скачать книгу бесплатно
Тем временем обе барышни набросились на Гвинни.
Тэкс Дэргем воспользовался случаем и быстро передал Эндри большой конверт.
– Пожалуйста, мисс Войланд, прочтите, как только отойдёт пароход. То, что говорится там о пралине, более не имеет силы. Гвинни отняла их у меня и подарила кому-то на пароме. Их было двадцать пять фунтов.
– Ах, – сказала она, – всего-то? Во всяком случае, Тэкс Дэргем, очень вам благодарна!
Он покосился по сторонам – Гвинни ещё не могла отделаться от барышень.
– Мисс Войланд, – начал он, – Гвинни только что сделала мне несколько намёков. Тут тайна, сказала она, но предстоят тяжёлые операции. Если, быть может, дело идёт о слепой кишке, то ради этого вам не надо ехать в Европу. Я знаю врача, который превосходно оперировал мою сестру. Через десять дней она уже могла бегать. Было бы лучше вам остаться здесь ради Гвинни. Ну и ради других…
Она посмотрела на него и улыбнулась:
– И ради других, Тэкс!
Он покраснел, застыдился и с раздражением сказал:
– Да, и ради других!
Подошёл Брискоу и сейчас же следом Гвинни. Эндри взяла букет, дала каждому по розе, а третью – Тэксу. Стюард пробежал по палубе, изо всех сил звоня большим колокольчиком.
– Нам надо уходить, – заметил Брискоу.
Эндри сняла свою перчатку и протянула ему руку.
– До свидания!
– До свиданья там! – ответил он.
– Я скоро приеду, – сказала Гвинни.
– Я тоже, – пробурчал Тэкс.
Эндри обняла Гвинни и легко поцеловала дрожавшую девушку в обе щеки.
«Она как игрушка, – подумала Эндри, – раскрашенный фарфор. И такой ломкий!..»
Напряжённой, кукольной вышла радостная улыбка у Гвинни. Широко раскрыла она свои голубые глаза, затем закрыла их длинными ресницами и, не говоря ни слова, упала без сознания.
Отец подхватил её. Эндри открыла свою сумку и вытерла куколке лицо одеколоном. Свежие краски сошли, перепачкали платок. Гвинни стала совсем бледной. Но радостная улыбка осталась на её губах. Она медленно открыла глаза.
Тэкс Дэргем взял её на руки и, как ребёнка, снёс с мостков. Она вынула свой платок и махала им, пока могучий пароход отходил по Гудзону.
* * *
Эндри разорвала конверт. В нем оказался другой конверт, адресованный Тэксу Дэргему, с приложением её собственной фотографической карточки и короткого письмеца. В письме – сначала два-три слова о пралине и пожелание хорошего пути, затем просьба подписать фотографическую карточку и передать лоцману, когда тот у Сэнди-Гука сойдёт с парохода. Она пошла в специальную каюту для пишущих письма, подписала фотографию, вложила её в конверт и передала через стюарда лоцману.
Эндри спросила о своей каюте. О, гостиная, спальная, ванная! Повсюду цветы. Столы, стулья, кровать заложены пакетами и коробками. Ну, она не соскучится на пароходе: дел будет достаточно – распаковывать подарки семьи Брискоу.
Она слышала громкие голоса, возбуждённое беганье по коридорам и лестницам. Все высыпали на палубу. Вышла и она, пристально смотрела, куда все смотрели – высоко в воздух. Там летел больнюй аэроплан. Люди кричали вверх, аплодировали, махали платками, когда он после нескольких смелых фигур полетел на восток. Первый океанский лётчик в нынешнем году!
Эндри почувствовала себя очень одинокой в эту минуту. Почувствовала, что нет у неё ничего общего со всеми этими людьми на борту и ещё со многими тысячами и миллионами по обе стороны океана. Происходило событие, самое важное для сегодняшнего и завтрашнего дня. Бурное ликование – если лётчик удачно перелетит, глубочайшая скорбь – если он погибнет. Много газетной бумаги будет занято криками о геройстве этих полётов. Внимание всего мира будет приковано к ним.
