Дом слёз

– Тогда зачем нам туда ехать?

– Чтобы рыжий дорогу обратно не нашел, тупица! – взорвался Флойд. – Или он настучит своей мамочке, что его волоски подпалили. А та в полицию сразу побежит, ты же ее знаешь. Ну, хочешь проблем с копами?

– Нет, – неуверенно ответил Кент. – Но…слушайте, ведь рыжего в любом случае будут искать.

– И что? – вмешался Роби. – В лесах Неверона каждый год пропадают люди. И никто их не находит. У нас маленький городок на краю карты. Мы ведь не в Нью-Йорке живем, забыл?

– Ладно, – сдался Кент. – Подождите. Щас пригоню мерс.

– Стой. Сначала свяжем рыжего. Вдвоем с дохлым Роби можем и не удержать, – сказал Флойд, доставая из рюкзака джутовую веревку. – Я на этот случай даже подготовился.

Полутораметровый Роби согласно кивнул. Если бы у него был хвост, он бы им вилял от нахлынувшего счастья.

Мне стало очень страшно. Меня убьют, если я ничего не предприму. Нужно действовать, пока не поздно! Задрыгав ногами, извиваясь всем телом, я попытался выбраться из хватки. Но Флойд намертво уперся коленом мне в шею. Кент быстро связал руки и ноги, после чего опрометью побежал к дороге.

– Ждите! Я щас, пацаны! Щас!

Прошло полчаса. Становилось холодно и зябко. Лунный свет пробивался сквозь листья деревьев, падая на наши уставшие лица. Не в силах освободиться от веревок, я вскоре затих. Флойд с Роби нервно курили сигареты, время от времени поглядывая на меня. Вот уж где твари водятся. Самые настоящие твари Неверона обитают не в лесах.

– Ну и где этот придурок? – пожаловался Флойд. – Скоро ночь наступит. Не хочу простыть.

– Кинул нас, – сказал Роби. – Струсил.

– Пусть только мне завтра в школе попадется. Пасть порву.

Флойд гневно надул щеки. Его лицо распухло, покраснело, готовое взорваться кровавой гранатой. Он немного постоял в смятении, затем присел на корточки возле меня.

– Слушай сюда, Колин. Городок у нас маленький, все друг друга знают. Если заложишь меня с Роби, нужные ребята тебя р отвезут в лес. Причем реально закопают.

– Ты же не красный, верно? – поддержал его Роби. – И не будешь жаловаться.

– Не будет, – Флойд похлопал меня по плечу. – Он нормальный у нас пацан. А пацаны не жалуются.

Я согласно кивнул. Лишь бы меня скорее отпустили.

– Молодца. Только без глупостей, понял? – Флойд развязал веревки на ногах, помог подняться, отряхнув от хвойных иголок. – Вот так, братан. Как новенький.

– Ну ты пацан, Колин. Реальный пацан. Не то что Кент. Если бы не его отец, он бы давно тут сам плясал.

«Уроды, – подумал я про себя. – Чтобы вы подохли в этом лесу». Мне стало до того противно внутри, что захотел разрыдаться. Из-за того, что меня отпустили. И из-за того, что все это приключилось именно со мной. Всего пара выкинутых слов про умственные способности Флойда – и я бы уже никогда не вернулся домой.

– Ну все, до города сам дойдешь, – сказал Флойд. – А если мамка докопается, откуда этот спектакль на голове, скажи, что с болгаркой баловался в мастерской.

– Или придумай что-нибудь получше, – добавил Роби. – Ты ведь умный, книжки там читаешь и все такое.

– Да, – холодно ответил я. – Что-нибудь придумаю.

С тех пор обманывать вошло как-то в привычку. Это стало основным правилом выживания в мире подростков. Объяснившись с матерью коротким и банальным «взял болгарку у отца», я быстро поднялся на второй этаж, забаррикадировался в комнате и, упав без сил на кровать, громко разрыдался.

В школе разросся грандиозный скандал. Мать искала виноватых, опрашивала учителей, одноклассников, но так ничего и не нашла. Я молился на последние годы в школе, надеясь в конце концов выиграть войну и уехать из города, пусть даже и проиграв несколько сражений с Флойдом и его тупой компанией.

Однако спустя год внезапно пропал Джон. А спустя еще один год – пришла моя очередь. Война оказалась проиграна. Люди исчезают из Неверона, потому что здесь властвуют монстры. И в мире живых, и в мире мертвых.

