Красный лёд

Эвелина Тельви

Красный Лёд

Пролог

♫♫ гр. «Ария» – ШТИЛЬ

Шаг, ещё шаг, потом ещё… Миллионы шагов позади. Болезненных, медлительных и тягучих. Дорога к вершине. К вершине смерти. И обратно. Пик горы. Самой высокой горы. Вот она – цель! Где-то там… Теперь засыпанная снегом тропа гнала нас прочь от свирепого гребня. Пора возвращаться домой.

Перед глазами – белое небытие. Туман, снег, ледяной дождь – всё смешалось. Невозможно ничего разглядеть, даже собственную руку! Замёрзшие упрямые пальцы с трудом подчиняются жёстким командам. Они не виноваты – кровь медленно затвердевает, жидкость превращается в лёд. Тело умирает. Постепенно, неумолимо, страшно.

Слишком большая высота. Разреженный воздух вытекает из лёгких, не утешая кислородом. Горло саднит от желания пить. Дикое обезвоживание. В голове – плотная дымка. Мозг уже отказался принимать решения. Лишь где-то на задворках сознания ещё тлеет единственная и самая важная мысль: нужно идти вперёд. И тело покоряется спасительной мысли. Не отступать, не сворачивать, ни шагу в сторону – только вверх по верёвке, тающей в молоке бурана.

Кто-то до меня всадил резной гвоздь ледобура и протянул эластичный канат верёвочных перил. Отцепляешь карабин самостраховки и быстро вгрызаешься в шнур по другую сторону проушины ледобура. Если успел это сделать до того, как сдует порывом скоростью от восьмидесяти километров в час, то считай себя везунчиком до следующего звена альпинисткой станции, до следующего «гвоздя».

Кто-то присматривает за тобой, ты присматриваешь за вперидиидущим. Вы в одной связке. Оступишься – и подвергнешь опасности всю команду. Двенадцать сирых, далёких, обездоленных вдов проклянут и оплачут тело тринадцатого поскользнувшегося. Дети канувших в буре родителей не принесут цветы на могилу. Слёзы ручьёв и завывание ветра упокоят души нежданных гостей. Горный хребет станет их братской могилой. На высоте семь тысяч четыреста метров.

Шаг, ещё шаг, потом ещё один.

Альпинистские кошки царапают стену из голого льда, выбрасывая наверх моё измученное тело.

Мы отклонились от привычного маршрута. Нужно обойти перевал. Сейчас там дичатся свирепые ветры. Буран не унимается, следует срочно спускаться в базовый лагерь. Почти не осталось кислорода – последний баллон на исходе.

Снежная крупа атакует глаза. Кожа лица одеревенела. Если суметь вернуться в ближайшие часы, можно отделаться обморожением верхних слоёв тканей тела. Через несколько месяцев ороговевшая кожа исчезнет, ещё через год пройдут синюшные пятна. Двадцать семь лет – вся жизнь впереди. Шрамы заживут, только бы вернуться живым.

Как же так получилось, что несколькими часами ранее, едва не лишившись надежды выбраться из зоны смерти, теперь мы висим здесь над пропастью среди небоскрёбов недружелюбного льда?

В очередной раз покоряешь вершину, но она унижает сильней.

Шевелю пальцами, сжимающими ручку ледоруба, точно руку самого преданного из друзей. Тело восстало против меня. Лёгкие заполняются жидкостью, пальцы на ногах онемели, суставы ноют от перегрузок. Дыхание сбилось, сердце еле подёргивается в груди. Зрачки окончательно заволокло пеленой – то ли туман, то ли слепота. В ушах – вой замогильного хора погибших альпинистов, не сумевших отыскать среди заснеженных каменных откосов собственный гроб.

Видения, фобии, чувство скорой смерти – первые симптомы кислородного голодания. Стоит поторопиться. Если продолжать в том же духе, жди отёк мозга. И да прибудет с этим несчастным вечный покой!

