не нравилось, когда к ней проявляют жалость. У неё в жизни всё пока не настолько плохо, чтобы просить милостыню. К тому же она для себя твёрдо решила, что если однажды ничего другого не останется, кроме как стоять с протянутой рукой, то для неё будет лучше броситься под поезд или спрыгнуть с крыши. Алиса считала, что лучше уж умереть, чем жить за счёт жалости тех, кто готов в любой момент прикрытья тобой, подставить или предать тебя. Или разбить тебе окно кирпичом с утра пораньше и обозвать тебя самыми неприличными для молодой девушки словами! Это было бы смерти подобно! А раз такая жизнь смерти подобна, то на что она вообще нужна?!

– Ну хватит. Я так совсем опоздаю!

Алиса вышла из дому и быстро зашагала в сторону больницы для душевнобольных. Это её очень смущало! Как будто её уже приговорили к лечению и смирительной рубашке…

«Интересно, – подумала она, лёжа на кровати сейчас, – а работники психушки затыкают рот своим подопечным и насилуют их? Иначе как тот, кто запустил мне кирпичом в окно, мог знать, что творится в стенах больницы? Значит, это или сам насильник, или его жертва».

– Опять!.. Уймись! – сказала себе девушка и уставилась в потолок на пару минут.

Потом Алиса продолжила вспоминать вчерашний день. На улице тогда было душно от смога с фабрик и, как ни странно, прохладно и немного ветрено. В такие дни, когда выходишь из дому, хочется прижать к себе руки, а потом растереть ими тело, прогнать мурашки.

Улицы были серыми – все как одна. А вода на тротуаре после дождя казалась жёлтой в такой атмосфере. Отвратительное сочетание!

За квартал до больницы Алиса встретила превесёлую компанию. Один из местных пьяниц стал приставать к ней с неприятными распросами: «Чё ты ткая зжатаа… Где твой парэнь?..» Она уже хотела позвать полицию, но друг того пьяницы дал ему оплеуху и повёл дальше по улице со словами: «Зачем ты столько пьёшь? Ты же контроль над собой полностью теряешь! Становишься хуже животного. Это была девчонка! Ты приставал к девочке, а не к шлюхе!»

«Хороший человек, – подумала Алиса. – Что же заставляет хороших людей так опускаться? Отчаяние, горе, неразделённая любовь? Надеюсь, что он пьёт не от безделья! Хороший мужчина».

Ещё на этих серых улочках выделялись проститутки. Они были словно попугаи. И все – разные. Платья с пышной юбкой, с юбкой-карандашом, зелёное одеяние, красное, шляпка с цветами, шляпка с вуалью… Это, конечно, было красиво, и Алиса не отказалась бы от подобных нарядов, но как было бы сложно их носить! Постоянно следить за тем, чтобы шлейф не запачкался и не порвался, выворачивать ноги на каблуках, каждые пятнадцать минут выходить «пудриться» (приспустить корсет и подышать хоть немного). Нет. Ей вполне хватало своего свободного бледно-синего платьица с белым фартуком, в котором имелись глубокие карманы, и простых удобных туфелек из чёрной кожи с каблучком в пять сантиметров. И корсет ей не нужен – жир из воздуха не появляется.

В больнице для душевнобольных, которая, казалось, целиком (включая персонал) состоит из некачественного белого потрескавшегося кафеля, который моют раз в год, Алисе сразу же бросался в нос запах лекарств.

Кабинет доктора Шортнера находился на третьем этаже и был такой же серый, как и улицы города. Старые коричневые обои с золочёной гравировкой, казалось, вот-вот отлипнут от стен. У него на столе было много всяких безделушек, детских поделок и рисунков. Посреди комнаты находились две достойные вещи: очень удобная кушетка для пациентов и роскошное кожаное кресло для самого доктора. У одной из стен стоял столик, на нём – графин с водой, но без стаканов. Алиса всегда подозревала, что это, скорее всего, какой-то сорт белого рома, порции которого, судя по запаху, Шортнер время от времени заливал в себя, но не часто и не помногу. В углу стоял усеянный пылью книжный шкаф. На его полках в некоторых местах виднелись следы того, что книгу недавно вытаскивали.

«Бездельник и дилетант! Я свои простенькие книги до дыр зачитываю, а у него пылится такой материал!»

Доктор Шортнер был долговязым, худощавым мужчиной среднего возраста. У него были длинные пальцы, вытянутое, худое (но не голодное) лицо и кожа какого-то сероватого оттенка. Словно он чем-то болел или уже успел умереть и его тело помаленьку принялось за первую стадию разложения. Волосы его были тёмно-каштановыми. Глаза, хоть и большие, совершенно не обнаруживали в себе глубины. Голос у него был ровный, но капельку гнусавый. Одет он был всегда в костюм: коричневые брюки; ненакрахмаленная рубашка, которая уже чуть отдавала желтизной; жилетка и чёрные туфли. Пенсне, которое он носил почти не снимая, постоянно съезжало на нижнюю часть его носа, но упасть всё никак не могло.

