скачать книгу бесплатно
Было, впрочем, ещё кое-что, что тянуло Эндри в пар и сырость прачечной. Все работы в большой монастырской школе исполнялись прислуживающими сёстрами. Начальница гордилась, что даже для огородных и для столярных работ она имела в своём распоряжении сестёр из ордена. Даже жестяные работы и электрические проводки делались собственными силами. Барышня Рашильда с тремя сёстрами мастерила все так же основательно, как и лучший ремесленник. Таким образом, кроме священника, в доме не было ни одного мужчины. Из женщин, не принадлежавших монастырю, здесь работали только прачки. Кроме сестры Женевьевы, ни одна не выдерживала в прачечной. Конечно, и при стирке Эндри не должна была говорить ни о чем, не связанном с работой, но сестра Женевьева не понимала этого слишком буквально. Она сама говорила без устали и была одержима одним честолюбивым желанием – подать своё бельё наверх в ослепительно белом виде. О дисциплине и воспитании пусть заботятся другие. Поэтому Эндри завела дружбу с прачками, особенно с узкогрудой, тяжело дышащей госпожей Вермейлен, которая все время вздыхала. Муж у неё умер, после него осталось одиннадцать детей и ни копейки денег.
К Страстной Пятнице начальница, как и во все годы, пригласила знаменитого постороннего проповедника. Это был капуцин патер Гиацинт. Монастырская церковь была переполнена. Тесно друг к другу на скамьях сидели девочки. Все монастырские барышни и сестры собрались на проповедь. На кафедру взошёл жирный, облачённый в коричневую рясу монах и погладил руками свою длинную рыжую бороду. Затем выпалил голосом, заставившим задребёзжать окна и зазвучать стены.
– Пожар! – зазвенел он. – Пожар! Пожар! Горит! Горит! Горит!
Он сделал паузу. Затем снова загремел:
– Где горит? Где?
Снова остановился, чтобы ещё поднять напряжённое ожидание. Затем голосом нежным, мягким и ласковым, влажным, как голые лесные гусеницы, произнёс:
– В сердце Святого Алоизия, целомудренной лилии из Гонзега!
Даже для этих благочестивых душ такое вступление было чрезмерным. На скамьях послышалось хихиканье, девочки закрыли лицо руками и платками, даже на бледном строгом лице барышни Марцеллины Эндри заметила лёгкую улыбку. С неодобрением обернулась начальница, бросая предостерегающие взгляды на своё стадо.
Но бравый патер Гиацинт ничего этого не заметил. Он спокойно проповедовал дальше на своей кафедре, шептал и громил по вдохновению Святого Духа.
* * *
Эндри написала письмо своему кузену Яну. Она писала, что находится в монастыре, что все делает, но больше выдержать не сможет: она погибнет, если должна будет оставаться тут дольше. Бабушке она не имеет права писать, поэтому обращается к нему. Если бы она только могла выбраться отсюда, то уж дальше бы она устроилась. Быть может, она найдёт место сокольничьей, – не знает ли он, где требуется такая? Она выучилась хорошо стирать и гладить и могла бы, если нужно, пойти в прачки. Не может ли он выслать ей денег, – пусть адресует их на имя госпожи Вермейлен, – адрес написан сзади на конверте. Она – её друг, эта госпожа Вермейлен тоже прачка.
Она отдала письмо – листок из учебной тетрадки – своей новой приятельнице и написала адрес Яна. У неё не было ни гроша. Марку и конверт должна была купить госпожа Вермейлен.
Но появилось новое затруднение. Начальница взяла её из прачечной и велела снова брать добавочные уроки. Вероятно, Эндри слишком много жаловалась. Она обдумывала, что бы такое выкинуть, дабы снова попасть в царство сестры Женевьевы. Но не нашла ничего подходящего – в виде наказания она получала только стояние в углу, на коленях или оставалась без обеда.
Лишь после Троицы на прогулке она снова увидела госпожу Вермейлен. Та стояла на другой стороне улицы, дожидалась под воротами и пошла девочкам навстречу. Когда она увидела Эндри, то вынула какую-то бумагу, остановилась и стала её читать. Эндри поняла: это был ответ от Яна. Если бы только она могла перебежать через улицу! Богом посланным ангелом показалась ей прачка!
