скачать книгу бесплатно
– Хочешь прочесть?
Она не пожелала. Теперь он уехал, совсем уехал и никогда не вернётся. Он был в Париже или в Испании, с танцовщицей, с женщиной, писавшей ему письма.
– Встань! – приказала она бабушке. – Я не хочу, чтобы ты плакала. Вытри глаза!
Что такое? Разве она плакала? Бабушка повиновалась, встала, взяла носовой платок – действительно, на глазах были слезы…
– Налей себе, – велела ей бабушка, – пей! Это пройдёт, с танцовщицей, слышишь? Он все-же вернётся в Войланд, приедет к нам – ты меня понимаешь?
– Да, – ответила безучастно Эндри, – да!
Опорожнила свой стакан, стояла и ждала.
– Теперь иди! – сказала ей бабушка.
Она вышла из комнаты, медленно закрыла дверь. Спустилась с лестницы, остановилась во дворе. А! Солнце сияет!
Пошла через двор, вышла главными воротами, прошла мостом, мимо пастухов. Пришла в парк, пересекла его и через луг вступила в Войландский лес.
«Солнце светит, – думала она, – сегодня день Петра и Павла». Ей стало вдруг холодно. Она подумала: «оттого, что я едва одета». На ней была шёлковая рубашка, сверху халат, чулки и высокие сапожки для верховой езды. Нет, не поэтому мне холодно – солнце светит и греет.
Было тихо, очень тихо. «Надо вернуться, – подумала она, – в таком виде не могу же я бежать через лес».
Но шла дальше.
Шестичанное? Что такое: шестичанное? Комичное слов Голова у неё горела. Все было так растрёпано! Она выпила три стакана – токайского. Не потому ли это, что она ещё не привыкла к венгерскому вину? Или – шестичанное потому, что оно было шестичанное. Она засмеялась.
Эндри села на пень, снова вскочила и побежала дальше.
Ян был с одной из кафешантана, которая показывает ноги. С той, которая поёт и скачет. И она знаменита!
С львиным жолудком был он в Париже, с поющим, скачущим и очень знаменитым!
Шестичанным было вино, шестичанным. И горячо же ей нынче!
Она должна была снова присесть. Деревья кругом вертелись. Там наверху было очень укромное местечко – мох под высокими буками. Там можно вытянуться.
Она побежала дальше на гору. Никогда Ян не вернётся в Войланд, никогда! Зачем же сияет солнце?
А холм, он тоже шестичанный? Порыв – шестичанный?
Она сознавала, что пьяна, так порою казалось ей. Затем все снова становилось совершенно ясным. Где же родник? Там, под звездообразным кустом… Там могла бы она напиться воды, свежей, ключевой…
Она снова пошла вверх.
Услыхала какое-то журчание и жужжание. Словно большая жужжащая муха, только сильнее, гораздо сильнее. К тому же – в самом деле слышна какая-то мелодия! Она остановилась, заткнула уши пальцами: не шумит ли у неё в голове?
Снова прислушалась. Нет, нет, жужжало в кустах. Но ведь никакая муха так не жужжит, да и откуда быть ей в лесу? Это могло быть только большое животное, вероятно, птичка? Жужжание очень походило на пение, но никогда она не слыхала такого.
Теперь Эндри слышала уже совершенно ясно: звук исходил из одного и того же места. Наверное, это птичка! Нельзя ли её поймать? Она принесла бы её бабушке – эту жужжащую птичку.
Она сняла халат и приготовилась набросить его на птичку. Остро вглядывалась в кусты, бесшумно скользя туда. Медленно и осторожно, все ближе и ближе, шаг за шагом.
На мху сидел Бартель. Он что-то держал у рта и жужжал. Эндри стояла совсем близко от него.
Бежать хотела она, бежать! Но нет – разве она испугалась? Кого? Бартеля?
Она кинула белый халат на землю и села на него.
– На чем ты жужжишь? – спросила она.
– Ох, как я перепугался! – воскликнул он. – Подумал, что это пришла лесная ведьма!
Он тяжело дышал. Испуг был написан на его лице. Затем он протянул ей свой инструмент – маленькое железное кольцо со стальным пером в середине.
– Это – варган, – сказал он. – У каждого пустертальца найдётся такой в мешке.
Он показал ей, как на нем играют. Одной рукой держал кольцо у открытого рта, а пальцем другой тренькал по перу, которое журчало и жужжало, встречая резонанс во рту.
«Варган, – думала она, – шестичанный варган». Она закрыла глаза и почувствовала, что должна за что-то держаться.
Затем она снова услыхала его голос.
