Платоника и Плутос

Желанья, страсти улеглись, мечтанья терпеньем запаслись,

Из окна приходят тени, но не затмить им луны ночник.

Мирно дремлет юноша, день, будущий не зная, очнись,

Ведь в сновиденья злу проще некуда войти, насадить цветник

Образов из истоков романтизма и заворожить.

И вот стрелка показав двенадцать, первым часом

Призвался Плутос, дабы начать спор, употребить

Решил он время в пользу, во сне юношу завлек соблазном,

Но не смог лукавый нимф найти для ветреной забавы,

Картин вульгарных дам в наготе нескромных,

Не отыскал лукавый актеров для эстрады,

Пустует злобная стезя порока в сновиденьях томных.

Духи зла зло создать не могут.

Нет у них премудрости творенья.

Лишь человек уподобляясь Богу, создает мира омут,

Ради пониманья или просветленья.

И если в сердце мы своем запечатлим этюд греха,

Женские образа, то духи зацепятся и воображенья

Начнут воду чистую мутить и соблазнять, раздувая сладости меха.

Но Амадея тонкая душа чиста, в ней Аэлла,

Одета и кротка, безмолвно гуляет вдоль лужка.

А в руках ее распускается омела.

Бес вознегодовал и пораженье претерпел.

Но ум идей не опустел, но пока что улетел.

Утренние покосы, вдали колоссы

Звенят бубенчиками вдоль ухоженной гряды.

В поле жнут две крестьянские косы.

Птицы не жнут, не сеют, но столпились у воды.

Утро наступило, Платоника услышав к Богу сердечные мольбы,

Повстречала деву, что была оплотом чистоты.

Инесс, сестра Амадея по отцу, с рожденья отринув злое,

В покорности приносила плод молебный и суровый пост,

Оттого в душе ее, не жило дурное.

К Господу сооружала нерукотворный духовный мост.

И ангел уразумев, навеяла ей желанье брата навестить,

Подробно расспросить, наставить и если нужно, укорить.

Услышав стук о дверь, Амадей неспешно отворил,

Инесс без приглашения вошла, ведь бесцеремонна всякая родня.

Сходна кровь, но столько распри, будто ее кто-то подменил.

“Что тебе снилось, сказки или события прожитого дня?”

Спросила девушка в ожидание ответа.

“Виденья”.

Устало юноша огласил, болели, будто кости всего его скелета.

“Слышала вы встречаетесь, уединиться спешите без стесненья.

Хочу тебе братец в том предупредить,

В прикосновеньях нет греха, но устроены мы так,

Что приятны они нам, потому могут извратить,

Сердце воспалить, что не потушить никак.

Утолить придется или повременить.

Не спешите, дождитесь вы венчанья,

Дабы не согрешить”.

“И не помышлял я о том, нет желанья,

Поверь, достаточно мне взгляда, от слов ее я покорно млею,

Чувства так духовны, что злого умысла просто не имею”.

“Я верю, но враг не дремлет, больше силу вовлечет,

Опутывать начнет сетями, позабыв о нравственной морали,

Оправдает рук блуда действо и половину сердца отсечет”.

“Не явится повторно зло, где его никогда не принимали.

Наша любовь иная, Аэлла друг мой во все времена”.

Слышала Платоника, расправляя крылья, беседу тихо их.

Предвкушая благоприятнейший исход, подготовив стремена,

И Плутос разгневанный явился в миг,

Шептать начал игривый стих.

“Посмотри, а сестра то хороша,

Мордашка недурна, так возьми,

Покориться, за руку ее возьми сперва…”

“Думаю, Инесс, тебе пора уйти”.

Амадей говорил несмело, превозмогая искушенье.

Платоника укрыв крылами деву, ее от греха подальше отвела.

“Виной тому самомненье”.

Сказал Амадей и от мыслей пагубных отрекся, порешил начать дела.

А духи на крыше дома разместились.

“Есть козырь у меня один, что живей всех картин,

Обрисует ясно в подробностях как деву скоро заполучить,

И юный Амадей навестит не один красных фонарей трактир”.

Плутос обещался строго, а Платоника уверенности не гнушалась.

“Душа юноши сильна, хотя и так юна”.

“Вода и камень точит” – полемика их лишь накалялась.

