Зеркало Умбры

Попавшие сюда странники могут с легкостью решить, будто Сеть действительно являет собой физическое воплощение интернет-процессов. Как видимых, так и скрытых.

Однако стоит провести здесь чуть больше пары часов, и становится ясно, что наши поползновения в Сети — не больше чем выход к пенной кромке океана. И что чем глубже ты ныряешь, тем меньше метафорических проекций может создать твой мозг. Потому что царящее там попросту неосмыслимо человеком.

То, с чем я работаю, концентрируется по большей части на седьмом уровне: это человеческая память и так называемый «эмоциональный код». Как раз те фрагменты счастья, удовольствия и восхищения, которые в дальнейшем приходится встраивать в музыку.

На седьмом уровне Сети существует некое пространство в пространстве, упакованное настолько странным способом, что при попытке это описать у меня мозги вскипают.

Если миновать скрученные внутри самих себя слои, мебиусные вкладки, коридоры и кармашки, мы попадаем в удивительно чистое, чуть ли не слепящее белизной поле.

Некоторые ошибочно полагают, что это конец Сети. Действительно, по сравнению с тем хаосом, что творится выше, здесь на удивление пустынно.

В неумолимой сияющей белизне есть только пол — ровный и непрозрачный, словно из толстого матового стекла. С его поверхности вверх устремляются тончайшие золотистые струны — идеально параллельные друг другу и в то же время удивительным образом друг с другом переплетенные.

Это сложно описать, но еще сложнее воспринять. Тем не менее парадоксы прекрасно уживаются здесь для демонстрации логики этого невероятного места.

Мы называем его Чеширом. А тех, кто способен здесь находиться и что-то находить, — Чеширскими Котами.

Что за линии, спросите вы.

Память. Упакованная память, которая выходит из-под пола неопределенного будущего и обретает форму прошедших событий. Здесь все: люди, животные, растения, грибы, простейшие, бактерии, а также множество тех, кому нет названия.

Все те, кто способен к восприятию, к накоплению памяти, к проявлению реакций и к синтезу. Все живые существа.

В эту память можно заглядывать. Я всегда думала, что если как-нибудь изловчиться и написать поисковик, можно будет править миром. Вот только ничего подобного сделать, конечно же, нельзя. Мы можем заглядывать в эти жизни, покуда дотянется рука. Никаких лестниц и ступенек сюда не протащить — входные фильтры блокируют даже твое собственное тело, пропуская лишь какую-то неполноценную эфемерную выжимку.

Мой рост — 162 сантиметра, и максимальный срок памяти, на который я могу дотянуться, — два с половиной дня.

Тем не менее этого достаточно, чтобы в своей собственной линии найти нужный фрагмент — окунуться, а потом влезть внутрь него, как в детстве мы влезали в пододеяльники.

Этого достаточно, чтобы разглядеть код события, особенно когда знаешь, по каким признакам отличить эмоцию от, например, знания. Дальше простенькая программа «Нож» и еще более простенькая «Сумка».

Я не умею вносить в Чешир предметы, но зато умею вырезать и выносить из него семплы. Фрагменты эмоционального прошлого, которые мне нужны.

Около полугода я разбиралась в челночной системе, строила себе лифт для быстрого подъема из Чешира в мастерскую.

У меня вся комната в ссылках — сплошные ссылки на те местечки, куда постоянно требуется проникнуть. Сама же мастерская располагается на третьем уровне — это как раз та граница, после которой начинается отвесный склон.

Чтоб вы понимали, ключевая музыкальная дорожка создается заранее и, конечно же, загружается в интернет-пространство.

Я подвешиваю дорожку в виде игольчатой диаграммы посреди мастерской. Включаю хитрую программку, написанную Юджиным на основе обычной экранной лупы. И увеличиваю масштаб.

В векторной графике, например, есть такое понятие, как кривая и объект. Если мы будем приближаться к кривой, она не изменит своего вида тончайшей линии, однако если перевести ее в объект…

Стоит поработать лупой, как наша музыкальная диаграмма увеличивается в размерах настолько, что обретает размер провода от наушников. Увеличим еще сильнее, и перед нами уже изогнутая черная труба толщиной с поливальный шланг.