Вершина – для самых стойких телом и духом. Для лучших! Не для всех.

Кто меня, сахарного, заставляет раз за разом подниматься к вершине? Никто не просил, но иначе – нельзя. Вот она, жизнь! На грани смерти!

А, может, к чёрту эти предрассудки?! Зациклился на горе, а что ждёт меня дома? Набитая снаряжением квартира? Скалодром? Мечты о новой горе? Может, пора остановиться? Стать человеком, остепениться. Найти нормальную работу, начать своё дело, разжечь семейный очаг. К чёрту горы!

Э, не-е-ет! Сердце ёкнуло при мысли отказаться от восхождений!

– Сры-ы-ы-ыв!!! – эхом раздалось далеко под ногами.

Ещё одна группа увязалась за нами? Голос кажется далёким, потусторонним.

Неожиданно в уши брызгает лязгающий звук удара карабина о винт ледобура. Верёвка натягивается тетивой, и гравитация дёргает вниз безвольное тело. Крепкий самостраховочный узел прусика впивается в основной альпинистский трос и удерживает-таки от рокового падения. Плечо больно врезается в холодную вертикаль стены, но, кажется, ткани и кости не пострадали.

Фу, пронесло!

Отовсюду слышатся крики.

В непроницаемом облаке легко забыть, что я не один.

От усталости нередко забываешь, что вообще существуешь, что когда-то спокойно дышал, пил литрами воду и отсыпался в тепле. Здесь, у вершины, образ простой человеческой жизни скорее похож на видение, на призрак, мечту. Лёд поселяется у тебя в голове, а изморозь – в мыслях.

Всё происходит как-то неспешно, словно в космосе или в замедленной съёмке. Или… так это видит затравленный мозг?

О боже! Один из тех, кто шёл следом, сорвался. В тумане невозможно оценить ситуацию. Сколько человек остаётся внизу? И все они ещё живы лишь благодаря усам самостраховки.

Пять человек сверху, значит, семь – в опасности. Сейчас верёвка держится из настырности ледоруба над моей головой. Но что будет, если железо выскочит из промёрзшей стены?

Чёрт! Оставшиеся промежуточные точки крепления не выдержат тринадцать человек! Одна за другой, словно маленькие пуговички в блузке на слишком полной дамской груди, они выстегнутся из кромки льда и обрушат перила. Тринадцать тел рухнут в глубокое дно ущелья и останутся здесь навсегда.

Необходимо укрепить промежуточную точку страховки. Быстро!

Адреналин ударил в виски. Это ненадолго подстегнёт циркуляцию крови и заставит пальцы двигаться шустрее.

Что там происходит? Кто там внизу не может угомониться?

Винт расшатывается вместе с верёвкой – угрожает вылететь из гнезда.

Используя ледоруб в качестве молотка, я на какое-то время снижаю риск разрушения гвоздя ледобура. Рядом ввинчивается такой же шуруп.

Верёвка… карабин… узел… Готово!

Сверху голос одного из команды:

– Что случилось? Ты цел?

В ответ – собственный крик:

– Оборвалось несколько промежуточных станций! Моя – последняя! Я закрепился, но верёвку сильно выкручивает! Похоже, там что-то серьёзное!

– Антон приказал проверить! Сможешь спуститься?

Чёрт возьми! Где найти силы? До нижнего звена метров пятьдесят. И что там сейчас? Нельзя забывать: мы в одной связке! Если не успокоить паникующих, они убьют всех нас.

– У тебя была одна верёвка! Подстрахуешь?

Через десять долгих секунд один конец плетёного шнура оказывается в руках. Мгновенно закрепляюсь на промежуточной страховочной станции, отстёгиваюсь от общей верёвки и обвязываюсь специальным узлом вокруг новой.

