Отголоски тишины

Первым порывом было встать, выйти и размять ноги, прогулявшись по коридору. Идея глупая и несвоевременная. Хорошо хоть я вовремя это понял и ограничился лишь тем, что приоткрыл дверь и глубоко вдохнул с виду такой же как и в келье, но столь сладкий и манящий воздух свободы.

В тот же час в моей голове начало вырисовываться нечто отдаленно напоминающее план. «Очень хорошо, – думал я. – Настоятель сказал, что я должен уехать, и я уеду. Но не сразу. Первым делом поговорю с ней, с той девушкой. Может, хоть узнаю, почему меня к ней влечет!».

Я решил так – попытаюсь снова заговорить с Тимофеем. Один раз это уже сработало, почему бы не повторить? Если повезет, вечером буду свободен, а там уже знакомым путем…

Такое вот подобие плана. Не обошлось, конечно, без нескольких «если», наверное, их было даже слишком много. Да, безусловно, на этот раз Тимофей может быть более собранным, может, кто-то из братьев заметит открытую дверь, может даже сам настоятель. Вполне вероятно, что ночью меня будут охранять, почему нет! А еще подвал может оказаться заперт. А еще… «Но я уже и так один день потерял, о чем гадать – дождусь вечера, там все и решится. Ведь, в конце концов, существует же еще и везенье!» – поставил я жирную точку в череде бесконечных сомнений.

Явившись с обедом, брат Тимофей поковырялся ключом в замке и изрядно удивился. Открыл дверь, недоверчиво посмотрел на замок, с подозрением на меня, потом снова на замок. Я не стал баловать его вниманием, отвернулся к стене и молчал. Надо было беречь силы до вечера, готовиться, а пока пусть думает что хочет, я же буду его игнорировать!

С уходом Тимофея ушло и мое мнимое спокойствие, а за час до ужина я и вовсе весь изошел на нервы. Я не мог лежать, не мог сидеть. Какие-то странные предчувствия или муки ожидания не давали мне покоя. Я вскакивал со стула, подбегал (насколько это возможно в тесной келье) до двери, прислушивался. Вздрагивал от каждого шороха с той стороны, а если слышались чьи-то шаги в коридоре, сердце взрывалось мощнейшими ударами и грозило выскочить из груди.

Но вот я дождался. Послышались тяжелые грузные шаги толстяка. Я слышал шарканье его ног, его дыхание, которое вполне бы пошло громадному медведю. Звуки приблизились, затихли на мгновение, затем тишина взорвалась долгожданным звуком – в замочную скважину вставляется ключ. Один оборот, еще один. Дверь открылась и вот брат Тимофей уже на пороге кельи. Проходит внутрь. Изо всех сил делает вид, что не замечает меня. Старается! Опустил поднос на столик, выложил тарелки, собрал грязные, оставшиеся от обеда. Тяжелый вздох и он, повернувшись, направляется к двери…

На протяжении всего длинного до бесконечности дня я готовился к этому. Я подготовил множество фраз, предложений, выделил несколько способов начать разговор, а вот сейчас все забыл! Подчистую! А делать что-то надо! И уже сейчас.

Брат Тимофей еще раз вздохнул, протянул руку к двери. Сейчас он выйдет и все!

– Слушай друг мой, а по поводу обоза новостей нет? Может настоятель что говорил, – выпалил я первое, что пришло на ум.

Словно испугавшись звуков моего голоса, брат Тимофей вздрогнул и застыл на месте. Его рука остановилась, коснувшись дверной ручки. Надо было дожимать, давить, пока он не ушел.

– А про меня что говорят? Может, какие новые указания?

Медленно, очень медленно Тимофей поворачивался ко мне. В его глазах светилось одно – ужас. Я вдруг подумал, неужели это настоятель так запугал бедного малого, что ему, балагуру и говоруну, была страшна одна только мысль о разговоре со мной. А что, он мог! Я однажды стал невольным свидетелем одной «воспитательной беседы». После того разговора молодой послушник долго еще от малейшего шороха вздрагивал. Не иначе, так и мне, тому мне, доставалось. Тогда понятны все эти приступы панического суеверного страха! Правильная обработка…

Тимофей все так же стоял передо мной. Его рука, как и раньше, вытянута вперед. Даже пальцы по-прежнему шевелились, будто пытались нащупать ручку.

– Н-н-е-т, – по буквам выдавил из себя толстяк.