Маленький городок – это настоящий символ бессилия. Сначала твои родители переезжают сюда, желая отгородиться от невыносимого шума мегаполисов или из-за трудного финансового положения. Затем покупают дом по цене гораздо меньшей, чем предлагают в городах покрупнее. Находят неплохую работу, заводят знакомства, собаку, кошку, сажают дерево. Жизнь налаживается, время монотонно плывет, значит пора бы им подумать и о будущем. И тогда происходит самое счастливое событие в их жизни – твое появление на свет.

И вот ты, с рождения замотанный в их тягучую паутину, отчаянно пытаешься выбраться из маленького города. Но даже сейчас, когда границы очень сильно стерлись и жизнь стала мобильней, у тебя нет ни одного шанса уехать в другое место до восемнадцати лет. Маленький город – это когда ты встречаешь каждый день одинаковые лица. Маленький город – это когда чтение книг доставляет тебе больше удовольствия, чем прогулка по знакомым местам. Маленький город – это когда ты уже ничего не ждешь от жизни.

Слезы счастья

Вы верите в Бога? Согласны с тем, что мир возник как результат Божественной эманации? Это я, собственно, к чему задаю такие странные вопросы. За месяц, проведенный в доме слёз, я сделал один любопытный вывод: монстры верят в религию. Религия их определяет. Она их направляет. У монстров нет выбора, но есть предназначение. Только пролив достаточное количество слез, пройдя огонь, воду и медные трубы, они наконец находят свой истинный путь. Путь, освещаемый загадочными огоньками, о которых, к слову, вообще ничего неизвестно большинству монстров.

Только сейчас я начал задумываться: кем бы был этот Виктор Борман без нас? Что бы он делал? Ему пришлось бы переоборудовать свой старинный ресторан в лабораторию для синтеза искусственных слез. Звучит забавно, если не задаваться более сложными вопросами. Например, что собой представляет дом слёз? Святыню или завод по производству монстров? Думаю, ответ лежит где-то на поверхности, но нам его никогда не узнать. Потому что здесь нас постоянно разворачивают то туда, то сюда чужие воспоминания. Это не дом, а настоящий водоворот безумия.

Да, прошел целый месяц. Я научился перемещаться между этажами, управлять собственными и чужими сновидениями, воспоминаниями. Небольшая ремарка: когда я говорю «управлять», я не имею в виду возможность переписывать чью-то историю. Для этого необходимо иметь нечто большее, чем пара капель слез. Вчера у меня получилось разболтать Винсента и выяснить, что единственный, кто способен изменять человеческий мир, – это Виктор Борман. У него в груди бьется человеческое сердце, что позволяет ему пребывать одновременно в людском и «пустом» мире (я называю монстров пустыми, потому что они высушены до последних слез).

Винсент говорит, что сердца и слёзы людей нужно воспринимать как метафору. На его вопрос, не хочу ли я порассуждать о символизме и его применении в постмодерне, я ответил что-то вроде: «современный символизм… это как-то связано с Билли Айлиш?»

В общем, ничего толкового я не сказал. Если вы все правильно прочитали, то на вашем лице должно выскочить такое же презрительное удивление, какое было и у Винсента. Кстати, больше он со мной не разговаривал. Хотя я всегда ему твердил, что манипуляции абстрактными понятиями – это не мое.

Пролетев почти сотню этажей, я могу с уверенностью заключить, что мне здесь делать нечего. Я не странный, как Дже с восьмидесятого этажа, который зовет себя Хай и уверяет, будто его придумал шотландский писатель. Что это за имя вообще такое – Хай? Он свое отражение в картинах видел? У него ведь рост сто шестьдесят сантиметров. А возьмите Огастуса, который прошел через ад вьетнамской войны. Он до сих пор слышит предсмертные крики и автоматные выстрелы. На его этаже невозможно находиться из-за запаха напалма, этого горящего загущенного бензина.

Безумие – это засадный хищник, который готовится к прыжку.

На четвертом этаже живет Рональд Сполдинг, университетский философ и доктор каких-то там наук. Виктор сказал ему, что через пару дней он умрет. А вот отойдет он в мир иной человеком или монстром – неизвестно. Говорят, он живет здесь очень давно. Мне он представился маленьким человеком со смуглой старческом кожей, испещренной морщинами. Мы с Рональдом сразу же нашли общий язык. Не знаю почему, но с необычными людьми общение у меня завязывается гораздо быстрее, чем с остальными.