И не разрешится спор, покуда в церкви не наденутся два простых кольца.

Песнь V

Оставим романтики прибрежный дол,

И устремимся в здешние непроходимые леса,

В таинственный древесный бор.

Где древа произрастают выше гор, странны те места.

Легенды разные блуждают и страхом наполняют

Неискушенные сердца.

В глубине лачуги ветхие стоят, гнезда птичьи напоминают,

А в них живут два достойных старика.

Отшельники, в уединенье безмолвны с миром.

Но с Богом многословны.

Молитвы днем и ночью глаголют душой и ликом,

От рожденья тела их непорочны.

Однако рассудите сами, а лучше не судите, а внимайте

Описанью их, различны души их, но жизнь одна,

Платье изгоя и священное писанье,

Вот что имеют, звери им приносят пищу, вода

Родником бьет из-под земли.

А они, редко покидают молитв посты.

Один был грустен, но не уныл.

Себе пояс из крапивы сшил и подвизался им.

“Я недостоин, я худший из всех людей” – внутри себя твердил.

Не знал он женщин, хотя красотою явной обладал.

“Господь меня оградил, нет в том моей заслуги”.

Себя он уверял и в девстве своем не видел добродетели.

А лишь правило, кое чтут и выполняют верны слуги,

Вне желанья своего и сил; укорял сидя в лесной обители.

Второй отшельник весел был, радостно вопил.

“Покинул мир лукавый я и девство сохранил,

Разве не велик, лишь ангелы с чистотой моей сравняться,

Многих лучше я людей”.

Два отшельника живут и ныне, вам выбирать из двух сей путь, если статься,

И мы уподобимся сему служенью, без нахмуренных бровей,

Выбор примем, безбрачие, иль честный брак.

Целомудренно должно вести себя, блюсти

Верность и бесстрастность, то чистоты будет явный знак.

Смиренномудрие открывши, не укроем же во все лета.

Оставим мудрости леса.

Вернемся к истории, что к сожаленью коротка,

Не обладает талантом стихотворного письма.

Аэлла пряла и птичек малых в оконце наблюдала,

Хозяйка не отвлекаться подстрекала,

А девица лишь вздыхала.

Разве можно столько времени терять,

Когда сердце юное любви свободной,

К любимому едино тяготеет, не желая охлаждать,

Воображала его в мыслях, бывши скромной,

Не гналась вперед, лишь встречу предвкушала дева,

И разговор любовно задушевный.

Минули дни тяжкого посева,

Всходят первые ростки,

Каковы, познаем мы, когда вырастут плоды.

Платоника явилась птицей, стучит в оконце,

Аэлла по-детски отворяет, и она садится деве на плечо,

Разноцветна и легка, словно маленькое солнце.

Девушку птичка умиляет, но возобновляет скучное шитье.

И все думает о нем, и имя произносит втуне.

Вот-вот наступит вечер, свиданье возле древа,

Кротко счастье, но и оно непостижимо, в замысловатой руне

Заключено, кто любви законам не обучен, тому нет никакого дела,

До взглядов, до общего дыханья, им подавай телес стенанье.

И ангел, сидя на плечике Аэллы внушала ей азы признанья.

“Не прикасайтесь до венчанья, другим парам в порицанье,

Пускай вас укоряют, ангельскую любовь храните.

Душой о том не помышляйте, забудьте про объятья,

На небесах запишут вас, и вы скрепите

Поцелуем вечный ваш союз, в дни празднеств и в дни ненастья”.

Аэлла в огорчении вздыхала.

“Другие пары так близки, даже если деянья их низки,

Движенье есть и радость, повесть ту, увы, я не читала”.

“Но души их закоченели, без услады тела умирают от тоски.

Амадей и Аэлла, вы созданы для платонической любви,

Подобной ангелам”.

“Но люди мы, у нас имеются тела, а не только веянья души”.

“Многие тела имеют, души же, забвенью придаются”.

Платоника сидя на плечике, вторила упрямо.

“Пусть так, хотя деянья любящей души людьми не признаются,

Буду читать его стихи, вести себя покорно, как Ева для Адама.

Но не обольщу, платье туже затяну, повода к соблазну не сотворю”.