Она медленно спустилась с лестницы. Смешным и жалким казалось ей то, на что изумлённо глядел весь мир. Лететь – о, да, когда есть крылья! Но так – запершись в ящик, с противным шумом пропеллеров в ушах! Однажды с величайшими ожиданиями она взошла на аэроплан и с горьким разочарованием вышла оттуда. Воздушный пилот ничем не отличается от шофёра! Как жалок был этот полет в сравнении с полётами её соколов!
Нет-нет, не беспомощной технике наших дней сделать возможным полет! Этого достигала фантазия поэта. Того, который сочинил миф о Икаре, или другого, кто впервые родил мечту о слетающих с неба ангелах. Только тот, кто плыл бы через эфир самостоятельно, стал бы волен, как птица в воздухе!
Когда она ещё была с кузеном на Капри, наверху, на Монте-Соларо, над их головами пролетела одна птица.
– Смотри-ка, бродячий сокол! – крикнул Ян. – Может быть, это – Фалада, улетевшая из Войланда. Через день она пересечёт Средиземное море.
Это было вечером перед его отъездом. И она тоже покинула остров.
Эндри ни с кем не познакомилась во время этого переезда. Наверху, на освещённой солнцем палубе мечтала она, лёжа в шезлонге. О прошлом – все время о прошлом. Надо покончить с этой старой жизнью раньше, чем начать новую…
Как это было? Ян не вернулся на Капри. Написал, что едет в Индию и дальше. Она оставалась одна.
Все ближе подходил к ней учитель фехтования, кавалер Делла Торе. Постепенно стал ей необходим. Он заботился об её переписке с банком. Помогал при покупках. Конечно, он брал на некоторое время её деньги, но платил за неё, когда они бывали в Неаполе, и никогда не приезжал на Капри без маленького знака внимания. Он ввёл её в фехтовальный клуб в Неаполе, уговорил принять участие в осенних состязаниях. Она получила первый приз. Если она будет каждый день с ним упражняться, – заявил кавалер, – то он подготовит её так, что она сможет весною участвовать в Вене в конкурсе на мировое первенство и получить приз.
Это её увлекло, и она разрешила ему переселиться на Капри. Вначале он жил в гостинице. Затем она отвела ему пару комнат на своей вилле. Он не разочаровал её, не позволял себе ничего лишнего. Постоянно встречал её с одинаковой сдержанной вежливостью. Она привыкла к нему и поверила ему.
Эндри победила всех соперниц младшего класса. Только перед победительницей Олимпийских игр она принуждена была согнуть свой клинок.
Рыцарь Делла Торре очень умно выбрал момент для своего предложения. Волнения фехтовальной недели подходили к концу, призы были розданы. Где-то далеко по свету бродяжил кузен. Надежды вернуться в Войланд никакой. Куда ей деться? Она его не любила. Ясно чувствовала, что никогда между их душами не зародится никакой связи. Но он не был ей неприятен. У него – совершенные формы, он везде безукоризнен. С ним можно всюду показаться – и в Опере, и в лучших отелях, не только в фехтовальной зале. Она рассказала ему, что случилось в Войланде, сказала, что любила Яна и жила с ним. Он пожал плечами, поблагодарил за откровенность. Рассказал ей, что и сам – не святой, что прокутил целое состояние. Теперь должен, к сожалению, зарабатывать фехтованием средства к жизни. Если она выйдет за него, можно будет все делать вместе. Она будет им довольна. Он ни в коем случае не станет ей в тягость.
Эти слова «ни в коем случае» он особо оттенил, и она хорошо их поняла. Вышла за него замуж, и он сдержал своё слово. Оставался всегда таким же вежливым, как и до свадьбы, всегда ровным, любезным. Вывозил её, доставлял домой, целовал руку у дверей её комнаты и тотчас же уходил в свою.
