Пустота

Когда я прошла на кухню, они обсуждали, куда поедут в свадебное путешествие и поедут ли. Сначала Маргарита настаивала на том, что время для путешествий не самое удачное и не лучше ли отложить его, пока их материальное положение не стабилизируется. На что Кирилл парировал заявлением, что иначе он так и продолжит круглосуточно работать, а благодаря тому, что этим он занимался уже достаточно долго, их материальному благополучию ничто не грозит.

– Итак, я предлагаю Бельгию, – заявил мой женатый человек, – или можно в Германию.

Маргарита покачала головой.

– Франция? Париж на неделю, а потом покатаемся по Провансу?

– Нет, Норвегия, – ответила девушка, но Кирилл продолжал:

– Италия! Точно, я там был уже, и это прекрасная страна, к тому же в июне будет не такая жара, как в августе. Италия – это то, что нам нужно.

Он принялся ходить туда-сюда по комнате, рассказывая, как там здорово, рассуждая, что вполне можно взять машину и просто покататься по городам и что каждый итальянский город – это что-то чудесное, ни на что не похожее. Маргарита его не перебивала, и когда Кирилл остановился и посмотрел на нее, проверяя, убедил ли он ее, спокойно сказала, ласково улыбаясь:

– Норвегия.

Как с ней вообще можно было спорить? Кирилл был уверен, что не выдержит и вспылит, но, глядя на нее, такую спокойную и уверенную, он не мог злиться. И тут ему пришла в голову идея. Мой человек оперся рукой на стол и заявил:

– Мы поедем в Норвегию, если ты бросишь работу.

Она изменилась в лице мгновенно, но не потеряла самообладания. Казалось, Маргарита вся, до кончиков пальцев возмущена таким условием, но ничего не происходило, было не сказано ни слова. Она смотрела на него, пытаясь понять, зачем он это делает – хочет поехать, во что бы то ни стало, в Италию или же заставить ее сидеть дома. Кирилл с уверенностью смотрел в ответ на нее.

– Либо мы едем в Норвегию, либо не едем никуда, – тихо и обиженно сказала Маргарита, глядя мужу в глаза.

– Хорошо, но, если мы едем, работу ты бросаешь, – тем же тоном, что и раньше, ответил Кирилл.

Маргарита помолчала. Спорить и ссориться с мужем она не хотела, настаивать на своем во что бы то ни стало – тоже.

– Заказывай билеты.

Девушка встала и направилась в спальню под предлогом, что ей нужно сообщить эту радостную новость начальству, и сделать она хочет это прямо сейчас. Я следовала за ней. Когда Маргарита закрыла за собой дверь в спальню, ее затрясло, и я подумала, что это от ярости, но потом увидела ее слезы. Они только-только поженились, а он уже старается ограничить ее в том, что не касалось его самого. И я, даже не знаю, отдавал Кирилл себе отчет или делал это неосознанно, но он хотел, чтобы вся ее жизнь замкнулась на нем, также как его творческая жизнь с первой же минуты их знакомства полностью зависела от нее.

***

Остаток дня я провела с Марией. Я сопровождала ее, пока она в одиночестве бродила по улицам родного города, заходя в различные магазинчики со всевозможными чудными вещицами, пока, наконец, мы не набрели на очень уютную кофейню, от которой даже на улице раздавался сумасшедший запах только что сваренного кофе, такой, что даже мне захотелось выпить чашечку. Внутри было очень красиво: всего шесть небольших круглых столиков из темного дерева, в середине которых под стеклом находились кусочки ткани от мешков, в которых перевозят кофе, с указанием сорта, а вокруг столов стояли такие же темные деревянные венские стулья, стены были украшены росписью, свет был неяркий, отчего место казалось уютнее. Играла ненавязчивая музыка, как в старом кино.

И тут появился Гост. Пока мы бродили по городу, я нередко его замечала, но все же надеялась, что это случайность, но теперь, когда он сел за соседний столик, прямо напротив нас, хотя все столы, кроме того, что в углу, были свободны, это начинало меня злить. Он готов преследовать ее, а я так и не могу толком понять почему. Мне мерещилось в этом что-то маниакальное, если верить его безумным глазам. И тем ужаснее мне было от того, что ведь и Мария его тоже любила. Какое-то время. До этого. Она убеждает в этом себя снова и снова, а значит, теперь я должна сделать все, что в моих силах, чтобы не закрались сомнения, что это чувство все еще живо.