– Сегодня жарко, барышня. Я уже тоже скинул куртку. Но так свободно, как барышня, я сделать не догадался.
Она взглянула, только теперь заметив, что свою куртку и шляпу он повесил на сук. На нем были длинные чулки, штаны до колен, широкий чёрный кожаный пояс и рубаха. Все белое и чистое – в честь праздника Петра и Павла.
Она хорошо видела, что он её желает. Горячо, страстно, но и застенчиво тиролец смотрел на неё. Эндри чувствовала себя в безопасности – никогда он не осмелится прикоснуться к ней. Она высокомерно засмеялась.
– Что написано на твоём поясе? – спросила она Бартеля.
Он снял его и передал ей. Здесь были изображены два пылающих сердца, пронзённых стрелою с пером. Кругом надпись: «Истинная верность и нежность связывают нас навеки».
– Это тебе вышила твоя любимая?
– Нет, нет, – отвечал он, – ещё дедушке его жена, а мне досталось по наследству.
– Спой, – сказала она, – но не слишком громко.
Он тотчас же начал петь вполголоса. Она не прислушивалась к тому, что он пел, откинулась назад, положив голову на мягкий мох.
Нет, Ян не приедет! Он забыл бабушку, как и орла, как и её, – её-то уж точно забыл. Помнит ли он ещё, что когда-то её целовал? Теперь он целует другую – из кафешантана.
– Знаешь ты, что такое кафешантан? – спросила Эндри.
– Очень хорошо, – отвечал Бартель. – Когда я состоял в императорских егерях, был там один обер-егерь, приехавший из Вены. Он рассказывал о кафешантанах. Это большие театры, где выступают красивые голые женщины. Они стоят чертовских денег, так как это великие актрисы.
«Великие актрисы! – думала Эндри. – Великая актриса – и та чужая женщина! Что я представляю собой в сравнении с ней? Глупую, незрелую деревенскую сливу!..»
Бартель пел о красивой девушке, равной которой нет ни в Испании, ни в Англии, ни во Франции, ни в Тироле, ни в Баварии.
Она резко поднялась. Рубашка сползла с её плеча.
– А что, Бартель? – воскликнула она. – Как ты думаешь, могла бы я показывать себя?
– Думаю, да! – горячо согласился он. – Вы могли бы, барышня, всякого парня пленить!
«Только одного – нет! – подумала она, – Только не Яна!»
И она сказала:
– Почему же ты меня не поцелуешь?
– Я бы очень желал! – прошептал парень.
«Токайское вино, – подумала она, – порыв! И Ян целует чужую – никогда он не приедет ко мне…»
– Я бы очень желал, – повторил Бартель, – так бы желал…
Растрёпанно было у неё в голове. Если бы только тут был родник. Издалека до неё доносился его голос:
– Очень бы желал…
И она подумала:
– Чего же ты ждёшь?
Нет, она не подумала, она сказала это громко, во весь голос. Громко – и сама встрепенулась, испугалась. Почти приказом прозвучали её слова: «Чего же ты ждёшь?»
Он все ещё колебался. «Что она плетёт?» – думал он. Как это у них делается, он знал очень хорошо. Это стоит стольких усилий, и времени, и денег – в ресторане и на танцах. Надо долго ухаживать и льстить, упрашивать и уговаривать, пока девушка пустит в свою комнату. И должна при этом быть тёмная ночь, чтобы никто ничего не знал. А здесь, светлым днём, в праздничное утро, во время церковной службы прибегает к нему в лес барышня. Прибегает в рубашке, ложится к нему на мох, не стыдится – нет, сама его зовёт. Она, должно быть, совсем свихнувшаяся!
Эндри взглянула на него, высокомерно подобрав губы. Она бросила соколов на жаворонков, потому что Ян их любил! Кузен забыл её! Он целовал другую – она будет целовать Бартеля, как целовала Яна. Это сотрёт с её губ его поцелуи!
Поцелуй – он займёт одну минуту – и она рассчитается с кузеном. Тогда она может встать, пойти домой, не бросив более ни одного взгляда на этого парня. Пусть бежит за ней, несёт её халат!
– Иди! – сказала она.
Взяла его голову и поцеловала в уста.
Итак, это было сделано. Но он не отпускал её. Держал крепко, прижимал все теснее. Чего он хочет от неё?
– Уходи! – крикнула она. – Уходи!
Оттолкнула его от груди, ударила, ударила сильно – прямо в лицо.
Бартель отскочил. Лицо его пылало. Что такое? Она его поцеловала, а затем бьёт? Что он – её собачка, которую она может пинать? Его кровь бурлила. Ни одна девка этого не смеет – и барышня тоже! Она лежала перед ним нагая, и он бросился на неё.
