Платоника и Плутос

Девушкам опаздывать разрешено, не сердился волнением охваченный.

Духи на вершине древа восседали, за картиной сей зрителями наблюдали,

Платоника в азарте, а Плутос невозмутим.

Долго они молчали, но вскоре пару слов нехотя сказали.

“Видишь, Плутос не удался твой план лукавый, непобедим

Девства нерукотворные скрижали не преломятся,

Не отдалась она тому человеку”.

Плутос, потягиваясь, льстился, спешил зазнаться.

“Горе не видеть женщин по целому веку,

Забудь ты про монашескую постную потеху”.

“Сколько не говори, а создают они тебе помеху,

Чистый свет от них исходит, лучи проникают в саму тьму,

И грешники, в одиночестве, радуются редкому теплу тому”.

“Скольких я уже соблазнил, тысячи я положил на греха постель,

Стонут и воют в наслажденье, те звуки ушам моим веселье,

Но что мне тысячи, когда один юноша иль дева укрывшись от страстей,

Отказываются подчиняться мне, истекает небезграничное терпенье,

От них лишь молитвы слышу, в обете девства послушанье.

Вот скоро и миллионы я развращу, но хочу всего-то непорочную одну.

Люди вы воистину вольны, но желанья ваши нам сродни,

Платоника и ты на путь неверных направляешь, не ропщу,

Куда мне до своей родни”.

“Поник, чувствуешь что проиграл, возопил

О несправедливости”.

“Я, нет, тот друг лишь приманкой был,

Дабы Аэлла оказалась взаперти, над пропастью, над смертью.

Слышишь, она кричит, юноша расслышал и к ней бегом спешит.

Страх за любимую погоняет словно плетью”.

“Догадываюсь, о чем ты помышляешь,

Но то невинности не навредит”.

Амадей стремглав к обрыву подбежал, бури моря не гнушаясь.

Взглянул украдкой вниз, а там дева на корнях висит.

“Я помогу, спасу тебя Аэлла, только ты держись”.

Обещался Амадей, но девушка по-иному отвечала.

“Веревки нет, нет лестницы, как же ты вызволишь меня?” – молясь

Вопрошала, а юноша лишь руку протянул, что его пугала,

Сейчас прикоснется он впервые до нее, о как несказанно велико, то мгновенье.

И девушка, позабыв об обещанье, ради спасенья жизни юной,

Кисть руки вложила на ладонь героя и в преткновенье

Свершилось, дивное очам спасенье пары милой.

Амадей, напрягши силы, вытянул на родную землю деву,

И не заметил, как его рука уж покинула десницу

Благодарной и любящей Аэллы, будто он и не прикоснулся к ее телу.

Ангел Платоника превратилась в птицу,

Понаблюдала за деяньем свысока и вернулась к древу с упованьем.

А Амадей и Аэлла безмолвствуя на друг дружку трепетно глядели.

Юноша тогда сотворил благое предложенье с умиленьем,

Дева согласилась и они, окончили тот бурный день венчаньем.

Ныне истинно вместе стали, ни беды, ни радости их не разлучали.

Платоника вернулась, а Плутос улыбаясь

Предвкушал награду, глаза черные его сверкали.

“Вот и окончен спор, об одном прикосновенье договаривались мы, уверяясь

Будто выстоят они, не сделают то, что сотворили целые поколенья,

Сама ты видела их переплетенье рук,

Так что, не возражай, готовь к обрезанью белы крылья”.

Могла бы испугаться тут Божий ангел, испытать пламень вечных мук,

Но бес лукавством озаренный и здесь обмануть решил.

Платоника подумав, выдвинула правды разъясненье.

“Уговор зиждился о прикосновенье страстном, позабыл,

С умыслом греховным должна была дотронуться рука, согрешенье,

Только тогда вступаешь ты в права, но по-прежнему чисты их сердца,

Прикосновенье в спасенье, а не было то наслажденье.

И спор наш посему не имеет явного конца”.

Плутос огорчился, и пыл его до времени иного стихся.

“Ты права, соглашусь, не было в том греха,

А сейчас они уж в церкви у святого здешнего отца,

Под благословение подходят, вера их сильна.

Все мои потуги в невинности бессильны, крепость та и ныне непреступна”.