У Рональда погиб единственный сын, задолжавший крупную сумму букмекерским акулам. Жены не стало еще раньше, лет десять назад, из-за рака сердца. В один день Рональд не выдержал, поджег себя вместе с домом. Тогда-то в его судьбе и появился Виктор. Всех подробностей истории Рональда я не знаю, а выпрашивать у него слезы, чтобы докопаться до истины… будем честны, идея так себе.

Сейчас я понимаю, будь ты хоть философом, хоть художником, хоть папой римским, в первую очередь ты человек. Маленький кусочек жизни, который может в любой момент трансформироваться в монстра. Стать безвольным оружием в руках Виктора Бормана. Возможно, именно это имел в виду Виктор, когда говорил, что Рональд умрет. Ведь известно, что в каждом оружии спит смерть.

Выбор – это произведение искусства. Так мне сказал Рональд Сполдинг.

– На наших этажах неслучайно висят картины, – говорит Рональд. – Человеческая судьба подобна созданию полотна. Основополагающими являются первые штрихи, после чего художник действует согласно композиции и не может выйти за установленные рамки. Цвет, тени, перспектива. Попробуй их нарушить, и никто не оценит картину.

– Разве художнику так важна оценка?

– А ты думаешь, для чего они рисуют? – усмехнулся Рональд. – Теперь проведи параллель с человеческой судьбой.

– Первые шаги, а потом…

– А потом ты действуешь согласно правилам, – добавил Рональд. – Нарушил? Либо ты гений, либо сумасшедший. Так или иначе твою судьбу легкой не назовешь.

Мне не нравится эта аналогия. Я вот хотел «выйти за рамки», уехать из города и жить в лесу, как меня тут же закинули в дом к безумцам. Просто взяли и закинули. А до этого спорили, стану я первоклассным юристом или машиностроителем. Художник рисует свое произведение один, сам. Моя же судьба – что-то вроде граффити на стене, к созданию которого не приложил руку только ленивый.

Мои воспоминания, по сравнению с воспоминаниями остальных обитателей дома, – это простейший пазл. Картинки, разукрашенные яркими снами. Мои слезы – холодное вино. Детский невинный сон. Тихий маленький центр вселенной, до которого можно дотянуться языком. Напиток, неспешно растворяющийся в крови. Он напоминает монстрам, что человеческий мир может быть прекрасен. Я часто обмениваю свои слезы на интересные книги или журналы.

Вы должны знать, что здесь все пьют чужие слезы, для нас это приравнено к развлечениям. Что-то вроде просмотра душераздирающей драмы или сногсшибательного боевика. Зависит от того, чьи слезы ты взял напрокат. Точнее, от того, с кем у тебя сложились дружеские отношения. У меня есть парочка приятелей. Обязательно познакомлю вас с Майки, но чуть позже.

Мое любопытство остановилось на сто десятом этаже. Не хочу даже знакомиться с новыми обитателями, потому как знаю (разумеется, от Винсента), что подростков дом выпивает за две недели. Джон Форд продержался целый год, отчаянно сражаясь с собственными демонами. Но любой человек, который сражается в одиночку со своим темным прошлым, обязательно проигрывает.

Как своим любимым читателям, я вам покажу свое любимое воспоминание. Можно сказать, в этой главе вы попробуете мои слезы на вкус. Перенесемся в две тысячи десятый год.

Ночь перед Рождеством

Встречайте, семилетний я. Рыжий огонек, петляющий по улочкам в одну из последних декабрьских ночей.

– Вы меня никогда не поймаете! – набрав в легкие холодного воздуха, пытаюсь крикнуть я.

– Ах ты маленький поросенок! – доносится сзади. – Далеко тебе не убежать!

Мой папа – ледяной призрак Неверона, способный мчаться быстрее ветра после двух бокалов вина. Я – ночной охотник за светящейся в небе пыльцой, который пытается отгадать рецепт звездного меда. Странная игра? Я ее сам придумал! Папа же решил свести все к банальным догонялкам.

– Колин, только не убегай далеко! – издалека кричит мама.

Я люблю свою маму. Когда в мире чего-то не хватает, она восполняет это своим присутствием.

– А вы меня поймайте! Тогда и не убегу!

– Ну все, Колин! Предупреждаю, ты добегался. Сугробная авария через три…

О нет… сугробная авария. Папа разгоняется, рывками взметая фонтаны снега.

– Две…

Снежные хлопья кружатся возле моего лица, ветер поднимает волосы вверх. Папа уже близко!

