Зов крови

Пусть он думает, что это угроза. Пусть она боится, пусть не понимает. Лишь бы Лия, в конце концов, когда пелена упадет с ее глаз, увидела. Увидела, что самые страшные монстры не всегда рычат в лесу и не всегда покрыты шерстью. Иногда они носят маски ангелов, их руки нежны, а слова сладки, и они шепчут свои ядовитые обещания, пока не заведут тебя в самую густую тьму, из которой уже не будет возврата.

А я… я буду ждать. Как всегда. Во тьме, в тени, в своем проклятом одиночестве. Сжимая в кулаке и физическую боль, и душевную, и эту хрупкую, безумную надежду. Готовый в любой момент ринуться в бой, в самую гущу врагов, за ту, что даже не подозревает, что наша с ней душа – одна на двоих, и ее гибель станет и моей.

12. Лия

Библиотека факультета естественных наук была моим временным убежищем, ковчегом в море хаоса, в который превратилась моя жизнь. Она пахла старыми книгами, пылью, воском для паркета и той особой, гробовой тишиной, что наступает лишь в местах, где знания спят на полках, укутанные паутиной времени. После бурной, кошмарной ночи в лесу и того странного, тревожного утра, когда я нашла у двери Элиаса тот загадочный серебристый цветок, это место казалось единственным, где я могла перевести дух и попытаться собрать свои разрозненные, испуганные мысли в нечто, отдаленно напоминающее порядок.

Я сидела за одним из огромных, темных дубовых столов, заваленных фолиантами по ботанике и местному фольклору, пытаясь найти хоть какое-то упоминание о растении с лепестками, тонкими как пергамент, и холодным, лунным ароматом, что витал в моей памяти, словно призрак. Я перелистывала страницы старых гербариев, вглядывалась в потускневшие иллюстрации, но ничего похожего не находила. Это растение, казалось, не существовало в ботанических каталогах. Оно было призраком, миражом, посланием из другого мира.

А его запах… он все еще стоял в моей памяти, чистый, холодный и неуловимый, так непохожий на грубые, животные угрозы, которые исходили от Кая. И все же карточка с его посланием – «Держись подальше. Опасность ближе, чем кажется» – лежала у меня в кармане, жгла его настойчивым, зловещим присутствием. Что он имел в виду? Это была очередная угроза, попытка запугать меня, выгнать из города? Или… предупреждение? Но о чем? Об Элиасе? Мысль была настолько абсурдной, такой кощунственной, что я тут же отогнала ее прочь. Элиас был моим спасением, моим якорем в этом бушующем море неизвестности. Он был добр, внимателен, он предлагал защиту и тепло, а не холод и дикость.

Я с силой ткнула пальцем в страницу старого гербария, пытаясь сосредоточиться на замысловатой иллюстрации папоротника, но перед глазами снова встали серые, полные невыразимой муки глаза Кая из моего сна. Этот сон повторялся уже третью ночь подряд. Все тот же темный, безмолвный лес, все та же темная, сочащаяся рана на его мощном плече, и тот же безмолвный, отчаянный крик, застывший на его обычно сжатых в жесткую линию губах. Почему он преследовал меня? Почему мое собственное подсознание играло против меня?

Внезапно, без всякого предупреждения, воздух в библиотеке изменился. Он стал гуще, тяжелее, электрически заряженным, словно в комнате перед ударом молнии. Знакомый запах старой бумаги и пыли сменился другим – острым, диким, животным. Дым костра, мокрая шерсть, холодный ветер с примесью чего-то железного, кровавого. Мое сердце провалилось куда-то в пятки, замерло на мгновение, а потом рванулось в бешеной, оглушительной скачке, застучав в висках навязчивым, паническим ритмом. Я медленно, почти против своей воли, подняла голову от книги.

Он стоял в проходе между высокими стеллажами, заставленными пыльными томами, всего в нескольких шагах от меня. Кай. Он был без своей обычной темной куртки, только в простой, почти прозрачной темной футболке, которая обтягивала его мощный, рельефный торс, и на его левом плече, именно на том, куда впились клыки того волка, проступало темное, багровое пятно – повязка? Синяк? След от моих собственных пальцев, вцепившихся в него в кошмаре? Он смотрел на меня своим пронзительным, холодным, как сталь, взглядом, и в его глазах на этот раз не было привычной ярости или откровенной угрозы. Было нечто более сложное, более глубокое – усталое, напряженное, выжидающее. Как будто он ждал от меня чего-то, какого-то знака, слова, жеста.

