Моё немое кино

– Драгоценности сложно продавать, – сказал я.

– Да. Но я же не виноват, что там не сбербанк, – ответил Вова.

Я кивнул.

– Ну, ты будешь? – спросил он снова.

– Нет. Я все тебе испорчу. Мне не везет в таких делах.

– А ты что, пробовал?

На площади Луговой есть электронные часы, которые всегда показывают необыкновенное время. «Это не часы», – сказал как-то Лева. «А что?» – «Не знаю». Теперь я иногда гадаю по этим часам, которые не часы. У всех есть любимые и нелюбимые числа. Мне нравятся нечетные. Сегодня часы показывали в десять утра 00:15. Мне нравится «15», и весь день мне везло. Не слишком. Ничего особенного не случилось. Просто не попал на обратном пути в пробку, никто из учеников не отменил урок, в магазине был мой любимый йогурт со злаками.

Часы показывали 27:03, и я подумал: вот все проходят мимо и не придают значения, а, может быть, часы хотят как-то привлечь наше внимание, сказать что-то важное. Если записать их показания и потом расшифровать, возможно, мы прочитаем послание необычайной важности. Потом подошел мой трамвай, и я перестал думать.

«Башкортостан, г. Стерлитамак, ул. Техническая, 32» – читаю я на этикетке пачки с содой и начинаю себе представлять эту улицу, чтобы не смотреть на те улицы, что движутся за окном трамвая. Надо ведь о чем-то думать, когда едешь. И вместо улицы Технической я представил себе улицу Нефтеветка № 2 во Владивостоке. Потом для интереса проверил в интернете. Никакого сходства. Наша Нефтеветка дает сто очков вперед улице Технической в Стерлитамаке по шкале уродства. Мне нравится убожество как эквивалент натуральности. А все эти подновления только разрушают единство стиля. Вот был у нас сосед во дворе, давно еще. И у него был сарай. Отличный, деревянный, из неструганых досок, вонючий, с земляным полом и хламом внутри. Сарай, каким он и должен быть. И вот – этот сосед украл где-то по случаю ведро серебрина, растворил его в нитролаке или олифе и этой краской покрасил свой сарай из неструганых досок. Энди Уорхол должен бы молиться на этого человека. Стиль вот такого подновления господствует у нас везде. У нас это даже не канает за искусство.

Вова исчез. Каждый раз, подходя к своему залу, я приглядываюсь теперь к ювелирному магазину. Все ли в порядке, не стоит ли милиция? Потом приглядываюсь к аптеке. Иногда нарочно захожу проверить, работает ли за прилавком Эльза Ланчестер. Смотрю – работает. Удивительно, думаю. Неужели она сообщница? Она замечает мой взгляд, и я отвожу глаза. Возможно, она полагает, что я стесняюсь попросить у нее лекарство от геморроя или что-нибудь в этом роде.

Опять время платежа за квартиру. А тут еще выяснилось, что я умудрился не набрать денег на аренду своего кинозала. Да…

11

«Бал»

Этторе Скола. 1983-й. Франция, Италия, Алжир. Был выдвинут на Оскар в номинации «Лучшая картина на иностранном языке». О каком именно языке речь – сказать нельзя, в фильме нет ни одного слова.

Это был выходной, и я нашел в кармане завалявшуюся карточку клуба танго. Вспомнил ослепительную преподавательницу Жанну и решил пойти. Просто так. Первый урок бесплатно. Нужно было чем-то убить день. Лифт опять не работал, и я поднимался все пятнадцать этажей, глядя в окна лестничных пролетов на то, как город растет подо мной. Блестели утренние крыши.

Меня определили в группу к новичкам, и мы все выстроились на потемневшем паркете лицом к большому, во всю стену, зеркалу. Найдя свое отражение, я почувствовал себя идиотом и отвел глаза.

«Спину прямо. Хорошее настроение. Почувствуйте, как вы красивы», – сказала, выйдя на середину, лучезарная учительница. Слева от меня стоял дедушка с бородой, справа дама в возрасте, этакая осенняя роза. Мы начали разучивать шаги. Все усердно топтались вперед-назад, отражаясь пестрым стадом в зеркале. Я заметил на правом краю высокую нескладную девушку в очках и вспомнил фильм Этторе Скола «Бал».

Я не знаю, как мне относиться к людям, которые не любят фильм «Бал».

Лева советует сразу бить, но я так не привык.

