Зеркало Умбры

Однако я все же отказываюсь от этой идеи. В синесцену нельзя входить в плохом настроении: последствия не обрадуют, какие бы эмоции ни лежали в основе.

Синесцена, как мы пишем в инструкции, это способ получения удовольствия. Но ни в коем случае не средство от боли.

На последний этаж ведет лестница, однако мы с Юджиным так и не нашли ключ от ее двери. Выламывать, разумеется, рука не поднялась, однако чуть позже я обнаружила ржавую лестницу, идущую прямо вдоль кирпичной стены.

Находясь у подножия маяка, по этой лестнице не подняться — от нее сохранилась только верхушка. По счастливому стечению обстоятельств до верхушки можно достать из окна моей комнаты, однако этажом ниже, из комнаты Юджина, уже нельзя.

Плюс ко всему я знаю, Паша никогда в жизни при своих-то габаритах не рискнет даже пытаться последовать за мной.

Я сую в карман наушники и распахиваю ставни. Лестница мокрая: тучи опять оплакивают там что-то у себя, а я хватаюсь за узкую металлическую перекладину и взбираюсь по стене на этаж выше. Перебрасываю ноги через росистую ограду и оказываюсь на самом верху.

Здесь как раз люк в полу. Но для уверенности, что сюда никто не проникнет, бывшие хозяева на всякий случай поставили сверху ящик с песком. Я их очень хорошо понимаю. Нет ничего приятнее, чем чувствовать себя в безопасности. Одна из моих синесцен посвящена как раз этому состоянию.

Однако сейчас, под светлым стеклянным куполом, я хочу найти нечто иное.

Я ложусь прямо на дощатый пол, раскинув руки и ноги в стороны. Вода над головой разбивается о мутное стекло, оставляя на моем теле отражения своих нехитрых стремлений. Удивительно, как это все похоже на Чеширскую память. Каждое живое существо точно так же несет в себе частичку общей памяти, пока не придет время завершить движение и слиться в едином потоке с памятью всех остальных.

В Сети.

Мне достаточно нескольких секунд, чтобы решиться. Пока дождь, усиливаясь, начинает громко барабанить о прозрачную крышу и стены.

Никогда не хотела быть сапожником без сапог. Уметь запекать потрясные бараньи ребрышки в вине, но не успевать их попробовать. Рисовать картины, которые придется оставить в закрытой комнате при переезде. Создавать синесцены.

Нет никакого табу. Я их всегда тестирую на себе, перед тем как выпустить на волю. Пугают только последствия, ведь я приехала сюда лечить нервишки, но вместо этого галлюцинации только приумножаются.

Я нуждаюсь в разрядке. И будь оно что будет.

Я думаю об этом, пока первые ноты синесцены номер четыре уже заполняют меня ласково и постепенно. Как вода в ванной постепенно поднимается, обволакивая тело теплом.

Слово «синесцена» происходит от слова «синестезия». Смысл в этом.

Можно было бы пойти прогуляться в поле или на реку, где все то же самое сможет сделать холодная вода. Но риск отморозить себе задницу слишком велик: во время действия синесцены мы практически не ощущаем холода.

Самые первые секунды всегда очень нежные: их предназначение — отмыть с тебя пыль и выгнать из черепушки суету. В первых трех синесценах этого нет: я уже потом начала ставить фильтры.

Если говорить как настоящий ученый, то действие синесцены от начала до конца можно условно разбить на четыре этапа. Первый, тот, что я переживаю сейчас, мы называем «вход».

Длится он буквально минут десять и не содержит самого «тела» эмоции. Скорее служит подготовкой. Как при медитации.

Когда ты входишь, никаких ярких синергических образов твое тело не регистрирует, однако любому тут станет ясно: это не обычная музыка.

На концертах я обычно калибрую данный этап, чтобы ликвидировать воздействие фоновых шумов и сделать поправку на общую эмоциональную окраску зала. Но сейчас такие тонкости излишне: я наедине с дождем, воздухом и моим телом. Мы знаем, как себя вести.

Первым отвечает, как ни парадоксально, осязание. Покалывают кончики пальцев, конечности становятся невесомыми, а кожа — легкой как перышко. И вам будет казаться, что это огромное счастье, что вы родились человеком и у вас такая чудесная, волшебно нежная, невесомая кожа, так приятно прилегающая к внутренним тканям. Вообще синестетический вход — очень радостное, восторженное переживание, пусть и не очень глубокое.