– Ищешь ответы? – его голос был низким и хриплым, он нарушил звенящую тишину библиотеки, словно далекий раскат грома, предвещающий бурю. Он сделал шаг вперед, и то невидимое электричество, что витало в воздухе, усилилось в разы, заставляя мелкие волоски на моих руках и на затылке встать дыбом. По спине пробежали ледяные мурашки, но внутри разлилось предательское, согревающее тепло.

Я не могла пошевелиться, парализованная его внезапным, таким грубым появлением в этом святилище знаний и тем странным, магнетическим напряжением, что тянуло меня к нему, вопреки всем инстинктам самосохранения, вопреки голосу разума, который кричал об опасности.

– Я… я изучаю местную флору, – выдавила я, сжимая пальцами край тяжелой книги до того сильно, что костяшки на пальцах побелели. Мой голос прозвучал слабо и неестественно.

Он усмехнулся, коротко и беззвучно, лишь уголки его губ дрогнули в подобии улыбки. Его взгляд, тяжелый и оценивающий, скользнул по разбросанным на столе книгам по фольклору и мифологии.

– В этих книгах нет правды, которую ты ищешь, маленькая ученая. Только сказки для детей, приукрашенные за века, и сухие, безжизненные факты для ученых, которые верят лишь в то, что могут потрогать и измерить. Настоящая правда… она не на страницах. Она здесь. – он неопределенным жестом показал вокруг, но я поняла – он говорил не о библиотеке. Он говорил о лесе. О нем. О той силе, что витала в воздухе Блэквуда.

– А ты что можешь предложить мне вместо этого? – голос мой дрожал, но в нем, к моему собственному удивлению, прозвучала нотка дерзости, вызова. – Еще угрозы? Еще приказы бежать, пока не поздно? Еще один волчий вой в ночи?

Он снова шагнул ближе, сокращая дистанцию между нами до опасной, интимной. Теперь он был так близко, что я могла разглядеть каждую отдельную щетину на его твердой, квадратной челюсти, каждую крошечную прожилку в его серых, как грозовое небо перед ливнем, глазах. Я чувствовала исходящее от него тепло, словно от раскаленной печи, вдыхала его дикий, первозданный, откровенно мужской запах. Он был пугающим. Он был отталкивающим своей грубой силой и явной опасностью. Но он был и невероятно, порочно притягательным. Магнитом, против которого мое тело не имело защиты.

– Я могу предложить правду, – прошипел он, наклонившись так, что его губы оказались в сантиметре от моего уха. Его горячее дыхание обожгло мою кожу, послав по всему телу разряд электрического тока. – Голую, неудобную, опасную правду. Но ты готова ли ее услышать, Лия? Или тебе удобнее и безопаснее прятаться за широкую, надежную спину того, кто кормит тебя сладкими сказками и носит маску добродетели, пока не придет время сбросить ее?

Его слова, острые как лезвие, попали в самую точку, в то темное, растущее сомнение, что я сама старалась подавить, заглушить разумными доводами.

– Элиас… он добр ко мне. Он защищает меня, – попыталась я возразить, но даже мне мой голос показался слабым, неубедительным, детским лепетом перед лицом его грубой, животной уверенности.

– Защищает? – Кай фыркнул, и в его глазах, таких близких к моим, вспыхнула знакомая ярость, но на этот раз она была направлена не на меня, а на невидимого оппонента. – Он запирает тебя в позолоченной клетке и называет это безопасностью. Он нашептывает тебе на ухо, кого следует бояться, а кому можно доверять. А ты, такая умная, такая независимая, веришь ему на слово, как послушная, дрессированная собачка, которая рада любому поглаживанию.

– Я никому не верю слепо! – выпалила я, чувствуя, как горячий, праведный гнев поднимается во мне, смешиваясь со страхом и тем странным, запретным возбуждением, что вызывала его опасная близость. – И уж тем более я не собачка!

– Нет? – он выпрямился во весь свой внушительный рост, и его взгляд стал пронзительным, почти ясновидящим, словно он видел меня насквозь, читал мои самые потаенные мысли. – Тогда скажи мне, почему ты до сих пор здесь? Почему, получив мое предупреждение, ты не села в первый же поезд и не уехала из этого проклятого, темного города, пока у тебя еще была такая возможность? Что держит тебя здесь, в этом болоте лжи и опасности? Его… любезность? Его галантные манеры? Или… что-то еще?