Я же никогда не понимала, зачем человеку зло. Почему оно так соблазнительно? Чем? Что она может находить в таком человеке, если у него нет ни одной положительной черты? Кроме той, что он «вроде бы тоже что-то чувствует».

Я знаю, такие люди, как Гост, не меняются. Никогда. Нет, не надо пытаться изменить людей.

К сожалению, это касается и Мари, и Госта. И каждый из них все никак не может отпустить другого. Но он не подошел к нам, сделал вид, что это вышло случайно, хотя и почти не сводил с Марии глаз. Она ежилась, но всячески избегала задеть взглядом его в ответ, даже кофе пить спокойно не могла, поэтому, оставив в чашке около половины, мой человек быстро встал и вышел на улицу.

Гост остался.

1 июня

– Ты здесь? – спросила она, стоило мне только оказаться на подоконнике.

Девушка сидела на кровати с толстой тетрадью в руках, бережно переворачивая страницы, исписанные чьим-то аккуратным мелким почерком.

– Что это? – с ходу спросила я.

– Дневник одной девушки. Она умерла года два или три назад, – ответила моя Катерина, на какое-то время перестав скакать от слова к слову, – не знаю, правильно ли я поступаю… можно ли мне читать все это, но я с каждой страницей все больше и больше понимаю, что она все-таки хотела, чтобы когда-нибудь это кто-то прочел.

Девушка пододвинулась к краю и свесила ноги с кровати. Я расположилась рядом.

– Где ты его взяла? – я заглянула в тетрадь.

Буквы закругленные, мелкие, все склонились влево, между словами совсем небольшие пробелы, я сразу подумала, что это был очень одинокий человек, и, судя по содержанию, не ошиблась.

– Не поверишь, – отвечала девушка, – сегодня мне кто-то подложил его в сумку! Может, она сама мне его подбросила…

После того, как в ее жизни появилась я, Катерина относилась к любым странным и невероятным вещам без скепсиса. Я почему-то даже думать об этом не хотела, но меня одолевали сомнения.

– А от чего она умерла?

– У нее был порок сердца с рождения, – ответила моя собеседница, – очень тяжелый случай. Но она относилась к этому как-то… особенно, – Катрин начала быстро листать тетрадь, разыскивая какой-то отрывок, – я тебе прочту: «Я знаю, что скоро умру. Не знаю только, когда именно. Может этой весной, может через год, а может завтра. Мне уже все равно, когда врачи говорят неутешительные вещи, и это еще больше расстраивает маму. Они все думали, что я просто не понимаю, насколько это серьезно, но я все прекрасно понимаю, и они должны понять меня. Что толку все время проводить обследования, когда и так ясно, что я умираю? Нам сказали, что из-за редкой группы крови и каких-то еще других факторов мне трудно будет найти донора, но я и так отказывалась от операции. Зачем новое сердце мне? Не счесть всех тех, кто ждет его и надеется, а мне же привычна мысль, что времени осталось мало. У меня нет ни друзей, ни даже приятелей, да я и не умею общаться с людьми. Не нужно мне. Меня мало заботит то, что происходит вокруг. Я живу в своем мире. Только в моем. Я могу пропускать занятия в школе, не учиться, а жить в удовольствие, пока могу, потому что мне не нужно думать о будущем. Я знаю, что у меня никогда не будет своей семьи, детей, и первое время это было единственным, о чем я жалела. Но сейчас и это для меня стало не важно».

Катерина замолчала. Я ждала, пока она что-нибудь скажет, потому что самой начинать не хотелось.

– Честно говоря, – начала Катрин, глядя куда-то сквозь страницы, – мне бы хотелось в какой-то мере быть на ее месте. Она не связана обязательствами и не должна думать о будущем. У нее есть только самое важное – настоящее, и она умеет этим пользоваться. Она счастлива, когда вокруг все рушится. А значит по-своему она свободна.

– Меньше, чем ты думаешь, – тихо возразила я, – на самом деле она с детства затравлена вечными больницами и врачами, а еще чрезмерной заботой, поэтому и внушает всем, в том числе и себе, что без ума от своей участи. А чему она радуется? Тому, что ей не нужно брать на себя ответственность? Ходить в школу? Учиться? Взрослеть? Жить? Она ничего не знает о жизни.

– Ты и сама не веришь до конца в то, что говоришь.

