Платоника и Плутос

Не осужу, я не судья, не имею власти избранника царя,

Во мне зла куда как больше, но надлежит

Ум ваш возвратить, что в миру некогда утерян.

Жизнь не есть наслажденья, но есть совесть вопреки,

Ведь мы изгнаны из рая, за грехи путь наш надменен,

Ко всему нам следует понукать себя, читать более одной строки,

Молить, прощать, отдавать, веру и надежду в сердце созидать,

Любовь постигать, глаголать – Люблю я Бога и создания Его.

От того и надлежит страдать, что непривычно тело усмирять,

За поведением следить, за мыслью или словом, правило строго,

Нет оправданья мне самому, но вы жены лишь заблудились.

Вы для меня светлы, ведь Господом простимы

Неведеньем, блажен, тот, кто брата иль сестру не осудил, не разделились

В глазу его человек на добро и зло, на достойных и недостойных, ваши страсти искоренимы.

Девство можно возвратить, не тела, так души, покайтесь жены.

У каждого соблазнившегося вами прощения просите,

И Господь простит, пути Его неисповедимы.

Не осудил я, но наставил”.

Юноша кротко, но с силой духа произнес, ушел,

Оставив отворенной дверь, в доме, и в душах блудливых жен.

Не смогли искусить его, сохранил отрок девство чистое свое.

Уподобимся же и мы, да не согрешим взором жадным до красоты,

Уделяя им вниманье, станем вдруг пусты,

Помни каждый – не возвратить те праздные юношеские дни.

О как велик соблазн!

Неведомо тело женское, и шепчет на ухо игривый Плутос,

Во все зим юности, да не поверим в тот алчущий обман.

И горе тем, кто знал сей правду,

Но совести вопреки, опаляемый страстями,

Вкушал плод запретный телу пылкому в усладу.

Юноша не посрамившись, не изведал порока тайные пути,

Устремился телом и душою в монастырь, дабы спастись,

Умолив Господа о прощенье.

Святой молил о несоделанных грехах, очнись,

Твердит нам его прах и память вечная на небесах и в поднебесье.

А каково же нам, заблудшим псам.

Сбежав от хозяина, скулим и роем землю,

Ищем кость, но не находим, голодны, не прикрывши срам,

Свободны, но грязны, шерсть мокнет под дождливой сенью,

Не согревает, вот так и мы одиноки в дни беды,

Ведь отвергаем помощь, ради горделивой музы,

И в одночасье тленом станут все рукотворные труды.

Прежде чем вернемся к мужу неспокойному тому,

Во тьме ночной замыслящий дурное,

Обратимся к прошлому.

Во все должно быть времена, древо родовое

Славилось браками любви и браками замысла родни.

Сердца соединялись по велению других.

Любовью звались покой и достаток, сродни

Озеру, иная же любовь, был океан, что далеко не тих.

Но видна Божья воля во всех добрых начинаниях людских.

Размышлять о том, кто в Царстве Небесном более велик,

Женатый или безбрачный, неведомо то нам и во снах чудных.

Кто более Господом любим – ангел или архангел?

Любимы все и каждому дастся по его нужде.

Поэтому оставим спор, когда предстанем на суде,

В свою меру каждому воздастся, во зле или в благочестии добре.

Приклонив главу, продолжу песнь.

Каролиной именуем деву.

Скромна, неприхотлива, смолоду хранила честь.

Томна, благочестива, приручена ко всяко делу,

Она, не осознавая красы своей непревзойденной,

Сторонилась глаз людских, то любящих, то ревных.

Будучи натурой одухотворенной,

Молвой сует отправлена в обители покойных.

Так непостижимо странностью всегда блистала.

Аура девства в ней преобладала, а в сердце чистота сияла.

Родилась в дни пасмурные для скорби,

Цветок прекрасный попавший в тернии.

И заглушить пытаются невинность люди,

Дабы уподобить ее и извратить с юных лет,

Но стойко дева нападки прекращала, и в душе прощала.

Ведь не они глаголют злое, но духи в них, словно кучера у карет,

Руководят, Каролина их ярость созерцала.

Она рождена была в семье богатой, оттого

Выдать замуж поскорее родней стало решено.