Они жили в Париже, затем в Лондоне. В промежутке бывали на крупных курортах. Кроме фехтования, она снова взялась за верховую езду. Держала несколько скаковых лошадей, участвовала в скачках. Всегда под его именем: Делла Торре. Под этой фамилией она стала известна в международном обществе, всегда собирающемся около всяких конкурсов и состязаний. Жизнь их казалась достаточно разнообразной. В основе же своей она была простой и всегда одной и той же: изо дня в день тренировки, от фехтовальных перчаток к костюму для верховой езды, вечерами – в большой компании. Управление своим имуществом она передала в руки мужа. Дала ему общую доверенность. Он, казалось, хорошо хозяйничал, много зарабатывал. Иногда он ей говорил, что начал то или иное дело. Никогда не забывал купить ей какое-либо украшение, жемчуга или бриллианты.
Она была в Риме, когда, спустя несколько лет, все это великолепие рухнуло. В тот день она вернулась с утренней верховой прогулки в отель. В приёмной зале её ждали несколько полицейских чиновников. Её расспрашивали о местопребывании мужа. Она даже не знала, что он уехал. Ещё накануне вечером она была вместе с ним в театре. Искали его из-за одного широко задуманного мошенничества. Но не нашли. Он исчез, как и забранные им деньги. Он вовремя, кажется, почувствовал, чем пахнет. Во всяком случае, у него было достаточно времени, чтобы забрать с собой большую часть её драгоценностей. Её состояние пропало. Лошади, оставшиеся драгоценности, даже вечерние туалеты были конфискованы. Её не арестовали, но она не имела права покинуть свою комнату в отеле. Перед дверью дежурили два карабинера.
В течение этих лет она ни разу не виделась со своим кузеном. Поддерживала с ним связь только случайными письмами. Даже не знала, в Европе ли он. Поэтому она была очень изумлена, когда спустя несколько дней ранним утром он вошёл в её комнату. В газете он прочёл про её историю и приехал помочь. Он смеялся от души, когда увидал жандармов перед её дверью.
– Сразу двое! – воскликнул он. – Кажется, ты важная преступница.
Он позвонил лакею и заказал завтрак.
– Прости, Приблудная Птичка, я голоден, как волк. Тридцать часов провёл в дороге и не достал на этот раз места в спальном вагоне. Теперь я должен сначала немного умыться.
Он пошёл со своим ручным чемоданчиком в её ванную. Она слышала, как он там плескался и полоскал горло. Вернулся в одном из её кимоно, снова позвонил, распахнул двери, когда горничная не пришла тотчас же. Без долгих разговоров отдал одному из карабинеров свой костюм и ботинки – пусть распорядится их вычистить. Тем временем пришли кельнер со служанкой.
Эндри слышала, как за дверьми громко говорили и смеялись. Трагедия последних дней, казалось, в один миг превратилась в комедию. Затем Ян вернулся, подсел к ней, выпил её чай и закусил в прекраснейшем настроении духа.
Только один раз Ян сделал ей мягкий упрёк:
– Но, ради Бога, – сказал он, смеясь, – почему ты, собственно, вышла за этого молодца замуж? Я ведь говорил тебе, что он левантинец, а эти и в аду обжуливают чёртову бабушку, а в небесах – патриархов с Моисеем впридачу! Разве ты за все это время не заметила, что это за тип?
Эндри промолчала. Ничего такого она не заметила.
Этот человек никогда близко к ней не подходил. Она всегда видела его таким, как он был в тот день, когда она впервые делала с ним покупки в Неаполе: очень вежливым, любезным, сдержанным. Кавалер совершенного образца, – но всегда чужой.
– Кавалер, – начала он…
– Какой там!.. – засмеялся кузен. – Он такой же кавалер, как и Делла Торре. Разве ты не читала газет? Настоящее его имя – Борис Делианис, если и это верно. Его уже искали в Салониках и Александрии. Он исчез оттуда тихонько как учитель фехтования, а затем с твоими деньгами пустился в новые грабительские походы…
– Что мне теперь делать? – спросила она.
– Прежде всего ты должна добиться развода, а там посмотрим.
Он взял её с собой в Берлин, устроил в пансион. Добыл ей адвоката, подавшего просьбу о разводе и проведшего дело. Выяснилось, что из материнского состояния у неё ещё оставался дом в Кёльне. Этот дом её муж до сих пор, несмотря на многочисленные попытки, не смог обратить в деньги. Ян продал его и вложил деньги в закладные. Она получала столько, что могла на проценты скромно жить. Он много помогал ей, но она видела его мало, всего по нескольку часов. Только изредка заезжал он в Берлин на несколько дней. Затем снова отправлялся в широкий мир.