Он снова, уже в который раз, ткнул пальцем в самое больное, самое сокровенное место. Почему я не уехала? Из-за Элиаса? Из-за его обещаний, его заботы, его поцелуя, который все еще горел на моих губах? Или… из-за него? Из-за этого необъяснимого, иррационального влечения, этого темного магнетизма, что исходил от него, от этого древнего, молчаливого леса, от самой гнетущей, душной атмосферы Блэквуда, которая одновременно пугала и манила?

Я не нашлась что ответить. Я просто смотрела на него, чувствуя, как между нами появляется невидимая, туго натянутая струна, вибрирующая от невысказанных слов, запретных эмоций и того необъяснимого электричества, что заставляло мое сердце бешено колотиться. Его взгляд, тяжелый и пристальный, упал на мои губы, задержался на них, и по моему телу пробежала горячая, стыдливая дрожь. В этот миг, в этой пыльной библиотеке, он не был чудовищем из моих кошмаров. Он был мужчиной. Сильным, грубым, опасным, неотесанным, но мужчиной, который смотрел на меня с таким голодом, с такой необузданной, животной страстью, что у меня перехватило дыхание и потемнело в глазах.

Именно в этот момент, словно по злому умыслу судьбы, из-за поворота ближайшего стеллажа появился Элиас.

Он замер на месте, его прекрасное, идеальное лицо, обычно такое спокойное и доброе, на мгновение стало маской чистого, нефильтрованного ледяного гнева. Но это ужасное выражение тут же сменилось привычным выражением искренней, глубокой тревоги и заботы.

– Лия! – его голос прозвучал резко, властно, нарушая тот заколдованный, опасный круг, в котором находились мы с Каем.

Он быстрыми, уверенными шагами подошел к нам и без лишних церемоний встал между нами, буквально оттесняя меня своим телом от Кая, заслоняя меня от него, как щитом. Его поза была защитной, почти собственнической.

– Все в порядке? Он тебя не тронул? – его руки легли на мои плечи, и их прикосновение, обычно такое желанное, на этот раз показалось мне немного назойливым, немного удушающим.

Кай отступил на шаг, и его лицо снова стало непроницаемой каменной маской презрения и ярости. Но на сей раз ярость была направлена на Элиаса.

– Всегда вовремя, не так ли, Торн? Просто поразительно. Как у тебя получается всегда быть рядом, чтобы подобрать то, что, как тебе кажется, упало? Чтобы вовремя предложить свое плечо, чтобы поплакать?

Элиас проигнорировал его ядовитые слова, все свое внимание сосредоточив на мне. Его руки, теплые и твердые, сжали мои плечи.

– Я видел, как ты вошла сюда, и решил проверить. Я… почувствовал, что что-то не так.

Его голос был полон заботы, но его пальцы сжимали меня чуть сильнее, чем было необходимо, почти болезненно.

– Я… все в порядке, Элиас, – прошептала я, все еще не в силах прийти в себя, все еще чувствуя на своей коже жар дыхания Кая.

Контраст между ними был разительным, почти карикатурным. С одной стороны – грубая, дикая, необузданная сила Кая, предлагающая опасную, колючую правду. С другой – спокойная, уверенная, безупречная защита Элиаса, предлагающая безопасную, тихую гавань. И я, разрывающаяся на части, как дура, не знала, чего же я хочу на самом деле.

– У нее есть выбор, Торн, – бросил Кай, его взгляд, тяжелый и насмешливый, скользнул по рукам Элиаса, лежащим на моих плечах, и его губы исказила гримаса отвращения. – Или ты уже решил, что можешь сделать этот выбор за нее? Что ты вправе решать, что для нее хорошо, а что плохо?

– Ее безопасность – мой единственный выбор и моя единственная забота, – холодно, с ледяным достоинством парировал Элиас. – А ты, Варг, как всегда, являешься лишь источником угрозы и насилия. Твое место не здесь, среди книг и знаний. Уходи. Пока я не позвал Стражей и не сделал этот скандал публичным.