Обычай тело укрощать, две души записав на небесах,

В строфе – “Сей люди естьм едины, да не разлучатся ныне”.

Будучи во чреве матери уж уготован был исход.

День венчанья, первые слова, деянья втуне.

Таков человеческий порок, предрекает то, что его не ждет.

Велено строгим родительским языком, указано перстом

На дом соседский, где муж будущий малюткой рос и спал.

Однажды день смотрин настал, многочисленным числом

Собрались родные, свахи, они же палачи возле плахи, никто не спас

От замужества ту деву, на брак без любви ее бедняжку обрекли.

Желала девство сохранить она, во все дни жизни не ведать мужа.

Так слагала жизнь свою, в чистом теле, где воды тихие текли,

Душа стремится к свету, к теплу, вокруг же хладна стужа.

Обещала Богу, как родилась, так и покинуть бренну землю.

Потомства не оставив, лишь для чаяний церковных

Дева сей явилась в мир, под Свята Душе сенью.

Не посещая злачных мест борделей знойных.

Но и домашние наши восстанут протии нас, пророчил Спас,

Осудят за жизнь иную, душны, станут плодородные теплицы,

Растут те мирно и знакомо из поколенья в поколенье без прикрас,

Но вот разорвется пленка от ветра сильного и птицы

Поклюют тех, кто света Божия не видел.

Краток вечер стался, и свахи разошлись по удобренным горшкам.

А Каролина невинности цветок, осужденная, приговор ее обидел,

Судьбу решили беспрекословно, девство искореняют подобно сорнякам.

И стары девы внушают дамам незамужним страх и трепет.

Увидеть бы вам разок единый те кристальные глаза.

Не попустили бы тогда, сей обряда посвященья

В невесты, зная мужа как заядлого игрока.

Славились на всю округу его похожденья,

Знал он жен и ни одну, мужчине прощают сей порок,

За слабость природную почитая.

Не отлагая, опыту набирался в романтике делах, не жалея ног

Стремглав спешил девство позорное свое убить, умирая,

Пожалел тогда о преступленье.

И боль пронзила юноши ланиты, но утром рано позабыв о ране,

Вторую сотворил на месте прежней, имея нынче весомое мненье

Средь кавалеров не выделялся неразумием своим, зная все о даме.

Так печально начался путь юноши из семьи богатой,

Подошедши срок, его порешили поженить, дабы вскоре усмирить,

На соседней дочке, скромной особе знатной.

Уклончивость не повредит в делах любовных, укорить

Отрадно, посыпая главу пеплом, смириться с участью своей.

Они повиновались, и послушанье стало их уделом.

Сродников почитая, не прекословили, скорей

Утробно переживали, ведь свободы их лишали за обедом.

Одна одиночество забудет, другой жизнь лихую глубоко зароет.

Печалились и огорчались, но вскоре вопреки сужденьям, обвенчались,

И после таинства свершенья, уединились, условиться задумали они,

Оговорить все правила приличья, законы брака, условья сокращались.

Дева младая отстранившись, Боже ее целомудрие храни.

“Вы муж мой вовек, мы с вами единый человек,

Но не противьтесь слову моему и убежденьям.

Душами соединимся мы, но телом, то есть грех,

Не посмею чистоту отдать, не верьте ложным тем знаменьям.

Я невинность сохраню”.

Юный муж опешил, кровь родовая забурлила в нем.

“Как понимать, должно быть, юмор, не пойму,

Ведь мы женаты, значит вместе возлежать должны ночью и днем

На постели брачной вы со мной, то есть долг.

Не рассужу логику, не в силах то понять, вы в плену,

И услаждать обязаны мои желанья”.

“В брачной ложе нет порока, если то для деторожденья.

Но обет я приняла однажды, и предательства не свершу.

Уж лучше я умру, чем возлягу ради минутного паденья”.

“Непреклонны, тогда не обессудьте, если я к другой пойду.

Вам, Каролина, с такою жизнью нужно в монастырь.

Однако мы безвольны, ведь, правда, мы принимаем безмолвно судьбы укоры.

Дамы, у одних роман в руках вульгарный, у других псалтырь,

Из жизни, скажу я вам, нужно брать по многу, а морали – вздоры,

Поведайте, кого вы любите тогда?