“Было бы так всегда”.

“То не было бы меня”.

На том они умолкли, и дол наполнил благовест и тишина.

Записав поэмы сей слова, подслушав духов не таясь,

Смотрю, как багровеет алая заря, небес палитра горит во все цвета.

Творцу всего сущего благоговейно поклонясь,

С земли сырой поднимусь, не печалясь и не смеясь.

Прощусь с любимой в дом отчий ныне возвратясь.

Беатриче простила Данте в раю тогда,

Но если я однажды обет верности нарушу,

Не проститься мне, то согрешенье никогда.

Ведь изменой землю сотрясу, и свод небесный я обрушу.

Прощайте духи, вам нужен был поэт бесславный,

Все записал, каков есть путь в жизни человека правый.

На том, покину сей прибрежный дол.

А духам, суждено порхать под древом, поджидая новых до тех славных пор,

Покуда не окончится от сотворенья давний духов спор.

Песнь VIII

Десница обронила тонкое перо,

Рукопись в птиц обратясь под тучами порхает,

Оно, в дни вдохновенья сотворено.

Любви историй много, та песнь не увядает,

Но жизнь моя одна, любимой ставшая она,

Дева, что так прекрасно молода, ныне спит иль только засыпает.

О строках посвященных ей, она не ведает, не знает, создана

Из пыльцы рая дивных тех цветов, потому так взор прельщает,

Но сердце страстью не пылает, она иное существо.

Творцов вздымает в трепет, необузданный порыв единым словом укрощает,

В очах ее блистает то строгость, то озорство,

Но нынче очи веками скрывает.

Пускай тебе приснится сказок сонм,

Минут несколько минут и окончится твой долгий сон,

Станет лишь виденьем тот волшебства грифон.

Любви историй много, а наша так скромна.

Встречи, взгляды, прогулки и разговор, что так часто умолкает.

Мгновенья значенья велико, словно взмах пера.

Прими ангельскую любовь мою, что, не прикасаясь, лишь взирает,

И я прославлю нас всей нищетой своих словес.

Я, тот, кто вышнее воспевает,

Недостойным будучи, имея в мирозданье малый вес,

Я, тот, кто мыслит, но не вкушает.

Творенья создает, ставшие лишь мира сего тенью,

Без жизни тело одушевляет.

Восставши под небесной сенью

Мертвый в памяти и духе оживает, одно кратко слово воскрешает.

Запечатлеваю образы невинны, потому что грешен,

Я, с надеждою мечтаю обрести ту белизну души,

Но я в блуд очами и руками свержен.

Господь осудит, но ты читатель не суди.

И не будешь строками сими осужден.

Помни, то лишь бесталанные стихи.

Усталость увлекает в старость,

Я созерцал творение миров и сотни затонувших островов,

Их одинокое стенанье, моя успокоительная сладость.

Недвижим под стихийным бедствием ветров,

Я странник, что не имеет кров,

Почтенный волхв без царственных даров.

Несу благодарственное слово в знак преклоненья.

В минуты от безумья просветленья,

Люблю Творца и Его чудесные творенья.

И для меня ты лучшее, что видели мои глаза,

Пусть слепота не отберет сей бесценный дар,

Вящее созерцанье запретного плода.

Пускай душа лишь божий пар,

В нем есть любовь, так любимая вдыхай,

Вздымай, ясны очи ввысь, там я средь облаков шепчу тебе – “Проснись,

Любимая вставай,

Очнись”.

2011г.

Лифостротон

Любовь живет вечно.

Обрамлен венцом златых волос

Прекрасный лик – покой дарящий гений,

Несравненный идеал – гроза томлений,

Восторгом непогрешимым в сердце розою возрос.

Порок исторг, оставив лишь стесненье,

Отпечатком уст потревожу девы дланей белизну.

Смирив усладой очи, взором пламенным скользну.

О солнце, меркнет светоч твой в ее свеченье.

Осенен сводом храма ее чарующей души.

Словно серафим святой укрывает платьем стан

Пленительный в изгибах – тот облик томный не осквернит изъян

Любви моей, я полон чувств, до дна меня ты осуши.

Глас девы усмиряющий стенанья тайности безумств.

Милосердный жест ее полон влаги соли слез.