Кай замер на мгновение, его взгляд, острый как бритва, встретился с моим поверх плеча Элиаса. В его серых, бездонных глазах снова, как и в моих снах, мелькнула та самая, неподдельная, глубокая боль, что заставляла сжиматься мое сердце. Он что-то хотел сказать. Что-то очень важное. Последнее предупреждение? Признание? Но вместо этого он лишь сжал свои огромные кулаки так, что кости затрещали, резко, почти по-звериному развернулся и зашагал прочь, его тяжелые, уверенные шаги гулким эхом отдавались в звенящей тишине библиотеки, словно похоронный барабанный бой.

Я выдохнула, дрожа всем телом, как осиновый лист на ветру. Элиас осторожно, но настойчиво повернул меня к себе, заставляя посмотреть на него.

– Лия, ты вся дрожишь. Боже, посмотри на себя. Что он тебе сказал? Что он сделал?

– Ничего… ничего важного, – солгала я, опуская взгляд, чувствуя жгучий стыд за свою ложь и за те странные, противоречивые чувства, что бушевали во мне.

Я не могла, просто не имела права рассказать ему о том мощном электрическом разряде, что пробежал между мной и Каем. О тех неудобных, опасных вопросах, что он задел в самой глубине моей души. О том, как его боль, настоящая, живая, резонировала с чем-то глубоко, глубоко внутри меня, будто откликалась на зов давно забытой, родной мелодии.

– Он опасен, Лия, – прошептал Элиас, его пальцы мягко, но властно подняли мое лицо, заставляя меня смотреть в его чистые, голубые, как летнее небо, глаза. Они были полны искреннего, неподдельного беспокойства. – Он пытается запутать тебя, манипулировать тобой, сыграть на твоих страхах и твоей… неопытности. Он хочет оторвать тебя от тех, кто действительно может тебя защитить. Пожалуйста, я умоляю тебя, не слушай его. Доверься мне.

Он был прав. Он должен был быть прав. Все, что он говорил, было логично, разумно, безопасно. Но почему же тогда, когда он обнял меня, прижав к своей твердой, надежной груди, где пахло дорогим мылом, свежестью и безопасностью, я почувствовала не облегчение, а странное, щемящее разочарование? Почему моя кожа, все еще помнившая жгучее, животное дыхание Кая, его дикий, возбуждающий запах, скучала и тосковала именно по этому, а не по нежному, почти отеческому прикосновению Элиаса?

Я закрыла глаза, позволяя ему увести меня из библиотеки, из этого храма знаний, где я так и не нашла нужных ответов. Но в ушах у меня все еще звучал низкий, хриплый голос Кая, его проклятый, неотвязный вопрос: «Что держит тебя здесь?». И у меня, к моему величайшему ужасу, не было на него ответа. Никакого, кроме смутного, тревожного, растущего с каждым днем чувства, что самое важное, самое настоящее и значимое событие в моей жизни только что прошло мимо, оставив после себя в пыльном воздухе лишь стойкий запах дыма, дикой свободы и вопросов без ответов, которые грозили поглотить меня целиком.

13. Лия

Слова Кая, его хриплый, пророческий шепот о «правде» и «выборе», преследовали меня с настойчивостью призрака, вплетаясь в самую ткань моей жизни. Они звучали фоном к монотонному голосу профессора на лекции по молекулярной биологии, они эхом отдавались в такт размеренному стуку моего собственного сердца, когда я ворочалась в постели, пытаясь найти покой, которого не было. «Что держит тебя здесь?» Этот простой, но убийственно точный вопрос стал моим личным, неотвязным кошмаром. Я с ужасом ловила себя на том, что мои глаза бессознательно выискивают в пестрой толпе студентов его высокую, мощную, несущую угрозу фигуру, что мои уши напряженно вслушиваются в далекие, доносящиеся с опушки звуки, надеясь снова услышать тот дикий, полный тоски и ярости вой, который будоражил кровь и пугал до глубины души. И каждый раз, поймав себя на этом, я чувствовала жгучий, разъедающий стыд. Стыд за эти предательские мысли, за это необъяснимое влечение к хаосу, за эту черную неблагодарность по отношению к Элиасу.