Нож, который справляется с Чеширскими струнами, прекрасно работает и здесь. Я надрезаю трубу диаграммы вдоль, словно здоровенную вену, и осторожно упаковываю внутрь код эмоции, похищенной из Чешира. Здесь нужно работать аккуратно, чтобы ничего случайно не помять, не порвать, не зацепить.

Всегда любила работу, требующую мелкой моторики. Вот она здесь и пригодилась.

Когда дело закончено, я осторожно склеиваю разрезанные края. Это несложно. Как затереть пластилин. А потом просто отдаю дорожку на окончательную обработку звукарю Сане, чтобы он облепил ее всякими плюшками в виде дополнительных звуков и всего прочего. Единственное условие, как вы понимаете, — не резать.

В остальном же — полный вперед!

Можно взять воспоминание о пережитом стыде. Спрятать его внутри песни про любовь и навсегда привить человеку отвращение к этому чувству. Можно взять самую печальную оду на скрипке и дополнить ее желанием разрушать, создав тем самым оружие. Можно было бы лечить психически больных. Можно было бы исправлять преступников.

Но мы, разумеется, решили пустить все в развлечения, ибо а почему нет?

Я в узких черных джинсах с невозможно низкой талией. В черной футболке с красными розами. Мои длинные светлые волосы собраны в два низких хвоста.

Я всегда говорила Юджину, что настоящий технарь вовсе не обязан выглядеть всрато.

Сегодня важный день.

На шее у меня тонкий бархатный чокер, а глаза густо накрашены. Пусть думают, что я одна из фанаток, если увидят за кулисами.

Все описанное выше было сделано и протестировано задолго до концерта, а сейчас я занимаюсь тем, что очищаю зал от фоновых шумов.

Точнее, мы с Юджиным написали ластик, который действует как эквалайзер, и теперь тестировали его на собирающихся гостях.

– Эй, Ткач! – я ненадолго высунулась из зеркала, ссылку на которое тоже разместила в своей мастерской. – Сейчас сходи в зал и послушай, становится ли тише.

Внутри Сети наша программа выглядит как прямоугольник примерно метр на полтора, представляющий собой условный план зала. Все двухмерное, очень схематичное, лежит прямо на полу. Как только уровень шума в зале поднимается выше определенного значения, я накладываю маскирующий фильтр, отсекающий все лишние звуки. Люди, разумеется, продолжают говорить, но их голоса звучат тише, чем обычно, раза в три. У всех одновременно.

Для того чтобы провернуть эту махинацию, мне пришлось подключать к плану зала ссылки на каждого из пришедших гостей. А для этого — к каждому из них прикасаться, чтобы потом найти в контактах со своей собственной Чеширской линией.

Благо, это оказалось несложно — я стала надевать браслетики в вестибюле.

Потом мы догадались подключить к этому делу Бориса, и стало совсем легко.

Все это дико напрягает, особенно когда требуется работать быстро на протяжении нескольких часов. Я чувствовала, что устаю, но бросить дело сейчас — означало бы поставить под угрозу все мероприятие. При слишком высоком уровне шума синесцена перестает работать должным образом, эмоция теряется в налипшем на нее постороннем шуме или – еще хуже — вступает с ним в резонанс.

У нас было два прецедента на прошлом концерте, в связи с чем повторять не хотелось. Я решила хорошенько заморочиться.

Ткач между тем вернулся, показывая большой палец.

– Это поразительно, ребят, но работает! – сказал он не без восхищения. – Действительно стало тише на порядок!

– Народ ничего не заметил? – стоило мне высунуться наружу, как уши пронзил чудовищный, оглушительный звон. Будто исчезли все звуки, оставив только недискретную струну страдания.

Надо было уже тогда бить тревогу… Почти сразу стало ясно: что-то идет не так. Но я упорно игнорировала признаки проблемы, продолжая орудовать ластиком и подчищать налипающий код с действующей дорожки.

Ткач мне ответил, но я не услышала. Вернулась в Сеть. Звон исчез.

Моя мастерская — на третьем уровне даркнета. Чешир — гора-а-а-аздо, гораздо ниже. То, что знание об этом попало к нам с Юджиным в руки, ничего не меняет. Такое количество перемещений туда-сюда за час не могло не сказаться на самочувствии.