* * *
Пришла война. Эндри сделала то, что делали столько тысяч женщин и девушек. Записалась в Красный Крест. Её обучили ремеслу сестры милосердия и отправили в лазарет на восточном фронте. Но она была, видимо, мало пригодна. У неё было то, чего не должна иметь ни одна медсестра, – сердце. Она сочувствовала своим больным и страдала вместе с ними. Прикусывала свои зубы и отправляла службу добросовестно, но плохо. Штабной врач влюбился в неё. Она приняла его предложение, потому что на свадьбу давали отпуск, и это был приличный повод на некоторое время убежать из лазарета. Таким образом она вышла замуж за молодого врача и пробыла с ним вместе три недели. Он должен был вернуться на фронт, а месяца через два погиб, когда бомба с аэроплана разрушила весь его полевой лазарет. Она снова поступила на службу сестрой милосердия. Заразилась и несколько недель пролежала, тяжело больная тифом.
В это время она получила открытку от своего кузена. В ней он на французском языке поздравлял Эндри с днём рождения. Открытка была адресована первоначально в Стокгольм одной шведской знакомой и уже оттуда переслана ей. А отправлена – из Парижа.
Долгие часы Эндри размышляла над этой открыткой, точно от неё исходила какая-то манящая сила. Он был в Париже? Как это возможно в такое время?
Она дождалась полного выздоровления, пока не исчезли последние следы болезни. Затем отправилась в военное министерство за справками. Её направляли из одной двери в другую. По её неясным намёкам трудно было понять, чего она, собственно, хочет. В конце концов она очутилась в небольшой комнате перед майором и изложила ему, чего желает. Офицер не дал ей сказать и трёх фраз и объявил, что таким предложениям не даётся никакого хода. Он позвонил и приказал появившемуся солдату тотчас же выпроводить даму. Все это произошло так быстро, что она не успела даже всмотреться в лицо человека, выгнавшего её. Она последовала за солдатом. Тот вёл её коридорами и лестницами, открыл наконец дверь и выпустил её. Она стояла на улице, но не на той, с которой вошла. Медленно пошла дальше, но почувствовала, что кто-то бежит за ней. Остановилась, обернулась. К ней быстрыми шагами подошла молодая девушка и, всунув ей в руку, не говоря ни слова, записку, побежала дальше.
Эндри быстро прочла нацарапанные карандашом слова:
«Сюда не возвращайтесь. Будьте сегодня в восемь часов вечера в приёмной зале отеля „Эден“.»
Она сидела в кожаном кресле в «Эдене» и ждала. Через некоторое время мимо неё прошёл человек, мимоходом попросивший её следовать за ним незаметно. Она вышла за ним на улицу. Он указала глазами на автомобиль с открывшейся дверцей. Она вошла туда, и в ту же секунду автомобиль двинулся.
Рядом с ней сидел один господин, напротив – другой. Оба подвергли её суровому допросу. Спрашивали о каждой мелочи её жизни, давая понять, что имеет смысл говорить только чистейшую правду, так как все будет точно проверяться. С нею говорили по-английски, по-французски, по-итальянски; спрашивали, умеет ли она говорить на том или ином диалекте? Особенно обрадовались, казалось, эти господа тому, что она в совершенстве владеет голландским языком.
Более двух часов они ездили в автомобиле по улицам Берлина. Наконец остановились перед одной виллой в Грюнвальде. Эндри ввели в дом, в комнату, где оставили одну. Минут через двадцать мужчины вернулись. С ними был третий, которому они, по-видимому, представили отчёт: высокий с лысой головой человек с добродушным, детски-наивным, круглым, как луна, лицом. Он поклонился ей, извинившись, что так долго заставили её ждать.
– Думаю, мы сможем, сударыня, воспользоваться вами, – сказал он. – Но вы, конечно, голодны. Могу я пригласить вас на небольшой ужин?
