Зеркало Умбры

– Это невозможно, – качаю головой. – Я видела программу, которая должна иллюстрировать Вавилонскую библиотеку. Тексты не хранятся там. Их генерирует система в ответ на конкретный запрос. Ему присваивается свой адрес и номер. Какие-то строгие параметры в открытом доступе. Все сделано так, чтобы читатель смог в это поверить.

Вербовой молчал. Я вижу: ему есть что сказать. Как минимум, что он не поверил ни единому слову, потому что его реальность категорически отличается. Слишком знакомое выражение лица.

Он сильно нервничал. Наверное, вспоминать о таких вещах не слишком приятно.

– Я провел в этом лабиринте несколько лет, но по ощущениям прошли столетия. Читала Гарри Поттера в детстве? Дементоров помнишь?

– Я слышала много баек о Сети, но о таком — впервые.

– Это еще не все, Оленька.

Оно пытало меня. Заставляло задыхаться под водой, потому что знало: смерть от удушья — мой самый жуткий кошмар. Оно скрывало выход. Каждый раз, когда мне вот-вот должна была открыться брешь, что-то менялось. Этажи путались между собой, книжные символы менялись местами. То, что мне удалось выбраться, — не знаю, как в это поверить. Мне повезло. Чудовищно повезло.

– Но когда вы меня увидели, вы сказали…

– Что ничего не вышло, да. Потому что я увидел твое лицо. Именно это лицо на страницах каждой книги. Я скорее лица собственных детей забуду, чем твое. Твое нарисованное лицо, твое искаженное страхом детское лицо, твое счастливое лицо во сне.

Я видел, как ты делала первые шаги, как мама возила тебя на санках зимой вокруг дома. Почему я застрял именно на этом фрагменте среди бесконечного калейдоскопа прочих? Твои невеселые школьные годы, еще более невеселые годы в универе, друг, который тебя изнасиловал в 15 лет и которого ты простила. Бесконечные переезды, случайные связи, бурное хаотичное творчество в стол, смерть сестры, разрыв с отцом, первая синесцена…

Не спрашивай, почему.

Я понятия не имею, что у тебя за отношения с Сетью. Но я хочу просто сказать тебе, что Умбра так просто тебя не оставит.

– Надеюсь, вы что-то перепутали.

– Я думал, что сошел с ума. Умбра впивалась в нутро, знаешь… выдирала с корнем самое сокровенное. Душила меня. Перманентно, без остановки душила на протяжении многих лет.

– Но при чем тут я?

– Ты действительно ничего не помнишь?

– Что я должна помнить? Вы, похоже, и правда путаете меня с кем-то!

– Или ты каким-то чудесным образом смогла не только сбежать, но и забыть весь этот кошмар.

– Мне очень жаль. Я не знаю, что за явление, с которым вы столкнулись, но поверьте: за полтора года регулярной работы в Сети я ничего подобного не встречала.

– Из всего того ужаса, что там происходит, я сумел четко распознать две вещи. Во-первых, эта Умбра умеет мыслить.

– А во-вторых?

– Во-вторых, она очень тобой недовольна.

Ивана била мелкая дрожь, словно он только что сошел с электрического стула. Я решительно поднялась на ноги.

– Спасибо, что предупредили. Буду настороже.

– После того, что они сделали в редруме, им следует оставить тебя в покое. Возможно, после моего визита ты будешь проклинать меня и то… что я заставил вновь об этом вспомнить.

– Да о чем вспомнить?! – не выдержала я. – Что еще за редрум?

Иван посмотрел на меня изнеможенно.

– Ладно, Оля. Все в порядке. Мы живы и здоровы, правда?

Могла ли я сознательно вычеркнуть из памяти какое-то важное событие? Возможно, настолько жуткое, что жить с ним казалось невыносимым. Могла ли я зайти в свою Чеширскую линию и сознательно вырезать кусок воспоминаний, чтобы потом не иметь даже ни малейшего понятия о том, что было?

Чем больше я думала над этим, тем сильнее начинала болеть голова. Если предположить, что это так, значит, как минимум нашлись основания. Значит, искать ответ в белых пятнах воспоминаний опасно. Никто не станет кромсать свой код без надобности.

Однако, даже если предположить, что все это так, меня никогда не звали Ольгой. Я Кира Ницке. С самого рождения.

Кира Николаевна Ницке. Третья группа крови. Резус плюс.