– Одна…

От ледяного призрака Неверона не скрыться! Он догоняет меня, хватает за руки, и мы вместе падаем в огромный сугроб, мое лицо скользит несколько колючих секунд по снегу. Папа смеется, выплевывая снег изо рта. Я отдираю прилипшие к варежкам снежные репейники.

– Так нечестно, папа! – возмущаюсь я. – У тебя ноги длиннее.

– У ледяного призрака нет ног! – подыгрывает мне папа. – Поэтому с ним шутки плохи. В очередной раз он поймал охотника за звездами и спас наш любимый Неверон.

– Без снежной королевы призрак Неверона никогда бы не узнал, где прячется охотник за звездами, – мама помогает папе отряхнуть снег с одежды. – Ну что, наигрались? Пойдемте домой? Скоро полночь.

– Да-да-да! – я подпрыгиваю от нахлынувшего счастья. Скоро наступит Рождество, подумать только! – А подарки будут?

– Конечно будут. Что за Рождество без подарков?

– Тогда пойдемте, пойдемте!

Мы возвращаемся домой праздновать Рождество. Темные тропы Неверона скользят ледяной змеей прямиком в наше теплое гнездышко, где нет ни холода, ни мрака. В прихожей я быстро снимаю верхнюю одежду и прыгаю в мягкое кресло рядом с прекрасной рождественской елкой, скрывающей под своей тенью маленькие красно-белые коробочки. Все готово к празднику! Мама успела накрыть стол, пока мы с папой играли в догонялки.

– Санта Клаус принес подарки?

– Разумеется! Пока вы с папой играли, он заходил к нам домой, – сказала мама. – Дождемся двенадцати и откроем все вместе подарки.

– Хорошо!

Я неотрывно слежу за часовой стрелкой. Но вот она остановилась на заветной цифре двенадцать. Родители незаметно (это они думали, что незаметно) переглянулись, затем достали из-под елки три коробочки. Мне досталась среднего размера, маме самая большая, а папе – маленькая.

– Ты первый, сынок, – сказал папа. – Открывай.

Я аккуратно развязал праздничную ленту, отложил в сторону коробку-домик. Внутри оказалась книга под названием «Лето, прощай» в восхитительной матовой обложке, дневник в праздничном оформлении и ручка с декоративным пером на конце.

– Вау! Это же книга, – удивился я. – Санта Клаус хочет, чтобы я ее прочитал?

– Может быть, – ответил с улыбкой отец. – А может, он хочет, чтобы ты сам начал писать? Бывает, что волшебники указывают нам путь, но часто мы не замечаем их подсказок.

– Ха-ха, я обаятельно прочту эту книгу. А что он вам подарил? Мам, пап?

Отец открыл маленькую коробочку.

– Ключи от машины, – ошеломленно произнес он, поглядывая на маму. – Но разве это нам по карману?

– Именно так, – сказала мама. – Сегодня мы можем положить волшебство в карман, милый.

Мама открыла большую коробку. Там оказалось белое кружевное платье.

– Я всегда хотел по-особенному сказать, как тебе идет белый цвет, – папин голос слегка дрогнул. – И то, как я тебя люблю.

– Я тебя тоже люблю, милый.

Мама с папой крепко обнялись. А я, почувствовав себя ребенком, которого оставили и забыли, сразу же спохватился и кинулся к родителям, чтобы обнять их двоих.

– Я вас тоже люблю!

Горячая слеза скатилась по моей щеке, и я посмотрел в окно. На небе горели тысячи волшебных белых свечей, зажигая ночь перед Рождеством.

Конец воспоминаний

Слёзы, наполненные детским счастьем, высоко ценятся в доме. Я собираюсь их продать, но пока не решил, кому именно. Возможно, они пригодятся новоприбывшему, чтобы он не сошел с ума за несколько недель. Дом слёз – это что-то вроде аквариума. Не успеваешь дать имя новой рыбки, как она сразу умирает. На сто девятом этаже живет женственный Эрл, которому на днях должно стукнуть двадцать три года. Когда мы с ним виделись в последний раз, он был похож на маленькую аниме-девочку с большими глазами, круглым бледным лицом и тонкими губами, на прорисовку которых у Создателя очевидно не хватило времени. После метаморфоз он, скорее всего, стал выглядеть симпатичнее. Эрл предлагал мне посетить его комнату, чтобы познакомиться с тремя любовными игрушками: Эроса, Людуса и Сторге. Я тут же отказался и постарался забыть, что в доме слёз существует сто девятый этаж. Из чистого любопытства мне стоит попробовать заглянуть чуть выше. Возможно, удастся выиграть в лотерею и найти адекватного человека или монстра.