Он подал ей руку, повёл в другую комнату, где был накрыт стол на четверых. Не было ни лакея, ни горничной. Мужчины обслуживали себя сами. Только теперь она могла ближе рассмотреть своих спутников. Один – изящный молодой человек с тёмными волосами и глазами, говоривший с лёгким венским акцентом. Другой – широкоплечий, с бычьей шеей, с маленькими светлыми, остро глядевшими глазками.
Был конец третьей военной зимы, и ужин подали весьма скудный. Все же на каждого пришлось по яйцу и по стакану хорошего мозельского вина. Лысый господин чокнулся с ней, передал миску с рубленой варёной свёклой и сказал:
– Не объедайтесь только, сударыня, – вы скоро будете иметь случай поесть лучше, чем мы.
В ближайшие недели её очень тщательно обучали. Она училась писать письма, в которых под видом якобы незначительных сообщений передавались тайные известия. Она должна была выучить наизусть множество имён, изучать карты и планы. Её обучали всему, что казалось необходимым, тем возможным путям, которыми эти знания можно было получить.
Вечером, накануне отъезда, ей дали голландский паспорт в Англию, снабдили большими деньгами, вручили аккредитив на один амстердамский банк, откуда она при надобности могла получать средства.
Господин с лысиной и детской улыбкой жал ей при прощании руку.
– Несравненно важнее того, что вы у нас учили, – сказал он ей серьёзно, – уметь самой найти нужное в решительный момент. Предпринимаемая вами поездка гораздо опаснее поездки на фронт. Вы будете совсем одна, без единого человека рядом, который бы вам помог. Вы не получите при этом ни славы, ни чести. Ни друзья, ни враги не любят хвастаться шпионами. И все же вы преследуете высокую цель: вы можете дать нам сведения, которые окажутся ценнее армейского корпуса. Для достижения этой цели, сударыня, хорошо всякое средство, заметьте это – всякое…
Этих слов она не забыла. Как сестра милосердия она никуда не годилась. Здесь же могла многое сделать для своей страны, для своего народа. Разве Ян не делает того же?
Она выехала в ту же ночь. На другой день сошла с поезда в Дуйсбурге и отправилась в гостиницу. После полудня в назначенную минуту на улице стоял автомобиль, в который она села. Уже давно стемнело, когда они остановились на шоссе. Там ждал другой автомобиль, и она пересела в него.
– Где мы? – спросила она своего нового спутника.
– В четверти часа от Клёве, – ответил тот.
Её сердце забилось. Она внимательно вглядывалась в окрестности. Не поедут ли они по Войландскому шоссе? Но в темноте ничего не увидела.
Они ехали лесной дорогой, едва пропускавшей автомобиль. Затем пересекли луга, замёрзшие поля и наконец снова выехали на шоссе.
– Мы уже переехали границу? – спросила она.
Человек, сидевший у руля, кивнул головой, посмотрел на свои часы на руке и вдруг поехал медленнее.
– Мы приедем слишком рано, – сказал он. – Лучше поспеть прямо к отходу поезда.
– Где? – спросила она.
– В Арнгейме, – ответил он. – Там вы сядете в ночной поезд на Амстердам. Вот билет.
Они подъехали к вокзалу одновременно с поездом. У крыльца не было ни одного носильщика. Шофёр спрыгнул со своего места, схватил её ручные чемоданчики, побежал с нею на платформу, помог войти в вагон. Она открыла сумочку, чтобы дать ему на чай. Он, улыбаясь, отказался.
– Благодарю вас, – сказал он, – я лейтенант. – Он схватил её руку и поцеловал. – Желаю вам вернуться оттуда, куда вы едете!
Уже ночью она была в Амстердаме, а два дня спустя в Лондоне.
* * *
Начало показалось ей нетрудным. Очень скоро она возобновила старые знакомства и завела новые. О скандале в Риме слыхали. Было понятно, что она больше не хотела называть себя Делла Торре и носила девичье имя: Эндри Вермейлен. У своей старой приятельницы по прачечной позаимствовала она эту фамилию. «Она принесёт мне счастье», – подумала Эндри.
