скачать книгу бесплатно
Наряду с этим чувством было ещё и другое, угнетавшее её, пожалуй, ещё больше. Она утратила по отношению к сэру Джону свою свободную и открытую уверенность. Чувствовала себя связанной во всякую минуту их свиданий. Она постоянно подхлёстывала себя, тщательно обдумывала, как сделать, какой выбрать момент, чтобы вырвать у него его тайны. Она ясно видела, что он становится с ней слепым и глухим, теряет всякую осторожность, так что требовалось не много мудрости, чтобы заставить его вполне довериться ей.
Оставалось только ловко разыграть сцену невинного женского любопытства среди лобзаний, только надуть губки и отклонить его ласку, если он заупрямится…
Каждая девка могла бы это сделать – преодолеть последние колебания раба любви!..
Эндри же была совершенно бессильна. Как на уроках арифметики, как при рукоделии, – ничего не выходило, несмотря на упорную волю. Она делала все новые и новые попытки, каждый день предпринимала новые атаки. Чем больше старалась и мучила себя, тем печальнее были результаты. Она писала свои письма на голландский передаточный адрес, но бросала их в ящик со стыдом: столь ничтожны и ненужны были её сообщения.
Тогда она приняла отчаянное решение. Она часто увозила сэра Джона из министерства и ожидала его у него в кабинете. Её там знал каждый. Её впускали и выпускали свободно, не требуя даже пропуска, выданного адмиралом. Она знала, что предстоит крупное выступление английского флота и что план его разработан до мельчайших подробностей. Эндри приобрела воск и сделала слепки с замков письменного стола Эллиота. Поехала в Уайтчапель. После долгих поисков нашла мелкого старьёвщика, торговавшего старым железным товаром. Старьёвщик перебрал до сотни старых ключей, подправил некоторые напильниками и продал ей за огромные деньги.
Она выбрала благоприятный момент, когда сэра Джона вызвали на продолжительное заседание, и заявила, что хочет дождаться его. Села с газетой у окна. Затем, дрожа от волнения, подошла к письменному столу, попробовала ключи, один за другим. Наконец – один подошёл. Но она должна была употребить силу, чтобы вытащить ящик. В это мгновение позади неё открылась дверь. Она вскочила и обернулась, Перед ней стоял капитан Джефриз, адъютант сэра Джона. Он был почти так же взволнован, как и она. Они пристально и молча смотрели друг на друга.
В конце концов капитан овладел собою и громко крикнул:
– Мисс Эшли! Мисс Эшли!
Вбежала молодая девушка. Капитан приказал ей запереть за собою дверь. Затем, подчёркивая свои слова, сказал:
– Вы знаете, мисс Эшли, что вот уже несколько месяцев, как в министерстве стали пропадать важные бумаги. Но вы не знаете, что я подозревал вас в этих кражах, что я ежедневно следил за вами. Прошу у вас прощения за это пошлое подозрение. Воровка перед вами – госпожа Вермейлен. Чтобы дать вам удовлетворение, мисс Эшли, прошу вас основательно обыскать эту даму.
Он уселся у письменного стола спиной к обеим женщинам. Секретарша приблизилась к Эндри, не зная, как начать.
– Мадам… – начала она.
Эндри бросила на неё взгляд. Это была та молодая дама, которую она видела с Яном в омнибусе на Трафальгарской площади.
Её напряжённость медленно растаяла, исчез холодный страх, уступив место тихой радости. Она оказалась непригодной, а эта незаметная канцеляристка уже раньше неё сделала то, чего она не смогла. То, чего она не могла добиться у сэра Джона, давно устроил её кузен с помощью этой блондиночки. Эндри улыбнулась, хорошо сознавая, как смешно это было: её, ещё ничего не сделавшую, испытавшую жалкую неудачу при первой попытке, должна обыскивать та, которая уже несколько раз крала важные документы!
И ещё одно испытала она – нечто благодетельное и освобождающее. Что бы с ней ни случилось, она уже никогда больше не должна будет отвечать ни на поцелуи сэра Джона, ни на его объятия.
– Пожалуйста, мисс Эшли, – сказала она, улыбаясь, – обыскивайте меня.