Дальше у всех по-разному. Кто-то начнет чувствовать вкусы ярче обычного. Ощутит, например, что внутренняя поверхность щек невероятно притягательна. Особенно для языка, что по счастливой случайности оказался в архитектуре тела рядом со щеками.

А кому-то покажется, что звуки вокруг наполняются неведомыми ранее оттенками.

Спустя еще несколько минут практически любой сможет легко разложить перед глазами звук на фрактально-дышащий спектр, где каждую отдельную ноту, каждую ее грань и «последствия» влияния на соседствующие ноты можно будет детально рассматривать с любого ракурса.

Все это системное восприятие практически сразу перестанет выглядеть удивительным. Вам будет казаться, что это настолько же естественно, как дышать.

Обманчивое чувство единения с миром может на первых порах заставить думать, будто синесцена активирует некие скрытые резервы организма. Но, уверяю вас как создатель сего неземного удовольствия, нет.

Последним «входит» зрение. Несмотря на различную окраску всех моих синесцен, я привлекаю единую для всех зрительную составляющую из своего не очень богатого, но вполне исчерпывающего опыта кислотных путешествий.

Цвета не только становятся насыщеннее, они обретают глубину. Начинают пульсировать от переполненности своими красками и от счастья, что их наконец-то освободили из неподвижного плена.

Движение воды и воздушных потоков упорядочится невидимым прежде танцем, и вы будете поражены тем, что не замечали этого раньше. То, что вам нравится, станет еще красивее, еще целостнее, еще понятнее.

Успешный вход в синесцену всегда ознаменован одним господствующим состоянием.

Состоянием полной, исчерпывающей и переполняющей до краев гармонии с миром.

Именно тогда наступает второй этап — непосредственно «тело» сцены. Когда откалиброваны все пять каналов восприятия, мы приступаем к перегонке эмоций. Каждая синесцена — это произведение искусства, где каждый орган чувств будет транслировать собственный фрагмент от общей удивительной картины.

Моя последняя синесцена, «Признание», — самая мощная по своему спектру воздействия.

Для ее создания было взято немыслимое чувство всеобщего признания и благодарности, когда на одном из концертов Ткач разрешил мне выйти на сцену.

Юджин объявил на весь зал, что без меня ничего бы не вышло. И полторы тысячи человек взревели овациями. Я стояла там всего сорок четыре секунды, но каждая эта секунда — невосполнимая часть моего самого счастливого воспоминания.

Все эти люди смотрели на меня, переполненные счастьем и восторгом от прикосновения к тому, что я сделала для них.

Поэтому впоследствии я взяла эти сорок четыре секунды за основу своей грандиозной работы.

Когда синесцена переходит к основной части, вокруг нет ни единого неподвижного элемента: все переполнено воплощениями счастья, через которое я прошла на том концерте. Каждый крошечный дух воздуха гладит меня по рукам, лицу и телу, чтобы выразить благодарность. Спасибо, что ты здесь. Что ты есть. Что пришла к нам в гости и сотворила магию.

Каждая капля дождя летит вниз, чтобы стать ко мне ближе. Каждый холодный поцелуй — это самое теплое признание в любви.

Потому что все они со мной: мои друзья со всех уголков этого невидимого пространства вокруг. Их любовь дает мне силы не сдаваться и становиться лучше с каждым днем, чтобы привносить вокруг себя гармонию и красоту.

Здесь пригодились мои художественные навыки — каждый из этих элементов был заранее создан на компьютере. Отрисован и оживлен вручную.

Кульминация, которая хоть и длится в общей сложности около минуты, это квинтэссенция пережитого опыта, когда удовольствие делается настолько сильным, что кажется невыносимым. Мы сокращали этот момент до десяти-пятнадцати секунд, но здесь, в «Признании», он длится целых сорок четыре.

Дальше идет выход.

Технически выход — самый сложный и ответственный этап из всех. Необходимо провернуть все так искусно, чтобы человек не почувствовал резких перепадов состояния. Иначе это может привести к шоку и длительной депрессии, если тут пустить дело на самотек.