Янтарь прозрачный с силой алчной алых гроз.

Громадой туч с избытком жестокосердных буйств,

Ударит в грудь, пав на колени поэт молит о прощенье.

Затихает сердце, плачем дождь барабанит где-то. Это

Стенает криком, живя лишь мигом, в ответ смеется эхо,

Душа и сердце начали безрадостное мщенье.

Деву любящий, оставь надежду, отринь языческую веру.

Ибо она для поэта рождена, дочь фортуны.

Мирозданье – нецелованные девственные губы.

Тот вкус соблазна позволителен лишь ветру.

Стать воздухом поэт желал, дабы обнять впервые ту,

Невинно дуновеньем, изображая пустоту быть духом плотным.

Вездесущим, стать влажным явленьем непогодным.

Росою утренней у кромки озерца лаская икр красоту.

Листком сухим к ногам живым я упаду.

Пылинкой на реснице, усну, веком девы чуть укрывшись.

Ручьем прохладным, восславлю, чуть умывшись.

Цветком к носику прильну, покинув затхлую гряду.

Блаженствуй дева, а я тебя почту, придя к возлюбленной могиле.

Но почему – взмолюсь – Я живу, а она погребена, ее душа

Вознесена на Небеса. А я, не тороплюсь туда,

К Богу, кому о спасении молил, прося о силе.

Услышь стихиры, тебе одной я посвящаю не тлеющие книги.

Спи сном безмолвным, безмятежным в царствии ночном.

В обители пресветлой, о благодати я пишу, о том,

О втором рожденье, где жизни белеющие бреги.

Я помню всё и не забуду ничего, я вечно помнить буду,

О деве непостижимой чистоты, спросишь – Кто? и я отвечу – Ты!

Творила образ незабвенный красоты усталая душа моя, мои персты.

Перебирали воспоминаний недремлющую груду.

Памятник воздвигну – скорбящий ангел в смирении благом.

Из мраморных глазниц сочатся слезы в знак прощенья.

Длани ангела к небесам воздеты – символ умиленья.

В тиши слышны моленья, неугасимые грабителем врагом.

Здесь плоть покоится, касанье к той наготе я чтил грехом.

О это место, судьбы человеческой закон, место памяти убогой.

Всё минуло, воспоминания поросли добром, не злобой.

Здесь крест простой высится флагом иль гербом.

Но не грешно к душе душой кротко прикоснуться.

Вот мысль моя, мои картинные виденья, вот слух и зренье.

Унынье гаснет, наступает озаренье.

Но если жизнь есть сон, то позволь очнуться.

Позволь мне рядом лечь, позволь дух от мира бесстрастием отсечь.

Но светом солнечным ты вновь безумье озаряешь.

Поёшь – Живи и помни – и тем поэта верою смиряешь.

И за собой не меня увлечь мечтаешь.

Любовь – мертвец бессмертный не питаемый, гонимый.

Эдем сердечный тот сторожат украдкой херувимы.

Иссохли житницы, но плодоносят нивы.

Душа там любит ночевать, ладанку храня, образок любимый.

Голоса утихли вездесущие химеры несбыточных надежд.

Верните время, вспять утерянное в любовной муке.

Мир исчезает, вновь оживает в последнем звуке.

Причитанья древ в наготе осенней, без одежд,

Зовут поэта в замок мрачный на холме из писем влажных.

Безответных, как и сердце девы, что томится в заключенье.

Оно свободы чувств боится, созидая предубежденье.

Ужель я не был из числа отважных?

И мы взрослели, но слез поток невольный не кончался.

За нас Бог распятый на кресте страдал, чего же радоваться ныне?

Восстанью, воскрешению из мертвых, будь счастлива отныне!

Грустишь поэт, что сердце не отдано любимой, за перо давно не брался.

Мечтал и в деве ощутить любовь, но взор ее холодно бездарен.

Ее ласка лишь учтивость, а для тебя амброзии божественные тайны.

Ее сердце молчанье избрало, ее глаза сухи, покойны.

А ты, мученик любви, твой путь пространен.

И даже малые мотыльки к сердцу взлетают.

Любовь – твое дитя, прикроет старческие веки.

Вспышка света – и ты влюблен навеки.