Секретарша усердно и основательно проделала свою работу, но не нашла ничего. Однако на письменном столе лежали свеженадпиленные ключи, другие – в её сумочке. Улик, казалось, достаточно.
Капитан Джефриз составил короткий протокол, подписал его сам, дал подписать канцелярской барышне. Затем спросил Эндри, не желает ли она представить объяснения.
Она желала. Тяжесть, давившая её долгие недели, совершенно исчезла. Она снова ясно и спокойно размышляла. В одну минуту Эндри усмотрела возможность несколько ослабить петлю, охватившую её горло.
– Капитан, – сказала она непринуждённо, – о вашем смешном обвинении я не хочу говорить ни слова. Думаю, что вы знаете, в каких отношениях я с вашим начальником. Так вот, у меня были основания предполагать, что сэр Джон обманывает меня с одной дамой. Я надеялась найти доказательства тут, в письменном столе. Не знаю, желаете ли вы это добавить к вашему протоколу, но было бы хорошо, если бы вы сообщили об этом сэру Джону.
Капитан Джефриз коротко поклонился, пожал плечами и позвонил.
Вначале Эндри восприняла свой арест как благодеяние. Она была одна в своей камере. Могла ни о чем и ни о ком думать. Снова была самой собою, не стараясь более играть роль, каждый день и каждый час лгать. На всех допросах она стояла на том, что ей не в чем сознаваться и что только ревность толкнула её на этот поступок. Она отлично видела, что ни одному её слову не верят, но понимала, что едва ли можно изобличить её в чем-либо другом и что все старания властей установить её личность не привели пока ни к чему.
Суда не было, но она большее года просидела в женской тюрьме в Тэльсбери.
Вначале единственной книгой, которую ей давали, была Библия. Она прочла её от начала до конца, переводила целые главы на все знакомые ей языки. Позднее ей предоставили больше свободы, позволили читать другие книги. От Чосера до Шоу она проглотила английскую литературу. Но она не получала ни одной газеты, ни одного журнала и не знала, что творится за стенами тюрьмы. Зато могла гулять в тюремном дворе по два часа ежедневно, но всегда в одиночку, в сопровождении надзирательницы, не говорившей с ней ни слова.
Сэр Джон Эллиот больше не видал её. Она забыла его так основательно, что едва ли могла представить, как он выглядит, то же самое было и со всеми её знакомыми последнего времени. Не отдавая себе в этом отчёта, она изгнала их из памяти. Было одно только исключение: маленькая белокурая секретарша, мисс Эшли. Ею она все время интересовалась. Малейшее из её движений запечатлелось в памяти Эндри. Она была лондонка, из низших слоёв. Это было видно по её выговору. Притом настоящая англичанка, с головы до ног, телесно и душевно, со всеми свойствами заламаншской островитянки из малосостоятельного среднего класса. И все же она несколько раз рискнула жизнью и свободой, чтобы предать свой родной народ! Из-за чего? Конечно, не из-за денег, она могла получать небольшие подарки, платьице, шляпу, пару лакированных ботинок, возможно, кольцо или браслет, но, несомненно, не крупные деньги. Ради чего же продавала она свою родину? За несколько любовных слов и горячих поцелуев – за любовь!
Разве она, Эндри, не сделала буквально то же самое, что и её кузен? Она тоже пожелала объятиями и поцелуями купить мужчину и приобрести его тайны. Но Ян смеялся при этом и, смеясь, оставался господином. Она же измучилась, страдала, стала проституткой. И она думала: он – мужчина, и в этом – все!
В феврале девятнадцатого года её выпустили. Вернули вещи, даже деньги, найденные в её квартире в отеле. Ни одного дня её не пожелали терпеть в стране. Чиновник доставил её на пароход, отходящий в Голландию. Она поехала в Амстердам, разыскала банк, на который имела аккредитив. Её счёт был уже давно закрыт. Она должна была оставаться в Амстердаме некоторое время, пока не предоставилась возможность перейти через закрытую границу. За время тюремного заключения, в могильном молчании она сделалась робкой. Ей стоило большого труда заговорить с человеком. Она с большим трудом узнала обо всем, что произошло за это время на свете.
