Куда улетают журавли…

– И куда это вас носило ночью? – Я не успела ответить, как она подошла к каминной полке и, плюнув себе на два пальца, загасила нашу свечу! При этом недовольно буркнула: – И чего это свечка у вас всю ночь горит? Непорядок… Пожар начаться может.

Я сидела на диване, неприлично широко открыв рот, и задыхалась от негодования. Вылетевшая из спальни Сенька возопила голосом мученицы:

– Мама…!!! Ты что наделала?! Мы с Дуськой всю ночь…!!! А ты…!!!

В общем, и у нее правильных слов не оказалось. Тетя Валя глянула на нас в недоумении, пожала плечами и выплыла из гостиной, как ни в чем не бывало, даже не удостоив нас ответом. Сенька в отчаянии глянула на меня, а затем, заломив руки и подведя глаза к потолку, как княжна Тараканова на известной картине Константина Флавицкого, тяжело со стоном выдохнула. А я вдруг начала смеяться. Сначала тихонько, а потом, уже не сумев удержаться, и во весь голос. Сестрица, поглядев на меня, плюнула в досаде, а потом и присоединилась.

Отсмеявшись, проговорила, вытирая ладонью выступившие от смеха слезы:

– Ну, что… Пойдем завтракать?

Я согласно кивнула головой и рванула в ванную комнату. И вот там я заметила, что серебряного браслета на моей руке не было. Кинулась обратно в комнату и принялась ворошить постель. Пусто. Как я расстроилась, не передать словами. Это был мамин подарок на день окончания института, и я им очень дорожила. Сенька, увидев мою расстроенную физиономию, истолковала все по-своему.

– И чего переживать так? Подумаешь, огонь погасили. Мы новый зажжем. Обходились же раньше…

Я отмахнулась от нее.

– Да при чем тут огонь?! – Покрутила у нее перед носом запястьем. Сестра не прониклась и продолжала с недоумением смотреть на меня. Я пояснила несколько раздраженно: – Браслет пропал… Думала, может, во сне тут в постели как-нибудь снялся. Нету… Скорее всего, в церкви потеряла, когда сквозь толпу пропихивались. – Решительно встала с места и направилась в прихожую.

Сенька только вслед мне крикнула:

– Ты куда?

Я, накинув вчерашний вязаный балахон, запахнув его на груди наподобие узбекского халата, мрачно ответила:

– В церковь поеду… Может, кто нашел… Это ж не базар, а церковь, а каждый знает, что воровать – грех. Вдруг, найдется…

Сестра с сомнением поджала губы и покачала головой, словно не была уверена, что воровство – это грех. Но останавливать меня не стала.

Глава 2

В церкви, в отличие от прошедшей ночи, стоял порядок и благолепие. Никакой тебе толкотни или толпы народа. Прихожане с куличами чинно выстроились в стройную очередь к двум батюшкам, которые святили куличи. На клиросе тихонько пели певчие, выводя ангельскими голосами: «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити…» А я подосадовала, что в спешке не догадалась захватить наши кулинарные изделия. Не будет на столе благословенного огня, так хоть куличики бы освященные стояли. Но досадовала я недолго, напомнив себе, зачем я вообще сюда пришла. По полу ползать на четвереньках в поисках браслета не стала (чего доброго, тогда не в милицию, а в психушку заметут), а обратилась сразу к пожилой женщине в платочке, с тонкими губами и какими-то злющими глазами, торговавшей свечами и прочим церковным атрибутом.

– Простите… – начала я просительно, состроив жалобную физиономию. – Я тут вчера браслет уронила в толпе. Может, кто находил?

Тетка глянула на меня осуждающе, будто я стянула во время службы кадило у священника, и буркнула:

– Голову-то прикрой… Чай, в церковь пришла…

Я поспешно натянула капюшон на голову (был и такой, к счастью, на Сенькиной одежонке) и опять просяще уставилась на тетку, очень рассчитывая, что она не ограничится только одной нотацией. Тетка поджала губы, так что они превратились в две тоненькие синюшные ниточки, оглядела мою несуразную фигуру и буркнула нехотя, кивнув головой куда-то в сторону:

– Вон, Настька сидит… У ей спроси, может, она видала…

Я постаралась проследить теткин взгляд, чтобы обнаружить неведомую мне «Настьку», и с удивлением увидела в уголке, на обшарпанной скамеечке, сухонькую старушонку. Одета она была примерно как я, в какое-то невообразимое тряпье, которое ей было несуразно велико. Бабулька сидела тихонькой словно стараясь быть как можно незаметнее. Я удивленно вскинула брови и опять спросила тетку, добавив металла в голос:

– А почему «Настька» Она же старая уже. Постарше вас раза в два будет. – И вкрадчиво, с ласковой улыбкой, добавила: – Неужто не заслужила называться «тетей Настей» или, на крайний случай, «бабой Настей»?