Они не знают, что за мгновенье радости жизнь теряют.

2012г.

Ариана

“Все плакали о ней.

Но Он сказал: не плачьте;

она не умерла, но спит”.

От Луки 8:52.

* * *

Нимб святости над главою воссияет,

И бледность изящества сменит красота.

Ложась невинно, над сновиденьем воспаряет,

И платьем подвенечным белым сокрыта девы нагота.

В застывшем лике отражается покой и тишина,

Смертью скорбной обагрена и святостью душа ее озарена.

Судьбой затворницей в сей юные года покорена,

Но для меня, лишь молчалива, лишь скромна.

Сомкнуты веки и уста, руки напоминают крест,

Дыханье затаилось, и сердце безмолвствует в пустоте груди.

Душа моя не блуждала средь тех блаженных мест,

И в воображении ее чистой и чарующей души.

Не касался, но взглядом единым упивался.

Но ныне вставши кротко у открытого гроба,

От слез потоков бурных печалью содрогался,

И на глазах, будто тумана пелена.

О Боже, милосердный, она была жива.

По тонким венам ее струилась кровь и дыханьем

Теплым сотрясала воздух… неужели умерла?

Проклят я сим горьким знаньем.

Восстань, об одном молю, ведь сей всего лишь сон,

Шутка удалась, так вставай, танцуй, с нами от души посмейся.

Но недвижима дева без движенья, утих ее последний стон.

Молись о нас, и за наши грехи пред Богом кайся.

Невинная душа, подобна ангелу, она чиста,

В Царство Небесное вознесена.

И описанью поэту неподвластна Арианы красота.

Оживлять очерствевшие сердца Всевышним благословлена.

* * *

Не дышит дева, но наши придыханья слышит.

Родные негодованьем пышут, на лик уединенный не взирают.

Творца я не виню, умерший жизнь вечную обрящет,

Забравши творенье прекрасное Свое, туда,

где свет божественный святые взыщут.

Мечтала и ее мечта не осуществлена, пока.

Старалась превозмочь штормы мира и забвенье сна,

В книгах находила утешенье, но печалила ее последняя строка,

Предречения эпитафии конца.

По земле ступала ее легкая нога, здесь рука коснулась до листка,

Глядела вдаль моего письма, сидела здесь, и на постели возлежала,

Головка покоилась вот тут, там упала капелька слеза,

Весною сидя у окна любви явление желала.

Улыбалась уголками рта, но веки прикрылись на века.

Не дождалась, не родилась еще в душе поэта песнь,

Покуда вторит ангелам глас отворяющий врата,

Где слышна благая весть.

Она сияла солнцем освещая облака,

Дарила счастье тем, кто одержим печалью лютой.

Ее нежности слова, словно целебная роса,

Омывала наши одинокие сердца любовной нотой.

* * *

Воображенье, но светел образ девы.

И нет в ней тьмы и нет скорбей разлуки.

Погребенье, в землю словно посевы,

И ветра дикого молчанья звуки.

Что остается мне, как не срезать цветы

И на могилке их оставить.

Дабы засохнув, отложил я писанья и холсты,

Поспешил букет новый приобрести, чтобы помнить и прославить.

Но лишь ты теплила во мне желанье жить,

Смыслом тусклы очи наполняла.

Научила сердцем пламенно творить,

Музой лиру вдохновляла.

* * *

Струится светоч по власам,

Дрожат ее ресницы.

Прикасаются устами к ее глазам,

Целуют лоб ее, ланиты.

Прощаются родные, они спокойны.

И тот, кто есть никто.

Последним я взгляну, тучи темны,

И вот, не осталось никого.

* * *

Поэт обожествляет ту, что его не знает.

Нет месту зависти и ропота на Бога.

Она была и есть, то помышленье усмиряет,

В душе играет голоса ее восьмая нота.

Взгляды ее дороже ваших поцелуев страстных,

Неслышное дыханье многословней воздыханья.

В глазах ее, в зеркалах прекрасных,

Сказочные миры в секунды мановенья, без осязанья

Прильну к душе ее своей душою,

И познаю мир, что больше мира.

Тогда, осеннею порою

Встретились поэт и его стихира.

Спи Ариана сладостно и спи недолго.