«Слабак ты, значит», – говорит Лева. Да, это – верно, задумываюсь я, вспоминая свою жизнь[26].

С третьего урока я научился ходить квадратом. После занятия я немного задержался. Куда спешить? В зал уже пришла другая группа, и мне нравилось смотреть, как они танцуют. Женщины были в нарядных платьях, в туфлях на каблуках. Видно, что для них это другая жизнь, праздник. Я позавидовал мужчинам, которые хорошо умеют танцевать. Потом появился мой старый знакомый, тот самый Рудольф Валентино. Он спросил меня: «Решили все же начать?» Я сказал, что еще не уверен. «Кстати, – говорю, – вы какого числа уезжали на соревнования?» – «Конкурс, – с улыбкой поправил он. – Уже не помню, а что?» – «Да так, ничего. Глупая история». И я рассказал ему, как разыскивал его, ну, не то чтобы разыскивал, а просто пришел, и как его коллега, эта самая лучезарная красавица, сказала мне другую дату. Он усмехнулся и сказал: «Ну, это же Жанна… Что вы хотите от женщины с такой грудью…» И я смутился, потому что всегда смущаюсь в таких случаях. «Вы смотрели фильм “Бал”?» – спросил я. А он спросил, про что этот фильм. «Приходите в пятницу, – сказал я, – для вас бесплатно». – «Тогда для вас еще пара занятий бесплатно», – ответил он.

На сеанс он пришел вместе с Жанной, и я следил украдкой за их лицами. Судя по их выражению, они ожидали большего. Может быть, им хотелось еще больше танцев и сложных фигур, они же профессионалы.

А я посетил еще два бесплатных занятия. Танцевал с Осенней розой, и с девушкой в очках, и с пучеглазой толстухой, от которой удушающе веяло тяжелыми духами. В зеркало я старался не смотреть, а смотрел себе на ноги. «Не надо, не надо», – сделала замечание Жанна, и я стал глядеть поверх кудряшек перманентной завивки своей очередной партнерши. Там каждый раз менялись парами. Некоторые пары, видимо, уже сдружившиеся, забавно жульничают, чтобы оказаться снова вместе. Один раз я видел, как Осенняя роза, сделав вид, что не заметила предназначенного ей новой переменой кавалера, направилась с улыбкой ко мне. «Вот как, – думаю, – вот в какой разряд я уже перехожу, пора задуматься…»

После занятий я шел по опустевшему пассажу, где всегда пахло розами, и последние цветочницы уже не зазывали покупателей. И почти прямиком из этого пассажа попадал в раскидистые арки своих новых танцевальных снов, скрестивших реальность с театральностью Этторе Скола.

Сегодня на занятии Осенняя роза спросила: «Вы, наверное, военный?» И я понял, что шагаю в танце как деревянный, как на плацу. «Нет, – говорю, – не совсем…» – «В отставке?» – ласково спросила она. «О жестокие боги!» – подумал я и невольно глянул все-таки в зеркало.

Мой приятель Женя Р., когда ему было двадцать, смотрел «Бал» каждый день на протяжении трех месяцев. С его стороны это было проявлением «дедовщины». Он дослуживал эти последние месяцы при штабе округа в глухом военном городке, где был огромный дворец культуры с актовым залом на пятьсот мест. И вот каждый день в шесть утра Женю будил прикрепленный к нему в услужение салага-киномеханик. И они вдвоем шли сквозь утренний туман по аллейкам военного городка вдоль покрашенных бордюров к бетонному зданию дворца культуры с отсыревшим полотнищем на фасаде «Народ и армия едины».

И в пустом зале на пятьсот мест Женя сидел один, а салага-киномеханик показывал ему «Бал». Фильм о невероятных людях, которые не имели представления о том, что такое кирзовые сапоги и перловая каша, не знали устава караульной службы и умудрялись жить без всего этого полной, прекрасной жизнью, не произнося при этом ни слова за полтора часа, во время которых пролетала целая эпоха от 20-х годов до 70-х, пластически вырождаясь на наших глазах, вплоть до того момента, когда пожилой хозяин заведения гасил верхний свет, а посетители расходились так же поодиночке, как и пришли; так и не найдя себе пару в этот вечер.

Каким чудом оказался этот фильм в армейском кинотеатре?