“Бога” – ответила дева, не сомневаясь сердцем, как всегда,

И чистые ясные глаза ее по-прежнему сияли верностью покорной,

Воле Божьей всецело дева отдалась.

То прошлого отрывок был, в туманности дозорных нег, беспокойной

Ночью продолжим нашу песнь, где луна над небом вознеслась.

Сверчки под окнами ворковали, мотыльки к звездам устремляли путь.

Их манит свет, огненных сверкающих в ночи планет.

Также люди, живя, верой подпоясавшись, спешат уснуть,

Дабы изведать туманной вечности секрет.

Лишь половицы под коварным мужем заскрипели.

Надев обручальное кольцо, вдруг дамы отвернулись от его лица,

И флирт кокетливый пропал, и искушенья не стремили

Душу за минуту плотского блаженства дешево купить, в преддверии конца

Обуреваемый желаньем,

К супруге задумал лукаво подползти, гнушаясь обещаньем.

Славился мужеством и отвагой он, но по-настоящему был слаб,

Ведь страсть его беспрекословно покоряла, и ум и члены.

И тела своего он был покорный раб.

Запах ощущал ее и видел будто бы сквозь стены.

Как спит его жена, полуобнажена.

Сорвать печать невинности лишь нужно – “И она моя!”

Шептал, почесывая руки муж, участь девы решена.

Мыслью повторял свой замысел, неоднократно не тая.

Скорбев, то ведал я.

Помните честный союз Иосифа и Марии,

Девой всегда она была и остается, но муж ее в том не упрекал,

Так и мы будем жить в чистой эмпирии.

Говорила Каролина мужу, а он лишь молчал, не вопрошал.

Значит, понимал – думала она, не прикасались они к друг другу,

Обходили стороной, но однажды супруг законный стал другой.

Пламень воспылал в очах его, сокращать начал приближенье, протягивая руку,

Поцеловать желал, Каролина ручки прятала за спину, зной

И трепет страстный в нем проснулись.

Предрекая дерзновенное злодейство.

Перенесся к деве спящей я, во сне напомнив

О Святом семействе.

“Проснись, девство сохранив

До смерти, и после быть не знавшей мужа,

Остерегись, возжелал он погубить твое благодеянье.

Уж слышны его шаги, не явится покуда.

Но вот щелкает замок в двери, не имея состраданье,

Подобно зверю дикому набросится и к постели в скорости прейдет.

Намеренья его грешны и страсти чувство сердцем завладело,

Не успокоится, покуда не вкусит тебя как запретный плод.

Погорюет, и вновь явится с наступленьем ночи, пока не просветлело”.

Каролина в страхе неистовом проснулась, сведущая

О будущих событий скорых, сладострастный угнетающий кошмар.

Встала с постели, оделась, послышалась десница мужа страх несущая,

Ключ повернулся в двери, не молод, но стар

В мгновенье стал он, лицо избороздил порок,

Руки трясутся, а очи пламенем пылают.

“Дорогая, ты не спишь, мужа ожидаешь скорое явленья в срок,

Так вот я, что же ты стоишь, обними, ведь женщины нежной лаской обладают,

Не будь ночи холодней, сотворим же брачный долг”.

“Никогда” – говорила твердо Каролина.

А муж не унимался и продолжал неуместный торг.

“Довольно я терпел твои капризы, в руках мастера ты глина,

И женщину из тебя я сотворю, открой уста для поцелуя,

Отвори объятья для нежности”.

Дева, на то лишь негодуя, взывала к совести и сердцу блудника.

Без излишней говорливости,

Муж, с усмешкою шепнув, продолжил истязанья.

“Словом не идешь ко мне, так сам возьму тебя я силой”.

И ринулся девой овладеть, не имея места преткновенья

Страсти ветреной своей, ради гуманности лживой мнимой,

Животным став, жадностью сожженный.

До плоти, до наслажденья снизошел, протянувши руки.

Но дева вдруг молитву шептать украдкой начала, потаенный

Крик извергся из души ее, охлаждая мужа муки.

Оторопел он и будто бы ослеп, прозрел и окаменел.

Каролина, не собрав вещей, тихо вышла из комнаты

Не согрешив и мужа от беды отворотив, день просветлел.