А и вправду его обработали. Это ж надо слова выговорить не может. Да что слова, три буквы собрать воедино не в состоянии!

– Ну, а про обоз что-то слышно?

Брат Тимофей попытался развести руками, мол, не знаю, но левая, которая держала посуду, дрогнула, качнулась и тарелки посыпались на пол. Монах схватился за голову, позабыв о подносе. Металлическое блюдо звонко ударило его по макушке и упало на разбитые тарелки. Я не удержался и буквально покатился со смеху.

Оказалось, это именно то, что было нужно. Толстяк густо покраснел, присел, быстро собрал черепки, сложил их на поднос и как мог шустро скрылся за дверью.

Я прислушался – щелчка не было. Скользнул взглядом по полу, на котором секунду назад белели осколки тарелок, и понял почему – у кровати лежал, поблескивая в блеклом свете, ключ. Что можно сказать – если везет, то надо этим пользоваться. Мгновение и я запер дверь. Все!

Странно, да? С одной стороны, ничего не изменилось, как и прежде я сидел взаперти в своей келье. А вот с другой, ощущения совершенно иные. Как-то спокойнее на душе, я бы даже сказал, веселее. И все потому, что не меня заперли, а я сам замкнул дверь, следовательно, можно так считать, что я всех запер. Это если размышлять позитивно.

– Как не размышляй, но если есть возможность в любое время выйти, то это значительно лучше! – правильная мысль, высказанная вслух, заметно добавляет уверенности…

Довольный собой и ситуацией в целом, я улыбнулся, удобно устроился на стуле, закрыл глаза и принялся ждать наступления ночи.

Разнообразя тишину, через некоторое время в келью просочились звуки. Тяжелая поступь брата Тимофея. Похоже, он старался неслышно подкрасться к моей двери, но с его массой это нереально! Шаги приблизились. Послышалось громкое сопение. Скрежет. Брат Тимофей потянул на себя ручку, еще раз. Сопение сменилось тяжелым вздохом, он медленно побрел обратно. Наверняка подумал, что запер меня, а потом потерял ключ по дороге в трапезную. Теперь будет пытаться его найти. Мне даже жалко стало несчастного толстяка. Наивный он, беззащитный, а я с ним так поступаю. Но разве у меня есть иной выход?!

В монастыре воцарилась тишина. Тишина, замешанная на темноте. Луна, которая еще недавно светила в окно, укуталась в темные одеяла густой облачности. Вдалеке слышались раскаты грома (и это в декабре!), ветер усиливался. Не иначе как ночью будет буря. Природа не упустит возможности испытать на прочность затерявшийся в бескрайних степях монастырь.

Минуты бежали одна за другой, торопились, сменяя друг друга, и вот час пробил. Лучик света, порожденный свечей в руках настоятеля, заглянул в замочную скважину. Ворвался, пробежал по стенам кельи и тут-таки исчез. С ним затихли и шаги настоятеля, хотя они все еще раздавались в моем сознании, тихо, но, в то же время гулко, звучали, отдалялись, затихали…

Все, время выступать!

В коридоре завывания ветра были слышны отчетливее. Дальнее окно на мгновение озарила вспышка молнии, тут же оглушительный раскат грома сотряс огромное здание. Суеверная часть меня перекрестилась. Я закутался в длинный плащ и опустил капюшон на лицо. Бессмысленное действо, разве можно за тонкой тканью скрыться от молнии?! Но я и не собирался выходить во двор. Мой путь лежал вниз, в подвал.

Спустился знакомым маршрутом на первый этаж. Подошел к двери, ведущей в подземелье, попытался отодвинуть засов, но ничего из этого не вышло. Помимо засова дорогу вниз преграждал навесной замок. Накаркал, называется! Не иначе как настоятель, дабы уберечься от других любопытных, принял меры. Я нащупал по-прежнему висящий на поясе изогнутый гвоздик. А что если попытаться?

Никогда не мечтал о карьере взломщика, не мое это. Или все-таки мое? Уже и не знаю. Тихо щелкнул механизм, высвободившаяся дужка выпрыгнула из своего гнезда. Я издал глуповатый смешок и перешагнул через порог.