Отталкиваясь кошками, постепенно спускаюсь вдоль стенки. Вскоре угадываю очертания шедшего за мной альпиниста. Следующий не знал, что происходит внизу, и за ним – тоже. Опускаюсь всё ниже, метр за метром. Каждое движение предельно аккуратное, иначе можно ненароком толкнуть или поранить человека.

Как ни странно, дымка постепенно рассеивается под ногами. Прорезаются очертания товарища, третьего с конца. Он бледен, как снег, глаза неестественно сверкают. Ему не просто страшно, он на грани истерики. Опасное состояние. Он не должен был терять силы духа.

– Что случилось? – кричу ему в самое ухо.

Усилившийся ветер напомнил коварное нижнее течение реки, стягивающее ноги оковами холода, когда жилы немеют, и сведённые мышцы гирями тянут на дно. Поэтому туман рассеивается – его разгоняет предательский ветер.

Мужчина не отзывается. Смотрит на меня оторопело. Молчит.

Решаю проверить всё сам. Спускаюсь ещё на пару метров. Трос исчезает в остатках тумана. Кончик верёвки колышется по ветру над головой. Внизу никого нет.

Что?! Как так?! Куда исчезли ещё два человека?

Сколько ни вглядывался в далёкое дно ущелья, никаких следов жизни. Останавливаю взгляд на верёвке и всё понимаю. Альпинист, кажется, осознал, куда я смотрю, потому что верёвка закручивается, хаотично раскачивая перепуганного мужчину.

Пытаюсь скорее приблизиться к нему, чтобы спокойно поговорить. Он обрезал трос с людьми за собой, значит, что-то здесь приключилось. Вероятно, была причина, принять… такое… решение. Необходимо как можно быстрее всё выяснить и продолжить подъём.

Вдруг улавливаю недоброе колебание ветра у самого уха. Доля секунды. И… удар.

По одеревеневшему лицу полоснуло тремя лезвиями кошки. Горячее и липкое нечто стекает за воротник. Вся правая половина словно обожжена. Пахнет кровью. Правый глаз слегка зацепило. Едва не ослеп. Всё как в тумане. Левым зрачком подмечаю: тот разгоняется по принципу маятника – вновь попытается сбросить с верёвки.

Отработанная реакция позволяет мне увернуться.

Без сомнения, мужик явно спятил. Нехватка кислорода, нечеловеческая усталость, страх смерти и ускользающее время доконали психику альпиниста, промёрзшего до костей, и вбили клин между сознанием и бессознательным. Мужик дёргается и скулит, силясь убить любого, кто попросту окажется рядом. Будь он в здравом уме, ему ничего не стоило бы перерезать верёвку товарища, но в припадке ужаса перед подступающей к горлу смертью, он не в состоянии вернуть рассудок.

Верёвка скрипит, и в один момент тело вновь кидает вниз на полметра. Закреплённый десять минут назад шуруп ледобура не выдерживает и выскакивает. Остаётся второй и последний. Долго ли он выдержит четырёх ожидающих и одного невменяемого? А ещё я сам… Моя верёвка крепится к той же точке.

Мужик продолжает пинать воздух и рычать, как мелкая загнанная собачонка, не осознавая, что рискует разрушить единственное препятствие, ограждающее их от тотального срыва, и погубить себя в том числе.

Замахиваюсь корпусом ледоруба и вонзаю стальной кончик в лёд. Нужно подняться чуть выше.

В голове – звенящая пустота. Ни единой эмоции. Даже боль ушла куда-то на задний план. Просто делаю, что должен. И всё.

Ползу вверх по стене. Ледоруб обстоятельно врезается в скалу. Кошки не подведут.

Тот, другой, не может дотянуться до противоположной стены. Ему меня не достать.

Метр, второй, третий…

Барахтающийся уже подо мной.

Почему не приходят чувства? Где барабанная дробь в ушах? Всё как-то неправильно.