Язык безумия

– Тебе сюда нельзя, Колин Вуд.

– Почему это?

Винсент стоит напротив и с каменным лицом пятый раз повторяет, что мне нельзя телепортироваться на сто десятый этаж.

– Значит, что-то здесь нечисто, – говорю я. – А может, на сто десятом этаже находится выход? Что-то вроде портала в другой мир или, на худой конец, окно, через которое можно увидеть местные достопримечательности? Они, кстати, вообще существуют?

– Никаких окон нет, – спокойно отвечает Винсент. – Но есть то, что тебе видеть совсем не обязательно. Если ты хочешь выбраться из дома слёз человеком, разумеется.

Ага, хитрый Винсент начинает игру «хороший монстр». Знаю я эти приемчики.

– Послушайте, уважаемый повелитель камня. Я торчу здесь уже целый месяц. Меня не удивишь дешевыми фокусами. Скажите, что вы прячете на сто десятом этаже?

Впервые я наблюдаю, как брови Винсента медленно хмурятся и нерешительно поднимаются вверх. Он что, не может определиться, прийти в бешенство или остаться равнодушным?

– Всего лишь месяц, и ты уже вообразил невесть что, – напряженно говорит Винсент. – Некоторые годами не могут привыкнуть к этому месту.

– Да-да. А большинство сдаются за две недели, мне это известно. И меня волнует вопрос, что происходит в дальнейшем с людьми, которых вы обратили?

– Они продолжают существовать в человеческом мире около сорока лет, после чего уходят в мир мертвых. Я об этом неоднократно говорил. Тебе следует внимательнее слушать, Колин.

– В мир мертвых? – переспросил я. – В первый раз слышу. Можете рассказать поподробнее?

– Что конкретно ты хочешь узнать?

– Ну, допустим, вы были в мире мертвых?

– Да, – невозмутимо ответил Винсент. – Я часто там выполняю задания по поручению Виктора Бормана.

– И люди туда попадают после смерти?

– Разумеется. Они отправляются в исходную точку. Как и монстры.

– Оказывается, мы с вами так близки, когда дело касается смерти. И кто же там всем заправляет? Виктор Борман?

Винсент отвел взгляд в сторону.

– Ну, скажите?

– Мир мертвых принадлежит Юргену Лаосу.

– А этот Юрген управляет Виктором?

– Нет.

– Тогда кто главный в вашей фантастичной иерархии? Я же должен понимать, к кому обращаться в случае гибели своих родственников. Вдруг я захочу вернуть их с того света? Или самому вернуться, если меня убьют.

– Ты уже наполовину мертв, Колин, – напомнил Винсент. – Или забыл, почему видишь чужие воспоминания и способен перемещаться в пространстве? Ты вернешься в мир живых, если выберешься из дома слёз.

– Признайтесь, вы же хотите, чтобы я выбрался, а не превратился в монстра?

– Я ничего не хочу, – сказал Винсент. – Всего лишь информирую.

– Тогда проинформируйте, что находится на сто десятом этаже. Я ведь не отстану.

Винсент промолчал.

– Не хотите рассказывать? – уточнил я. – Вы странный монстр, Винсент. Обсуждаете с людьми такие сложные темы, как символизм и постмодерн… а сказать, что находится на сто десятом этаже, не можете. И как после этого тебя воспринимать всерьез?

– Меня давно не тревожит, что обо мне думают люди, – равнодушно отозвался Винсент. – Я здесь по поручению Виктора Бормана. Если человек не желает начинать со мной диалог, я не буду настаивать. Но если ему интересно узнать строение нашего мира, я поделюсь известной мне информацией.

– И как я понимаю, сто десятый этаж не входит в вашу образовательную программу?

– Правильно понимаешь.

Словесная перепалка ни к чему не привела, и я в итоге отстал от Винсента. Раз он не понимает человеческий, значит придется говорить с ним на его родном языке. Языке безумия.

Если вы хотите больше узнать о мире мертвых, то вам следует ознакомиться с другими произведениями Юргена Лаоса. Моя история не связана напрямую с миром мертвых и поднимает другие проблемы.