Аэлла благочестиво приняла обет неприкосновенности,

Лишь думами сливаться воедино им разрешено,

Познавая азы ответственности.

В чертоги девства сердце девы до поры венчанья перенесено.

Платоника птичкой то лишь нашептала, спорхнула

И в оконце, отворенное, стремглав проскользнула.

Удел ангельский окончен был с честью и хвалой.

А Плутос злой,

Азартно охваченный спором и игрой.

Вселяется в друга Амадея, соратника по службе.

Соделав однажды грех и, не раскаявшись нисколько,

Всегда двери отворены его души, однако верен в дружбе.

Приближен поскольку,

Вознамерил бес устами друга, более мечтаний произнесть,

Бесплотным духом в сердце юноши без преград проник.

И направил прямо к Амадею, дабы лекцию прочесть

О нынешних свободных нравах, Плутос, довольствуясь, приник.

“Скажу тебе мой друг, достопочтенный Амадей”.

Говорил пришедший человек, уверяя в слова новизне.

“Догматики времена канули в Лету, вглубь морей

Забвенья, сейчас, поверь, нравы легки, наяву, а не во сне,

Есть только наша воля и на все ныне наша воля.

Встречаешься с девушками молодыми, с одной, вечером с другой,

Что нужно нам от них в дни хладные и ночи зноя,

Лишь прикосновенье телом всем, иль жадной до красоты рукой.

Все подарки и любви слова сводятся к постели,

То мужской закон, его ты отвергаешь, значит не мужчина ты.

Во время рыцарства о том и помыслить и не смели,

Но сейчас иное время и страсти славят нас, доброта же унижает.

Резвись, плод запретный с прихотью вкушай пока ты молодой,

Познай же девы лоно, притронься, ничего же не мешает.

Забудь про морали тайные доктрины, следуй за мной,

Жизнь всего одна, так испробуй все, и женщин и вино”.

Амадей призадумался, усомнился, стена завета треснув,

Увлекла его в места гнилые, друг вел его в трактир,

Пришедши, сели за стол, чары вынув,

Наполнив до краев, сидели и на женщин полунагих глазели, сатир

Пузатый нимф продавал на час, иные танец исполняли.

И сладострастники внимали, скрыть очи прельщающие, не решали.

В похотениях взирали, позабыв о женах, детях, они внимали

Жизни легкой и живой, тела страстью услаждали,

В то время как души их тревожно тихо спали.

Но Амадей не пил, смотрел на женщин, но будто их не различал.

Друг порочный ухмылялся, а бес внутри торжествовал.

“Почему не пьешь вино, давай, за здоровье,

Оно самое главное в жизни, без здоровья я б с постели и не встал,

И наслажденье бы не получал, без них жизнь есть мученье.

Что молчишь, главу понурив, нравятся ли они тебе?”

“Я ощущаю сокрушенье,

Вот на женщин стройных сих смотрю, разны вина на столе”.

“И что, что? Просыпается ли в тебе истинный мужчина? Наслажденье?”

“Мне жалко женщин этих, унижены они и оскорблены.

Покупатель требует товар, спрос рождает предложенье.

Мужчины требуют усладу, ставят дев вдоль стены

И продают, мужчины развращены, оттого и женщины так поведением легки.

Жалость чувствую я к ним, не более того”.

Сказал печально Амадей и вышел из вертепа вон.

Не вкусил юноша плодов запретных,

Оттого бес из друга вышел, издавши злобы стон,

Не удался по обольщенью план, в разграблении палат несметных.

Вы невольные мерила человека чувственных громад,

Они светлые и поблекшие светила невоспетых лир баллад,

Духи светлой тьмой окружили град незабвенных колоннад.

Неукротимо сердце молодое прорываясь сквозь ряды границ,

Вышивая жизнь свою, наломает немало спиц,

Согрешивший стариком склоняясь ниц

Молит о прощенье соделанных грехов.

А глас святый с неба вторит.

“Кайся старче, радуйся, что жизнь твоя длинна, жил в прибежище веков,

Но если б жизнь была твоя мала, то поздно было бы тогда, слышащий да услышит,

В преступленьях сразу кайтесь, жизнь не черновик.