Она отправилась в Берлин. Поселилась в своём старом пансионе. Там нашла два письма от кузена. Одно принёс отельный посыльный. Краткое извещение, чтобы она немедленно вызвала Яна к телефону, – двухлетней давности, второе – открытка, точно такая же, как посланная из Парижа, адресованная стокгольмской знакомой и пересланная тою. Эта открытка была из Лондона и тоже содержала поздравление ко дню рождения. К тому дню рождения, который она встречала в тюрьме.
Эндри жила тихо и очень уединённо, стараясь просуществовать возможно дольше на оставшиеся у неё фунты. Она написала в Кёльн по поводу процентов по закладным, срок которых уже истёк. Ей тотчас же заплатили, но деньги уже ничего не стоили: была инфляция.
Однажды она снова получила известие от Яна: что она делает и как живёт? На этот раз он дал адрес: он жил в Нью-Йорке.
В то время половина Европы имела только одну мечту и только одно страстное стремление: в Америку! Это была страна, в которой текли молочные реки с кисельными берегами. Счастлив был тот, кто имел там дядю, время от времени посылавшего несколько долларов!
В тот же час она написала кузену: в Германии невыносимо, и она должна ехать.
Ответа пришлось ждать долго, но он пришёл. На этот раз из Сан-Франциско. Ян прислал чек и письмо на имя одного господина в американском посольстве. Тот ей поможет добыть паспорт и визу на выезд. Все же на это ушли месяцы. Она продала свои закладные, обратила в деньги все, чем ещё владела, и наконец попала на борт парохода, переехала через океан, увидала статую Свободы в нью-йоркской гавани и бросающиеся в глаза очертания Манхэттена.
– Наконец-то, – шептала она. – Наконец!
Словно она въезжала в рай. Таково было её настроение.
* * *
Ян стоял на пристани, когда подходил пароход. Он взял её в свой отель, выслушал её рассказ и рассказал про своё. Ввёл её повсюду, представил множеству людей. Но через неделю снова исчез.
Тогда наступило нью-йоркское время. Была новая жизнь. Она нашла себе квартиру в Гринвич-Виллидже. Как-то неожиданно она вскоре очутилась в центре жизни богемы. На это первое время у неё были деньги от Яна. Она находила занятия, постоянно новые и разнообразные. Давала уроки языков, объезжала скаковых лошадей, обучала фехтованию; одно время помогала вести приём у зубного врача, затем три месяца занимала место музыкального критика в газете. В общем – ей везло. Она зарабатывала достаточно денег. Но жизнь была очень дорогой, и уходило все до последнего цента. Она посещала оперу, театр и концерты. Тот или другой из её приятелей всегда имел в кармане контрамарку. Часто она получала приглашения в общество зимой, на дачи – летом. Она была как дома у Рица, и в «Plaza», и у Дельмонико, и у Шерри, а ещё больше – в ночных ресторанах цыганского квартала. Носилась по ветру то с одним, то с другим более или менее продолжительное время.
Эндри плыла по течению вместе со всеми. Жила, как и все мужчины и женщины в Гринвич-Виллидже. Все и вся играло и пело, критиковало и хвастало. Конечно, самым главным было «дельце»: случай заработать деньги. Это было альфой и омегой, мечтой каждого. Дарование само по себе ничего не значило. Только тогда оно ценилось, когда его умели превратить в долларовые банкноты. Это происходило просто и естественно, было само собою разумеющимся. Все были точно взрослые дети, буйствующие по выходе из класса, но каждый день бегущие в школу на занятия.
Она не скоро почувствовала всю пустоту такой жизни. Конечно, в Гринвич-Виллидже было несколько больше культуры, свободы и жизни, чем вокруг в гигантском городе. Не так обнажена и груба была вечная погоня за деньгами, вином и плотскими наслаждениями. Там дарили друг другу любовь, братски делились запрещённым алкоголем, иногда помогали друг другу и долларовыми бумажками. Но в основе было все то же самое. Все переживания вертелись вокруг этих трёх вещей.