– Ладно, – говорю. – Вы правы. Главное, что мы живы и здоровы сейчас. Идемте завтракать?

– Да, если позволишь. А потом буду благодарен, если разъяснишь, где здесь ближайший автобус, чтоб добраться домой.

– Куда домой?

– В Фанагорею, куда ж еще?

– Но…

Я медленно отступаю назад и запинаюсь о камень. Иван смотрит на меня без единой крупицы сомнения.

– Что «но»?

– Фанагорея, которая в двухстах километрах отсюда?

– Ну да, – произнес он, однако, судя по взгляду, уже не так уверенно. – Ты сама так сказала.

– И у вас там жена? Дети? Работа?

– Да, верно, – хмурится Иван. – А в чем, собственно, дело? Ну да, за месяц моего отсутствия про работу уже нельзя точно сказать, но жена вряд ли успела найти другого.

– Вот как. Ну ладно, сейчас разберемся.

Я ни хрена не понимаю! Что за чушь он несет?

– Ну-ка постой, – он не дает уйти, встав между мной и единственным плоским камнем, по которому можно подняться. – Что это ты так занервничала?

– Ну просто… – протянула я. – Понимаете…

Мне следовало подумать. Подумать подольше. Поднять навыки общения с Юджиным, которому никогда нельзя напрямую сообщать плохие вести. Мне следовало собрать в голове все самые мягкие слова для того, чтобы убедить этого человека сохранять спокойствие. Но, как назло, меня вновь накрыл опустошающий ступор. Когда ничего, совершенно ничего путного не приходило в голову.

– Фанагорея давно заброшена, в ней никто не живЕт уже два года, – сказала я. – Понятия не имею, о чем вы говорите.

Слова сами слетели с языка, и я тут же осознала, что тактика молчания все же эффективнее. Иван если не ждал этих слов, то, безусловно, боялся в глубине души чего-то подобного.

Потому что он поверил мне практически сразу.

– Они предупреждали. Умбра предупреждала, – шептал он, бешено бегая глазами по песку. — Это все из-за твоего побега. Ты не должна была от них убежать.

Надо было убираться. Нестабильная психика Ивана сейчас вела себя не лучшим образом.

– Стойте, стойте, подождите! – я старалась говорить как можно спокойнее. – Угомонитесь, сейчас разберемся, хорошо?

– Что ты им сделала? – порезанное лицо Вербового искажала гримаса страдания. Если бы сейчас зафиксировать его состояние для синесцены, можно было бы создать серьезное оружие массового поражения. – Что ты натворила?!

– Успокойтесь! Пожалуйста! Вы меня пугаете!

Никогда не понимала, как себя вести в таких ситуациях. Вот и сейчас. Просто в какой-то момент стало ясно, что новость о Фанагорее привела Ивана в бешенство. А потом он схватил меня за шею. Я помню, как закричала, как оказалась в воде, под водой, а потом уже сложно сказать, как все было.

И знаете, когда нет времени на осознанные мысли, глаза как будто стремятся зафиксировать как можно больше напоследок. Время словно растянулось как резина и в этом бесконечно эластичном вакууме замерло крошечным насекомым в капельке янтаря с лентой кинофильма перед глазами. На скале бледнела надпись. Бордово-черная с мелкими подтеками:

Volume 29

S[нечитаемо] 3

W[нечитаемо] 2

Я бесконечно помню это одно-единственное мгновение, растянутое на такой длительный срок, что его действительно проще рассматривать в виде череды кадров. То ли сменяющих друг друга, то ли нет. Вот я толкаю обидчика коленом по носу. А в следующем кадре уже вырываюсь из его узловатых ручищ и плыву прочь. Каждый гребок, каждый сигнал мозга в мышцы, предшествующий гребку, — отдельный кадр.

Я дискретно и неумолимо плыву к крутому утесу за холмом. Взбираюсь на камни и бегу, как не бегала еще никогда.

__________6. СОРОК ЧЕТЫРЕ СЕКУНДЫ

Самый офсетный из всех офсетных миров, что мне доводилось посещать, кажется, размыкает объятия. Дай мне вдохнуть унцию обычного кислорода, без электрической радужной проволоки, без искристой музыки и ритуальных танцев.

Ведь счастья не должно быть слишком много, а не то я растворюсь в нем окончательно. Счастье — это дозированная водичка в холодных пластиковых стаканчиках, которая иногда заливает мерцающие угольки в глубине.