– Правда? – я непроизвольно повысила голос от негодования и доли возмущения, эти разговоры не казались мне забавными или смешными, хотя Катрин и сама очень скоро, наверняка, станет считать их таковыми. – Не надо ставить ее равнодушие в пример! Хотя бы потому что оно ненастоящее, она жалеет себя, но стыдится этого. Она смирилась с тем, что операцию не сделать, и чтобы не надеяться, клянется, что ей она не нужна. Она не борется.

– А зачем бороться? – Катерина закрыла тетрадь. – Она умирает, но не плачется, не злиться на судьбу, она все принимает и живет. Мне это нравится. Она сильная.

– С пороком сердца можно жить. И достаточно долго. – сухо напомнила я.

– Она и до моих лет не дожила. Очень долго.

Ее обиженный тон задел меня. Я не знала, какими словами смогу убедить ее в том, что во всем этом слишком много наивной юности, которая туманом застилает глаза им обеим. Я была также глупа и юна, когда решила, что моя жизнь уже кончена, но только сейчас смогла это понять. Катерине очень хотелось на себе прочувствовать, как живут другие, ей мало быть собой, хотелось большего, и в этом мы с ней были похожи сейчас.

– Мы с подругой уезжаем на пару недель. Будем фотографировать, сменим обстановку.

Голос звучал металлически холодно. Со страхом я подумала: а не выгоняет ли она меня? Я не знала, что сказать. Мне стало одиноко при одной только мысли, что ее не будет рядом даже несколько дней. Мысль, мелькнувшая в голове, меня просто душила: а вдруг она когда-нибудь от меня откажется, выгонит, выбросит, лишит меня возможности вторгаться в ее жизнь или просто быть рядом.

А потом я сама себе удивилась. Почему усомнилась в ней из-за одной ничего не значащей фразы, обиды из-за пустяка?

10 июня

В последние дни из-за того, что и Кирилл с Маргаритой, и Катерина от меня временно сбежали, а в жизни Марии ничего не происходило, у меня появилось время для того, чтобы снова спокойно наблюдать за людьми. И тут же, как по волшебству, вновь появилась она, напомнив мне о себе. Ее волосы оставались такими же ярко-рыжими, а походка такой же летящей, сегодня она возвращалась домой с пакетом, набитым красками и акварельной бумагой.

Ее комната только подчеркивала творческую натуру хозяйки. Стены были уютно рыжи и завешаны рисунками. У меня голова пошла кругом от множества лиц, изображенных в особой манере. Так странно, и то, как она играла цветами, и то, что все рисунки были одновременно и похожи в чем-то друг на друга, но в тоже время были совершенно разными. Я поразилась.

Аля же принялась выгружать покупки на стол. Баночки акрила и гуаши посыпались на пол, когда она неосторожно их задела. Я внимательно стала рассматривать ее рабочее место, пока девушка собирала свои драгоценности, разбежавшиеся по комнате. Кроме как красками, она рисовала еще и пастелью, причем ничуть не хуже, и углем.

Для меня живопись всегда являлась чем-то недоступным, а люди, умеющие рисовать, восхищали, кажется, еще при жизни. Они были в моих глазах полубогами, способными создать красоту из пустоты чистого листа.

Только через час после того, как мы пришли к ней домой, она стала рисовать. Рисовала акварелью на только что купленной бумаге, а мне нравилось сидеть рядом и смотреть, боясь шевельнуться, как будто я могла спугнуть ее вдохновение. И так мы просидели до самого утра, почти не прерываясь, чтобы в итоге на листе появился бледный портрет молодой девушки, в которой я начала различать черты самой Али со временем. Она изобразила волосы рыжими, такими, как были у нее сейчас, но потом, когда краска чуть подсохла, добавила красного. Какое-то время проблема была в том, чем рисовать кожу, но и тут девушка вышла из положения, когда случайно окунула кисточку вместо воды в черный чай.

Так на меня с листа посмотрела очень нежная, полупрозрачная Аля с красными волосами и зелеными глазами, в которых мелькнуло что-то от змеи.

Когда моя творческая заснула, я стала изучать те ее рисунки, что нашлись в ящиках стола. Было около четырех часов утра, и из-за того, что шторы Аля не закрывала, комнату уже заполнял теплый утренний свет. Я обнаружила немалое количество ее автопортретов, нарисованных разными способами и в различных манерах, и каждый раз в них что-то менялось, то цвет волос, то их длина, то она была кудрявой, то пострижена, как мальчик. Я поняла: это поиск. Она никак не может найти себя. Как в жизни, так и в творчестве.