Ещё у него появилась бородка.

– Вот! – взметнулась Алиса на постели. – Значит, на том рисунке меня изобразили с доктором Шортнером. И это наверняка сделал тот, кто видел его в тот день со мной в больнице. Медлить бы такой хулиган не стал. Не понимаю – кто-то думает, что доктор и я способны на такое?!

– Алиса, – начал он, – сегодня наш предпоследний сеанс, а я так и не могу объяснить, что с тобой такое. Мы всё топчемся на одном месте.

– Может, вы просто задаёте не те вопросы, доктор?

– А на какие вопросы ты бы мне ответила?

– Пожалуйста, только без «бы». Не люблю воображать, что «если бы да кабы», – во рту ещё и не то вырастет. Задавайте самые прямые вопросы, раз у нас с вами не так много времени, а я буду давать максимально прямые ответы. От вас мне нужна только справка, чтобы я смогла жить как полноценный человек, а не как полоумная с меткой на руке.

– Да?

– Да! Просто не люблю, когда в разговоре ходят вокруг да около. Как-то двусмысленно на что-то намекают, а потом ещё и обижаются на тебя, мол, ты меня неправильно поняла.

– Хорошо. – Во время разговора доктор постоянно что-то записывал. – Скажи, Алиса, а когда ты училась в интернате, у тебя был любимый предмет?

– Да – литература. Но после того как мне исполнилось десять, я стала её побаиваться.

– Почему? Я до сих пор перечитываю некоторые книжки из школьной программы. Они заставляют меня вспоминать о прошлом, фантазировать…

– Я боюсь и того и другого.

– Почему?

Повисла напряжённая пауза.

– Вы хотите умереть, доктор?

Шортнер помолчал:

– Нет. А ты?

– Вы знаете ответ!

– После той попытки перерезать себе вены в столовой интерната ответ видится мне мрачным. Скажи, что тебя подтолкнуло к этому? Опять видения Страны Чудес?

– Нет. То было отчаяние. Я смотрела на всех этих детей, моего возраста и тех, кто был постарше… Мальчики отправлялись после интерната кто в армию, кто на рудники и шахты. Девочки выходили на улицы торговать собой или сдуру выскакивали за первого уличного пьяницу. Выхода из этого конвейера я тогда просто не видела. Не хотела я так жить! Понимаете?! Это не жизнь!

– Успокойся! Ты когда-нибудь прогуливала занятия или нарушала дисциплину?

– Как-то раз я побила одну девочку.

– За что?

– Она назвала меня безотцовщиной! Ещё я нередко сбегала с уроков, когда одноклассники надо мной издевались. Раз-два в месяц – стабильно.

– Почему? Ты умная девушка и знаешь, что сбежать от проблем – это не выход.

– А что бы сделали вы, мистер Шортнер?! Пожаловались бы учителю? Тогда травить вас стали бы ещё больше! Пожаловались её родителям? Кому бы они поверили – любимому ребёнку или чужой глупой безотцовщине?! Они бы плюнули вам в лицо и сказали своей дочурке делать то же самое каждый день! Побили бы её? Её парень избил бы вас, несмотря на то, что вы и другого пола, и другой комплекции! Убили бы её?.. Знаете, я писала хорошие сочинения на вольную тему. Всегда любила анализировать себя и окружающий мир. Я написала о том, как нелегка жизнь подростка. И в моём случае дело было не только в половом созревании. Я понимаю, если бы они смеялись над моей одеждой, поскольку я была одета неопрятно и сама себе шила платья, над моими манерами не как у сорокалетней леди. Но они смеялись и издевались над тем, что я не в силах изменить. Над чем даже взрослые не смеют смеяться. Над тем, что я живу без родителей. Они могли бы пошутить на любую другую тему, но нет! Только безотцовщина их заводила! – В её голосе зазвучала дрожь, и она на несколько секунд замолчала, чтобы уже в который раз переварить вновь пережитые воспоминания. – Так о чём я?

– Сочинение «Как трудно быть подростком».