Я разместила рабочее место максимально высоко для своей безопасности. Чем глубже в Сеть, тем меньше по времени можно проводить внутри. Обычно высокое расположение мастерской мне на руку, но не теперь, когда требуется постоянно скакать туда-сюда.

В глазах все плыло, и руки дрожали как у алкоголика.

Однако я хорошо слышала музыку, идущую из зала. Все, кто работал за кулисами, надевали беруши, дабы не попасть под воздействие синесцены. И это защищало, пусть не на сто процентов.

Я из Чешира почти ничего не чувствовала, поэтому решила обойтись без защиты. На прошлом концерте, когда Юджин пригласил меня на сцену по окончании программы, все прошло великолепно.

Я надеялась, это минутная слабость, сетевая аура, которая нахлынет прибоем и уберется восвояси. Но не тут-то было.

Сквозь пол мастерской начала проступать черная роса. Понятия не имею, что, как и почему. Я испугалась. Вся подошва кроссовок изляпалась в этой непонятной херне, и я сразу бросилась ставить ластик в автономный режим.

Это отчасти выход, но, например, когда зрители начинают аплодировать или громко подпевать, может случиться коллапс. Погуглите, что такое резонанс. Погуглите, чем он опасен.

Я в полнейшем недоумении наблюдала за тем, как пульсирует на полу эта густая бурлящая жижа, напоминающая демонов из мультика о принцессе Мононоке.

Я бросила дорожку, облипшую посторонним звуковым кодом, и выскочила в гримерку. Тогда-то и начался настоящий кошмар.

Комната переполнялась насекомыми. Сороконожки и мокрицы ползали по стенам, по нашей одежде, по моим кроссовкам. Я отшатнулась к зеркалу и случайно прикоснулась к стене — меня прошибло ледяным электричеством.

– Валера! – я пыталась позвать кого-нибудь, но тело меня не слушалось, словно сонный паралич наяву. Гримерка была пуста, ноги подкашивало, но насекомых на диване и стенах становилось все больше.

Мелкие, быстрые и проворные, они ловко забирались в щели, прятались под поверхностями.

– Юджин!!! – я двинулась в сторону выхода, но страх и отвращение не давали прикоснуться к ручке двери. Стены будто плавились, превращаясь во влажные своды какой-то восковой пещеры. – Кто-нибудь слышит меня?!

Я кричала, но рот не издавал ни звука. Ничего. Двигаться мне удавалось лишь с огромным, нечеловеческим усилием.

У вас когда-нибудь случался сонный паралич? А он случался у вас во время бодрствования? Я твердо помню это неописуемо ясное осознание присутствия чего-то постороннего. Я их слышала, их шаги, голоса, чувствовала, что они совсем близко, но при этом не могла увидеть. Опасность, переполняющая каждый кубик пространства, становилась все чудовищнее.

А потом в комнату вошел Ткач. Понятия не имею, что ему понадобилось, но, увидев меня, он замер. А я закричала и упала на пол, запнувшись спиной о какую-то сумку. Лицо Ткача пульсировало тысячей переливающихся под кожей темно-синих вен, делаясь мертвенно-бледным. Жуки и сколопендры уже заползли к нему под кожу, вот только сам он этого еще не знал.

Помню, как зарыдала, помню, как поползла к зеркалу — к единственному выходу из этого ужаса, а Ткач… разумеется, двинулся ко мне.

Он, наверное, не понимал, хотел помочь, но я-то видела все по-настоящему.

Что делает человек в критической ситуации? Как спасает свою жизнь?

Я схватила барабанную палочку — первое, что попалось под руку, но она обвилась вокруг моих пальцев, впилась в них тысячей крошечных растущих заноз.

– Не подходи!!!

– Кира, успокойся, это же я! – Ткач, судя по глазам, паниковал уже не меньше меня.

В комнате появились еще двое — Борис и какой-то тип, которого я видела впервые. Оба восковые, как куклы, натянувшие человеческую кожу. У обоих текли глаза и рты, как они могли этого не замечать?! Я отшвырнула палочку, точнее, пыталась это сделать, но она въелась в мою руку. Ничего не получалось, комната налипала на меня словно жирная, вездесущая паутина. И все, что мне оставалось, – кричать, отбиваться, сбрасывать с рук, с шеи и лица этих ужасных сороконожек.

– Что происходит?!