Как это было? Как в кино.

– Мне кажется, будто мы стоим у истоков формирования новой фэшн-индустрии!

– Подпольной фэшн-индустрии!

Валера Ткачев листает огромную и жуткую гугл-таблицу на компьютере с сияющей разноцветной клавиатурой. Еще двое — Юджин и серьезный мужчина Борис, которому для завершения образа явно не хватает сигары, – пакуют мерч в пакеты.

– Найдите эльку! – футболку размера L.

Но я не могу, хотя очень хочу помочь.

– А там, в другой комнате обезьянки шьют. И эту партию мы отправляем куда-то в Штаты, а эту — в Катманду.

Сколько бы они ни разбирали эти футболки — футболок становится только больше. Они респаунятся прямо из недр дивана. Запечатанные пакеты постепенно заполняют половину всех доступных плоскостей, а затем переползают в центр. Я танцую со здоровенным бокалом апельсинового сока. Все окна и кирпичная кладка мокрой улицы танцуют вместе со мной. Наверное, однажды я перестану их бояться, этих людей.

А еще (маленький спойлер) в конечном итоге они меня примут.

Потом просыпается Пандора. Наша работа за время ее сна перешла из состояния «пандастагназис» в состояние «хаусокинезис». Мы развернули деятельность площадью с целую квартиру.

– Почему не играет пиздатая музыка? – спрашивает Юджин и включает Петрика Путяху. – Артхауса в хату!

– Вот есть ленивая парочка: Юджин и Кира, и у них есть активный Ткачев, – говорит парень с восточным разрезом глаз. – А есть ленивый я. И у меня такой же ленивый менеджер, который нашел себе еще более ленивого зама. Вот, наверное, почему у нас все идет через хуй.

Легким движением носа Юджин повышает свою производительность почти вдвое. А мы продолжаем веселиться, танцевать и есть мороженое.

Мы читаем письмо фаната. Ему нужен автограф на футболке, но есть один нюанс. Вместо сопроводительного сообщения он оставляет целый, блин, квест на несколько абзацев, сопоставимый по размеру с неплохой такой пастой.

«Оставь автограф в каком-нибудь видном месте, но при этом чтобы не слишком видном, чтобы не выглядело кричаще, надпись сделай не очень большой, но и не очень маленькой. Оглянись вокруг и напиши три любых слова, которые увидишь вокруг себя и которые наиболее точно отражают твое нынешнее состояние. Если можно, пароль от архива со следующей синесценой, но если нет, то хотя бы ее название, ну или пожелание для меня в виде небольшой загадки…» Я, к сожалению, не помню концовку, так как здесь мы уже загибались от хохота.

Что может быть лучше, чем веселиться и смеяться, не боясь, что тебя за это осудят? Найти общество, которое принимает тебя, — разве не потрясающе? Вот какое счастье на вкус, когда оно прикасается к губам.

Я пытаюсь объяснить Ткачу, почему так важно мне именно сейчас войти в зеркало и запечатлеть это состояние для синесцены. Со мной такого никогда не было прежде, и я знаю, что больше не будет.

Дита Редрум поет для меня, когда я практикую магию с предметами. Океан маленьких вещей, каждая из которых тоже хочет быть частью чего-то большего. Поэтому я раскладываю их по смыслу, чтобы похожие вещи оказались с похожими. Это очень удобно: посуда оказывается с посудой, а мусор — с мусором. Никогда еще всем этим вещам не было так тепло. Сегодняшним вечером я примеряю дар Юджина: снижать энтропию вокруг себя. Но по иронии судьбы я люблю растущую энтропию. Люблю властвовать над хаосом, а не приводить его к порядку.

Зато здесь так тепло, как никогда не бывало, ведь здесь, в царстве потомков Кая и Снежной королевы, как будто стали чуть-чуть теплее две самые холодные льдинки — мои собственные глаза.

Я нахожусь внутри, и я смотрю с улицы на девочку за стеклом. Ей больше не холодно. И не будет по крайней мере ближайшие шесть часов. Вот какое счастье на вкус.

Лиловое.

Сцифоидное.

Доверительное.

Это был день, когда я впервые осознала, как далеко мы зашли. Не на концерте днем ранее, где PANDA представила уже третью по счету синесцену. И не после него, когда фанаты около часа не давали Пандоре выйти, требуя автограф.