В Воскресенье обрящешь тело, что ныне потеряла.

Вместе не будем мы оттого мне горько, жалко.

Таинством венца нас церковь не связала.

Обречены по веленью мудрости судьбы,

Слагать легенды непостижимости любви.

Ее законы, кажется просты,

Бывши людьми,

Но мы, чудовище и ангел, сорняк и роза,

Неведома людская нам любовь, поэт иного рода,

Племени чужого, наш удел мгновенье,

И безответности любви нетленье.

Да будет так…

* * *

Они продолжат жить простившись,

Цветы цветут и плодоносят дерева,

Пастух пасет овец, утренней росой умывшись,

Пред началом дня хвалу Богу воздаст сперва.

Мир движется, Ариана спит.

Супругой верною не станет,

Детей счастливых не родит.

Не поверит и не обманет.

Слезы щек ее не окропят.

В монастырь пойдя, не наденет черный плат.

Во мне она живет, воспоминанья никогда не спят.

В тесноте души палат.

Помню трепетанье сердца от возвышенных речей.

Восхожденье солнца подобно души ее лучей.

Немыслимо представить жизнь без тех счастливых кратких дней,

В коих она никогда не была моей.

И усталость лишь во мне осталась.

Убеждать устал, что нераздельная любовь счастлива.

Прости, я устал страдать, одинокая душа не раз каралась

Унылыми слезами чувств порыва.

Ведь я люблю тебя, о том ты не узнала, сердце не взяла.

Опоздало здесь мое признанье, а там ты слишком занята,

С крылами ангела и аурой, что святости светла,

Услышь, молю, судьба предрешена…

* * *

Солнца тонкие сплетенья,

Отошла достойнейший венец творенья,

В празднества хлебов тайны преломленья,

Не вернулась из пределов сновиденья.

Несправедливостью всякий должен воспылать.

Но сей мир не нами сотворен и не нам решать,

О жизни и смерти толковать,

На свет и тьму мирозданье разделять.

Бледны губы ее должно быть холодны.

Строки бесславного поэта, кому они теперь нужны.

Забрала с собою все надежды и мечты.

Но со смертью не прекратятся мои обеты и посты.

Верность в этом грешном мире осуждена,

Мне вторили духи и ветра, книги и сама судьба,

“Уйди же прочь, червь ничтожный, та дева не твоя!”

Но вопреки, на сердце зиждя жар огня,

Избрал доселе трудный путь, удел раба и звонаря,

Недостойный Бога восхвалять, сомкнув уста,

В башню дверь десницей отворя,

Безмолвствуя, звоню во все колокола.

Ныне она столь близка, вот укрывает холмик осенняя листва.

Крест возвышается дубовый, она в земле недвижно спит.

До дня Страшного суда, а я, с обещанием вдовца,

Вечно любить одну, что за неверность укорит,

Ведь в дни разлуки помышлял и видел девы отраженье

В других, естество ее в них воображалось,

Иллюзии то были, страсти плотской наважденье,

Мечтательно теплотой тело озарялось.

Отныне возможно каждый день мне назначать свиданья,

Она рядом, слушает меня, цветы без стесненья принимает,

Внимает в строки моего писанья,

Лишь обо мне помышляет.

Безумец! Неужто смерть жизни стала краше.

Похоронил, дабы обрести, уже не зацвести.

Глупец! Вознамеривший любить в страхе,

Крест тот тебе не понести.

Но, вопреки, законам неба и людским.

Взваливши на спину, ползу под тяжестью любви,

Пустынью жаркой и дном морским,

Всюду борозда моя и слышен вопль страждущей души.

* * *

Писателя придадите вы забвенью,

Но ее не забудете вовек.

Восхищаете к добру ее стремленью,

А я предстану на суде последним, как последний низкий человек.

Видя свет ее благословенный,

Надежду обрету, любя Ариану лишь одну.

Некогда ничтожный, благоверный

Трепет в сердце хладное вручу.

И я уйду вслед за нею,

Влекомый чаяньем манящим.

Я верою и усомниться не посмею,

Претерпевши, мы славу вечную обрыщем.

* * *

Спи ангел мой небесный, покуда за тобою не прейду.

Не поседеют волосы твои, и внуков не прижмешь к груди.