– У нее высадка?

– Кира, ты принимала что-нибудь? Кира!

– Надо вызвать скорую!

Они схватили меня, начали пытаться удержать своими холодными липкими руками из плывущего воска, и мокрицы заползли мне в нос, в уши, я не могла дышать. Они попали мне в горло, я кашляла и отбивалась, но все без толку.

– Отпустите меня! Умоляю, отпустите!!! – рыдания сдавливали легкие, я уже не слышала ничего, что творится вокруг, — там концерт в самом разгаре, но здесь — настоящий ад без шанса на спасение.

Что было дальше — я не помню. Ткач рассказывал, что я еще пребывала в сознании, но при этом совершенно не реагировала на попытки меня успокоить. Он сказал, что глаза у меня были открыты, я тряслась и дергалась как в эпилептическом припадке.

Ребята все-таки вызвали скорую. Те обкололи меня какой-то неизвестной дичью, после чего увезли в стационар, где я и очнулась четыре дня спустя.

Как бы вы ответили на вопрос: что это было?

Или на вопрос, который Ткач задает мне сейчас?

Здесь, на маяке, возле морского побережья, где закаты настолько красивы, что хочется пустить слезу. И где я вместо того, чтобы лечить нервишки, веду диалоги с персонажами из другой реальности, нахожу скетчбук из Вавилонской библиотеки и пытаюсь снова пробить дорожку в Сеть.

– Ты готова к такому темпу?

Валера знает, как мне это важно. Знает, что я лучше умру, чем перестану делать то, что делаю. Я люблю свои синесцены. Люблю свою работу больше всего на свете. Поэтому мой ответ не стоит размышлений.

– Да, – отвечаю я. – Конечно, да.

__________8. ЛАКУНЫ

Существует нежнейшая субстанция, напоминающая очень мягкую резину с воздушной пузырчатой структурой. В нее можно запустить пальцы, сжимая и раздавливая крошечные шарики. А потом растягивать и жамкать податливую розовую тянучку. Это один из фрагментов моей первой синесцены, которая представляет собой банальнейший экскурс в мефедроновый трип. Проба пера, так сказать, эксперимент. Весьма удачный.

Юджин, правда, говорит, что для него этого уже недостаточно. Пусть синесцены и не вызывают привыкания, но мозг торчка тоже не так-то просто обмануть.

Утром наша панда-банда уже вовсю наслаждалось «отпуском» на побережье.

– Будь ты более романтичной, – весомо заметил Ткач. – Я бы предложил тебе дорожку в постель.

Юджин, Пандора и Борис давно закончили невесомо-белый сыпучий завтрак и теперь грелись на камнях у воды.

Саня почему-то торчал в доме. Нет, не в смысле нюхал, а просто пребывал. Они с Ткачом что-то бурно обсуждали на кухне, когда я спустилась.

– Доброе утро, – хмурюсь, чувствуя запах дыма и этой терпкой, едва уловимой горечи химического укропа, не похожей ни на что другое. – Вы что, нюхали на кухонном столе?

– Кто это «вы»? – Санек невинно пожал плечами. – Я уже несколько часов пытаюсь тебе тут сигнал со спутника поймать.

– У нас нет тарелки, – говорю. – А еще вы тут курили. Ткач, курили, да? Ты ведь знаешь, что я против.

– Тарелка у вас есть, просто ее зачем-то сняли и бросили в сарае, – парировал Александр, пока Валера мирно попивал кофеек. – А насчет курения, ну уж извини, я был не в курсах.

– Кира, остынь, – улыбнулся Ткач. – Тебе заботливые друзья оставили мефа.

– Знаешь вообще, где мы этот клад снимали? На кладбище! Натурально, на кладбоне, на кресте. Вместо координат нам прислали ФИО покойника. Неплохо, да?

Мне стало стыдно. Как бы Архитектор Муравей отреагировал, узнав, что здесь собралась такая компания? Чудовищно стыдно.

– Я понимаю, что являюсь единственным некурящим членом нашего тайного братства, но курить в доме здесь никто не будет, ясно? – мне сложно сделать грозный вид, особенно учитывая, что и Саня, и Ткач выше меня на полторы головы. – Для этих целей существует улица, вот там можете хоть обсыпаться сижками с ног до головы.