Юность щедра на чудеса…

12

«Le Spectre» («Призрак»)

Призрак. 1916-й. Режиссер Луи Фейад. В главной роли Жанна Рок, больше известная под псевдонимом Мюзидора. В знаменитом варьете «Фоли-Бержер» Луи Фейад и продюсер Леон Гомон искали актрису на роль Девы Марии (хорошее выбрали место для поисков). Нашли, но ввиду изменившихся обстоятельств сыграть ей пришлось не Деву Марию, а роковую женщину-вамп. Этот фильм – Le Spectre – один из эпизодов знаменитого сериала о вампирах. Первопроходцы жанра.

В последний момент пришлось по техническим причинам заменить этот фильм на другой. Он, конечно, не из этой категории, не из классики немого кино, но тоже без слов. «Иллюзионист» Йоса Стеллинга.

Буддист говорит мне как-то:

– Ребята хотят здесь Рериха повесить. Ничего, если мы потесним эту вашу кинозвезду или ту, какую скажете. Мне-то все равно, а мои обижаются, говорят, почему из наших никто не висит, помещение же общее? Мне все равно. Я могу не обращать внимания на такие вещи. А новички настаивают. Я тоже завишу от сборов.

– Пожалуйста, – говорю, – конечно. Мы потеснимся.

– Спасибо за понимание. Как вообще бизнес? – спрашивает он.

Я пожимаю плечами.

Он вздыхает. Кивает.

– Бизнес – это не у нас, а у арендодателей. Мы просветители. А они паразиты… У вас нет по буддизму какого-нибудь старого фильма?

– Нет… – развожу руками.

– Жалко. А то бы я к вам свою группу пригнал. В целях просвещения. А вы бы там, может, кого из своих на меня сориентировали. Мы же тут сообщающиеся сосуды.

– Да, – киваю.

– Мне коммесрант недавно жаловался на ваши портреты.

Буддист называет лидера сетевых маркетологов «коммесрантом».

– Я бы тоже тут мог диаграммы повесить свои. Это он мне говорит так. Диаграммы повесить. А я думаю, тебя самого пора повесить. Вместо диаграммы, чтобы другим неповадно было. Сколько людей через этот сетевой маркетинг свихнулись или по миру пошли. У меня тетка двоюродная сначала на гербалайф запала, потом на вижен. Разорилась, квартиру продала. Я, плачет, все рассчитала, все рассчитала, как это могло получиться? А я ей говорю: «Опора на сознание рождает неведенье».

Я киваю. Из вежливости спрашиваю: «А неведенье?»

– Неведенье – это открытая дверь на пути к истине, – отвечает он с улыбкой и, переводя в шутку, продолжает: – Вот я не ведаю, откуда у нас этот строительный мусор, какие-то осколки кирпичей, цемент…

– Я не замечал, – говорю.

– Я опасаюсь, что они тут ремонт затеют. У нас простой, во-первых, будет, а во-вторых, после ремонта они аренду еще повысят нам раза в полтора… вот это будет фокус.

Он идет по залу, разминаясь, бывший учитель физкультуры. Попал в физруки из большого спорта, после травмы; занялся йогой, а дальше пошло вплоть до буддизма. Занятие в своей группе начинает с физической разминки, при этом энергично по-тренерски хлопает в ладоши: «Пошли, пошли, по кругу, быстрее!»

«Я считаю, кто норму ГТО сдать не может, тому не место в буддизме, – говорит он. – В здоровом теле просветленный дух, правильно?»