Все более пошлой и протухлой казалась ей жизнь. Она воображала себе этот Новый Свет молодым и свежим, а нашла только слепок с Европы – наиболее сносный там, где обезьянничанье бывало наиболее точным. Она вошла в эту жизнь с горячей готовностью. Брала всякую предлагавшуюся работу и в то же время всякое удовольствие. Но в этой стране не было никакой работы, никакого искусства, никакого спорта и вообще ровно ничего, что существовало бы само для себя. Все делалось только для денег. Только тот, для кого это представляло высшую и единственную цель, был здесь действительно на месте, кем бы он ни был.
Шли годы. Для неё стала безразличной всякая работа. Выдохлись все дешёвые удовольствия. Иногда она исчезала. Затем снова появлялась в высшем обществе, куда ей открыли дорогу фехтовальные состязания и игра на скачках. Раза два она легко могла, как здесь говорят, сорвать главный выигрыш: женить на себе человека с туго набитым кошельком. Но отклоняла все предложения. Когда-нибудь, думала она, это должно будет случиться, а теперь – ещё рано. Пыталась смеяться над жизнью, как смеялся кузен. Выходило не по-настоящему, не от сердца, звучало горько и никогда ни от чего не освобождало. И снова из безнадёжной золото-пыльной пустыни шикарных парковых авеню она бежала в мелкую грязь богемы в Виллидже.
Затем в её жизнь вошла Гвинни Брискоу. Она видала Эндри в Централ-Парке, днём ездила за нею со своим стременным. Узнала, на чьих лошадях Эндри ездит, явилась в манеж, потребовала, чтобы её представили, и больше уже не оставляла её в покое.
Сравнительно быстро развилась эта история – до того дня, когда Гвинни глотнула лизоль, и до другого, когда Паркер Брискоу разыскал Эндри в её квартире в Минета Лэйн.
Наверху, на солнечной палубе, Эндри лежала в шезлонге. Ещё один раз она пережила свою жизнь. В зимние месяцы – в «Plaza», а теперь на пароходе, бесшумно скользившем по ровной, как стекло, воде. Над нею синеет бесконечное небо, вдали синеет океан. Как будто исчезли все волны, давно прошли дождливые дни и злые бури. Она въезжает в синее царство счастья.
Ещё один раз ей улыбнулось солнце. Быть может, больше никогда не улыбнётся. Она должна поэтому схватиться за то, что ей посылает судьба, и крепко держать на этот раз! Пусть даже все у неё кончалось неудачей – что за важность, если она выдержит на этот раз?
Ей ничего не удалось в той жизни, которая лежала позади. Все кончалось крушением, прошлое представляло собой гору обломков. Войланд – как далеко было это! Она создана и выросла там, с гусями и пиявками, с лошадьми и соколами. Её жизнь подымалась вверх к воротам счастья до той минуты, когда она должна была поднести любимому брачный напиток в серебряном соколином кубке. Пала тень, испугала её – и кубок выпал из её рук. Ещё раз смеялось ей солнце на счастливом острове скал и морских гротов.
И снова не нашла она ни слов, ни действий, чтобы удержать возлюбленного. Она опять выпустила его в широкий мир.
Она повсюду оказывалась неудачницей – в большом и в малом. Множество девочек выживают годами в монастырской школе. Она бежала от строгой дисциплины. Как сестра милосердия. Конечно, она выкарабкалась оттуда сравнительно удачно. Все же и это было неудачей. Никогда бы ей в этой профессии не продержаться всю войну. Она жалким образом провалилась на шпионском поприще. Ничего не добилась. Стала проституткой вместо того, чтобы сделаться героиней. И когда наконец она погрузилась в Цыганскую жизнь Гринвич-Виллиджа, в результате – такое же фиаско.
У неё, конечно, были успехи в спорте. Она хорошо знала птичью охоту и теперь ещё может поспорить с каждым, спускающим соколов. Она фехтовала длинной шпагой так же хорошо, как и лёгкой саблей. Едва ли могла найти равноценную себе соперницу в выпаде и ударе. Не от скаковой лошади, а от неё зависело, какой приз она брала на скачках.