Юный не глаголь о слабости младого тела,

Знай же, и старость страстей не укрощает, зло есть ямщик,

Любого повезет, зная цену человеческой души, зерно поспело,

Но тернии заглушают всяко совесть.

Блюди же юный с юных лет

Непорочности едину повесть,

Да не отвергни протестным разумом благой совет“.

День окончился по счету третий.

Платоника и Плутос порешили пару сблизить,

Где дуб растет сем веков как ветхий.

Духи нас лишь направляют, дабы унизить, иль возвысить,

Но в выборе вольны мы, как ни крути,

Открыты два противоположности пути.

Песнь VI

В пятом веке в пределах Александрии,

Жена росла в паденье, обагряя плоть,

Прославленной блудницей она была, у Марии

В пороке соперниц не водилось, наступает ночь,

И мотылек слетает на красный огонек,

В обрамленье распущенных волос

Мило личико ее сияло, не носила скрывающий платок,

Миловидностью прельщала, не устоял пред чарами и колосс,

И тело руководило ее, ненасытно кляло зла идею,

Что удовольствие есть жизнь, а жизнь сродни довольству.

Блудниц камнями побивали и на престол царский сажали к змею,

Тот греха девиз покорил не один высокий мыс, посольству

Зла в каждом граде дань приносят в виде скорбного чела.

Ведь грешник оный, сотворивши, ощущает сердцем

Грязь, омывши, забывает и к телу чужому вновь тянется рука.

Вот так Мария горестно жила отдаваясь тельцем,

Не видевши в том дурного, любила пол мужской без боя покорять,

Они не супротив, влекомые, принимали прелесть, возгораясь.

Обмануть легко мужчину самолюбие его погладив,

Вскоре хвалиться станет о покоренье,

Не понимая, что его самого покорили, на постель возлечь заставив.

Но оставим то преступленье,

Порок и так повсюду и везде, в палатах знатных и в крошечном гнезде.

Добродетель, во главе угла поставив, да не постигнет нас сомненье.

Итак, Мария проведя многие года во зле,

В прелюбодеянии и разврате,

Увидеть град Иерусалим решила, побывать в том храме.

И вот пред нею высится Божий дом, в честь Воскресения Христова.

Но порог не поддался ей, будто выстроилась стена, люди уж в зале,

А она, у дверей застыла в страхе в угнетении позора.

“Не могу войти я в храм, не пускает чья-то сила.

Согрешила, много согрешила, потому и к Богу путь закрыт,

После блуда члены не омыла,

И душа смердит”.

Впервые Мария ужаснулась, укорив, увидев все свои пороки,

Главу молельно приклонив, возле храма истово взмолилась.

Скинув драгоценностей груду обереги,

Душою прозревшей тягостно и кротко сокрушалась.

И тут услыхала глас благословенный.

“Перейди Иордан и обретешь покой блаженный”.

И она пошла, так жизнь ее с начала в права вступила.

Сорок семь лет в пустыне в одиночестве блуждала,

Песок огненный слезами горько орошала, унынье смывала

С сердца, плоть скудостью укрощала,

Живых существ в пустыне не встречала.

Семнадцать лет воспоминанья терзали душу ей,

Образы мужские и сладость оставшись на губах,

Казалась солью губительных морей.

Но минули те года и в иных летах,

Тишина великая откровеньем озарила.

Мария те воспоминанья вскоре позабыла.

Очистила душу и плоть, что когда-то осквернила.

Милостивого Бога о прощении молила,

Многие годы в пустыне дикой, таким образом, прожила.

Святость обрела, отринув жизнь прошлую свою,

Не с рожденья ум ее раскрылся, но со временем возник чистоты родник,

Уразумев мотивы к воздаянью.

Зосима инок встретил старицу в пустыне, одев,

Запомнил раскаянья честного преданье.

Вскоре схоронил Марию, что Египетской зовется.

Лев явился и помог, исполнив послушанье.

Святая ныне прощена и прославлена,

И помогает нам в минуты искушенья, отвращает.

Примером своим напоминает, как душа человеческая может быть развращена,

Но и она, за подвиг, исповедью может быть прощена.

Сей есть не жизнеописанье, но важное для грешных поученье.

Плутос, огорчаясь смутно, явился к той, что так невинна.