И девство, от рожденья сохранив, ушла в девичий монастырь,

Оставив земли суетный удел, средь облаков ныне чистыми очами зрит,

Исполнив обещанье данное Господу в памяти и духе силе.

Не убоялась искушенья, тихо на кроватке монастырской спит.

Более не стучатся к ней мужья, сон ее прибывает в мире.

До старости Каролина дожила, также скромна.

И история ее вразумляет подвигом великим,

Ведь легка невинность без искушенья,

Но в искушенье девственность трудна.

Песнь первую окончим ныне, гимн, воспевши чистоте, в дни гоненья,

Не убоимся мы, без преткновенья,

Исполним дарованные Богом предназначенья.

Песнь II

Безмолвно таинство скрывает дол,

Там из тумана выплывают корабли,

Состарились купцы, неинтересны им платья кружева подол.

Факелов зажгли огни.

На бриг вступили старики в страданьях от тоски.

Родны земли и жены заждались по заботе, по любви.

Созерцал я странником сей картины, различал мельчайшие мазки,

Терзаемый разлуки раны, ожидая окончанье своего дальнего пути,

О том, что ведал, смею вам поведать, то, что видел, смею описать.

Святый образ, Ариана, в книге и вне печального романа,

Вне реальности и духа, но отважусь робко воспевать.

Еще не раз в доспехах рыцаря с поникшею главой, в позе раскаянья Адама,

Прильну грешными глазами к ее царственным очам.

Не прикоснусь к ее девственным рукам и ныне

Средь болот, городов и лесов блуждаю, спускаюсь по горам.

И музыку играю в часы прибоя, на песке возлегши, словно на перине.

Глас поэта ею слышен, она одна подобна вдохновенью,

И образ ее свят и вечен, в воспоминаньях седого старика, не скрою,

Уж минул век, ушли и скорби, и радости ушли вслед веселью.

Познаю тайны тайн сокрытых пеленою.

Невидимо в одной одежде и с посохом единым в знак смиренья.

Однажды светлою порою, когда мир покоренный негой,

Струится медом по существу, и благочинность вступает в ряды правленья.

Под дубом раскидистым различил я две разные фигуры, они были заняты беседой.

Один на камушке сидел, мал и хвастлив, темен и речист,

То Плутос был лукавый бес.

В деяньях и в словах далеко нечист.

Вертелся, паучьи лапки поджимал, крылья мышиные трепал, но не слез

С камня хладного, свой гнев тем самым остужал.

На расстоянии сотни стад заблудших пас.

А рядышком прислонившись к стволу, дева светлая сидела,

То Платоника была ангел Божий.

Поджавши крылья белые свои, распрямить их не решила.

Лик ее светился доброй лаской ко всем твореньям существам и схожий

С нею святый муж живет в уединенье и молит Бога о прощенье.

А она, вразумить решила знакомого плута.

“Горделив ты Плутос, не пастырь для стада ты, а искушенье.

То Божье попущенье, вот воцаряется луна,

И мысли сеешь злые, для чего мужа Каролины потревожил?”

Платоника неловко говорила, тихо укоряла.

Плутос с коварством отвечал – “Я порок не множил,

Лишь подтолкнул слегка, чтобы он впоследствии упал, Каролина же о его приходе знала.

И вправду я букашка, но раздавши каждому по черному зерну,

Глядишь да и взойдет оно, а шепот мой зловещ,

Люди охотно слушают мои козни, ведь в переводе я есть – богатство.

А как любят они достаток, не говоря о золоте, или иная златая вещь,

То устарело, богатство есть наслажденье плоти, вот что почитают нынче за блаженство.

Тот богач кто многих женщин знает, и кто яства заморские вкушает.

Драгоценности нынче не в почете, удовольствия – вот чем искушаю я”.

Платоника вознегодовала – “За что ты так их ненавидишь, что тебя так раздражает?

Знаю, не ответишь, гордыня воспротивиться признаться в слабости пред людьми”.

“Что и ты слаба?” – заявил лукавый.

“Они из притчи Спасителя блудные сыны, вернувшись, всех дороже.

Уготованы им пиры, замысел Творца тот тайный”.