– Слушайте, по-моему, этот буддист – шарлатан? – говорит мне коммерсант, специалист по сетевому маркетингу. – Я его спрашиваю: «Вы когда-нибудь в сангхе были?» А он мне говорит: «А где это?» Вы понимаете?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Конечно, как и все, в детстве я любил кинотеатры. Утренние сеансы по 10 копеек за билет. Мороженое. Возможно, именно об этом я вспомнил, когда меня исключили с третьего курса института за систематические пропуски. Мне не хватало духу устроиться, например, в порт, докером. Я сомневался, как я освоюсь в бригаде, среди суровых мужиков. А кинотеатр казался местом спокойным, вот я и пошел учеником киномеханика. Я думал, там работают тихие, культурные люди. Я пришел туда в черных джинсах, худой и застенчивый. Меня охотно приняли на работу, что было само по себе подозрительно. До этого мне везде отказывали. А здесь все приветливо улыбались, и скоро я с удивлением понял, что в кинотеатре работают одни женщины. Директор, главный инженер, четыре киномеханика, билетерши и уборщицы. Единственным исключением был художник, которого я так ни разу и не встретил. Он подрабатывал в нескольких местах, и я видел только афиши, которые он писал. В каком-то смысле этого было достаточно, чтобы составить представление. И вот я пришел и стал учиться, как заряжать пленку в аппарат, как в конце одной части фильма, заметив сигнальную точку в углу кадра, переходить на показ с другого аппарата, или, как это называлось на профессиональном языке, «поста». Было несложно, и большую часть времени я страдал от безделья. Учили меня две некрасивые девушки, родные сестры. Помню, что у одной были светлые волосы, и у другой тоже. Во всем остальном никакого сходства между ними не было. Помню, что одна, та, что повыше и постарше, читала пьесы Расина и удивлялась, как это длинно и как непохоже на правду, но ей хотелось узнать, чем там кончится… Иногда после последнего сеанса уборщицы просили меня помочь им вывести напившегося и уснувшего в ложе зрителя. Кинотеатр был старый, с ложами и балконом. До революции здесь было кабаре.

На рабочем месте пьянство, понятно, не поощрялось, и девушки всегда успевали спрятать под стол бутылку сухого вина, когда в аппаратную входила Галина Львовна – главный инженер и единственная яркая женщина. В ней было что-то от фильмов Рижской киностудии про Америку. Сестры-блондинки были моложе, но уж совсем обыкновенные, вроде ролика кинохроники «Советская Сибирь». Изредка в аппаратную заходил улыбчивый старичок-педераст, начальник из отдела кинофикации. Я старался держаться поближе к девушкам. Они, смеясь, говорили: «Везет тебе, ты ему экзамен на категорию запросто сдашь» Я спрашивал, есть ли другие экзаменаторы. «Чем тебе этот не нравится?»

«Покажи, кольцо», – как-то раз сказала одна из них. Я не был фатоватым парнем, но носил на пальце кольцо. Это было связанное с одной романтической историей воспоминание, и я однажды загадал про себя, что никогда в жизни не сниму этого кольца. В юности случается давать себе бессмысленные обеты. Я неохотно протянул руку. «Дай, я примерю», – сказала моя наставница, та, что читала Расина. «Нет», – сказал я вежливо. Я улыбнулся. Это было ошибкой. Если бы я сказал, например, «отвали», от меня бы сразу отстали. Но я так не умел. Наша смена длилась шесть часов, понятно, что порой становилось скучно. Девушки решили развлечься и попытаться силой снять кольцо. Но они не могли разжать мой кулак. Тогда вторая сестренка стала меня душить, чтобы я разжал руку. Я был полный остолоп, я не умел шутить с женщинами. Нужно было просто приобнять ее, шлепнуть по попке для того, чтобы все это кончилось шуткой. Но я сидел ровно и чувствовал, что мне не хватает воздуха. Пока не потерял сознание. Падая, я ударился головой о железный стол, на котором стоял прибор для перемотки катушек. Через минуту мне показалось, что я проснулся, но при этом я не помнил, как я уснул. Испуганные сестры хлопотали надо мной. На голове вздувалась шишка, и волосы стали липкими от крови. С тех пор мы окончательно подружились.

Через две недели мне выплатили первую стажерскую зарплату – 65 рублей. Приближалось время экзамена. Я трепетал. Как раз показывал в нижнем зале фильм про Володю Дубинина – пионера-героя. «Беларусь-фильм», 1962 год. Вошла Галина Львовна. «Ставь сразу шестую часть», – сказала она. Я удивился. На аппарате вертелась катушка со второй частью. «Художник перепутал время сеансов. Зрители уже на следующий пришли, там четыре школьных класса. Они нам фойе разнесут», – объяснила она. «А как же?..» – сказал я. «Какой же ты робкий…» – сказала Галина Львовна с непонятной интонацией. Не успел Володя Дубинин вступить в ряды подпольщиков, как к его матери уже явились строгие бойцы и молча сняли головные уборы. Сковородка выпала из рук женщины. И тут же зазвучала бодрая песня в исполнении детского хора: «Мы избрали высокий маршрут, по плечу нам вселенной размеры». Титры. Я не сразу решился выйти из аппаратной. Но зрители спокойно разошлись. Значит, так надо.