Отталкиваюсь от стены и хватаюсь за общую верёвку. На весу её не обрубить ледорубом, приходится буквально рвать на волокна десятимиллиметровый кручёный шнур зубчатым лезвием.

Под ногами крутится и визжит живой человек.

Хороший мужик. Последовательный, даже немного строгий, но внешне спокойный, неконфликтный. На вершине сдержанно улыбался, когда другие плясали и плакали от восторга. Антон, лидер группы, опасался брать того на вершину – небольшая одышка немолодого альпиниста запросто могла перейти в массивный отёк лёгких. Но мне отчего-то хотелось, чтобы он пошёл. Не знаю, почему во мне возникло такое желание. Возможно, оттого, что он казался рассудительным и более скромным, чем парочка ребят надо мной. Не люблю, когда много болтают. Знаю: люди разные, и кто-то не умеет вовремя промолчать. Но ничего не могу с собой поделать. Я уважаю тишину.

Вот как смеётся над нами гора: самого молчаливого человека она превращает в испуганного поросёнка. Его вопли оглушают меня.

Нитка за ниткой выскакивают из общего веретена и торчат кучерявыми локонами с головы старой куклы. Когда шнур оборвётся, мне необходимо успеть схватиться за край, иначе сила тяжести потянет меня вслед за потерявшим рассудок. Помню: меня страхуют, и моё тело пролетит всего метра три-четыре, но я закреплён на общей точке, и когда страховочная верёвка меня остановит, сила рывка, скорее всего, выбьет винт ледобура. Все наши усилия окажутся напрасными. Мы упадём.

Нужно успеть ухватиться.

Зрачки расширяются, когда я вижу, как оставшиеся волокна рвутся под тяжестью двух истощённых тел. Цепляюсь за верхний конец. Меня бросает вниз, но заиндевелые пальцы удерживаются за трос.

Чёрт! В неразберихе выпускаю ледоруб. Без него я погиб. В воздухе ловлю его ладонью за клюв. Успеваю! Настоящий везунчик!

И тут глаза натыкаются на нечто, растворяющееся во мраке. Это вроде ещё человек, но я уже знаю, что нет. Он покойник. Крик обрывается. Уши вновь заполняются воем ветра и пустотой. Холодной, безжизненной, одинокой. Смерть – вот она, близко. Неосторожное движение и конец.

Меня начинает трясти. В голове застревает отвратительная идея, что мою верёвку тоже кто-то распиливает. Меня тоже хотят убить. Я убил человека, значит, я заслуживаю ту же участь. Пальцы еле справляются с ношей. По спине бродят сотни тысяч мурашек.

«Я замерзаю, я падаю! Меня никто не спасёт! Я один! Они убьют меня!»

Слышу, как начинаю скулить. Как собака, как поросёнок…

О боже!

«Стоп! Сейчас же возьми себя в руки! Не терять головы! Никто не желает твоей смерти! Вы в одной связке! Не смей подвести товарищей!»

«Я убил человека! Разрезал верёвку!»

Чувство вины окатывает меня кипятком. Тело слишком устало, чтобы справиться с таким грузом.

«Оставь это на будущее! Сейчас нужно карабкаться! Муки совести – всё потом! Иначе – смерть».

Дёргаю несколько раз провисшую страховочную верёвку. Мой страхующий поможет вскарабкаться к тому месту, где я был прикреплён менее часа назад. Все замёрзли. Нужно выбираться.

Не помню, как добрались до базового лагеря. Помню, что рыдал, как ребёнок. Каждый спрашивал, что там случилось, а я только заливался слезами.

Рану на лице мне прочистили и предупредили, что шрамы, увы, останутся навсегда. Я смотрел им в глаза и видел того молчаливого альпиниста, чью верёвку я так безжалостно перерезал. Эти отметины – вечное напоминание о хладнокровном убийстве живого человека.

Так наказала меня гора.

Не смоет святая вода страшный грех. Мучиться мне, захлебнувшись в пучине вины, до конца своих дней.