Ещё во время прогулки ей пришла в голову мысль, как все устроить. Ночью и все утро шёл дождь. Она, где только было возможно, шлёпала по густейшей грязи. По возвращении в монастырь она попросила разрешения переменить ботинки. И в ответ в виде наказания получила приказ стать во время ужина в угол с грязными ботинками в руках. Она охотно повиновалась. Когда вечером пошли в спальню, Эндри обтёрла ботинки чистой простынёй. Прислуживающая сестра заметила это на следующее утро и доложила тотчас начальнице. Последняя наложила примерное наказание. Эндри должна была стоять с замаранной простынёй на этот раз в коридоре, в то время как четыре класса дефилировали мимо неё. Затем она должна была сама отнести простыню в прачечную и там снова приняться за старую службу.
Сестра Женевьева рассмеялась, когда грешница снова заявилась к ней. Она приказала ей самой выстирать простыню, причём произнесла длинную благожелательную речь. Ясно, что Эндри к учению неспособна, сказала она, но прачка из неё уже вышла хорошая, этого нельзя отрицать. Почему же она не хочет поступить к Английским Барышням в качестве прислуживающей сестры? Тогда она могла бы постоянно с нею стирать, целый день и в течение всего года!
Эндри согласилась, взяла свою простыню и встала за работу, дрожа от возбуждения. Скоро приковыляла госпожа Вермейлен. Она сунула ей телеграмму и шесть билетов, – шесть белых стогульденовых билетов. Эндри подарила ей три из них, а остальные вместе с телеграммой спрятала на груди. Ей стоило немалых трудов протиснуть бумажки через воротник. Они ничего не не говорили, но у обеих стояли с глазах слезы. В корыте, глубоко под грязными рубашками и юбками, в мыльной воде, они пожали друг другу руки.
В кровати Эндри прочла телеграмму. Она была послана с Капри – где бы это могло быть? Текст гласил, что Ян переводит госпоже Вермейлен шестьсот голландских гульденов. Ниже стояли слова: «Письмо следует».
Но она не могла дожидаться этого письма. Если только у неё найдут деньги, их тотчас отнимут. Нет, нет, сегодня должна быть последняя ночь, которую она проводит у Английских Барышень.
Она не заснула ни на минуту. Крепко держала в руке свои деньги, дрожала, боялась, что вот откроется занавес и какая-нибудь сестра подойдёт к её постели.
Пять часов утра – звонок! Как медленно ползут предобеденные часы! Обедня и завтрак, школьные работы и класс! Затем: естественная история, арифметика, география, последний – французский. Обед – и, наконец-то! – прогулка. Накидку на платье, шляпу на голову – вот они и выходят на улицу.
Она хорошо обдумала, что собиралась делать. Боялась только, что не сможет осуществить – так билось её сердце. Это, в конце концов, ей помогло: она была бледна, как смерть, её трепал озноб, когда она сказала сопровождавшей девочек монастырской барышне, что чувствует себя больной. Барышня Клементина взяла её руку и испугалась, подозвала двух учениц и приказала им тотчас же доставить Эндри в монастырь. Затем она отправилась со своими ягнятами дальше.
Эндри шла с девочками очень медленно, опираясь на их руки. Это не было комедией – она чувствовала себя близкой к обмороку. Неужели придётся отказаться от своего плана? Теперь – в последнюю минуту?
У одной трамвайной остановки она остановилась, тяжело дыша. Прошёл вагон, ещё один. Наконец пришёл желанный: «Вокзал» – была на нем надпись. Она обождала, пока вагон двинулся, затем перебежала через платформу, впрыгнула и повисла на лестнице, почтальон втащил её на площадку. Она обернулась, но уже больше не видела девочек. Вагон круто повернул за угол.
Кондуктор дал ей билет. С трудом она вытащила из-за пазухи свои деньги. Люди посмеивались, почтальон спрашивал, не помочь ли ей? Снова затруднения: кондуктор не мог разменять ей стогульденовый билет, но почтальон оказался очень любезным, заплатил за неё, сказав, что он постоянно носит в монастырь письма и завтра получит свою мелочь – пусть она передаст сестре, принимающей почту. Куда она спешит? – спросил он её. Она отвечала, что на вокзал за бабушкой.
Она бросилась в вокзальный зал. Тут только она сообразила, что не знает, куда ей надо. Мимо прошёл швейцар, он позвонил колокольчиком и широко и протяжно выкликал:
– Маастрихт – Лувен – Брюссель!
Сесть в вагон – это самое лучшее. Только бы уехать отсюда, все равно куда. Она побежала к кассам и потребовала билет до Брюсселя. Кассир кинул на неё взгляд и дал ей билет третьего класса. Как медленно даёт он сдачу – Иисус-Мария! – ведь поезд уйдёт!