– Ты с каких пор стала такая принципиальная? – усмехнулся Ткач и попытался потрепать меня по волосам, но я увернулась. – Обычно люди на море, наоборот, расслабляются и становятся добрыми как коровы на лугу.

– Будешь кофе? – между делом предложил миролюбивый Александр.

– Только если вы пообещаете больше не курить в доме.

– А нюхать можно?

Хмуро перевожу взгляд с Сани на Валеру, который вновь напустил на себя образцовую невозмутимость. И спрашиваю:

– Сколько у вас?

– Было десять граммов. Осталось около четырех.

– Не надо было Юджину показывать, – усмехнулась я. – Когда мы приехали, он первой же ночью упорол полтора грамма в соло.

– Да Юджин дебил, – махнул рукой Ткач и примирительно добавил: – Я вообще вез тебе, чтобы ты тут снова творить начала.

– Мне не нужно десять граммов порошка, чтобы творить. И знаешь, Валера, слегка обидно, что у тебя сложилось такое мнение. Почините Интернет. Этого будет достаточно.

Иногда мне кажется, я как-то неправильно родилась. Как будто откололась от чего-то большого и полноценного, забрав часть его жизни. В результате я теперь вынуждена самозабвенно искать это что-то, даже не подозревая, что оно собой представляет. И возделывать почву в надежде, что на плешивых лакунах что-то вырастет.

Смотрю в окно. Ребята уже купались, причем Борис заплыл так далеко, что я едва его видела.

– Они не утонут?

– Вряд ли. У них есть круг.

– Это здорово, но они вообще осознают, что вода ледяная? Вчера буря была.

– Кира. Дай ты людям спокойно отдохнуть! Это вы здесь живете, а мы море видим в первый раз за два года.

Мой кофе готов. Я добавляю молоко и залпом выпиваю половину чашки.

– Значит, говорите, Интернет здесь был?

– А ты сама подумай. Как бы отцы-основатели взломали зеркало без Интернета?

– Может, привезли сюда уже взломанное? – говорю.

– Первый Архитектор, чьего имени так никто и не узнал, прожил здесь достаточно долгое время. Лет пять, а может, и больше. Он здесь вел исследования, наблюдал за Сетью, ставил эксперименты… Без Интернета подобные вещи неосуществимы в принципе.

– Если у вас есть вскрытое зеркало, ничего больше не требуется.

– Почему его вообще называют Архитектором? – спрашивает вдруг Ткач. – Нет никаких сведений о том, чтобы он что-то построил.

Мы с Саней переглядываемся.

Все, что мне известно из истории становления Чеширских Котов, — это то, что они серьезно шифруются. Инструкция по взлому зеркала пока что считается единственным источником возможного проникновения в физическую Сеть. Мы с Юджиным посвятили поискам немало времени, чтобы увидеть границы открывшейся перед нами вселенной. Однако не нашли ни других способов попасть в Сеть, ни других Чеширских Котов.

Данные о ее глубинном наполнении тоже пришлось выуживать по крупице. Мне удалось узнать, что на этом маяке когда-то жил человек, сумевший вскрыть зеркало самостоятельно. Неофициально он считается первым, кто вообще проник в физическую Сеть.

Arxitektor. Так он сам себя назвал на просторах дипнета.

Как бы там ни было, этот человек испарился, оставив свою обитель просто стоять здесь на холме со всеми наработками и открытым зеркалом в Сеть.

Позже на маяк забрались два ребенка — мальчишки из Фанагореи, которые смутно догадывались о том, что мир на самом деле куда больше, чем рассказывают в школе. Когда они выросли, Сеть открыла перед ними свои объятия и навсегда забрала. Говорят, Архитектор Муравей — один из них, создал свой собственный мир по аналогии с нашим. Но это уже из разряда городских легенд. Понятия не имею, сколько здесь правды, а спрашивать уже не у кого.

Два года назад и сам Муравей, и его друг бесследно исчезли, оставив свою обитель просто стоять здесь на холме со всеми наработками и открытым зеркалом в Сеть.

Если это обряд посвящения, то мне слегка тревожно. Не стану скрывать. Я точно так же, как и они, жадно впитываю все новые знания, пытаясь нырнуть глубже головы. Архитектор Муравей не оставил после себя практически никакой достоверной информации. Все сведения о нем, собранные в тесных закрытых кругах, чуть менее чем полностью состоят из пустых сплетен. Из вопросов без ответов.