Пусть не печалят потери те, утраты возвращу,

Встречусь еще не раз на земном твоем пути.

Взмокли длинны волосы мои от слез.

Который час прощаюсь с девой, застывши у гроба.

Доносится со всех сторон сонм укоров и угроз.

Они спешат похоронить, ожидая яства накрытого стола.

О Боже, она была жива!

Молила и любила, радовалась и грустила,

Рядышком со мной сидела и по имени звала.

Без сожаленья жизнь ту отпустила.

Прости меня, или ты уже простила?

* * *

Смерть тела есть мгновенье, души же умирают целый век,

Бессмертны, потому мы о близких вспоминаем.

Их задушевный смех и как стирали пыль с их усталых век.

В душах скорбных образ нетленный воскрешаем.

Не плачьте, они у Господа в раю.

Когда и я умру, издали на их блаженство воззрю.

Ее я там обязательно найду,

И о встрече у Господа, в который раз молебно вопрошу.

Свидевшись, в молчании взирать мы будем кротко.

Дальний путь длинною в жизнь… взгляд один – вот моя награда.

История наша прольется над вселенной звонко,

Почтут нас без празднеств и парада.

Велик пред Богом тот, кто любил,

Но для людей он лишь мечтаньем жил.

* * *

Выносить спешат ее из дерева постель.

Мертва она – кричали все.

Вопреки всему шептал создатель тысячи новелл –

Спит она, она во сне!

В мире сущности небесной в обителях святых,

Проснувшись, взгляд на землю простирает,

Но отворотясь, о мирах иных

Воспоминанье в ней тускло угасает.

Прошлым жить, иль настоящим,

Против или по теченью плыть,

В руках синицей дорожить или грезить журавлем манящим,

Смерть принять во мраке или в свете вечно жить?

Ответь мне на сей вопрос.

Для чего Садовнику столько роз?

* * *

Растворись в потоке мыслей бурных,

Возродись из пепла фениксу подобно,

Живи и не слушай речей моих безумных,

Возрыдай на могиле неизвестного утробно.

Бейся сердце что утихло, пламя жизни зажги, что погасло.

Позволь, верну, позволь любовью воскрешу.

Дух безутешен мой бесстрастно.

Лишь о возвращении прошу.

Господь, помилуй и прости.

Я знаю, слышишь, ведь Ты везде.

Снизойди,

Десницы распростри, верни сиянье далекой той звезде.

У гроба любимой я стою, в землю отпустить деву не даю.

Отверженный, лишь Тебя единого молю.

В смерти Арианы лишь себя виню.

Так отдай ей жизнь мою!

Дыханье, кровь и сердца стук,

Забери, то будет мой единственный достойный ей подарок,

Сниму промокший от излияний глаз сюртук.

Напомнят обо мне лишь письма, без адресов и марок.

Я ее люблю, Господи, Ты ведаешь, Ты знаешь.

Вот предназначенье, жить ради жизни и умереть ради жизни.

Ты милуешь и призываешь.

В очах ее прекрасных мир потерянной моей отчизны.

Пускай я не огласил нежных слов поэмы сей,

Пускай прикосновеньем не затронул ее тело,

Пускай не утонул в морях ее очей,

Пускай жил кротко и несмело.

Прошу, Господи, даруй Ариане жизнь мою.

Ведь я ее люблю.

* * *

Мгновенье, прогремело провиденье.

И вот, в гробе юноша лежит,

В лике его мир и успокоенье.

А рядом девушка со свечой в руках стоит.

Кто он таков? Не ведает она. Простор.

Близ дуба векового крест без надписей деву необъяснимостью манит.

Ариана, вновь живая, цветы возложит на таинственный бугор,

Где ее спаситель спит.

Жизнь его ныне в хрупкой девушке горит.

* * *

Слетелись духи и воссели на ветвях,

Рукопись прощальную собрали по листкам,

Молились, дабы обрел он рай на небесах.

И пенье их разлеталось по всем долинам и горам.

Помни Ариана свой краткий сон.

Помни поэта, что покоится у дуба крон.

Любовью своею он был спасен,

Ведь с твоею смертью жизнь его обрела бы мрачный тон.

Ныне, не трать напрасно отмеренные дни,