Оно медленно отдаляется, но не убегая и не прощаясь. Каждое из этих крошечных созданий, что наполняют твою синесцену, на самом деле остается рядом и обязательно будет ждать тебя в гости снова.

Кожа постепенно ложится отдыхать от пронзающего ее тягучего, невыносимо приятного электричества. Вкусы утихают, звуки собираются в те простые и понятные человеческому уху семплы, что мы привыкли воспринимать каждый день. Запахи и визуальные образы вплетаются в нормальность окружающего пространства.

В итоге на выходе вы чувствуете не грусть-разочарование, что мир снова стал бледным, а торжественное возбуждение от того, насколько он полон и красив сам в себе.

Я вынимаю наушники и несколько минут глубоко дышу, словно вынырнув из теплой ванны.

Синесцена никогда не отпускает сразу: ее отголоски будут с тобой еще несколько дней, чтобы не дать разувериться в своей честности.

Так уж повелось: ни одна синесцена не скажет тебе то, что ты хочешь услышать, если в глубине души ты знаешь противоположную истину.

Однако только что я нарушила свое же главное правило. И вышла сухой из воды.

Сердце отбивало медленный спокойный ритм. Мне казалось, будто я вся — одно сплошное сердце. Так, наверное, я пролежала еще минут десять, пока не услышала сквозь нарастающий шум дождя стук, доносящийся снизу.

Кажется, это Юджин стучит в мою дверь.

Я бы не полезла обратно, будь вместо Юджина кто-то другой. Но Пашка ведь спокойно примется за силовое решение проблемы, если я не открою по-хорошему.

Вот почему ящик с песком мы убирать не стали. Юджин и сам прекрасно все понимает.

Я спускаюсь вниз, чтобы недовольным голосом спросить, что ему надо. Хотя от обиды не осталось ни следа: синесцена все смыла.

Юджин выглядит подавленно и смущенно. В него в руках тарелка с хорошо прожаренным мясным медальоном, поверх которого кетчупом написано: «Прости».

Мы смотрим друг на друга несколько секунд, потом я молча ставлю тарелку на стол и обнимаю Юджина крепко-крепко. Так мы стоим еще несколько минут.

А потом Юджин говорит, что у него есть для меня хорошая новость.

Мы спускаемся по лестнице, и я, еще не успев увидеть все до конца, бросаюсь вниз с восторженным криком.

А Ткач… Он ловит меня на лету.

__________7. ДОМ КУЛЬТУРЫ И БИТА

Еще несколько секунд мне кажется, что мне кажется. Шлейф синесцены, послевкусие чуда.

Ткач не мог вот так просто взять и сюда приехать! Но он здесь. Как будто мы и не расставались. Все такой же высокий, тощий как палка, растрепанный и зубастый. В дорожном пальто. С большой холщовой сумкой, в которой при желании мог бы легко поместиться сам.

– Валера, ты чего тут делаешь?! – бесцеремонно трогаю Ткача, будто он может раствориться в воздухе прямо у меня перед глазами.

– Ну и погодка, у вас давно так? Словно из Питера не уезжал.

На самом деле Ткач из Саратова, а Питер он терпеть не может.

– Мы к вам всего на пару дней, – сказал Валера, взъерошив свои влажные волосы. – Ща давайте хоть чаю попьем. У вас есть кофе?

– «Мы» — это кто? – уточняю я, и ровно в тот же момент дверь открывается снова.

Лучше бы я не спрашивала. А впрочем, что бы изменилось? Пандора не телепортирует от моего неведения обратно в свой богом забытый Нижневерховск даже под страхом смерти.

Против двух наших техников я ничего не имею, за меня уже высказалось ограниченное пространство.

– Приветик, – медленно проговариваю я, пока Юджин возится на кухне с чайником.

А сама тихо спрашиваю у Ткача:

– Валера, это как понимать?

– Без паники, солдат. Сейчас все объясню.

– Господи, они как вообще здесь живут?! – судя по возмущению Пандоры, я здесь не единственная, кто недоволен. – В этом гадюшнике даже шляпу повесить негде! Привет, Кира. Принеси вешалку, если есть.

Очень хотелось сказать, что одна только что вошла, но я сдерживаюсь.

Пока Юджин успокаивал сестру крепкими объятиями, я чинно поздоровалась с Саней и Борисом, которые тащили на себе столько барахла, что их оставалось только пожалеть.