Знакомая лестница, пол. Где-то здесь та самая лужа-ловушка. Интересно, это настоятель специально деготь разлил, или случайно так получилось? Кто ответит? Никто, да и не нужны мне никакие ответы, ведь в дальнем углу я вижу ярко освещенное зарешеченное окно! Может это воображение шалит, но в светлом квадрате кроме толстых прутьев вижу улыбающееся лицо. Нет, никакое это не воображение, правда! Смотрят на меня, задорно блестят глаза, цвет которых я всегда знал – они синие как васильковое поле и чистые как летнее небо…

Я решительно направился на свет, к глазам, что цвета поля. Послышался лязг замка, дверь распахнулась. Я увидел ее, она улыбалась, звала, манила. Она стояла, я бежал, нас разделяли всего лишь несколько шагов, но тут мощнейший взрыв сотряс большущее строение. Стены загудели, будто каждый из тысяч камешков, из которых они были сложены, сдвинулся с места. Тяжеленная плита, которая была частью свода подземелья, сначала подвинулась, а затем как-то на удивление медленно начала падать. Один ее конец заваливался на распахнутую металлическую дверь, на нее, стоявшую в освещенном проеме, другой метил просто мне в голову. Я закричал…

Глава тридцать вторая

– Я кричал, но не слышал собственного голоса. Все заглушали грохот падающих камней и нарастающий с каждой частичкой мгновения монотонный гул. Но вот не стало и его. Медленный полет каменной плиты закончился, меня ослепила яркая вспышка, за ней последовало нечто подобное удару током, я очнулся уже в больнице. Помнишь тогда, в палате, я говорил о сне, который мне не дали досмотреть? Сейчас я так не думаю. Более того, уверен, мне было показано все, и досмотрел я все, все до самого конца. Уверен, таким был финал Свято-Васильевского монастыря, и с ним меня, простого слуги Господа нашего, брата Иоанна.

– А ты не пытался разузнать, что на самом деле тогда случилось с монастырем? Ведь хоть какие-нибудь документы должны были сохраниться!

– Не осталось ничего, совсем ничего. Скорее всего, те несколько писем, о которых я тебе рассказывал – это и есть то немногое, что от него осталось. Я спрашивал, историки говорят, такое возможно. Слишком уж недолго просуществовал монастырь, да и времена были такими, что уж очень быстро все менялось.

– А сам как думаешь, что это было?

– Да ничего я не думаю. Чтобы стереть с лица земли такое громадное сооружение, да еще и на совесть построенное, а с ним и стену и все пристройки, должно быть, как минимум, землетрясение. Но никаких подтверждений тому нет. Может было именно так как мне и виделось: молния ударила, вот и… хотя, я сам в это не верю, – он беззвучно зашевелил губами, медленно кивнул и произнес: – Я вот что вспомнил, надеюсь, ты не забыл письмо мое зашифрованное. Как там было? Подвалы доверху забитые порохом! Может это она, та самая причина? Я, правда, ничего подобного не видел, да ведь и видел я всего ничего! А порох это такая вещь, достаточно одной слабенькой искры, чтобы разнесло все в пух и прах! И вовсе неважно, что послужило тому причиной, молния, или что-то иное. Да! Теперь я практически уверен. Так оно и было. Ведь если монастырь находился на границе по-настоящему диких земель, он должен быть готовым ко всяким неожиданностям. Готовым к обороне, – он неестественно засмеялся. – Но в том письме есть и еще одна истина, та и вовсе неоспорима. Монахи никакие не воины. Один мой друг Тимофей чего стоит! Достаточно с ним заговорить – он тут-таки в обморок падает. Страшно предположить, что случится, если над его головой пуля просвистит!

Я попытался сменить тему:

– А что после больницы, как себя чувствуешь?

– Да, ты прав, это было уже после… больницы, – он посмотрел сквозь меня. – Но нет, ты не выдумывай. Никакие это не чувства! Это исключительно сотрудничество, дружеская помощь, если хочешь… жаль что она погибла. Просто на пешеходном переходе, мгновение, удар, и сразу насмерть. Что называется, не приходя в сознание…

Он замолчал. Похоже, болезнь не прошла бесследно. Вот он уже и говорит сам с собой. Я, было, собирался заговорить о погоде, но он громко рассмеялся.

– А знаешь, меня ведь повесили! – он потер шею рукой и изобразил страшную гримасу. – Жаль только не на настоящей виселице, а просто на дереве, но выбирать не приходилось, мое мнение никого не интересовало. Накинули веревку, на шею, просто вот так… знаешь, а это больно! Больно, когда позвонок не ломается сразу, когда грубая веревка сдавливает горло, не давая дышать. Когда висишь, дергаешься, ноги болтаются, непроизвольно пытаются нащупать опору, но далеко она, не дотянуться. Лишенный воздуха мозг лихорадочно соображает, ищет выход, а поделать ничего не может. Висишь ты, медленно умираешь, а вокруг шумит толпа, не иначе как наслаждаясь твоей болью, упиваясь твоей смертью!