В доме слёз я совсем не тот мальчик, которого знают родители. Язык безумия становится моим родным. Это как однажды попробовать сочное американо и навсегда отказаться от разведённого латте. То есть это нелогично и совсем не обязательно, но иначе уже не можешь. Организм как-то сам перестраивается, а ты просто стоишь и наблюдаешь со стороны.

Чтобы попасть на сто десятый, нужно отвлечь Винсента. Если я начну все крушить, то очень быстро потеряю сознание или вообще свихнусь. Поэтому следует действовать умнее, то есть найти ребят, которые сами учинят погром. Десять капель слёз с воспоминаниями о том, как одноклассники поджигали мои волосы, – и этот дом тряханет мама не горюй. Десять капель слез – максимальная доза для монстров, чего уж говорить о людях. Осталось только выяснить, кому их можно отдать.

Я перемещаюсь на сто двадцать шестой этаж. Здесь живет Майки. Вечный весельчак. Представляете, он даже рад тому, что попал в дом слёз. Говорит, никогда не испытывал настолько ярких ощущений от жизни. Майки играет с чужими воспоминаниями, как обезьянка с гранатой.

– Привет, Майки, – говорю я. – Есть дело.

Я застал его в небольшом коридоре, рисующим на белых глянцевых стенах странные иероглифы, похожие на египетский язык. У Майки была единственная комната, зато какая! Обставленная работами известных импрессионистов, имажинистов, постимпрессионистов, всякими кисточками разных размеров, листами бумаги, карандашами…короче, если бы у Майки была жилка предпринимателя, его этаж назывался бы «Художественный магазин для сумасшедших».

– Секундочку, – отвечает он, не отрываясь от своего занятия. – Еще один штрих. Самую малость. Ух, как же у меня внутри все полыхает. Буквы так и прыгают!

– Дом разрешает рисовать на стенах? – удивляюсь я.

– Еще бы! Я же художник. Здесь таких любят. Разве не видишь? Тут картина, там картина. А я чем хуже?

– Не знаю. Может, тем, что ты еще жив? Дом таких не любит.

– Я живой всего лишь наполовину.

Майки закончил выводить последний символ, затем откинул в сторону кисть, которая через мгновение исчезла в воздухе.

– Ну так что за дело, Колин?

Я протянул ладонь, и в ней материализовалась маленькая колбочка со слезами. Майки с любопытством приблизил пунцовое лицо к моей руке.

– Эти слёзы с огоньком, – говорю я. – Десять капель.

– Десять капель?! Да ты спятил, чувак!

– Целый месяц копил.

– Нужно их с умом потратить, – заволновался Майки. – Это же реально билет в один конец! А что, кстати, за воспоминания? Кайфовые?

– Там много боли.

– Круто! Болевой аттракцион!

– Я не хочу, чтобы ты их пил, Майки. Это может плохо для тебя закончится.

– Посмотри в какой мы дыре, брат! – воскликнул Майки. – Все плохое с нами уже случилось. Что ты хочешь взамен этих слёз? Хочешь я грохну Винсента?

Я задумался на секунду, наблюдая за тем, как он впился жадным взглядом в колбу со слезами. Заманчивое предложение, но есть один нюанс.

– У тебя не получится, – говорю я. – Но ты можешь помочь кое-чем другим. Ты ведь живешь здесь уже три месяца. Знаешь каких-нибудь плохих ребят?

– Ну да, – задумался Майки. – Живет тут один. Уникальный тип. Я как-то попробовал его слезы на вкус и чуть не поперхнулся. Та еще гадость.

– Что за человек? На каком этаже живет?

– Да не человек он. Настоящий монстр. Маньяк и убийца. Живет на семьдесят пятом этаже. Из комнат время от времени доносятся крики и предсмертные всхлипы, аж стены дрожат. Это дом так впадает в эйфорию. Наслаждается, блин, чужими страданиями.

– Все понятно. Поможешь мне с этим монстром? Хочу отвлечь Винсента, чтобы проникнуть в одно место…

Майки улыбнулся, злоба зажглась в его темных зрачках.

– Конечно помогу, брат! – весело отозвался он. – Но мы его не сможем убить. Он должен обратиться в монстра буквально на днях.

– Я и не хочу убивать. Всего лишь отвлечь Винсента. Думаю, дом будет в огненном восторге.

– Не знаю, брат…

– Да это я иронизирую. Конечно, дому будет очень больно. Но мы ведь ни при чем? Просто дали слёзы.

– А-а-а. Просто дали… Ну ты соображаешь! – До Майки наконец дошло. – Действительно, мы вообще мимо проходили.