Домой я вернулся убийцей.

Глава первая

♫♫ гр. «System Of A Down» – Lonely Day

– Я подаю на развод! – Серафима кричала ему в спину. – Ты меня слышишь? Я совершенно серьёзно! Я ухожу от тебя!

Мужчина спокойно развернулся. Его лицо не выражало ни испуга, ни гнева, ни огорчения. Разве что ехидство.

– Ты улыбаешься? – Ей совсем не нравилось это выражение: замешенное на презрении и сарказме.

Прежде она никогда не испытывала подобного на себе, не могла и представить, что муж способен пренебрегать ею.

А ещё эти старые шрамы… Багровые, глубокие, безбожно коверкающие его мимику. Три кожаных стежка ото лба вдоль правой щеки и один небольшой – в волосах. Бровь рассечена в двух местах, надвое разрублен висок. Как ему удалось до смерти не истечь кровью?

Однако самым пугающим для неё всегда оставался разрез радужки правого глаза. От тумана бесцветного, точно выжженного солнцем бельма на сером зрачке веяло чем-то зловещим, таинственным, потусторонним.

Из-под кромки тёмных волос начинала прорезаться белая проседь. Прямой подбородок, тонкий нос, губы вечно обветрены. Раны чрезвычайно уродовали лицо. Хотя она не за красоту его выбирала. В нём было что-то другое… Что-то ещё… И с годами оно только росло… Необъяснимое. Как будто её муж ведал то, о чём не догадывались другие. Высшая мудрость жизни или близкое знакомство со смертью?

Это странное ощущение – иметь дело с человеком, часть лица которого никогда не смеётся, а один глаз всякий раз испытующе всматривается в тебя, словно видит гораздо больше, чем ты желаешь ему показать.

«Всё это детские фантазии», – стараешься внушить себе ты. – «Он ничего им не видит».

Глаз фиксирует лишь края очертаний предметов.

«Но он видит суть», – так тебе кажется, и отделаться от навязчивой мысли не получалось даже после пяти лет замужества.

И теперь, в эту самую минуту, на асимметричном лице явственно читалась насмешка.

Девушке стало жутко.

– Я тебя услышал, – наконец ответил мужчина бесцветным голосом.

– И что ты собираешься делать? – Голос же самой Симы вдруг задрожал.

– Ничего. Я ничего не буду делать. – Глеб выглядел равнодушным. – Я не дам тебе развод.

– Что?! Почему? – воскликнула девушка. – Это всё, чтобы испортить мне жизнь? Хочешь, чтобы я пошла в суд и вымаливала свободу? Ты этого добиваешься?

– Не говори ерунды! – Мужчина развернулся к ней спиной и направился в соседнюю комнату.

– Мы не закончили! Куда ты идёшь?

– Это мой дом. Собираюсь пройтись по нему.

Серафиме ничего не оставалось, как пойти за ним следом.

Она думала, что таким серьёзным заявлением шокирует его, заставит обратить на себя внимание, сподвигнет к решительному разговору. Они уже два месяца не общались. Молчание день за днём выдавливало из неё покой и радость. Стены их общего дома, маленького двухэтажного коттеджа в черте города, душили её. Воздух словно выкачали из комнат. Сима почти задыхалась по ночам. Ей хотелось бежать из этой клетки и как можно быстрее.

– Я не поеду с тобой никуда! Твоя идея – полное безумие! Мне там нечего делать! – закричала она ему вслед.

– Поедешь!

– Кто дал тебе право решать за меня?

– Мне – право? – Его вопрос был полон сарказма. – Ты поедешь, потому что это задание редакции, потому что таков приказ твоего начальника. Ты не в том положении, чтобы торговаться. Им нужен материал, как и мне. А я знаю только то, что никто не сумеет написать статью лучше, чем ты.