Я испугался. Не знаю, за кого больше, за него или все-таки за себя. Впервые общаюсь с умалишенным, но…

С той поры, когда я навещал моего странного знакомого в больнице, прошло более полугода. Он не давал о себе знать, да и я, если честно, не пытался ничего о нем разузнать нового. Мне хватило и того, прочитанного в его тетради-дневнике. Так бы все и продолжалось, но вот меня, «почетного командировочного» (так титуловал меня директор) опять-таки послали, и опять-таки в командировку. Правда, на этот раз более или менее приятную – на морское побережье. Здорово хоть один раз в году побывать на море, пусть даже видеть это самое море доведется крайне редко, исключительно пробегая мимо по набережной и вовсе не важно, что ранняя весна не лучшее время для поездки на курорт!

Командировка только началась (прошло лишь три дня из запланированных трех недель), я еще и моря не разглядел, как раздался звонок. Номер не определен. Легко догадаться, кто развлекается – директор. Говорит, такое дело, все отменяется, надо возвращаться. Говорит, бери билет и ближайшим же поездом дуй в Киев.

Вот и поработал, вот и отдохнул!

Делать нечего, мы конечно не военное подразделение, но приказы и у нас не обсуждаются! Так что в тот же день вечерний поезд тяжело вздрогнул и повез меня обратно, подальше от моря, поближе к столичной суете. Недолго мы проехали, пролетело всего пару минут поездки не больше, локомотив даже не успел разогнаться, как новый звонок – номер также не определен. «Не иначе как директор опомнился, новая блажь у него, передумал…» – со злостью пробормотал я, но собрав все имеющееся спокойствие, грустно сказал в трубку:

– Да, слушаю…

– Привет дружище, говорят ты неподалеку?

Знакомый голос, голос моего странного друга. Его непонятные слова, бессмысленные фразы. Неожиданно это, хотя и чуточку любопытно, неподалеку от чего и кто ему такое говорит?

– Выходи на следующей станции, Новоалексеевка она называется, поговорим, побеседуем, да и не надо тебе дальше никуда ехать. Выходи, жду в гостинице!

Отбой. Поговорили, называется! Ни тебе здравствуй, ни мне прощай. Я медленно пожал плечами. Конечно, никуда я выходить не собирался. Какой в этом смысл? Сдавай билеты, бери новые, после объяснительные пиши, нет, не любитель я подобных развлечений. Не впервые катаюсь, опыта набрался, потому прекрасно понимаю – если я принесу в наш серпентарий (в смысле в бухгалтерию) вместо одного целую пачку железнодорожных билетов, проблем не оберусь. Живьем съедят!

Снова звонок и опять номер не определен. Не иначе как что-то добавить хочет, а может просто вспомнил о том, что не поздоровался?

– Алло, – как могу спокойно, говорю я.

– Сергей, это Роман Андреевич, – о, это уже директор развлекается! Интересно, кто следующий?

– Да, слушаю.

– Понимаешь, тут такое дело, накладка получилась. Словом, не надо тебе пока возвращаться. Погоди еще.

А это как называется? Угадал? Предугадал?

– Но ведь я уже в вагоне, еду я!

– Ну и что? Нашел проблему! Выходи на ближайшей станции, а первым же поездом возвращайся обратно. Не вижу никаких сложностей! И знаешь что… – он замялся на секунду, – ты там, это, попробуй билеты в кассу сдать, может, денег немного вернут…

Нет, ну что же это получается? Еще пару таких командировок, и мне прямая дорога в предсказатели, так что ли? И не мне одному. Как мне Сергей сказал? Тебе дальше не надо, так кажется?