Она приняла участие в фехтовальном состязании в пользу Красного Креста, затем в скачках, устроенных дамами из общества в пользу слепых воинов. Повсюду её принимали за голландку. На одном большом базаре она заведовала лавочкой, украшенной флагами Нидерландов, в одежде крестьянки продавала красные эдамские сыры и жёлтые голландские, выписанные из Амстердама. Её положение сделалось совсем прочным, когда она устроила выставку газеты своего «соотечественника» Луи Рэмакерса, который изо дня в день в «Роттердамском Куранте» печатал ядовитые нападки на Германию. Она продавала по дорогой цене эти газеты в пользу бедных бельгийских детей, которым германские варвары обрубали руки. Она постоянно рассказывала посетителям выставки эти грязные выдумки. Выдумывала от себя новые, передавала со слезами на глазах, как будто сама видела этих страшно искалеченных детишек, ухаживала за ними.
Каждое средство хорошо для её работы – говорил человек с лицом, круглым, как луна, каждое!..
Её выбирали в одну комиссию за другой. Было приятно видеть, как нейтральная иностранка столь усердно работает на союзников. Все ближе и ближе она подходила к тесному кругу, знакомилась с учреждениями и лицами, ради которых её сюда послали. Только стоило это больших денег и требовало много времени.
Благодаря случаю она познакомилась на одном вечере с контр-адмиралом Эллиотом, который почти никогда не показывался в обществе. Её сердце забилось, когда она услыхала его фамилию. Это был человек, нужный ей более всякого иного, – сэр Джон Эллиот, правая рука лорда адмиралтейства. Она вела себя очень сдержанно в этот вечер. Обменялась с ним только одной-двумя фразами. Зато много беседовала с его женой, тихой и некрасивой старой канадкой, очень суеверной и невежественной, чувствовавшей себя несчастной и всегда затираемой в лондонском обществе. Эндри была приглашена к чаю, подружилась с леди, стала запросто бывать у неё в доме. Таким образом она быстро сблизилась и с адмиралом. Он привык к ней, засыпал её любезностями. Его подходы были неловки и наивны. Она поняла, что этот человек ничего другого, кроме своей судьбы, не знает, что ему впервые в жизни попадается на дороге женщина. Она старалась, как могла, разжечь эту страсть, в то же время скрывая это от его жены. Стала все чаще и чаще встречаться с ним наедине. До тошноты выслушивала его детские любовные истории. Но он всегда замолкал, как только она, хотя бы издали, касалась военных событий и политики адмиралтейства.
Однажды утром она проезжала через Трафальгарскую площадь. Какое-то нарушение движения остановило её экипаж всего лишь на несколько минут. Когда автомобиль двинулся, её взгляд упал на один омнибус. Там сидел господин с дамой. Смеясь, он положил даме на плечо руку. Эндри наклонилась, всмотрелась внимательно. Нет, она не ошибалась: это был Ян!
Она испугалась, тяжело дышала. Ян – в Лондоне, здесь! С той же самой миссией, что и она! Достиг ли он большего? Она раздумывала: молодая дама – кто бы это могла быть? Та была просто одета, ехала с ним в омнибусе – вероятно, канцеляристка? Секретарша в каком-нибудь министерстве – военном или морском?
Кузен знал пути! Она же, она до сих пор ничего не достигла. Все эти месяцы собирала только слухи и болтовню, узнала немногим больше того, что печаталось в газетах. И она сразу поняла, что ничего не выведает у своего друга адмирала, пока тот… останется только её другом. Если она всецело овладеет им, так, что он не будет иметь от неё никаких тайн, – только тогда, быть может…
Все средства хороши – все!
Она быстро решилась. В тот же вечер Эндри стала его любовницей.
Решение далось ей довольно легко, но ей пришлось совершить насилие над собой, чтобы отдаться ему. Она пыталась уговорить себя, внушить себе, что делает нечто великое и героическое, необходимое для спасения её истекающего кровью народа. Разве Юдифь не спала с вражеским полководцем? Но Эндри все время чувствовала себя не героиней, а только проституткой. Это ощущение не исчезло, а становилось все сильнее, чем чаще она бывала с ним. Почти до рвоты доходило её отвращение к этому человеку.