Элиас был воплощением мечты. Идеальным мужчиной из романов, которого любая девушка желала бы видеть рядом. После того напряженного инцидента в библиотеке он удвоил, нет, утроил свои усилия по заботе. Он стал моим личным телохранителем, моим проводником, моим утешением. Он встречал меня после занятий, его машина всегда ждала у выхода из университета, он провожал меня до самого порога общежития, его присутствие стало таким же постоянным и неизменным, как восход солнца. Его прикосновения, прежде сдержанные и вежливые, стали более частыми, более уверенными, более… собственническими. Рука, лежащая на моей талии и направляющая меня сквозь толпу; его пальцы, настойчиво переплетающиеся с моими; его губы, касающиеся моего виска в момент приветствия или прощания – каждый такой жест был призван успокоить, утвердить мою принадлежность ему, его упорядоченному, красивому, безопасному миру. Но с каждым таким прикосновением, с каждой такой лаской, во мне, подобно ядовитому ростку, пробивающемуся сквозь асфальт, росло странное, тревожное, душащее напряжение. Его доброта начинала казаться мне удушающим одеялом, его забота – позолоченной клеткой с бархатными стенками. Я с ужасом ловила себя на том, что непроизвольно отстраняюсь на полшага, когда его рука опускалась на мое плечо, что мои пальцы вяло и безжизненно отвечают на его крепкое рукопожатие, что мое тело не отзывается трепетом на его нежные поцелуи, а лишь замирает в странном, настороженном ожидании.

Мне нужны были ответы. Отчаянно, до боли в груди. Не те, что предлагал Элиас – удобные, тщательно упакованные в красивую, глянцевую обертку из заботы и галантности. И не те, что грубо, без церемоний, выкрикивал Кай – обрывочные, загадочные, отдающие угрозой и болью. Мне нужна была объективная, чистая информация, не зависящая от их вражды. И в моем сознании всплыло лишь одно место в Блэквуде, где я могла надеяться ее найти – то самое, куда Элиас привел меня в первый раз, место, пахнущее тайной так же сильно, как и старыми книгами.

«Заброшенная Страница» встретила меня тем же знакомым, густым, почти осязаемым запахом – старых кожаных переплетов, древесного воска, пыли веков и горьковатого аромата свежесваренного эспрессо. За массивной деревянной стойкой, как древний страж на своем посту, стояла Моргана Блэквуд. Сегодня она была облачена в темное, почти монашеское платье с высоким, закрывающим шею воротником, а ее седые, еще сохранившие следы былого каштанового цвета волосы, были убраны в тугой, строгий пучок. В своих тонких, почти прозрачных пальцах она держала массивный серебряный кубок и начищала его мягкой тканью, но ее острый, пронзительный, птичий взгляд сразу же упал на меня, едва я переступила порог, словно она не просто ждала моего прихода, а предвидела его.

– Мисс Картер, – ее голос, низкий и немного хриплый, прорезал тишину лавки. – Вернулись за новой порцией того эспрессо, что пришелся вам по вкусу? Или… ваши поиски привели вас к чему-то более существенному?

Я подошла к стойке, чувствуя, как нервно сжимаются в комок мои пальцы, спрятанные в карманах куртки.

– Я… я хотела бы узнать больше о местных легендах. Не о тех, что рассказывают туристам. О настоящей истории Блэквуда. О его… корнях.

Ее бледно-серые, почти прозрачные глаза сузились, став двумя щелочками, полными скрытого знания. Она медленно, с достоинством отложила сияющий кубок и тщательно вытерла руки о свой тканевый фартук.

– Легенды? – переспросила она, и в ее голосе прозвучала легкая, почти насмешливая нотка. – Большинство приезжих интересуются плачущей женщиной у старого отеля или историями о туристах, бесследно исчезнувших в лесу. Но вы… вы явно не из их числа. – ее взгляд, тяжелый и оценивающий, скользнул по моему лицу, задерживаясь на глазах, словно пытаясь прочесть в них самую суть моих мыслей. – Вас интересуют не призраки, не так ли? Вас интересуют… более древние тени. О тех, кто жил здесь задолго до первых отелей и потерянных туристов. О тех, чьи следы до сих пор отпечатаны на этой земле.

Я лишь молча кивнула, не в силах вымолвить и слова. Она видела меня насквозь, эта странная старая женщина, словно я была книгой, написанной на знакомом ей языке.

Моргана медленно, не спеша, вышла из-за стойки. Ее движения были плавными, полными необъяснимой грации, не свойственной ее возрасту.