– Да. Ну… Сочинения я писала неплохие. Учительнице нравилось то, что я хорошо и красиво формулирую свою мысль. В этой теме я решила не ограничивать себя. Это было ещё в школе, и я знала, что именно меня вызовут к доске. Я как-то это знала. И я прочитала своё сочинение «Как трудно быть подростком». Оно было о том, как часто я приходила заплаканная домой, о том, что много думала, как можно остановить все плохие события, которые происходят со мной, и о том, что пришла я к нескольким невесёлым выводам. В первую очередь я сказала всему классу о том, что люди – это отвратительные созиданья, из которых не все и не всегда заслуживают того, чтобы коптить небо. Одно дело, когда мальчик под действием гормонов кричит: «Всех убью!» Но когда это читает девочка четырнадцати лет перед всем классом спокойным и ровным тоном… После того дня все ученики чувствовали себя так, будто бы я сегодня ночью навещу кого-то из них и на глазах у него убью родителей «счастливца».

– Ты действительно хотела сделать нечто подобное?

– Нет, вряд ли. Это было бы крайне проблематично.

– Тогда ты, наверное, хотела добиться того, чтобы тебя все боялись?

– Да. Может, не вполне осознанно, но чего-то подобного.

– И тебе было приятно, что тебя все сторонятся?

– Не столько приятно, сколько спокойно. Лучше, когда тебя боятся и обходят, чем издеваются над тобой.

– Но ведь ты же обрекла себя на одиночество.

– Спокойное одиночество, доктор. Даже, можно сказать, свободу! Теперь не я озиралась каждую секунду – как бы чего не случилось, а они… И как им это понравилось?! К тому же это продолжалось недолго. Вскоре в связи с этим случаем мою бабушку вызвали в школу затем, чтобы известить её, что я исключена. Бабушка быстро подыскала мне «подходящее место». Пожалуй, самый паршивый интернат. Там я и попыталась…

– Расскажи о своей бабушке, Алиса.

– Рассказывать особенно нечего. Как и всем остальным, ей на меня плевать. После смерти родителей она приставила ко мне на скорую руку найденную няньку и отправила в неприглядную квартиру, а когда я заартачилась с сочинением, сбагрила меня в интернат. Как думаете – люди могут навязать себе манеру поведения настолько сильно, что сами поверят, будто они такие гладенькие и хорошие? Уверена, что да. И бабуля моя как раз думает, что это возможно сделать, даже не напрягаясь.

– На этот вопрос я не могу дать точного ответа, но ты не права! Твоей бабушке не всё равно, что с тобой происходит. В том состоянии, в котором ты была после пожара в вашем доме… Она очень беспокоилась…

– Доктор Шортнер, если бы она за меня беспокоилась, то взяла бы под личную опеку в свой роскошный дом. А она подыскала самое отвратное жильё в районе, с кухней и ванной в одной комнате! Поначалу, даже после смерти родителей и сестры, она обо мне заботилась. Так, как считала нужным и достаточным. Однако вскоре она очень резко охладела ко мне, отреклась. Хотя, не будь её, я бы, наверное, изобразила сумасшествие или убила кого-то, чтобы не оказаться на улице. В этом смысле то, что она сделала, оказалось не так плохо. Пусть я одна, зато я свободна.

– Что ты имеешь в виду?

– Вас часто гнобили родители? Нет – не подумайте, будто я рада тому, что их у меня нет. Просто, судя по рассказам школьников, родители постоянно опекают, ограничивают или даже бьют своих детей. А я… Няня ко мне заходила три-четыре раза в неделю принести еды и приготовить что-нибудь. Я была предоставлена сама себе, и это было… хорошо. Я была свободной и сейчас свободна! Делаю что захочу. И, что странно, я не стала публичной девкой и не пропила своё имущество. Я читаю книги, серьёзные книги, не таскаюсь ночью по подворотням, ища опиум. Ведь на путь саморазрушения ступают лишь те, кому есть что терять. У меня с того дня ничего не осталось, кроме фамилии и формальной бабушки. Вот я сама и вступила на путь разума. Я – разумный и свободный человек! Этого я не променяю ни на периодические побои опекунов, ни на парня, который всё время так и норовит залезть тебе под юбку, а потом смыться. Скажите, разве это плохо?

– И всё же я не согласен с тобой.

– Скажете, что я не права?

Шортнер снял пенсне со своего носа:

– Отношения с мальчиками – это хорошо, а родители должны быть у всех.

– В мальчиках я не нахожу нужды, да и они во мне тоже… Но знаете, доктор, я невольно ловила себя на мысли: вот если бы родители и сестра вдруг вернулись, изменилась бы моя жизнь к лучшему? Мама, наверно, сразу стала бы меня вылизывать и прихорашивать, как кошка котёнка. Папа стал бы уговаривать меня встречаться с сыном его партнёра по работе – хилым уродцем или безмозглым, вонючим бугаём. А сестра стала бы выпроваживать меня из дому, чтобы я не мешала её «личной жизни». Даже и не знаю, хорошо ли мне было бы жить в нормальном мире? – В её голос вновь вклинились нотки дрожи. – Как думаете, то, что я сказала, ненормально?