Имели они малые чины, но стояли доблестно на страже

Душ человеческих, многого не понимали, но наказы с честью соблюдали.

Лишь изредка встретившись, у дуба ворковали.

И встреча их не была случайной, поджидали явленье пары званной,

Молодые люди, покинув города предел, к уединенью устремились.

Встреча их казалась тайной.

Платоника и Плутос за дубом скрылись.

Деву прозывали некогда Аэллой, а юношу “любящего Бога” Амадеем.

Скромны и жизни коротки, до описанья снизойти,

Увольте, извольте вас самим представить Еву пред змием,

Страдали оба от всепоглощающей любви, но не решались ближе подойти,

Вкусить плода запретного не спешили, днем одним лишь жили.

Аэлла подобна райскому цветку, с лилией лишь сравниться,

Ручки и личико белы, портреты старины образ тот изжили,

Не украшает то, что и так прекрасно, невинность в ней хранится.

Амадей кроток сердцем, силу отвергает он и всякую вражду,

Поэт в отношенье жизни, возвышено его мироустройство.

Познания малы, подвергается частому ума труду.

Одним словом – поэт и муза, решили под тенью дуба поэму сотворить.

Аэлла присевши на мягкую траву, мягко говорила.

“Удобный день сегодня, ты мне почитаешь?

Поведай новые стихи и рифмы прозы, ведь давно уже просила”.

“Извини Аэлла, я не смею, понимаешь,

Разве могу говорить о том, чего еще в природе нет.

Вот напишу, красоту досконально опишу, тебе одной все творенья посвящу”.

Говорил юноша, смущаясь, долго смотреть на девушку не мог, осенял тот свет,

Млел и ужасался, низость познавал свою; но духов вновь украдкой навещу.

Они вблизи стояли, наблюдали, невидимы для глаз людских.

Являются лишь к святым, либо грешникам в час паденья.

Вслушивались в слова, и Плутос, усмехнувшись, глаголал стих.

“Молодость глупости сродни,

Сердечки ангельски чисты покуда не взойдут ростки,

Напомню о теле, про красоты наготы,

И с жадностью вовлекутся во грехи”.

Платоника, не замечая, говорила тихо перебивая.

“Благочестивы дети, мудры, ведь греха не знают,

Не помышляют о дурном, от искушенья отвращая

Взоры, любовью платонической алеют,

Прикоснуться к телу они не смеют, и помыслить, и поцелуй неведом им,

В отношеньях их, бесполезен твой укор”.

“Значит, будет спор”.

Намекнул лукавый бес голос таинственно понурив.

“Мы и так враждуем, за души человеческие воюем”.

Платоника мудро возражала, ведь спор есть суета.

“Всего разок, какое дело, уговора правила просты.

Обещаюсь честным быть, слова мои не клевета.

И вдобавок мы проверим, так ли любви костры

Пахнут благовоньем или тленом, сильна ли человечья воля,

Любовь платоническая существует ли среди людей младых?

Амадей и Аэлла смогут ли руки удержать, не скрою

Предрекаю победу скорую свою в споре, несмотря на то, что я самый младший из родных.

Так что же, будешь пари держать, али нет?”

“Пора бы твою гордость усмирить.

Двое любят, но не осквернят друг друга прикосновением вовек,

Совесть не позволит им, и мысли блудные не возникнут, не испить

Им чашу полную греха, ни одного глотка, и когда

Проиграешь ты, то попросишь у Господа прощенье”.

Сказала ангел, а бес ухитрился как всегда.

“Тогда и ты себе крылья срежешь в знак паденья,

Скитаться станешь средь людишек бесплотным духом,

А если проиграю я, то так и быть, от гордыни отрекусь.

Но посмотри, ведь они так юны, кровь играет и бурлит, рукою любят, а не ухом,

Созрело тело их для ласк, для поцелуев страстных, берусь

Нехотя за искушенье, ведь нужен им лишь один щелчок”.

“Желаешь их разрушить, я же попытаюсь сохранить.

До венчанья девство чисто понесут, минет срок

Мучений, пред алтарем предстанут, где Господь их изволит соединить”.

На том условились они, силы духи направили в русло

Правды и неправды, верности и измены, порок и непорочность чувства.