– Пойдемте, – сказала она коротко, без лишних объяснений, и повела меня вглубь лавки, в ту самую ее часть, что была скрыта от глаз случайных посетителей, туда, где полумрак сгущался, а воздух становился еще гуще, еще тяжелее. Здесь пахло не просто вековой пылью, а чем-то иным – высушенными травами, металлом, озоном после грозы и статическим электричеством, будто перед бурей. Она остановилась перед узкой, неприметной, почти потайной дверью, вставленной между двумя высокими стеллажами, доверху забитыми книгами. Дверь была из темного, почти черного дерева, без какой-либо таблички или опознавательного знака.

Она достала из складок платья длинный, причудливой формы ключ, похожий на артефакт из другой эпохи, и беззвучно вставила его в замочную скважину. Раздался тихий, но уверенный щелчок. Дверь отворилась, и мы вошли в маленькую, аскетичную комнату, больше напоминающую келью отшельника. Здесь не было окон. Воздух был неподвижным, холодным и сухим, словно в гробнице. В центре стоял простой, грубо сколоченный деревянный стол, а вдоль стен тянулись полки, заставленные не аккуратными томами, а рукописями, свитками, связками пожелтевших, истлевающих по краям бумаг и книгами в потрепанных кожаных переплетах без каких-либо названий.

– Здесь хранятся… особые коллекции, – сказала Моргана, и ее голос в гробовой тишине комнаты прозвучал неожиданно громко и властно. – То, что не должно попадаться на глаза каждому любопытствующему. То, что может быть опасно для неподготовленного ума. – она подошла к одной из полок и, немного порывшись своими длинными пальцами, с точностью знатока извлекла небольшой, потрепанный временем кожаный фолиант.

На его обложке не было ни названия, ни каких-либо иных опознавательных знаков, лишь странный, вытисненный когда-то символ, напоминающий то ли цветок, то ли звезду.

– Это дневник. Одна из моих прабабушек, Элоиза, вела его. Она была… особой. Собирательницей знаний. Не тех, что лежат на поверхности, а тех, что скрыты в тени, в шепоте леса, в старых родовых семьях.

Она протянула мне книгу. Кожа переплета была шершавой, холодной и живой на ощупь, будто впитавшей в себя холод множества ночей.

– Будьте осторожны с тем, что ищете, дитя, – сказала Моргана, и в ее бледных, почти выцветших глазах мелькнуло нечто, похожее на суровое предостережение и, как мне показалось, глубинную, древнюю жалость. – Некоторые истины, однажды постигнутые, не могут быть забыты или отброшены, как прочитанная газета. Они меняют тебя. На клеточном уровне. Переписывают твою сущность. И не всегда эти изменения ведут к свету. Некоторые тени, будучи вызванными, уже не желают возвращаться в небытие. И помните… в нашем городе ничто не является тем, чем кажется на первый взгляд. За фасадом древней вражды часто скрываются куда более глубокие, более изощренные игры. Не все, кто кажется врагом, им являются. И не всякий, кто зовется другом, готов подставить плечо, когда наступит настоящая, беспроглядная тьма.

С этими многозначительными, полными тайного смысла словами она развернулась и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь и оставив меня наедине с древним дневником в дрожащих руках и с гулко, как набат, бьющимся сердцем.

Я осторожно, почти с благоговейным трепетом, открыла книгу. Страницы были из плотной, шероховатой, пожелтевшей от времени бумаги, испещренные выцветшими до коричневого цвета чернилами аккуратным, выверенным, старомодным почерком. Я начала читать, и мир вокруг меня – холодная комната, пыльные полки, весь Блэквуд – поплыл, расплылся, уступив место голосу из далекого прошлого.

Автор дневника, Элоиза Блэквуд, писала не о привидениях и не о пропавших путешественниках. Она писала о кланах. О двух могущественных, уходящих корнями в седую древность семьях, чья вражда была не просто ссорой из-за земли или власти, а войной мировоззрений, войной за саму суть этого места. Она называла их «Детьми Луны» и «Стражами Порядка».

«…Сыны Ночи, Дети Луны, чья душа раздвоена меж двух форм, человеческой и звериной, – писала Элоиза своим неторопливым, размеренным почерком. – Сила их велика, ибо они живут в гармонии с дикой природой, с зовом крови и с самой Луной, своей прародительницей. Но велико и бремя их, ибо дух зверя, заключенный в них, всегда жаждет свободы, всегда балансирует на лезвии бритвы между контролем и хаосом. Их Альфа, самый сильный из сильных, ведет их по пути чести и древних законов, но тень изгнания и недоверия лежит на них тяжелым плащом…»