– Но я не хочу брать интервью у альпинистов! Я специализируюсь на театре!

– Что ты называешь театром? Ты сама не знаешь, чего хочешь! – отрезал он.

Девушка застыла, словно её внезапно окатили помоями. Его слова не просто задели. Она учуяла в них едкий подтекст. Это уязвило её профессиональное самолюбие. В приступе праведного гнева Сима бросилась на мужа в попытке дотянуться и съездить по нахальной мине.

– Эй! – Глеб поймал её руку и прижал супругу к себе.

– Мне больно! – заскулила она, краснея от стыда и бессилия.

Мужчина отступил от неё.

«Горный козёл! Такую тушу и бурей не сдуешь! Чёртов альпинист!» – выругалась она про себя и с досадой глядела на широкую спину мужа, переставшей казаться защитной.

Молодой женщине среднего роста едва ли совладать с грудой мышц профессионального спортсмена ростом метр девяносто. Глеб мог бы вытряхнуть из неё душу, если бы захотел. Но он слабак. Или был слабаком?

Говорила ей мама, что не нужно выходить замуж в девятнадцать лет!

Родители опасались, что дочь забеременеет и бросит университет. Их страхи не оправдались – супруг тоже беспокоился об образовании жены.

Казалось, исполнялись её заветные желания. У неё было всё: свобода воли, грандиозные планы, влюблённый до беспамятства муж.

Муж…

Вначале тот казался ей кремнем, настоящей стеной. Порой ему приходилось надолго оставлять жену, но по возвращении он готов был с радостью принести в жертву последнего тельца своей домашней богине. Она воспринимала жизнь с ним как награду.

Однако совсем недавно выяснилось, какой тот глупец.

Глеб всё чаще стал соглашаться на длительные командировки.

«Деньги, деньги, деньги!»

Внеплановой беременности не случилось, прежние мечты сбылись, университет благополучно закончен, но дом, за который их семья каждый месяц выплачивали кругленькую сумму в ипотечном банке, всё чаще казался Симе слишком пустым.

Два месяца у Килиманджаро. Неделя на отдых и сборы.

Три месяца в Южной Америке. Возвращение.

Через десять дней новая командировка: в этот раз на Аляску.

Больше года они жили практически врозь.

Счастье ушло, и в душе поселилось безразличие. Внутренняя пустота порождала капризы, однако муж спешил исполнять даже их. Вскоре Серафиму даже это начало ужасно коробить. Она уже не помнила, чего на самом деле хотела в жизни.

Наконец, она поняла: её супруг вовсе не небожитель, какой здоровается с духами за руку на вершинах гор, а раб! Раб её молодости и кукольной прелести. Его жена давно устала ждать, когда муж вернётся – совсем вернётся – и будет с ней каждый день, как принято у нормальных людей.

Сима убедила себя, что ошиблась с мужчиной.

И, в конце концов, то ли от смертельной скуки, то ли от безнадёги, в постоянном отсутствии мужа, после всех лет брака она решила, что найдёт то, чем могла заполнить свою пустоту. Она вся ушла с головой в работу.

И однажды после пары совместных репортажей с новым коллегой молодая женщина согласилась пойти на свидание.

Сначала настойчивый ухажёр уговорил её на чашечку кофе после работы, затем пылко признался в симпатии на заднем ряду в тёмном зале кинотеатра, а спустя ещё несколько свиданий, он всё-таки напросился на невинный «чаек» и раздел её прямо в прихожей. Грубо, неистово, он взял её на ковре напротив гостиной. Эффект от его варварских действий поразил её. Она вся дрожала под чужим телом, охваченная какой-то нервной эйфорией опасности и звериной бешеной похоти. Она открыла в себе новую грань.

Муж никогда не одаривал её подобным сумасшедшим экстазом. В постели он предпочитал оставаться ванильно-медлительным, ласковым и деликатным. Глеб был гораздо внушительнее любовника, но считал всякую несдержанность, как сам объяснил, попросту недостойной мужчины.