Я ни на мгновение не сомневался, что в кассе никто и не подумает возвращать мне деньги за несостоявшуюся поездку. Не сомневался, а потому нисколечко не обиделся. Скажите на милость, почему железная дорога должна компенсировать тупость руководства? Вот и я не знаю. Вдобавок оказалось, что ближайшее, чем я могу вернуться, это электричка, да и та будет только на следующий день, примерно в девять утра. Перспектива просидеть всю ночь на вокзале, меня не радовала, потому я направился искать гостиницу, памятуя, что меня там ждут…

– Ты извини, это я издалека начал. По глазам вижу, считаешь меня сумасшедшим. Нет, не сегодня. Может, я и сойду с ума, но потом, попозже! А пока слушай, началось все еще в больнице. Помнишь сестричку, Леночку? Так вот она, как-то, когда-то, словом, за несколько дней до того как меня выписали, привела свою подругу Ирину. Та училась в медицинском институте, вернее уже аспиранткой была. Как-то там ее специализация называлась, даже и не выговоришь без подготовки. Да и неважно это, вот что мне в ней сразу понравилось, так это то, что она тут-таки перешла к делу…

– Мне Лена рассказала о ваших, так сказать, видениях. Наверное, мало кто из людей науки со мной согласится, но мне кажется, что тут дело не в каких-либо расстройствах психики, это больше похоже на генетическую память. Вы ведь сами говорите, что некоторые аспекты ваших видений, пусть косвенно, но подтверждаются архивными документами. То, что совпадений далеко не на все сто процентов, это вовсе не страшно. Мало какие документы сохранились, и еще меньшему количеству из них можно доверять, а вот память, она собирает и хранит такое количество всевозможной информации… – она что-то еще долго и вдохновенно говорила, сейчас уже и не вспомню, но закончила монолог так: – Да и мозг человека не настолько изучен, чтобы можно было смело отвергать генетическую память!

Ничто так не помогает поверить в себя, как вера в тебя другого человека. После ее визита (а я уверен, что не после, а вследствие него) я быстро пошел на поправку. Так это же легко понять, я захотел выздороветь вот и выздоровел!

– Значит, Ирина, вы действительно верите в то, что я «вижу» воспоминания?

– А почему нет? Здесь мы ступаем на территорию целиком и полностью неизученную. Возьмем, для примера, смерть. Кто может точно сказать, что нас ждет после смерти? Многие считают, что вообще ничего, что смерть это конец. На мой же взгляд, это, как минимум, нелогично. Зачем человек живущий в этом мире получает столько знаний, столько информации, опыта, разве только для того чтобы вместе с ней, с ним, с ними, кануть в небытие? Не думаю. Природа устроена очень даже рационально. Все в ней правильно, все продумано. Касаемо данного вопроса, мне больше нравится идея о том, что человек живет, получает опыт, складирует его, прибавляет к опыту своих предков. В большинстве случаев он этого не осознает, потому как не готов к этому. И лишь тогда, когда он будет в состоянии постичь, понять весь своей опыт, он сможет все вспомнить, овладеть знаниями предков и воспользоваться ними. Позже это случиться, через много поколений, когда человек изменится, причем в лучшую сторону. У вас же, как и у очень немногих, эти знания уже пытаются пробиться на поверхность. Думаю, так все и есть. Да, я уверена, мы помним жизни своих предков. Они запрятаны глубоко в подсознании, и только изредка выходят на поверхность. Вероятнее всего, для этого нужен какой-то стимул, какой-то толчок…

– Как в моем случае – клиническая смерть? Но видения у меня и раньше были.

– Клиническая смерть не причина. Собственно, что она такое? Приостановка дыхания и сердцебиения на несколько минут. Нет, не думаю. Возможно, она способна благоприятствовать, но не как стимул, скорее как катализатор, ускоритель процесса…

Она ушла, пообещав после того, как меня выпишут, встретиться. Ушла, а я лежал и еще долго размышлял над ее словами. Вот ты, наверняка, сейчас подумал – бред, бессмыслица? Если уж совсем честно, то и я подумывал о том же. Недолго, совсем недолго. Ведь, если разобраться, это лишь теория и единственный ее недостаток в том, что она не подтверждена. Что я думаю сейчас? Не знаю. Скорее всего, вообще об этом не думаю. К чему теории? Пусть будет что угодно. Пусть плод моего больного воображения, пусть мечта, пусть еще что-то. Неважно. Словом, я легко убедил себя в том, что это более или менее реальное объяснение. Да, тогда я искал реализм, искал логику. Но в первую очередь искал ответ и потому, лишь выйдя за территорию больницы, я позвонил Ирине.

Глава тридцать третья

Самое обычное офисное кресло. Нехитрыми манипуляциями ему попытались придать форму соответствующую моему представлению о кресле в кабинете психолога, вот только получилось не очень. Если в нем более или менее удобно сидеть, то полулежать практически невозможно. Никаких тебе удобств. Так и откуда им взяться, если единственное, что с ним сделали: отклонили спинку до упора, да опустили сиденье, чтобы сидящий (в смысле я), когда будет падать, не очень сильно ударился.