– И еще столько же в машине! – не без гордости улыбнулся Ткач. – Ладно тебе, Ницке, взбодрись, жить мы будем в пристройке.

– В какой еще пристройке? – мигом среагировала Пандора. – Что-то я не припомню никаких разговоров о пристройке.

– Ну с добрым утречком, дорогая! – развел руками Ткач и снова переключился на нас: – Сори, что мы вот так без предупреждения. Сейчас столько всякой дичи происходит, что нам лучше всем залечь на дно и особо нигде не отсвечивать.

– Интернета у нас нет. Сразу предупреждаю, – заметил Юджин, когда Саня включил вайфай и поднял телефон к потолку. – На случай, если кто не знал или забыл. Можете посмотреть телек.

– Вы серьезно живете без Интернета? – Санек хороший пацан, а какие делает биты! Это он научил меня сводить треки и орудовать во фрути лупс. Но для подстраховки все равно занимается этим сам. Борис битов не делает, но выглядит настолько серьезно, что за нашего концертного директора обычно принимают его, а не угловатого, нескладного Валеру.

– Это правда, что из ВК всё повыпиливали? – спрашиваю я.

– Куда там! Но ты же сама знаешь, нельзя увидеть структуру файла, даже если его скачать, так что нам все равно.

– А репутация, все дела, нет?

– Мы потому и приехали, – Ткач сверкает глазами, словно дикий зверь на изготовке. – В Оленевке состоится ежегодный опен-эйр, уже через… пять дней. Нас туда пригласил один мой знакомый выступить с заключительной синесценой.

– В смысле – с четвертой? Или мы должны выступать последними?

– Чо выступать? – Юджин попытался перекричать закипающий чайник. – О чем вы говорите?

– Пашуль, ты в курсе, что у вас в холодильнике сыр стух?! – Пандора тем временем входила во вкус.

– Пацаны! – крикнул Ткач. – А вы усилитель-то на хрена тащите? Мы здесь ничего репетировать не будем.

– Как это не будем? – не понял Борис. – Я обратно его не потащу, там ливень!

Откидываюсь на спинку дивана, и Ткач ободряюще обнимает меня за плечо.

– Это всего на пару дней.

Юджин как раз заканчивает разливать чай. Ткачу достается кружка с антрацитово-черным кофе и липкая сахарница. Мне — граненый стакан с пивом.

Все рассаживаются по незанятым плоскостям вокруг тумбочки, играющей роль журнального столика. Валера привстает и надевает одну из своих любимых масок, которую я называю «успешный менеджер».

– У нас еще печенье есть, – в Юджине проснулось невиданное прежде гостеприимство. Он даже вспоминает про мою нетронутую котлету на втором этаже.

– Может, есть хочешь? – спрашиваю тихонько у Ткача.

– А у вас тут что-то готовое?

Пока Юджин бежит наверх, Ткач рассаживает всех по кругу.

– Ребят, сейчас просто введем наших отшельников в курс дела, чтобы не было никаких вопросов. И потом я вам покажу, где кто будет спать. Окей?

Пандора демонстративно вздыхает, но жест остается без внимания.

– Так вот, – говорит Валера. – Опыта выступления на опен-эйрах у нас нет. Однако в связи с тем, что э-э-э… Нас уже серьезно так изучают, лучше не сильно мелькать в городах. Питер весь на ушах стоит после последнего концерта. Разумеется, мы понимаем, что никто ничего не найдет. Скрытые коды даже если каким-то чудом получится достать, на двухмерном мониторе он будет выглядеть как шум. Верно, Кира?

– Типа того.

– То есть формально предъявить нам нечего. Но учитывая всю эту дичь с репостами и жалобами плюс самоубийство то, под Новый год… Короче, нам гораздо безопаснее будет взять небольшой тайм-аут с городскими концертами.

– Хорошее выбрали время, – одобрительно кивает Юджин. – Тепло простоит еще как минимум два месяца. Сейчас эти опен-эйры чуть ли не каждый день.

– Шариш, – кивает Ткач. – Для нас это хорошие новости по двум причинам. Первая: подобные мероприятия практически никак и никем не регулируются. Мы будем у всех на слуху, но при этом попробуй докажи, что мы вообще там играли. Никаких ментов, никаких охранников. Максимум пофоткают.