И все же спорт ничего не дал ей. Одна только соколиная охота поглощала её целиком, волновала кровь. Ещё теперь, когда она о ней мечтает, сильнее бьётся её сердце. Но и тут воспоминание отравлено, загрязнено мыслью о соколином охотнике из Тироля. При фехтовании и верховой езде она целиком отдавалась делу только тогда, когда сидела на спине лошади или твёрдо держала в руке клинок. С того часа, когда она не будет больше видеть фехтовального поля или арены для скачек, она едва ли о них вспомнит.
«Итак, – думала Эндри, – в итоге ничего не осталось, ровно ничего!» Множество воспоминаний – но ни одно не захватывает, ни одно не свободно от пятен, что она ни начинала, что ни создавала – все ломалось в руках даже раньше, чем было окончено.
У кузена иначе! Все для него было игрушкой, к которой он относился серьёзно, лишь пока её мастерил. Затем, когда она была готова, он терял к ней всякий интерес, бросал или оставлял, где лежала. И Эндри думала: «У него есть что-то, чего нет у меня. Это потому, что я – женщина, вот в чем суть!»
Синело небо, и синел бесконечный океан. Прекрасное судно несло её в будущее. Там у неё вырастут крылья!
* * *
Она сошла на берег в Плимуте, проехала через. Англию, на пару дней остановилась в Лондоне в «Савойе». Её сразу узнали, но никто не задал ей ни одного вопроса. Оттуда она поехала в Амстердам, затем – в Клёве. У неё было чувство, что она должна попрощаться со всем, лежавшим позади. Она наняла автомобиль и медленно ехала по шоссе, ведущему к Войланду. Вышла, пошла пешком к знакомому холму. Но за два десятилетия деревья разрослись: замок отсюда уже не был виден. Тогда она пошла лесом. Точно вчера здесь гуляла – такой знакомой показалась ей дорога.
Навстречу, прямо через луга, ехал рысью какой-то всадник. Она быстро спряталась за ствол дуба. Кто бы это мог быть? Капитан фрегата, нынешний хозяин Войланда?
Послышался громкий зов. Всадник придержал свою лошадь, остановился и стал ждать. Из ольхового болота появился другой всадник и помчался лёгким галопом с соколом в руке. Эндри услышала его весёлый смех: это был Ян – Ян в Войланде!
Дальше она не пошла. Не увидела ни парка, ни замкового рва, ни моста с бронзовыми оленями. Она повернула обратно на шоссе, нашла свой автомобиль и уехала.
Глава 7. Жребий брошен
Эндри Войланд написала кузену, что она в Европе и хотела бы его видеть. Получила телеграмму, откладывающую свидание, сначала из Вены, потом ещё одну – из Праги. После этого. Ян написал, что ждёт её в Мюнхене. Однако на вокзале её встретил не Ян, а Брискоу. Он доставил её в отель. Эндри мало с ним говорила, так как была в дороге всю ночь, почти не спала и чувствовала себя усталой и расслабленной. Она прилегла и проспала часа два. Потом встала, позавтракала и велела передать мистеру Брискоу, что лишь вечером сможет с ним поговорить. Взяла экипаж, поехала в Нимфенбург, прошлась по парку. По возвращении она чувствовала себя очень освежённой. Медленно и старательно совершала свой туалет. Когда пришёл бой с сообщением, что внизу её ожидают господа, приказала, чтобы её не беспокоили.
Затем снова постучали. В комнату вошёл Ян.
– Приблудная Птичка, – воскликнул он, – что с тобой? Ты, значит, не больна? Ты заставила нас ждать целый день – меня и твоего американского жениха.
– Жениха? – спросила она.
– Ну, конечно, – усмехнулся он. – Ты же отлично знаешь – к чему эти секреты? Впрочем, ты должна была бы мне сказать это ещё в Нью-Йорке. Тогда я избавился бы от этой гонки по Европе. С двадцатью врачами я вёл переговоры и не знал, что все из-за тебя. Только теперь Брискоу мне разъяснил.
Она, не отвечая, полировала ногти. Он продолжал:
– Жаль, на самом деле, жаль! Я потратил много труда и охотно посмотрел бы, что выйдет. Конечно, так для тебя удобнее… Но скажи, Эндри, что ты рассказала Брискоу обо мне?