За два дня до экзамена я встретил на улице старичка из кинофикации. Он шел по другой стороне и весело помахал мне рукой. Я поспешно свернул за угол и больше в кинотеатре не появлялся. Один знакомый пообещал устроить меня матросом на плавкран, и я поспешно согласился.

2

«Природа надо мной посмеялась», – говорит он. Где бы Иван ни работал, он везде был слишком тонок для этого рода деятельности. Или слишком широк, глубок. Одиночество Гулливера.

Последняя работа, которую он выполнял на моей памяти, – перевод на английский язык книги генерала милиции Б.

Б. пишет детективы, что естественно. Он считает их гениальными, что уже странно, но извинительно. Он номинировал сам себя на Нобелевскую премию. Это уже не нуждается в комментариях. Отправил им туда, в Стокгольм, одну из своих книг. Ждет пока. И деньги у него есть, и он заплатил Ивану аванс. Иван говорил, что ему хотелось сброситься с моста, когда он переводил новую книгу Б.

3

Помню, в детстве, на каникулах, приучался к режиму дня. Хотел жить по расчерченным квадратикам расписания. Вычерчивал по линейке, выписывал дела и останавливался, глядел в потолок – выдумывал, что еще сделать, к чему приучиться для пользы… Оставалось много незаполненных квадратиков. Потом не мог уснуть от ожидания завтрашней, уже серьезной и взрослой жизни по режиму. А утром едва поднимался, шатаясь, брел в ванну. После зарядки и кружки чая открывал учебник английского и с первыми лучами солнца сладко засыпал над ним.

Теперь я не могу избавиться от этого режима, он уже сам всем дирижирует за меня, а я только подчиняюсь, как автомат, и почти не участвую мыслями в том, что делаю. Мыслями я где-то далеко. Утро, я смотрю на китайцев, которые по одному, парами и целыми компаниями бодро спускаются под гору из своего общежития «и водку пьют, как ласточки с Янцзы». Потом еду в быстром, шатающемся трамвае; светясь задними фонарями, стоит бесконечная вереница машин в пробке, а трамвай летит, в нем все качаются с остановившимися лицами, и я вижу в трамвайном окне отражение своего, такого же, как у других, лица «и не живу, и все-таки живу». Но как будто на другой планете или в другом году, сквозь который вижу этот год, этот трамвай…

В величественном холле «Примбанка» между колоннами стоят аквариумы с золотыми рыбками, уже выполнившими все желания учредителей, выдоенными и сразу поглупевшими, бессмысленно пучеглазыми. Я проверяю свой счет. Прикидываю, сколько будет стоить аренда помещения.

4

Мне пришлось протиснуться мимо них, чтобы открыть ключом дверь своего кабинета. Они смотрели на меня и жались к стенам, принимая за какого-то отдельного начальника.

С нами по соседству – стоматолог, с другой стороны солярий, через коридор, напротив, управляющая компания. Есть еще магазин, парикмахерская, центр дошкольного развития, кабинет медицинской диагностики и спа-салон. Все это на двух этажах небольшого офисного здания. Все друг друга знают и здороваются. В магазине можно взять какую-нибудь мелочь в долг. Протезист за стеной любит включать музыку, когда трудится над своими протезами, и иногда по вечерам запирается там с медсестрой. Юноша, владелец солярия, – сын той женщины, что держит парикмахерскую; тринадцатилетний сын зубной врачихи ходит к нам на занятия, и два раза в месяц его мама расплачивается с нами деньгами, полученными от своих клиентов, в том числе от парикмахерши и ее сына, которые лечат там зубы со скидкой. Мы живем почти как биологический организм или феодальное государство.

Накануне праздников все приподняты, оживлены, нарядны. В коридоре пахнет салатом. Дамы бегают в парикмахерскую, делают прически. В непогоду, когда начинается такая метель, что я не вижу из своего окна соседнего дома с вечным курильщиком на балконе, или когда налетает первый весенний тайфун и глинистые потоки, бегущие с сопки, несут с собой камни и гравий, мне бывает весело думать, что нашу офисную коммуну снесет к черту и поплывем мы как некий ковчег новейшего времени, со своим солярием и зубными протезами, и бог весть когда и куда пристанем, к какому Арарату…

Вода сойдет, и мы побредем по опустевшей земле, расклеивая квитанции на оплату ЖКХ и ища покупателей на зубные протезы. А я потащу портрет Обамы и стану, подобно святому Франциску, видимо, преподавать Holy Bible животным и птицам. Или лучше взять портрет королевы Елизаветы? Он у нас в другом кабинете на втором этаже. Там проходят групповые занятия. У меня пять групп и пять индивидуальных занятий. Иногда после этого я еще еду на частные уроки, и под конец, вечером, когда я в бессчетный раз объясняю группу времен Simple, у меня такое ощущение, что я слышу себя откуда-то со стороны и голос мой звучит как в колодце.