– А вторая?

– Вторая новость даже важнее. Там каждый второй чем-то да упарывается. Даже если кому-то станет плохо или там появятся лишние мысли, наша хата с краю. При проверке всё спишут на вещества.

Ткач перехватил мой недоумевающий взгляд и закрыл лицо руками.

– Нет, ради бога, только моралиста не включай!

– Сказать, почему мне эта идея не по душе? Или это все равно ничего не изменит?

– Твоего согласия нам не требуется, – прагматично заметила Пандора и добавила в сторону Ткача: – Мы тащились сюда семь часов. Может, уже спать пойдем? А ты им дорасскажешь сам.

Мне хватило выдержки, чтобы проглотить и это. С самого начала я не воспринимала Пандору всерьез, но сейчас она пытается прыгнуть выше головы.

– Ладно, – зажмурился Ткач, тоже очень уставший. – Паш, ты это, можешь Панде место выделить для спанья?

– Вообще я не очень понимаю, как вы планируете ночевать в пристройке. Там только старый прогнивший диван, и не факт, что раскладной.

– Вот и чудненько!

– Что значит «чудненько»?! – вспыхнула Пандора. – Я не собираюсь спать на гнилой развалюхе!

– Там еще и окон нет, – улыбнулся Юджин.

– Валера, он серьезно?!

– Господи, да на хрена тебе окна? Если ты все равно из телефона не вылезаешь, – вспыхнул Ткач.

– Но здесь нет Интернета! – не унималась Пандора. – Ты вообще нас ни о чем не предупредил!

Саня и Борис мрачно переглянулись.

Предложить местечко в своей комнате? Ха.

– Хорошо! Борис с Саней в пристройке. Я здесь на диване. Пандора, можешь выбрать из оставшихся вариантов.

– Ты имеешь в виду?..

– Юджина или Киру. Насколько я помню, у вас была раскладушка.

– Предупреждаю, сестренка, я уже месяц не стирал носки! – шустрый Юджин среагировал раньше меня.

Крыть нечем. Несмотря на нашу взаимную неприязнь, Пандора выбирает меня.

– Решено! – хлопает в ладоши Ткач. – А теперь шагом марш по местам!

Ткач умеет быть грозным, если требуется, хотя поверить в это еще сложнее, чем в его бескорыстную доброту. Пандора выглядит настолько возмущенной, что даже не находит слов.

Мне эта идея тоже не по вкусу, но спорить с уставшим после дороги человеком я не хочу. Кроме того, когда я вижу его мешки под глазами и впалые щеки, у меня складывается впечатление, что Валера вообще забыл о существовании других состояний, нежели «работа».

Они все медленно разбредаются. Санька с Борисом неприхотливые, им хоть в сарае, лишь бы ноги можно было вытянуть. Юджин, в принципе, тоже. А вот со столичными дивами дела обстоят сложнее.

Тем не менее я предоставляю им шанс самим найти лестницу и разобраться с бесконечными вещами.

Мы с Валерой остаемся внизу одни.

– Кира…

– Я все понимаю. Ты умница. Я бы не додумалась взяться за опен-эйры. Классная идея.

– Слушай, я обещаю, это все долго не продлится. Мы просто не должны сейчас исчезать, ты понимаешь?

– Тур уже согласован?

– Сейчас будет одно выступление, и еще два — в сентябре. Жду зеленый свет от двух чуваков, если дадут — попадем на Neonity. Вот там, судя по всему, планируется настоящий фарш. Мерч, кстати, там же можно допродать.

Как всегда, Ткач не сидит сложа руки в отличие от всех нас.

– Ты лучше скажи, готова к такому темпу?

– Меня беспокоит другое. Мы не знаем, как синесцены мешаются с веществами. Что если у тысячи человек разом пена изо рта пойдет? Синесцену нельзя прерывать. Резкий выход может вызвать сильный затяжной психоз.

– Сказать честно? Меня это тоже очень беспокоит. Нам бы второго кота в Чешир, чтобы следил на пару с тобой.

– Я ни за чем не слежу, я только калибрую.

– Слушай, а может, можно как-то… поставить какие-нибудь маркеры, ну там… знаешь, чтобы сразу увидеть, кому становится плохо. Или чтобы увидеть всех тех, кто в толпе под кайфом?