Сима окончательно разочаровалась в собственной семейной жизни. Без сомнения, любви не осталось.

Девушка собиралась поговорить с мужем о разводе по его возвращении из поездки на Алтай, там Глеб поведёт туристов на вершину Белухи. За это время она упакует вещи и найдёт съёмное жильё. Начнёт новую жизнь… как-нибудь… где угодно… лишь бы подальше отсюда! И от него!

Вдруг громом среди проясняющихся небес пришло известие от начальства. После обеда главный редактор ошарашил её сообщением, что через пять дней она улетает на пару со штатным фотографом, её тайным любовником, в командировку на Алтай, чтобы взять интервью – смешно подумать – у собственного супруга.

Жестокий комизм ситуации вывел её из себя. Девушка нервно хихикнула, когда редактор-таки рассказал, кто всё устроил, и помчалась домой выяснять отношения.

Однако вместо того, чтобы умолять жену передумать и не бросать его, Глеб хладнокровно наблюдал, как она мечется от безысходности. Он не собирался позволить ей избежать поездки в тайгу.

– Зачем ты это делаешь? Между нами всё кончено! Я тебя не люблю!

– Ты сыплешь киношными штампами! А сама ещё считаешь себя перспективным журналистом.

С тех самых пор, как он вернулся из трёхмесячной командировки с хребтов студёной Аляски, Симе мерещилось, что он привёз лютые заморозки с собой. И обычно-то не особо словоохотливый, с тех самых пор мужчина вовсе замкнулся в себе, неизменно молчал.

Она тщательно скрывала каждый признак запретной связи с коллегой, сократила время свиданий, переодевала бельё. Муж не мог знать точно. Но, возможно, что-то почувствовал. Жена принадлежала уже не только ему, точнее, совсем не ему, и он, будто зверь, чуял это.

– Хочешь помучить меня? Я не умею лазить по горам! Мне не забраться на стену! Я ничего не смыслю в альпинистских узлах и верёвках! Запросто могу сломать себе шею! Или ты этого и добиваешься? – кричала она уже сквозь слёзы. – Глеб, отпусти меня! Давай просто по-человечески разведёмся!

Мужчина внезапно прекратил ухмыляться и посмотрел на девушку уже без оттенка иронии. Она уловила в строгом взгляде опасное предупреждение.

– Серафима, если ты откажешься ехать со мной, я сам подам на развод и уже на своих условиях. Но, прежде чем кидаться на меня с кулаками, тебе следовало успокоиться и прикинуть, как именно дальше жить.

Девушка не разобрала, к чему это он клонил.

– Попробуй рассчитать, где ты будешь спать и на что покупать еду. Я перестану быть твоим мужем и финансово поддерживать тебя. Ты выбрала этот дом, мечтала родить здесь детей, и я взял его для нас. Но я уйду, и тебе не потянуть ипотеку.

– А я и не собиралась… – начала Серафима, но мужчина беспардонно продолжил.

– Придётся найти квартиру и платить за аренду. Ты не отработала на редакцию и двух лет, значит, в ближайшие годы будешь получать едва ли больше местного дворника. Так вот, подумай, на какие деньги останется существовать. Однако ты решительно отказываешься от важной поездки, саботируешь поручение, не следуешь условиям сделки. Вряд ли твоё начальство готово терпеть убытки. Ты – уволена, если останешься в городе.

– Я могу…

– Знаю! Ты продашь норковую шубу, парочку подаренных тебе дорогих побрякушек. А что дальше? Заложишь в ломбард дешевеющий айфон? – безжалостно продолжал супруг. – Ты же не дурочка! Куда ты пойдёшь? Обратишься за помощью к родителям? Согласятся ли они тебя содержать? Что останется у тебя, если потеряешь работу? – Он сделал шаг в её сторону, загородив свет из окна.