Она взглянула на него и ответила:
– Я сказала ему, что однажды была твоей любовницей.
Он прищёлкнул языком и покрутил головой. Она хорошо видела, что это неприятно его задело.
– Н… да… – сказал он медленно. – необходимости в этом не было. Зачем всегда говорить правду?
– Тебе так неприятна эта правда? – спросила она.
– Нет, нет! – воскликнул он с горячностью. – Но это других не касается. А кроме того… У меня ощущение, будто я в чем-то перед тобой виноват. Ты ведь это знаешь.
– Да, это я знаю, – ответила Эндри.
– Вот видишь. Об этом не очень приятно вспоминать.
Он провёл рукой по лбу, точно хотел стереть какие-то мысли. Вынул свой бумажник, открыл его и выложил на туалетный столик чек.
– Это я сегодня заработал, – продолжал он со смехом. – Брискоу воображает, что у меня есть на тебя притязания. Я пытался его разубедить – тщетно! Он настоял на том, чтобы выкупить тебя у меня. В конце концов я взял у него этот чек. Бог знает, на какую большую сумму. Я и не знал, Приблудная Птичка, сколько ты стоишь! Теперь, если ты выйдешь за Брискоу, тебе едва ли понадобятся эти деньги. Возьми их, однако, я ведь не могу оставить их себе.
Она подняла чек, поиграла им.
– Итак, ты меня продал, Ян? – сказала она медленно.
– Продал! – воскликнул он. – Разве можно продать то, что тебе не принадлежит?
Она минуту помолчала, затем сказала:
– Иди, Ян. Через четверть часа я буду внизу.
Он заходил, ворча что-то, взад и вперёд по комнате.
В конце концов, открыл дверь и вышел.
Мужчины вскочили, когда она подошла к столу, и поклонились ей. Недовольство кузена, казалось, исчезло. Смеясь, он пошёл ей навстречу, поцеловал руку.
– Ты очень бледна, Эндри, – воскликнул он, – выглядишь, ей-богу, как королёва!
Это было ей приятно. Она знала, что его слова искренни, и чувствовала, что он прав.
Затем Брискоу взял её руку. Его глаза сияли:
– Ваш кузен сказал правду, мисс Войланд.
Они уселись. Кельнер подал коктейли, и они чокнулись.
Брискоу говорил мало. Один Ян поддерживал беседу. Она смотрела на него – как молодо он выглядит, совсем как тогда в Войланде! Она едва прислушивалась к его словам. Думала о прошлом, о времени детства.
* * *
О том, как он выехал верхом на старой Лене и нашёл Эндри у Люстербаха с её гусями! Он называл её, как и все, Приблудной Птичкой, утверждал, что её нашли на капустной гряде среди жаб и лягушек и передали в полицию. Тотчас же он сочинил стишок на эту тему. Она и Катюша должны были выучить его наизусть. Эндри припомнила:
Раз, два, три! Полицией Найден маленький ребёнок, Где же он пропадал? Никто не хочет этого знать. Как же его назвать? Приблудной Птичкой! Кто же будет стирать пелёнки, Я или ты? Корова ли мельника?
Осел ли мельника? Это – ты!
И всегда ей выпадало быть «ослом мельника», весёлым, готовым все нести, что только кузен на него ни наложит. Иногда она получала сахар, иногда он ласкал её. Но чаще на её долю выпадали затрещины и тумаки, брань и насмешки, как и подобает доброму ослу. Не прошло и трёх часов после их знакомства, как он её спросил:
– Скажи-ка, Приблудная Птичка, а ты не пачкаешь в комнате?
* * *
Большой ангорский кот прошёл через столовую, потеребил мех на её платье и привстал, прося. Она дала ему кусочек мяса. В это время Ян рассказывал о Мексике и нефтяных полях Брискоу.
Эндри не прислушивалась к разговору. Она думала о кошках в Войланде. Многих, одичавших на полях, она застрелила из подаренного Яном ружья. По три марки платила бабушка за каждую. Шкуры получал кучер Юпп, Старая Гриетт, ключница, шила ему из них куртку. Помогает от ломоты – утверждал он.