Пройдя через турникет, она впрыгнула в вагон. Но почему же он не едет? Со страхом она смотрела в окно: не видать ли монастырских барышень? Чёрная вуаль и белый воротник?
Раздался свисток, поезд отошёл от дебаркадера.
* * *
«Plaza» 1740! – вызывал Тэкс Дэргем по телефону. Он связался с отелем, затем вызвал мисс Войланд. Ему настоятельно надо с ней переговорить. Эндри назначила ему встречу за завтраком в Билтморе.
Тэкс имел с собой пакет: старательно запакованные осколки негативов карточек Эндри. Их было 83 – точно подсчитано. Она засмеялась. Он мог бы их спокойно бросить в Гудзон или в Гарлем, если это доставит ему больше удовольствия.
На этот раз она была, в хорошем настроении. Сегодня утром она думала о своём пребывании у Английских Барышень. Эти воспоминания её радовали: как она наконец оттуда удрала, как поезд перевёз её через границу и, пыхтя и шипя, влетел на вокзал в Брюсселе. Разве это не было как будто вчера или неделю тому назад?
Она улыбнулась – скоро исполнится уже двадцать лет с того времени.
Тэкс Дэргем мешкал и не уходил со своим пакетом. Ей пришлось поощрять и подталкивать его, пока он наконец раскрыл рот. Он хотел бы её попросить немного воздействовать на Гвинни. Невозможно и передать, как она его мучит! Каждый день новые причуды. Ей никогда не угодить! Если бы мисс Войланд случайно замолвила за него словечко…
Теперь вот Гвинни требует, чтобы он взял её с собой на своём аэроплане в Йеллоустонский парк. Он охотно бы это сделал, но как раз теперь, в феврале, погода действительно очень дурная. Гвинни будет мёрзнуть и его же бранить за это. Кроме того, у него пока только свидетельство на право летать самому без права брать пассажиров. Если станет известно, он потеряет своё свидетельство. И должен будет сверх того опять бродяжить по тюрьмам, если что-либо случится. Гвинни могла бы обождать до лета. Тогда – прекрасная погода для полётов. Тогда у него наверняка уже будет право брать пассажиров. Но Гвинни не хочет считаться ни с какими разумными соображениями. Только мисс Войланд может тут помочь.
Эндри обещала уже сегодня же с ней переговорить.
Тэкс глядел на неё с изумлением. Как это она предполагает уломать Гвинни? Он нагнулся вперёд и потёр руки, как Брискоу.
– Мисс Войланд, – сказал он, – я хотел бы сделать вам серьёзно обдуманное лредложение: согласитесь вы поселиться у нас, когда мы с Гвинни поженимся?
– Почему бы и нет? – засмеялась Эндри. – Но в качестве кого?
– О! – сказал Тэкс Дэргем, – ну, в качестве тёти и гувернантки. Вы оказываете такое положительное влияние на Гвинни. И – знаете ли – для моих нервов это было бы благодеянием.
Эндри вспомнила, как сестра Женевьева советовала ей поступить прачкой к Английским Барышням. Что сказала бы она на предложение Тэкса? Её ценность растёт с годами – теперь её считают уже пригодной к роли гувернантки.
Они подымались по Пятой Авеню. Тэкс Дэргем её провожал.
– Подумайте об этом, мисс Войланд, – сказал он.
Эндри согласилась:
– Да, да, я подумаю.
Сомнения нет: эта семья хочет её иметь всю, целиком, с кожей и с волосами. Несколько дней назад она была с Паркером Брискоу в Опере – он желал сделать её мачехой Гвинни, Тэкс – её тёткой. Сама Гвинни идёт несколько дальше в своих желаниях.
Они стояли в приёмной зале «Plaza», когда пробежал посыльный, громко выкрикивая её фамилию. Она сделала ему знак, и юноша доложил, что её просят к телефону.
– Наверное, это Гвинни, – сказал Дэргем. – Могу я поприсутствовать?
Она взяла трубку:
– Алло, Гвинни!
Тэкс придвинулся ближе, чтобы по возможности больше слышать.
Послышался мужской голос. Телефонная трубка выпала из рук Эндри. Тэкс увидел, как она побледнела, голос её задрожал.
– Ты… это ты, Ян? Откуда ты знаешь, что я в «Plaza»?