На сегодня пару решили в покое оставить, дабы завтра

Положение поправить, либо чувственность изгладить.

Юноша и девушка немного под дубом посидели, поели

Фруктов, вели беседы, но более молчали, в безмолвии сердца любили они оставить,

Красотою любовались, но дотронуться не смели.

В стесненье чуть краснели, глаза слезинками блестели.

Вскоре ушли и к ужину домой поспели.

Песнь III

За горизонтом рвутся залпы солнц,

Парад планет чертог наполнит светом,

И дети в ужасе глядят из сверкающих оконц,

Как рухнет небо, от грома содрогаются всем телом.

Грозы властно разрезают облака,

И волны солью окропляют брега неги.

Расколовшись надвое, в море падает скала,

Унося с собою рыболовов сети.

А дуб стоит, он недвижим.

Любовных писем достойнейший хранитель,

Вместо листьев растут слова любви, пока мы спим,

Вслух письмена читает, словно искуснейший ценитель

Сердечной лирики цветущих дев и юношей застенчивых кротких,

Три поколенья сохраняет тайны песен звонких,

Тот древесный исповедник.

Шелестя листвой влюбленной, нарушает тайный свой секрет,

Но к сожаленью, не поймем мы громки речи.

Однажды вознамерил дуб, дать молчанья вечного обет.

Но пока ложится тяжко бремя на ветви плечи,

Так может быть, гроза ударит и сгорит усталый дуб,

Нет, еще не время, там духи целомудрия и жадности живут.

И спор их долог, ждать, когда люди новые к ним прейдут.

А дети, страшась грозы, повзрослеть скорей желают, положат под подушку зуб

Выпавший, и желанье свое фее загадают.

Живи любимая, о большем не желаю.

Но огорченье предрекаю, ощутив дождя вопиющего стенанья,

Вода с небес, я жадно пью, но живот не насыщаю.

Сердце, опустевшее свое не утолят бездонные страданья,

Хор ангелов иль бесов вздор, ныне я бесстрастен,

Унынье лишь омрачает душу на исходе лет.

Дождь проникает в землю и в одежду, день ненастен,

Так пей, любимая, ведь ты покоишься на дне альф и омег,

В гробу бездыханно дышишь.

Но душа твоя на небе средь ангелов, в саду блаженных,

Ведь слышишь?

Вкуси немного слез и ныне верных.

И завтра вырастут цветы на месте соли капель.

Нужно отпустить, но не могу, прости.

А пока они растут, я с духами беседу затяну, где дуб и камень.

Но прежде воспоминаньем добрым напои.

Встретимся еще однажды мы, но прежде завершу свои труды,

Запечатлею на бумаге все образа и мысли.

Песнь IV

Херувимы с небес нисходят

И кружат над сводом храма,

Благословляя чинно, не тревожат

Тех, кто занят суетой, горит лампада,

И свечи ставят целою гурьбой,

Снуют повсюду и хлопочут

Об исцеленье тел, но не души, целою толпой

Теснятся и спокойствию перечат.

На клиросе доносятся молитвы,

Но глухи праздные сердца их до псалмов,

К иконам приложится и заказать молебны,

Записки и подаянье, сколько добрых, но безвременных трудов.

Пока взрослые суетятся, маленькая девочка стоит

Недвижимо и покорно, слушает о Боге пенье.

Смиренно ангелам внимает, бодрствует, не спит,

Слов молитв не понимает, но приемлет в духе озаренье,

Средь прихожан, она одна благочестива.

Те старики всё знают, но вопреки, спешат поставить свечку,

Не одну, а целых три, дабы искупить грехи, их прыть спесива,

Толкаются они и не слышат, не замечают заблудшую овечку,

Девочка стоит, что всех дороже, она одна в храме прибывает.

Движенье жизнь, если то потуги молящейся души,

Окончив вопрошенья и хвалы, Амадей украдкой засыпает

В сновиденьях и тиши.

Сомкнув уста, затворив усталы веки,

Смирив дыханье, и сердца ход замедлив,

Сохранил сонет любви навеки,

Чувств глубин измерив.

Не убоится вражьих сил и духов душителей полночных.

Прогонит свет лампады звезд ясно путеводных.