Тем и была ее жизнь – вечным поиском себя. Отсюда разные средства и способы. Изменения внешние, изменения характера, поведения, отношения. У нее я также нашла стихи и короткие рассказы, вернее даже не рассказы, а только наброски. В чем только Аля себя не пробовала, но ни одно дело не могло увлечь ее так сильно, что стало бы Ее Делом. Сейчас она горела рисованием. Кто знает, как давно и как долго это еще продлится, но я очень надеялась, что мой человек по крайней мере на правильном пути.

Около шести, когда стало совсем уже светло и яркий свет должен был вот-вот разбудить моего человека, я все-таки рискнула и коснулась ее руки, чтобы тут же погрузиться в ее сон. Но я не разобрала и не запомнила ничего конкретного, никаких четких образов, только очень яркие цвета. Это вполне соответствовало во многом ее творчеству, где картинка в итоге собиралась из множества ярких кусочков и цветов. Ни у кого из моих я не видела таких ярких цветов во сне, мне казалось, с непривычки я вот-вот ослепну или просто перестану любить нашу тусклую жизнь, когда открою глаза.

13 июля

Маргарита укрылась на кухне своей маленькой квартирки. Из-за нее только что было столько шума… Девушка сейчас не казалась довольной ни поездкой, из которой они с мужем только что вернулись, ни возвращением домой. Она ежилась, пробегая взглядом по стенам, искала хоть что-то в их знакомом сероватом цвете, за что можно было зацепиться и удержаться. Могла ли Маргарита подумать, что перемены, коснувшиеся ее, окажутся столь разрушительными, что снесут привычную старую жизнь подчистую, и камня от нее не оставят?

Стоило моим людям вернутся из Норвегии, как Кирилл заговорил о продаже ее квартиры, которая больше им была не нужна. Маргариту испугало его предложение и та решимость, с которой он говорил. Она наотрез отказалась. Он уже заставил ее бросить работу, которая раньше занимала всю ее жизнь, пусть и не была ни хорошей, ни интересной, но Маргарите нравилась. Ей нравилось общаться с людьми, наблюдать за ними и, в конце концов, быть полезной. Теперь мой человек не знал, чем будет себя занимать. Ей оставалось вести дом и заботиться о муже, и Кирилл требовал безраздельного внимания к себе, хотя сам почти все время был занят. Он требовал и ее компании, когда нуждался в слушателе или вдохновении, но отрывать его от работы и отвлекать ни в коем случае было нельзя, Кирилл мог вспылить и начать кричать, даже если ему вдруг помешала зашумевшая на кухне вода. Ему хотелось такого порядка в доме, какого прежде у него я никогда не видела.

Но день и ночную уборку в уже убранном доме Маргарита не выносила и не хотела выносить. Кирилл ничего не запрещал и никак не касался ее занятий и компании, если не считать настояния, касавшегося работы, но она сама вдруг перестала поддерживать старые связи, которых и раньше-то не было много. Утешало лишь то, что у нее совсем рядом оставался другой мир, собственный, куда можно было убежать и снова почувствовать себя собой, не волнуясь, что муж посмотрит косо. Кирилл, конечно, отдал в ее распоряжение пустую комнату, где можно было попробовать устроить ее новый мир, но мой человек не мог себе представить свои чудесные вещи: карты, свечи, книги, камни-амулеты – в его доме, где все жило по другим правилам – рациональным и не терпящим духовного беспорядка. Что бы Кирилл ни говорил, тот дом не был их домом, только его, а сюда Маргарита приходила перевести дух, вздохнуть с облегчением и подзарядиться так, чтобы было чем после усиливать его, и не переживать, что на ней остановится тяжелый взгляд. Кроме того, здесь девушка могла писать. В доме мужа писать должно было только ему – Маргарита сама так решила и ни разу не рискнула спугнуть его музу своей, даже когда Кирилла не было дома и в это время дом совершенно пустел, Маргарита не могла его оживить.

Теперь Кирилл настаивал на продаже ее мира, ее дома, и они впервые поссорились так сильно, что Маргарита была вытеснена сюда. Нет, она ни за что не могла допустить исчезновения своего мирка. Только он ей по-настоящему принадлежал. На покупку этой квартиры и переезд сюда ушли все средства, оставшиеся ей от ее семьи. Это место никогда не душило ее теснотой, а только защищало от огромного внешнего мира, помогло начать жизнь заново. У этой квартиры была душа, и она хозяйку любила. Маргарита не могла ее предать.