Понимание того, как далеко мы зашли, появилось, когда мы паковали в пакеты мерч. Бесконечные футболки с нашим лого ждали своего часа, чтобы отправиться навстречу к тем, кого нам уже удалось согреть.

Эти люди не видели моего лица, но именно моя работа сделала их чуточку счастливее.

Двести тридцать тысяч подписчиков в группе. Полторы тысячи зрителей на каждом концерте. Почти триста проданных футболок в первый день.

Мы неслись так стремительно, что дух захватывало.

Помню, мы с Ткачом уже перед сном сидели на подоконнике и, свесив ноги вниз, допивали вишневый блейзер. Почти год назад. Сентябрь еще не успел принести с собой холод и комаров: мы будто впитывали теплоту из воздуха.

– Нужно десять синесцен. Их можно будет продавать на тунце как самостоятельный продукт. Надо успеть сделать это сейчас, потому что правового статуса у нас пока нет. И документы на товарный знак рассматривают полгода.

– Ничто не пугает меня так, как бюрократия.

– Этим даже голову не забивай. Я вообще думаю, может, как-нибудь исхитриться и сделать патент?

– Исключено, – качаю головой. – Тогда придется раскрыть механизм создания синесцен, а без него они — простой аудиоряд.

– Это не важно. Перед нами сейчас и так все дорожки открыты.

Никогда не видела Ткача таким воодушевленным. Обычно он не снимает маску серьезности, потому что в этом калейдоскопе событий серьезность и ответственность — его единственные ориентиры.

Но тогда… В тот вечер он выглядел по-настоящему счастливым.

– Десять — это очень много, – сказала я тогда. – За год справлюсь, но быстрее — вряд ли. Плюс нам ведь теперь нужны семплы Пандоры, раз мы решили делать акцент на нее.

В отличие от Юджина Ткач иногда демонстрирует чудеса тактичности. Я ведь даже не вкладывала в голос обиду, а он каким-то образом просек.

И обернулся в комнату, где Пандора заливисто хохотала, играя с кем-то в щекотку и разливая при этом пиво на кровать. Ее блестящие темные волосы разметались по пледу и наэлектризовались, как если о воздушный шарик потереть.

– Кира, – сказал Ткач со вздохом. – Это всего лишь коммерческий ход. Мы не можем раскрывать миру тебя как создателя синесцен. Подумай сама! Сразу начнется: а как, а законно ли это, а тестировалось ли это? Ты и сама не представляешь, как те, кто изрядно хлебнул славы, мечтают о тени.

– Мне все равно, Валера, – говорю. – О чем мечтают другие. Я должна быть на ее месте.

– Мы о твоей безопасности заботимся, глупая.

Ткач не юлит. Я его хорошо знаю, он действительно честен со мной. Опустим тот факт, что он недоговаривает — Пандора журнальная красавица, у нее актуальная внешность обторченной, ебанутой на всю голову провинциалки с идеально тощим телом и холодным, равнодушным лицом. Это то, что сейчас нужно зрителю, — глупо не понимать. Логика у Ткача железобетонная, вот только…

– Понимаешь, – ласково говорит Валера. – Если на тебя сейчас это все обрушится, ты и работать-то спокойно не сможешь. Представь личку, забитую вопросами о том, когда концерт, когда новая синесцена, можно ли поменять размер футболки, можно ли встретиться с тобой, чтобы подарить подарок, где обсудить подписание контракта на импорт мерча, а еще все эти эсэмэмщики бесконечные, которые будут названивать тебе с утра до ночи и рекламировать свои услуги.

Тебе будут звонить банки в девять утра и предлагать открыть у них расчетный счет. А потом они же будут перезванивать в двенадцать и спрашивать, не передумала ли ты. Тебе будут звонить по пять раз в день создатели битов, начинающие музыканты и околорэперы, желающие засветиться где-нибудь на бэке в новой сцене. Тебе будут звонить те, кто по каким-то причинам не дозвонился до меня.

А еще обсуждения твоего заспанного лица, мелькнувшего на какой-то фотке, твоей фигуры и одежды. Они будут осуждать тебя за каждый плохо накрашенный глаз, за каждую плохо подобранную вещь. За каждую неуместную, на их взгляд, ноту.