Аэлла пред зеркалом одиноко размышляла, и бес

Рядышком подсев, угрюм и мрачен был словно тина.

Но хитер, ведает многие ухищренья, сказки для юных дев,

Множество романов пылких вышло из его пера.

Не обманулась лишь одна.

“Мужчины глазами любят, ты красива, разногласий нет,

Но и другие девы краше тоже и Амадея взгляд,

Скользнет на другой кожей обтянутый скелет.

Она окажется сговорчивей, дастся в руки, согласится на обряд,

Оставленье девства никчемного, смотри, глупышка,

Уведут прямо из-под носа жениха, поцелуем приманив.

Не будь скромна как мышка,

Даруй себя словно чашу, и Амадей тебя испив,

Уж не посмотрит на другую”.

“Должно быть, жаждет он ласки нежной,

Страдает, меня представляет, такую недотрогу злую,

Не желаю потерять, не буду более королевой снежной”.

Радостно подпрыгнув, Плутос взвизгнул, словно в мышеловке мышь,

Крыльями ликующе захлопал,

“Ах, это дивное заблужденье, что все мужчины тела своего рабы,

И без прикосновений не проживут и дня, предвкушаю скорый мне барыш,

Спор разрешится вскоре”.

К дубу улетел, встречу ожидать, для душ человеческих строгать гробы.

Девы юны, не прельщайтесь, не даруете вы кавалеру горе,

Когда не приближаетесь к нему, все стерпят, таковы они.

Что прикосновенье для любви? Ничто!

Платоника тем временем решила укрепить морали кроны.

Амадей готовился к свиданью; села ангелочек на плечо.

“Юноша разумен будь, укрепи мужественный свой дух,

Девушка хрупка, так не разбивай ее нежное сердце,

Предложенье сотвори, после венчанья, потемнеет на щеках твоих белый пух,

Чтобы в преклонные лета вновь серебром мудро заблистает в горце.

Храни верность, отвращай взгляд от жен чужих и целомудрие блюди.

Не обижай Аэллу, для познанья юные года,

Так изучай, не тело, но мир неувядающей девичьей души”.

“Да, она невинна, а я в грехе погряз, слова мои зола,

Верность ложь, обещанья вздор,

Ведь мыслью одной совершаю преступленье,

Думаю о девушке другой, позор,

Разве достоин я Аэллы, созерцать ее свеченье,

Она ангел, а я всего лишь человек”.

Говорил Амадей главу понурив, посидел немного,

И вскоре вышел из дому, был статен словно грек.

Ожидалась недальняя дорога.

Аэлла быстрее юноши явилась к древу тайной той любви.

Несколько часов осталось до зари, дабы прочесть новые стихи.

Фигура чья-то чужая виднелась вдоль нескошенной травы.

То был Амадея верный друг.

К деве подошел, представился сперва, робел и нетерпением пылал,

Шептал злоключенья ему знакомый нам по рассказу плут.

Теребя панаму, и пальцы, сжимая в кулаки, он сию речь сказал.

“Я даже имени вашего не знаю, что с того, ведь я вас люблю, от красот ваших млею,

Не ведаю, как вышло так, но я желаю вас.

Будьте женой моею.

Никогда или сейчас”.

“Извините, нет, я люблю другого”.

Ответила девушка серьезно, предложеньем не смущаясь.

Ведь так явно жаждут леди услышать в жизни клятвы слово.

Отринула юношу, отворотясь.

А в друге том зверь неистовый проснулся.

“Амадей, ваш ухажер, мы с ним друзья, а значит, все поровну поделим,

Днем будете со мною, а вечером у древа с ним” – дуб от дерзких слов таких качнулся.

“Мы юны, нам дозволено, нравы изменились и пуще мы их изменим,

А вы все в ветхости своей живете”.

Аэлла была ошеломлена, оторопела, но не поддалась смущенью.

“А вы пороком испещрены, посмотрите, ваши глаза мутны, вы пьете,

И похвастаться вам нечем, как только женщин обольщенью”.

“Пусть так, здесь видно нет никого, силою вас возьму”.

“Опомнитесь, ведь вы говорили, что любите меня”.

“Романтики пустое слово, всего лишь, произношу

Для того чтобы в скором времени вас любимая раздеть”.