Дошло даже до того, что моя Маргарита отказалась вовсе жить у мужа, хотя ни он, ни я всерьез не поверили этой угрозе, и все же девушка сидела сейчас здесь одна, дожидаясь утра, когда все равно придется вернуться и к мужу, и к разговору. Она уже знала, что ему предложит, но даже от этого собственного решения у нее болело сердце.

Кирилл согласится сдавать квартиру, чтобы она не стояла пустой и не мозолила ему глаза. Мои люди в тот же день начали переселение вещей через лестничную клетку. Оглядывая в последний раз опустевшую спальню с голой кроватью и обнаженными стенами и полками шкафов, как будто ей запрещено возвращаться, Маргарита заметила отклеивающийся уголок обоев под потолком.

Видишь, она страдает.

– Ремонт нужен не только тем, кто переезжает. – ворчливо забормотал Кирилл, не скрывая раздражения, Маргарита покачала головой. – Прекрати. Мне кажется, ты просто не хочешь жить со мной. Тебе нравится приходить и уходить, когда вздумается, только мы теперь семья. Если ты жалеешь об этом, то просто скажи, не нужно глупых отговорок, сотни людей переезжают, но дома не рушатся.

Маргарита опустила голову от обрушившихся на нее чувства и обиды, и вины. Но ей казались его слова преувеличенными. Мои люди никогда ничего не решали вместе. Один принимал решение, а второй либо соглашался добровольно, либо подчинялся. Кирилл был старше и был мужчиной. Все сильнее и сильнее он давил на Маргариту. Она продолжала молчать, ее накрыло волной бессилия, слабости и тошноты. Перестало хватать воздуха. Девушка побледнела.

– Пойдем, – тихонько выдавила она, чтобы они вместе смогли вернуться домой, – я просто боюсь. Мне ведь просто нужно место, которое было бы моим, понимаешь? – девушка взглянула в лицо мужа с опаской, – не надо душить меня. Пожалуйста. Я ведь не поступаю так с тобой.

Кирилл сделал маленький шаг назад, как будто его ударили, молча глядя на жену, ошарашенный. Но в себя он пришел быстро, поставил на пол коробку, которую прижимал к груди, и протянул Маргарите руки. Она беззвучно подошла и прижалась к его груди, разом провалившись в его руки.

– Прости, если я все порчу. – сказал он, и от его голоса даже у меня по спине забегали мурашки. Маргарита прижалась крепче, собирая последние силы. Я ведь ни разу не слышала, чтобы они говорили, что любят друг друга. Мои люди просто знали и так, что значат друг для друга больше, чем может вместить в себя это слово.

Я по себе знала, как соблазнительно и опасно желание полностью контролировать жизни своих людей, держать их на расстоянии вытянутой руки. Интересно, в какой момент понимаешь, что слишком сильно сжал в своих руках своего самого главного человека? Когда он уже еле дышит и уже даже не просит пощады? Или чуть раньше? Или, может, никогда?..

18 июля

Мне не нужно было то и дело проверять, я сразу почувствовала, что Катерина вернулась, и, в соответствии с нашим безмолвным правилом, я дождалась вечера. Она меня ждала. Окно было открыто настежь, на полу лежал открытый чемодан, плевавшийся ее вещами, а сам мой человек сидел на столе, скрестив под собой ноги и закрыв глаза.

– Я по тебе скучала, – сразу же сказала мне она, и я почувствовала, как тепло поднимается по моему телу от ступней.

Она открыла глаза и соскочила со стола, возвращаясь к вещам. Мне не пришлось спрашивать, мой человек сам начал рассказывать о том, как целыми днями они могли, несмотря на жару, гулять, забегая охладиться в кафе, магазины и изредка музеи, бродили по одним и тем же улицам, которые все равно не надоедали, катались на старых трамваях, которые шумят так, что иногда перестаешь слышать собственные мысли. Катерина улыбалась и начинала светиться еще ярче. Каждый их вечер заканчивался одинаково: они падали без сил от усталости на диван и начинали записывать что-то в свои тетради, не давая себе шанса упустить забыть о какой-нибудь мелочи из своих впечатлений и идеи. Они обе были так вымотаны, что не хотелось разговаривать, но все равно время от времени читали друг другу что-то и смеялись, откуда-то заново черпая силы, а потом снова затихали и погружались в свои тетради.