– Было нетрудно узнать, – послышалось в ответ. – Я был на твоей старой квартире в Гринвич-Виллидже. Живущий там молодой человек сказал мне, где ты обретаешься.
Тэкс Дэргем удивлённо уставился на неё: она, мисс Войланд, была явно взволнована, она, видимо, искала слов. Кто же этот человек, приведший её в такое состояние?
– С какого времени ты в Нью-Йорке? – спрашивала она.
– С сегодняшнего дня, – раздалось в ответ. – Но мне надо немедленно ехать отыскивать одного старого друга. Я тороплюсь к Штейнметцу в Шенектеди.
Она механически повторила:
– В Шенектеди к Штейнметцу…
Тэкс Дэргем прислушивался внимательнее.
– Протеус Штейнметц в городе, – прошептал он, – он был сегодня утром в кабинете у Брискоу.
– Протеус Штейнметц в городе, – повторила она.
– Так ты знаешь его? Где же он живёт в Нью-Йорке?
– Где он живёт? – спросила Эндри.
– В «Асторе», – подсказал ей Тэкс.
И она крикнула в телефон:
– Он живёт в «Асторе».
Тогда он должен сейчас же поехать в «Астор». Он вызовет её, приедет к ней в отель завтра до обеда, а может быть, ещё сегодня вечером.
– Да, да, – ответила она.
Повесив трубку, она села и замолчала. Только часто дышала.
Тэкс наблюдал за ней.
– Мисс Войланд, – начал он. – Если этот человек вам неприятен, если вы не хотите его видеть, скажите мне. Я уж устрою, чтобы он не был вам в тягость, – положитесь тут на меня.
Эндри встрепенулась – чего хочет этот юноша?
– Если он вам в тягость, – повторил Тэкс с пылом, – скажите только мне. Я лично сброшу его с лестницы.
– Это вас не касается! – воскликнула она. – Вы только не вмешивайтесь!
Подумав немного, она горько усмехнулась:
– Вы ревнивы, Тэкс Дэргем? Это был мой кузен Ян. Никто не может к нему ревновать. Ни Брискоу, ни Гвинни, ни вы, мой мальчик. К нему – нет… Изо всех людей на свете менее всего это относится к нему, к моему кузену Яну!
Она поспешила к лифту, поднялась наверх и вошла в свою комнату. Итак, Ян – в Нью-Йорке… Когда же она видела его в последний раз? Пять или шесть лет тому назад…
И, как всегда, – сначала у него имеются более важные дела. Она, Эндри, только на втором плане. К кому ещё ему надо? К Штейнметцу? Да: к Протеусу. Кто ещё говорил ей о нем? Кто и что? Фамилию она очень хорошо помнит и это странное имя: Протеус. Она даже видела его фотографию в газете: маленький, заросший волосами человек. Он, должно быть, очень известен, он знаменитый инженер или нечто в этом роде.
К нему собирался Ян, ради него только и приехал. А затем, при случае, он скажет и ей: «здравствуй!» Конечно, он вежлив, любезен, лоялен! Наверное, спросит, не нуждается ли она в деньгах. И вынет свою чековую книжку.
Нет. На этот раз он этого не сделает! Она его предупредит. Она спросит его, сколько он ей дал, всего вместе, тогда, и тогда, и снова, – и все ему вернёт, со всеми процентами. И, прежде всего, шестьсот гульденов, посланных им в монастырь…
Три билета для неё, три – для госпожи Вермейлен. Внизу, в корыте, они пожали друг другу руки, глаза их были полны слез – это было счастье, это была свобода после года рабства!
* * *
Она была уже на вокзале в Брюсселе, разменяла деньги, купила фрукты и сейчас ела. Она бегала по вокзалу, рассматривала все расписания, но не решалась отправиться в город. С ней заговорила какая-то монахиня, сестра из вокзальной миссии. Спрашивала, куда ей надо, и предлагала дать сведения. Эндри не поняла её и подумала, что это – ловушка. Монахиня, наверное, ищет её по поручению начальницы, чтобы отправить обратно. Дрожа от страха, она сказала, что сейчас же должна ехать дальше.
Здесь она не может долго оставаться, здесь её, без сомнения, скоро найдут. Здесь и повсюду. Она нуждается в ком-нибудь, кто бы её защитил, и знает только одного такого, только своего кузена. Он послал ей денег, он поможет ей и дальше. Она поспешила к кассе и потребовала билет до Капри. «Где это?» – спросил кассир. Она вынула телеграмму и показала ему в ней это слово. Он долго искал в какой-то толстой книге, потряс головой и отослал её к другому окошечку – там ей дадут справку.