Началась борьба. Она громко кричала, оборонялась руками и ногами, впивалась в его тело, как делали сокола. Разорвала его рубашку. Над собой она видела его грудь, противную, густо поросшую чёрными волосами.
Он уже не щадил её, запрокинул ей голову назад, железными тисками сдавил грудь. Наклонился над её телом, тяжёлым сапогом отодвинул колено.
В голове её все спуталось, все закружилось. Она чувствовала, что теряет силы, как бы тонет в середине Рейна. Ощутила что-то вроде судорог, и волны сомкнулись над нею.
Она лежала тихо, окровавленная, всхлипывая и дрожа. Допустила – все допустила!
* * *
Эндри открыла глаза и посмотрела вокруг себя. Бартель исчез, также исчезли с куста его шляпа с пером и куртка с пуговицами из оленьего рога. Возле лежала её рубашка, запачканная тряпка. Она обвязала ею тело, как могла, накинула сверху халат. Тихо пробралась через лес, далее побежала лугами. Бежала, бежала. Пришла к парку, обошла дорожку, пробираясь кустами.
Полдневная жара. На замковом мосту ни единого человека. Она быстро прошла через мост и через ворота. На дворе было совсем тихо, очень пустынно. Прокралась вдоль стен, быстро вбежала по лестнице в свою комнату. Никто её не видел, никто.
Она бросилась на кровать и лежала на ней, глядя вверх – неподвижно, точно окоченела, и очень долго. Затем постепенно оцепенение стало проходить. Она плакала, всхлипывала, стонала. Её тело извивалось, руки цеплялись за подушки, в которые она зарывала свою голову.
Теперь все было ясно. Она отлично знала, что произошло. Это была её вина, только её! И тогда, когда она позволила Яну уехать, заперлась в своей комнате, выбросила ключ. В том, что она не пошла к Яну в ту ночь, – в этом тоже была её вина.
И сегодня, сегодня – тоже её вина, только её вина!
Ничем она не могла себя оправдать! Она этого, конечно, не хотела, этого – нет. Она защищалась, боролась до крови. Он преодолел её ослабленную вином силу, бросился на неё, как зверь. Грубым и диким насилием взял он её.
И все же это была её вина! Нагишом она побежала в лес, подсела к нему на мох. Дразнила его страсть, подстёгивала его кровь, сама предложила ему свои губы. Тогда он взял и её тело… Разве он не был прав?
Тяжело страдая, она громко плакала, засунула палец в рот и укусила его. Разбитая и подавленная, Эндри лежала ещё несколько часов, беззвучно плача.
Стемнело. Слабый лунный свет пробился через окно. Она встала. Подушка её была мокра, но сухи и воспалены глаза. Оделась, вышла из своей комнаты и из замка. Она побежала к лесному домику, где жил Бартель.
Ни одного слова она не сказала ему. Но оставалась у него всю ночь.
Она была как безумная в это время. Днём бегала по окрестностям, кое-где присаживалась, устремляла взгляд на небо. Мучила Петронеллу, а затем дарила ей бельё и платья. Без цели и плана скакала верхом, спрыгивала и погоняла свою кобылу! Та, одна, в мыле и пене, прибегала в конюшню.
Бабушка все это хорошо видела. Она ласкала её по лбу и щеке.
– Это пройдёт, – говорила она. – Верь мне, дитя моё. Он вернётся назад в Войланд!
Она ничего не отвечала. Только усмехнулась, когда была одна. Ян – в Войланде, чем это ей поможет теперь? Он может оставаться там, где находится, – здесь нет больше места для них обоих.
Каждую ночь она бывала у Бартеля, каждую ночь.
Когда днём она выезжала с ним на охоту, то обращалась с ним хуже, чем с последним слугой. Ни с кем из прислуги в Войланде она не позволила бы себе так разговаривать. Он делал все, что она приказывала, по её первому слову. Только усмехался карими глазами. Он знал то, что знал…
Когда он пел, она кричала на него: она слышать не могла его песен. Часто он становился ей так противен, что она отворачивалась, лишь бы его не видеть. Она хотела бы его топтать, плевать ему в лицо.
Но наступала ночь, и она снова шла в лесной домик. Она разбила свою копилку, глиняную свинью ростом с кролика. Туда бабушка бросала ей талеры, а также и золотые монеты, когда бывала в хорошем настроении. Эндри взяла деньги и отдала их Бартелю.
У неё было ощущение, точно она должна ему заплатить. За оскорбления, наносимые ему днём. Или…
Она тряхнула головой, прогоняя неприятные мысли.
К чему думать? В это время она была как безумная.