Раньше мне не сразу удавалось перестроиться со студенческой аудитории на школьников, но потом я понял, что большой разницы между ними нет. И знают примерно одинаково. Когда у меня бывает свободное время, например, в автобусе, я сочиняю сказки. В этих сказках действуют английские глаголы: правильные, неправильные, модальные; стоят феодальные замки грамматических времен… Моя мечта – написать книгу, которая побьет тиражи великого Голицынского в зеленой обложке. И тогда я буду благоденствовать на отчисления от переизданий.

На втором этаже, в просторном кабинете с фотообоями, изображающими Тауэр и Темзу под мостом, проводит уроки директор нашей школы, жгучая брюнетка с формами секс-бомбы. Раньше она работала школьной учительницей, и старшеклассники пытались рисовать ее на уроках. English teacher Inga.

5

«What are you laughing about? So mysterious…» – спрашивает меня English teacher Inga, стоя на фоне нарисованной Темзы и нарисованного Тауэра, как на съемочной площадке. Я не говорю ей, что иногда под пальмами вместо мулаток я невольно представляю ее. Это бесполезно. У нее роман с неким артистическим проходимцем, который ходит в шарфе, завязанном богемным узлом.

6

И отопления нет. Они топят дровами. Это в современном городе, где недавно с помпой проходил саммит АТЭС. А если в деревни поехать, думаю я… Вот живет там бабка, пенсия у нее пять тысяч, машина дров на зиму стоит шесть тысяч… И нет у нее никого, кроме кошки. Сидит она зимой одна и смотрит в окно. И вот она что должна думать, когда смотрит? Это закачаешься. Это бездны. Это никакого Шопенгауэра и Кастанеды не хватит, чтобы описать, хоть примерно, что она думает.

Но это, наверное, только так кажется. А на самом деле ничего такого особенного она не думает. Что-нибудь бытовое, по хозяйству: как день прожить, кошку накормить, чай вскипятить, суставы мазью натереть… Вот и день прошел.

Но ведь что-то огромное стоит за этим недуманьем.

7

У меня только в юности так было, чтобы я целый день читал книгу и ничем больше не занимался. Всегда в такие дни был счастлив. Как будто над реальностью. Пробовал. Больше так не получается. Читаю, а думаю о другом. А вот Иван может по-прежнему. «Гений – это внимание», – сказал Кювье, сказал Дидро, сказал Ларошфуко и т. д. Как Ивану удается сидеть и, не отвлекаясь, с восхищением читать ненужную ему книгу в его бытовых, финансовых, психологических и проч. условиях, – для меня загадка. Гении загадочны.

8

Я пошел пешком. Впереди, приближаясь, висел мост с малиновыми огоньками на верхушках пилонов. Справа по акватории шел катер с зеленым огоньком. Звук проезжающих машин отражался от здания Пограничного управления ФСБ. Влажные провода поблескивали над дорогой, повторяя ее плавный изгиб. Неожиданно я понял, что оставил в музее свой телефон. Я повернул назад и скоро дошел до поворота на улицу Петра Великого. Стал спускаться, снова приближаясь к подсвеченной Арке Цесаревича, когда, взглянув налево, увидел, что дверь кинотеатра, в котором я когда-то давно работал учеником киномеханика, открыта. Кинотеатра здесь давно уже не было, а был театр кукол. Но в открытой двери стояла та самая Галина Львовна, главный инженер, ничуть не изменившаяся. Молча, она манила меня рукой. Я нерешительно поднялся по ступенькам и вошел в темный вестибюль. Даже в полумраке я заметил, что здесь, оказывается, все осталось по-прежнему. В темноте мерцали какие-то нити вроде серпантина или тех полос, что бывают на старой кинопленке. «Какой ты робкий», – сказала Галина Львовна, улыбаясь в темноте. Я прошел в гулкой тишине до окна. Машинально глянул и остановился. Моста через бухту не было. Голова у меня закружилась… «Да просыпайся ты, очнись!» – тормошили меня две сестрички-киномеханики.