Это далеко, очень далеко – Капри. Она должна была ехать в Париж и через всю Францию. Затем по Италии до Неаполя, а там пароходом. Какого класса билет ей угоден?
Эндри подумала. Бабушка постоянно ездила первым классом. Когда сестры везли её в монастырь, они поехали вторым. Но она должна экономить свои деньги – кто знает, хватит ли их вообще на такой длинный путь. И она попросила билет третьего класса. Человек выписал ей билеты – это была почти целая тетрадь. Он написал ей большую записку, что она должна делать в пути. В Париже надо переехать на другой вокзал. Пересесть… ждать… снова пересесть. Но в промежутках она может отдохнуть, может прервать поездку.
Но Эндри не отдыхала и не делала перерывов, разве только там, где должна была час-другой дожидаться следующего поезда. Она питалась бутербродами, повсюду покупала себе фрукты и совершенно испортила желудок. Она старалась соблюдать чистоту, стирала свой носовой платок, смывала пыль с лица и с рук. Но затем она его потеряла и осталась грязной. Окружающие её люди были не чище. Она меняла деньги в Париже, потом – в Вентимилье, замечала, что её обманывают, но не решалась против этого возражать. Снова и снова она спрашивала о ближайшем и лучшем поезде, но все оказывалось, что её билеты не давали ей права ехать на отходящем.
Три дня и две ночи она тряслась на пассажирских поездах, пока наконец около полуночи не приехала в Неаполь. Она оставалась на вокзале, пока её не прогнали. Тогда она побежала по улицам, спрашивая временами, где гавань. Ранним утром она попала на грузовое судно, валялась среди корзин и тюков и около полудня прибыла на Капри. Побежала на пристань, спрашивая каждого человека о своём двоюродном брате. Но никто не знал такой фамилии. Кто-то посоветовал ей пойти в город справиться на почте – может быть, там знают или дадут совет. В палящий зной, больная и разбитая, она стала взбираться на гору. Наконец отыскала почту, но там было все закрыто. Пришлось долго ждать.
Она написала фамилию Яна, подала записку человеку за решёткой – тот кивнул головой и подробно рассказал, как она должна идти. Она не поняла ни слова. Тогда тот позвал с улицы мальчика-оборванца, который доведёт её. Они шли сначала узкими улицами, затем в гору вдоль садовых оград. Там и тут расположились дачи, а между ними маленькая церковь. Мальчик открыл одну дверь и провёл её через сад к белому дому, обвитому виноградом. Он постучал в дверь, но никто не выходил. Тогда мальчик обежал кругом. Эндри слышала его голос, поняла слово «синьоре» и догадалась, что он спрашивал о господине. Послышался визгливый женский голос. Эндри испугалась: наверное, это женщина, с которой он живёт, из кафешантана! Уличный оборванец вернулся и стал ей что-то рассказывать, говорил и глазами, и руками, и ногами. Наконец она поняла: «синьоре» не было дома, но пусть она обождёт, уж он его найдёт и приведёт. Она дала ему пару серебряных монет, и он побежал, сломя голову.
На мраморной лестнице сидела и ждала Эндри. Из дома слышалось пение – оно ей было противно. Быть может, только потому, что она так устала и ей было так нехорошо? Разве та, которая жила там, не была знаменитой артисткой? Медленно ползли её мысли. Здесь она не сможет остаться – та женщина, наверное, её не потерпит. Но Ян уж куда-нибудь её поместит – только бы он пришёл, только бы он наконец пришёл! Внутренности у неё болели, в голове шумело. Она была голодна и хотела пить. Со вчерашнего дня – ни глотка воды и ничего не ела. Как она выглядит? Все на ней липнет! А устала она, так устала…
Кто-то дотронулся до её плеча. Она вскочила.
– Синьоре! – торжествовал оборванец. – Синьоре!
Она сошла со ступеньки и посмотрела кругом, но ничего не увидела. Мальчик побежал обратно через сад в дверь. Она услыхала, как он громко звал:
– Синьоре! Синьоре!
Затем пришёл он. В белых ботинках, в белых штанах и рубашке, с пиджаком через руку. Высокий и белокурый, загоревший на солнце до красно-коричневого цвета. Вид – сияющий.
Она попыталась пойти навстречу, но зашаталась, удержалась на ногах, устремив на него взор.
Он тотчас же узнал её.