Они поднимут твои детские фотографии. Они найдут твоих одноклассников. Они всё тебе припомнят: и школу, и прыщи, и пацанский цитатник, и тройку по литературе в аттестате.

Хейтеры! Ты знаешь о том, что у Пандоры есть хейтеры? Они уже называют ее тупой безыдейной шкурой при каждом удобном случае, хотя сами даже «В лесу родилась елочка» поют с трудом. Хочешь себе такую участь?

Я молчу.

– И в списке лишь то, что мне удалось с ходу вспомнить. Позволь мне избавить тебя от всего этого.

– Ты так заботлив, – хмуро улыбаюсь я.

Нет, я вовсе на него не зла. Больше того, я сама предложила эту идею. Пандора — идеальное лицо бренда. У нее, что называется, «товарная красота», очень благородные черты лица и кожа словно из фарфора. Она выше меня почти на голову, а знакомых по всей стране у нее больше раз в двадцать. К тому же она сестра Юджина, которому можно доверять. Великолепный кандидат.

– Ей все равно, что за начинку мы предлагаем, – говорит Ткач примирительно. – И в случае чего отчитываться за все придется не вам. Юджин это понимает.

– А Пандора?

Ткач усмехается и делает глоток из бутылки.

– Пандора понимает достаточно. А я верю, что у нас у всех достаточно таланта и здравомыслия, чтобы не упустить такой куш. Еще буквально полгода-год, Кира, и мы в деньгах будем купаться! Как гребаный Скрудж Макдак! Просто нырять в бабло и в нем купаться, понимаешь!

***

Когда Юджин меня нашел, тучи снова заволокли небо. Он недоумевал, как я оказалась в ледяной воде и что вообще случилось. А я не могла ему объяснить, потому что язык категорически отказывался сплетать звуки в слова.

– Где Вербовой? – Юджин завел меня домой и захлопнул двери на ключ. – Что произошло?

Со времен того разговора с Ткачом минул почти год. Я написала свою последнюю синесцену. Мы дали еще один концерт. Количество подписчиков в нашем паблике возросло втрое.

И моя старшая сестра бросилась на высадке в окно. Это случилось накануне новогодних праздников.

– Не знаю, где Вербовой, – мне кажется, я это уже говорила как минимум раз десять. Юджин обреченно вздохнул:

– Вы пошли гулять. Ты сказала, у него там какая-то информация. Что дальше было?

– Я сказала, что Фанагорея заброшена, он взбесился и напал. Но мне удалось вырваться и улизнуть.

– Хорошо, а потом он куда делся?

– Ты издеваешься, да?

Но он не издевался. Он смотрел на меня так, словно сам сейчас утопит.

Отмотать бы время назад. Эта суперспособность всегда казалась мне самой желанной.

Мы теперь здесь, вдали от цивилизации. Ругаемся, пытаясь понять, куда делся утопленник из заброшенного города, что, по его словам, и не заброшен вовсе.

Спим на сквозняке. Решаем проблему с перебоями горячей воды. Выпрашиваем у Ткача хоть какой-то Интернет.

Исступленное время как будто прилипло к одному из мириадов сменяющихся кадров. Секунды наматываются на него как проволока на палец.

– Здесь на сотни километров вокруг лысые холмы да развалины. У него нет транспорта, и он сам накануне едва не отбросил коньки. И ты мне будешь рассказывать, что он просто испарился?

– Он нетсталкер, как и я. Чеширский Кот.

– Да что ты. А раскладного зеркальца у него случайно не было с собой?

– У него в Фанагорее семья. Скорее всего, он пошел туда, – хрипло говорю.

– В Фанагорею?

Киваю.

– Да уж, рыбак рыбака видит издалека. Может, давай тут устроим притон для психов, когда он вернется?

Иногда Юджин становится невыносим. Иногда мне кажется, еще мгновение — и я его ударю.

Молча иду наверх и слышу позади, как Юджин с силой пинает ногой деревянную скамейку. Детскую. Я привезла ее с собой из дома как напоминание о Лере. Там следы нашего совместного баловства с аппаратом для выжигания.

Вряд ли Юджин понимает, что значат такие мелочи.

Поэтому я возвращаюсь, чтобы ее забрать, но Юджин, походу, только этого и ждал.

– Что ты ему рассказала?

– Почему ты не спрашиваешь, что он мне рассказал?