– Может, тебе их еще разными цветами подсветить? – усмехнулась я.

– Было бы неплохо! Ты прикинь, сколько бы за такую технологию менты отвалили.

– Думаю, они и без нас отлично справляются, – перехватываю щенячий взгляд Ткача, но увы, порадовать его нечем. – Если такие чудеса и возможны, то не через меня.

– Может, хотя бы попробуешь?

– Валер, ну ты будто не знаешь, что на таких мероприятиях трезвых персонажей можно пересчитать по пальцам. Остальным и без наших синесцен так хорошо, что они готовы до утра плясать на траве.

– На маленьких фестивалях — да, но мы мелочиться на всякую шоблу не станем.

Я видела, он волнуется не меньше меня. В отличие от всех нас, у него не было за спиной человека, который все уладит.

– Ладно, Валер, мы посмотрим, какой будет эффект на первом фестивале, и решим, есть ли смысл продолжать. Верно?

Мне бы очень хотелось объяснить ему. Рассказать о том, как там, в Сети все выглядит. Показать, почему нельзя так просто взять синий цвет и добавить его код в код чашки чая, сделав напиток синим. То, что мне удалось создать синесцену, — чудо. Обычно в таких ситуациях напрашивается мысль, что подобные вещи не возникают без участия какого-то высшего провидения. Но я далека от фатализма. Мне просто не верится в фатум после всего, что я видела.

Мы тогда давали концерт в клубе «Клетка». Полторы тысячи человек.

Сезон подходил к концу, и у Ткача по плану стоял еще один концерт через две недели.

Но так вышло, что этот стал последним.

Несмотря на огромный зал, гримерка оказалась крошечной. Стоял апрель, но холода еще бушевали, а потому почти все пространство было занято верхней одеждой. Зеркало, через которое я вела настройку, пришлось поставить на какую-то ярко-малиновую стиральную машину в проходе.

Мне было видно комнату, но находящиеся в ней люди могли видеть меня, только когда я выглядывала наружу через отражающую поверхность.

– Бога ради, Сань, только не заденьте зеркало! – говорю им, глядя изнутри на то, как подрагивает рама. – Иначе нам всем придется переместиться в туалет.

Изнутри зеркала действительно выглядят подобно окнам. В них можно выглядывать. Они все открыты, все без исключения. Они пропускают звук снаружи практически без искажений. Как вода.

За чем хочешь — за тем и подсматривай. Откуда хочешь — оттуда и выныривай.

Но меня сейчас интересует другое.

Зал ревет. Я слышу это сквозь тончайшую эфемерную мембрану, отделяющую мир Сети от нашей повседневной реальности. Мы должны были стартовать полчаса назад.

Здесь, в Чеширском царстве время идет медленнее. Точнее, идет-то оно как обычно, но воспринимается тягучим и неторопливым. Я давно заметила, что чем величественнее над тобой архитектурный массив, тем медленнее движется время. Будто попадая в слишком большую пространственную нишу, оно не может накопить достаточно энергии, чтобы ее покинуть.

Здесь, в Сети у меня оборудована «мастерская», напоминающая жилище Нейтана из фильма Ex Machina. Я никогда не видела дома красивее. Поэтому, как только научилась вычленять различные текстуры из зыбкой сетевой ткани, сразу создала рабочее место по высшему разряду.

Моя комната выходит на лесную реку, густые хвойные заросли кое-где припорошены снегом. Но все это за стеклом.

Я прекрасно знаю, что нет никакого стекла, что все это — метафорическая проекция понятия «красивый вид», которого ждет от этого места мое подсознание.

Плевать. Главное – не то, что якобы снаружи, а то, что внутри. Здесь у меня сотни кубометров воздуха и света. Гладкий бетонный пол, высокие стены, удобная мебель из дерева и шерсти. Множество лестниц.

Сеть не слишком любит подчиняться человеческим моделям порядка. Здесь он свой, порядок. Искривленный и многомерный, однако куда более сложно организованный, чем можно себе представить.

Первые три уровня Сети доступны практически любому воображению. Бесконечное множество пестрых, разношерстных сайтов-визиток, публичных страниц, форумов, информационных ресурсов, баз данных и прочего культурного наследия человечества.