“Вы лукавы, я уйду, не следуйте за мною”.

“Нет, я вас сейчас же заполучу!” – вскричал друг, успев рассвирепеть.

Аэлла поспешила прочь уйти от греха, гонимая страсти мглою,

Побежала вскоре, а тот человек за нею, ведь замыслил он дурное,

Овладеть желал он девой, прильнуть к ее не целованным устам.

Духи тем временем издали наблюдали, как спешили двое.

Одна спасалась бегством, второй ум свой предал чувственным рукам.

Спор продолжался, Платоника вдруг огорчилась, не ожидав такого поворота,

А Плутос, кажется, в упоенье, сладко задремал.

Песнь VII

Владычица души поэта умерь скорбный сей сонет.

Не родился еще в мире улыбающийся поэт,

Страданьем вдохновенный узрит в конце тоннеля свет.

Ангел, кажется, иль дева, благосклонно привлекает,

Малым отроком он возлюбил виденье,

И покою с того мгновения не ведает, не знает.

Ставши юным мужем, в платье белом идеал смиренье

В сердце его новый образ воспылал, смертен он, а она бессмертна,

В стихах великих он вечностью вторую ее жизнь и душу наградил.

Всей истинной платонической любовью силою сонета,

Богиней провозгласил ее, и прикосновеньем плотским не осквернил.

Благословлена гения душой поэта, та, что была так проста,

И мысли и желанья, но стала лирой прославлена, за то, что рождена,

Была, невольная непостижимости мечта.

Любовью ставшая одна.

Но молодой на небо вознесена.

Дабы поэт воспрявши духом, начертал свой божественный сонет,

И в нем явившись пред нею, пройдя чрез ад.

Услышал укоренье, ведь он любил, но церковь его с другою обвенчала, в ответ,

Оправданья не услыхала, ведь за ее спиною расстилался рая светлый сад.

Любящий да не усомнится.

Ведь любимой смерть, не есть конец, но начало иной жизни.

Потому и верность любящие с доблестью храните, живой деве или той, что лишь порою снится.

Пускай та дева словно горизонт, не догнать солнца блики брызги.

Любите сердцем – я вам завещаю.

Не видя, не слыша и не осязая, вспоминайте, тот ясный встречи день,

Когда Господь миру оповещал – “Да не разлучат, то, что Я соединяю”.

Вернемся незаметно к берегам, потаенно осмотревши степь,

Вдоль обрыва в океан морской, две фигуры различим.

То человек с намерением дерзким руки тянет, приближает.

И Аэлла отступается назад, но Амадея друг ею не корим.

Под властью злого умысла он словно одержимый, все ближе наступает.

Вот уже кончилась земля, и пропасть преградила путь.

Девушка затрепетала.

“Неужто спрыгнуть собралась, изувечишь плоть.

Зачем, когда она мне так нужна” – сказал человек, а она смиряла

Взглядом робким его пыл, но безуспешно, страсти огнь не остыл.

“Прочь уйди, лукавый, не дамся я тебе”.

Дева отвечала и слез поток лицо ее омыл.

Разгневался тогда злодей, безудержно гнев проступил на его челе.

“Так не доставайся никому” – возгласил и дыханием толкнул, низвергнув прыть.

Опрокинулась назад дева словно матча, развивались паруса,

Тонет в пучине вод то древо, а судно продолжает плыть.

Так мир продолжает жить, когда перестают дышать и двигаться наши тела,

Но Аэлла не умерла.

Друг Амадея поспешил удалиться в нем совесть просыпаться начала,

Может заглушить ее бутылка дурманящего вина,

Покинул в спешке он место соделанного греха.

Дуб тот ветхий посреди долины росший,

Необыкновенный был, потому и духи стаями к нему слетались,

Легенда по земле та слухами ходила, будто райский

Сеятель обронил семечко одно с небес на землю, корни сплетались,

Древо выросло и ныне разрослось на мили,

И уходят они прямо в моря воды.

Аэлла повисши на корнях курчавых, ее мысли о спасении сменили,

Мысли о неминуемом конце, те секунды словно годы

Показались ей, милее будто стал весь белый свет.

Амадей чуть раньше к древу в час назначенный

К свиданью, пришел не торопясь, но Аэллы нет.