– Потому что меня мало волнуют мысли шизика. Обсуждайте вы хоть козье говно, мне по хуй. Но если ты что-то распиздела о нашей работе…

Он знает все мои болевые точки и не упускает шансы ими воспользоваться. А я всегда говорю себе, что отвечать в том же духе — означает захлебнуться той чернотой, в которую меня затягивает, и растерять всяческое самообладание.

– Лучше просто заткнись.

– А то что? Плакать пойдешь? Это реальность, а не твой маня-мирок. Пора бы уже привыкнуть! Почему ты никогда меня не слушаешь?! Я пытаюсь тебе помочь, а вместо благодарности получаю бесконечные проблемы! Хотя ты, наверное, хочешь на всю жизнь остаться никому не нужным изгоем! Чудо-девочкой, которую не понимает злой, жестокий мир!

– Заткнись! По-твоему, это смешно?! – я срываюсь. Кричу на него в ответ. И даю зеленый свет на звонкую пощечину, призванную показать мне, кто главный.

Он никогда не сможет смириться с обратным. Даже если единичный визит в Сеть длительностью двадцать секунд сделал его таким.

Кто-то как будто шепчет на ухо. В оглушении время снова растягивается, и я вижу, как приближается плоскость пола. А потом моего дорогого друга словно отрезвляет.

– Ладно, прости!

Я отшатываюсь, потому что не могу удержать равновесие. Он не сильно ударил, но попал прямо в ухо.

– Не подходи ко мне!

– Кира! – он подходит, пытаясь приобнять за плечи. – Ладно тебе, прости. Я не должен был тебя бить. Сорвался. Извини!

Я отстраняюсь, но он сильнее. Они всегда сильнее, тут ничего сделаешь. Тогда уже бью я. Прямиком в солнечное сплетение. И, вырвавшись, бегу наверх, под аккомпанемент лавины ругательств.

Юджин лучше всех знает, какая я сука и неблагодарная тварь, а когда зол, процент всевозможных грехов за моей спиной возрастает вчетверо.

С ним такое нечасто. Он хороший человек, просто Сеть как-то раз решила проверить его на прочность. Так иногда случается с теми, кому не хватило первого раза. Юджин до последнего не верил, что природа обделила его даром проходить через зеркало. Туда, где я чувствую себя как рыба в воде.

Запираю дверь на три замка. Зеркало Архитектора Муравья в моей комнате. Запечатанное так хорошо, что даже сам Архитектор не открыл бы, будь он жив. Второе зеркало из Фанагореи рядом. Готовое к любым приключениям.

– Простите, – говорю я туда. – Сегодня тусите без меня. Там опять дракон разбушевался.

Иногда мне забавно представлять, что я — принцесса в башне, а Юджин — кровожадный дракон, который стережет меня и наши богатства от чужаков. Ткач тогда — прекрасный принц, который всегда меня спасает.

Жаль только, что в реальности Юджин ни разу не дрался с кем-то, кроме меня, а Ткач со своими разнокалиберными зубами такой же прекрасный принц, как Тилль Линдеманн.

Мы всегда стремимся к повторению уже знакомых сценариев, причем это происходит независимо от желания. Даже Сеть, максимально далекое и не связанное с человеком явление, принимает в нашем присутствии такой вид, какой, нам кажется, она обязана принять.

От этого должно быть спокойно, но меня подобные расклады вовсе не радуют.

А сейчас…

Сейчас меня трясет от обиды, и стены вокруг медленно становятся не такими.

Все осталось внизу. Таблетки, чай, молоко, всё там. Мне уже двадцать один, но я не могу выйти из комнаты, словно мне десять и выйти — все равно что ночью отправиться одной в лесную чащу.

Телефон тут не ловит. Я бы хотела позвонить Ткачу, услышать его бодрый голос, который скажет что-нибудь такое, знаете… «Я сейчас договариваюсь с челиком тут одним, ты прикинь, намутил площадку на два косаря человек!» И мне сразу станет спокойнее.

Даже если небо рухнет на землю и перестанет расти трава, Ткач продолжит заниматься оргработой и умножать число наших обожателей.

Обожателей твоих синесцен.

Обожателей Пандоры Юджиной.

Я вовремя вспоминаю о том, что все четыре синесцены закинуты на плеер, и, наверное, я могла бы рискнуть. Все-таки эти дорожки созданы на основе только моего эмоционального опыта. Моя реакция на них не должна быть парадоксальной, как у тех несчастных ребят.