Отступать было некуда. Решился – вперед! Я покорно сел, положил руки на подлокотники. Медленно, чувствуя, что еще немного и вместе с креслом окажусь на полу, откинулся на спинку. Искренне удивился, когда оно устояло, попытался расслабиться. Кажется, удалось. Голова безвольно качнулась, повернулась направо, отвернулась от окна. Взгляд застыл на панцирной сетке кровати. Мелькнула не лишенная логики мысль: «Вот почему меня в кресло потянуло, разве не проще было устроиться на сетке, пусть не намного удобнее, но в плане безопасности, заметно лучше?».

Старая кровать, тумбочка без дверцы, стол с одной сломанной ножкой отремонтированной на скорую руку – вот и вся меблировка давно запущенной комнаты общежития. Сразу видно – в ней когда-то жили медики. Вот кто бы еще додумался клеить ножку стола обычным пластырем? Аккуратно наклеили, ровненько, будто не деревяшку к деревяшке крепили, а рану обрабатывали. Не удивлюсь, если внутри по разлому зеленки налили, а может йод использовали…

Вот чего это я? Склеили, да и то ладно, держится, и на том спасибо. Ведь невооруженным же взглядом видно, здесь минимум год никто не живет. Вон, какая разруха, только это кресло, совсем не вписывается в интерьер, будто не из этой реальности оно…

***

Я вытянул вперед обе руки и с удивлением посмотрел на ладони. Вот это да! Когда же я успел так измазаться? На каждом пальце, да даже на обоих мизинцах темно-фиолетовые пятнышки. Не иначе как чернила. Смотрю дальше, ниже, вокруг, на себя – нет слов, одни вопросы. Два их, два вопроса: где я, и по какому поводу так вырядился? Непонятно!

Рубаха на мне длинная, чуть не до колен. На ней тоже, да просто на животе огромное пятно такого же цвета, что и на пальцах, живописное! Посмотрел я на него, потрогал. Промелькнула на удивление разумная мысль: «Клякса, чернила, а если везде чернила, то я должно быть писарь». Предположительно. Нет, правда, версия отличная! Она многое объясняет. И вид и пятна. Ведь это закономерно. Что тут можно возразить, если я обычной шариковой ручкой могу вымазаться, а тут не иначе как мне чернильницу доверить решились, да еще и с пером! Так что, как ни крути, а очень даже правильное предположение. Возьму его за основу…

Ладно, вид у меня допустим удовлетворительный. И во всем остальном все не так плохо! Образованные люди во все времена были в цене. Если же я, да в такое время, да еще и не просто грамотный, а писарем служу, значит, я вдвойне уважаемый человек.

В такое время… знать бы еще, что это за время такое!

Само собой разумеется, газеты под рукой нет, и, конечно же, календаря не видно. Одни часы в наличии, большие, напольные, чуть не в мой рост, возле стены стоят, да и те, похоже на то, сломанные, вон как уверенно десять часов показывают! Утра? Вечера? Не понятно. Хоть бы тикали, все ж было бы веселее.

Попробовал подытожить. Кто я – более или менее понятно. Когда я – ни малейшего представления. Где я? В маленькой комнатке, размером метра четыре на четыре. Действительно маленькая она, просто каморка, а не комната. Немного мебели. Стол, красивый, не иначе как дубовый, вон какие ножки резные! На нем стопка чистых листов. Чернильница, грязная жуть! Муха в ней утонула. По всему видно, старалась спастись, гребла что было мочи, еще бы немного, совсем чуть-чуть усилий и выбралась бы, но нет, так и померла, одной лапой на суше. Мерзость какая… фиолетовая.

А прав ли я? Сравнил пятна на себе с цветом усопшей мухи – прав, они это! Чернила…

Продолжил осмотр. Рядом с чернильницей перо, гусиное наверняка, помню, в кино подобные видел. А гусь, из крыла которого это перышко вырвали, немаленький был! Было что съесть… кому-то. Да. Перо лежит на чистом листе бумаги, вернее он раньше чистым был, сейчас же на него стекают чернила, рисуя на белоснежной поверхности симпатичную лужицу. Немного паучка напоминает, только такого, который недавно плотно пообедал. Большое округлое брюшко, а ножки тонкие и короткие. Вот бы он муху слопал, ту, утопленницу…