Есть, правда, несколько вещей, в которых никто уже не сомневается. Первая из них, например, заключается в том, что Чеширские Коты (если они вообще существуют помимо меня и загадочного Ивана) прячутся даже друг от друга.

– Нам досталось в наследство немало загадок, – говорю. – Архитекторы не были тщеславны. Но они были умны. Любопытны. Все, что мы умеем сегодня, выросло на их работе.

– Первому Архитектору приписывают взлом первого зеркала, – вставил Саня. – Второму, Архитектору Муравью, создание поправки-на-поле. Согласно сказаниям городских шаманов, благодаря этой штуке можно писать собственные миры по аналогии с нашим.

– Это все только легенды, – напоминаю я. – Есть загадки куда более насущные. Вы, например, знаете, что такое редрум?

– Редрум в смысле «красная комната», – уточнил Александр. – Тебе такое нельзя. Сразу говорю.

– Это какой-то шок-контент?

– Во всей красе. Полагаю, ты не пробовала гуглить?

– Ни гуглить, ни искать в Сети не пробовала. Об этом вскользь упомянул один мой знакомый, вот я и… решила сперва у друзей узнать.

– И правильно сделала, – поджал губы Санек.

Судя по недоумению в глазах Ткача, он, как и я, о красных комнатах прежде не слышал.

– Это камера пыток в режиме онлайн, – терпеливо пояснил Александр. – Есть несколько ресурсов, транслирующих подобные вещи. Их не так много, а качественных еще меньше. Однако аудитория там достаточно обширная. Если в общих чертах — приводят в такую вот красную комнату человека, привязывают к стулу и развлекаются с ним по-всякому. Обычно, как вы понимаете, ничем хорошим это не заканчивается.

– Настоящего человека? – недоверчиво сморщилась я. – То бишь без постановки?

– Без постановки. Все по-настоящему.

Глядя на недоверчивое лицо Ткача, Саня поспешил добавить:

– Разумеется, есть постановочные комнаты. Но там, как вы понимаете, больших денег не заработаешь. Зритель же не дурак, за фальшивку дорого платить не станет.

– А… – я помедлила. – Откуда этих людей берут?

– Да мало ли откуда? Рабство, похищения всякие… Есть те, кто добровольцами подписываются. Эдакое ритуальное самоубийство для мазохистов. Но таких, конечно, единицы.

На моем теле есть маленький шрам в районе поясницы. Зацепилась в детстве за кусок арматуры, когда лезла через забор. И еще несколько шрамов на щеках — боевые ранения. Вряд ли, окажись я в красной комнате, удалось бы отделаться так легко. Да еще и все забыть потом. Вербовой ошибся.

Тем не менее я решила уточнить еще кое-что.

– Вы когда-нибудь слышали слово «Умбра»?

– Умбра? – переспросил Ткач. – Группа такая есть. Sui Generis Umbra, кажется. Жуткое музло. Отлично подошло бы, кстати, под видосы из красных комнат, судя по вашим рассказам.

– Может, амбра? – вскинул бровь Александр.

– Что такое амбра, я знаю.

– Цвет еще есть, – задумчиво вспоминает Ткач. – Лучше погугли. Я не эксперт в этих ваших сетевых штучках. А что?

Рассказать им о визите Ивана Вербового? Об отражении в Фанагорее и скетчбуке с собственной судьбой? О таинственном письме?

Я даже о том эпизоде на концерте толком не рассказала. Ткач не обрадуется, узнав, что кукуха у меня так и не встала на место.

– Ничего, – говорю. – Просто вспомнила…

– Нашла какую-то новую инфу о предшественниках?

– Нет. Но кем бы ни были наши предшественники, – говорю. – Мы их переплюнем.

– Рад такому боевому настрою, – сказал Ткач. – Помню, ты так говорила, когда написала первую синесцену. Опять придумала что-то?

Я невольно улыбаюсь. Приятно, когда твой друг читает тебя даже по интонации. Доверие вообще великая штука.

– Кажется, да. На самом деле это… это надо тестировать, я пока точно не знаю, как оно будет работать, но у меня есть классная идея!