– Вам вместе так легко?

– Очень. Кажется, за две недели, что мы все время были рядом, мы ведь даже жили в одной комнате, мы немного и подустали друг от друга, но нам было очень хорошо, и теперь я даже скучаю. Мы друг друга любим. По-сестрински. Хорошо знаем друг друга… и очень близки.

– Здорово, что есть такие люди, – выдохнула я, ощутив нечто похожее на ревность.

– А тебе не было скучно без меня? Чем ты занималась?

Я никогда не говорила ей о других моих людях, позволив ей приятное чувство единственности и уникальности, поэтому я и теперь не стала вдаваться в подробности.

– Наблюдала. Мое любимое занятие – смотреть.

Катрин кивнула и продолжила рассказ, не поменявшись ни в лице, ни в голосе, а я слушала ее и улыбалась. Девушка начала вспоминать свои прошлые побеги из нашего города. Она уселась на пол возле почти уже пустого чемодана, прислонилась спиной к дивану и запрокинула голову, закрыв глаза. Она рассказывала не столько для того, чтобы поделиться со мной, а чтобы самой еще раз побывать там, в своих воспоминаниях, так далеко отсюда, где все когда-то было в новинку. Я никогда не покидала наш город, но сейчас мне казалось, что мы вместе гуляем по этим фантастическим улицам из ее рассказов.

А однажды я все-таки увидела ее таинственную подругу, когда прилетела сюда вечером, не слишком поздно. Она сидела на полу, прислонившись также спиной к дивану, а Катерина сидела над ней и заплетала длинные каштановые волосы в замысловатые косы. Девушка улыбалась от удовольствия, заходившись мурашками от прикосновений подруги к своей голове, изредка ее губы шевелились, когда она отвечала Катерине, я уверена, тихим умиротворяющим голосом. Ее босые ноги зарывались в зеленый ковер, напоминающий траву, и меня удивило, что раньше я не обращала внимание на это яркое пятно.

Пытаясь отделаться от этого странного противоестественного чувства, я решила переключиться, и срочно найти кого-нибудь из моих людей. Только вот я понятия не имела, где их искать.

Их образы мелькали перед глазами, не позволяя зацепиться ни за один. Наконец, я решила. Мария. Я давно не видела ее, и, должно быть, уже скучаю. И я полетела, сначала даже не соображая куда, а потом я вдруг заметила ее любимую кофейню, ту, где мы в последний раз встретили Госта.

Я спустилась вниз по ступенькам и зашла внутрь. Меня охватило счастье, когда я увидела, что не ошиблась. Мария и правда была здесь, сидела за тем же столиком, где мы сидели в прошлый раз. К вечеру жара спала, поэтому она накинула поверх платья кремового цвета серый кардиган, волосы были по-простому собраны в хвост на затылке. Перед ней стояла продолговатая белая кружка. Мария с несколько отрешенным видом что-то рисовала и писала на салфетке, она запустила руку в волосы и облокотилась на столик, а другой рукой продолжала что-то писать на салфетке. Какие-то несвязные слова, при этом все время поворачивая салфетку, так, чтобы слова не выстраивались в ровные линии, кроме них, по краям было полно разный завитков, плавно перетекающих друг в друга.

Мари тяжело вздохнула, и этот вздох забрал в себя весь воздух, делая даже музыку неслышной. И именно в этот момент, по злой иронии, в дверях появился Гост. Он прошел к кассе и заказал самый крепкий кофе, что только был в меню и сел за соседний столик. Мария проводила его почти равнодушным взглядом, Гост даже не смотрел в нашу сторону. Воздух не наэлектризовался от одного его появления в этот вечер. Он сидел боком к нам, но пока не поворачивал головы. Ему принесли кофе – маленькую белую чашечку и стакан воды. Гост сделал первый глоток. Мария уставилась на него. Глоток воды. Весь его вид – особенно по-новому красные волосы, которые особенно сложно было оставить без внимания – стягивали внимание на себя, превращая всех остальных в невидимок. Еще глоток кофе. Глоток воды. Когда Гост снова взял чашку в руку, он вдруг посмотрел на нас и усмехнулся, заметив на себе взгляд моего человека. Она потупила взгляд и сидела так, не поднимая глаз, какое-то время, а потом, опомнившись, начала пить торопливыми большими глотками свой остывший кофе, но на Госта уже не смотрела. Зато смотрела я.