Умела я, не повышая голоса и безо всякого употребления грубых слов, произвести на человека нужное впечатление. И мне было по фигу, что на мне сейчас не шмотки от Кардена, а Сенькино старое вязанное, то ли пальто, то ли кофта. Меня с детства учили уважать старость, и отсутствие этого самого уважения у других я почитала за хамство. А хамство, по моим скромным понятиям, следовало пресекать на корню. От моей «ласковости» тетку слегка перекосило, и в ее глазах появился испуг. Она слегка попятилась и, облизав вмиг пересохшие губы, пролепетала, словно оправдываясь:

– Так… Это… Блаженная она… Ну, в смысле, не в себе… Тут вот при церкви и живет, и кормится. Батюшка Алексий благословил и гнать не велел. Так все ее Настькой и кличут…

Я глянула на тетку так, что у той ноги подкосились, и она плюхнулась на стоявшую за ней табуретку, не сводя с меня испуганного взгляда. Разговаривать с этой… не буду называть, кем, мне было больше не о чем. Только появилось нестерпимое желание сразу же вымыть руки, словно я вляпалась во что-то липкое и противное. Развернулась и пошла к старушке, которая, ссутулившись, сидела на скамейке и перебирала какие-то книжицы или брошюрки церковного содержания. Надо полагать, свой хлеб отрабатывала. Подойдя к бабульке, я, присев с ней рядом на корточки, поздоровалась:

– Здравствуйте, баба Настя…

На меня взглянули по-детски чистые, до пронзительности весеннего неба, не по старчески голубые глаза. Мелькнула мысль, что вот, наверное, так и смотрят ангелы. До самого донышка, одним только таким вот взглядом, видя всю человеческую сущность. Старческий сухой голос пропел:

– И тебе здравствовать, доченька…

От того, как было сказано это самое «доченька», у меня аж сердце защемило. И я залепетала, мысленно досадуя, что ни денег, ни чего-нибудь съестного у меня с собой не было, чтобы одарить старушку:

– Бабушка… Я вчера на службе браслет свой здесь где-то обронила… Может, находила? – И принялась ей сбивчиво объяснять, помогая словам жестикуляцией пальцами: – Он такой… Словно из двух веревочек свит между собой, а в середине камушек малюсенький такой, зеленый…

Старушка слушала внимательно мои невнятные объяснения, чуть наклонив голову набок. Взгляд ее был серьезен и внимателен. И я подумала, что никакая она не блаженная. Нет, конечно, блаженная! Но вовсе не в том смысле, какой вкладывала в это слово та злая тетка! Бабулька дослушала меня до конца и, ласково улыбнувшись, спросила:

– Поди, дареный браслетик-то? От родителей достался?

Я кивнула головой. И в это мгновение мне показалось, что на нас словно кто колпак стеклянный надел. Пропали все посторонние звуки: мерный гул человеческих голосов, наполнявший в это время церковь, бормотание священников, благословляющих куличи, тихое пение хора. Все пропало. Будто в церкви, кроме нас с этой удивительной старушкой, больше никого и не было. Отвечая на ее вопрос, я пробормотала:

– Мама подарила… – И, зачем-то добавила: – Когда институт я закончила, на память…

Старушка смотрела на меня серьезно, внимательно, своими удивительными глазами, из которых исходило какое-то необыкновенное сияние. Кивнула головой и проговорила загадочное:

– Матушка-то твоя померла, а все продолжает защищать тебя, вести своей рукой. Как же не защищать дитятко-то свое? Вот и ко мне тебя привела… Промысел-то Божий… Не просто так.

Я несколько оторопело хлопала на нее ресницами, пытаясь проникнуть в смысл сказанного. Получалось не очень. Точнее, вообще не получалось. А бабулька, порывшись в складках своей одежды, извлекла, к моей радости, браслет и протянула его мне со словами:

– Не бойся потерять в другой раз… Не потеряешь…

Я схватила браслет и, тут же надев его на запястье, принялась лепетать какие-то слова благодарности старушке. Она усмехнулась и, прерывая мое благодарное бормотание, проговорила строго:

– Погоди благодарить-то… – И опять проговорила непонятное: – Это я тебе благодарна должна быть… Пришел час… Освобожусь я от тяжкой ноши. Теперь твоя очередь…

Я вдруг подумала, что бабулька, и впрямь, не в себе. А старушка, разобрав складки одежды у себя на шее, сняла небольшой ключик на обычном потертом шнурке и, протянув мне, проговорила немного торжественно:

– Прими сию ношу, как дар…

Несколько обалдев от всего происходящего, а больше, конечно, от речей странной бабульки, я, словно под гипнозом, протянула руку, и в мою ладонь лег этот ключик. Словно во сне, я поднялась на ноги и собралась, было, уже уйти, как цепкая старушечья лапка схватила меня за вязаную полу Сенькиного пальтишки (или кофтенки, кто его разберет). Я остановилась, а баба Настя, проговорила заговорщицким голосом, переходя на таинственный шепот:

– Береги его… От злых людей схорони. Никому не говори об этом. Злые люди его искать будут…

Словно во сне, я кивнула головой и пошла к выходу, затылком чувствуя злой взгляд той самой тетки, стоявшей за деревянным прилавком со свечами.

Только сев в машину, я разжала кулак и внимательно стала рассматривать «подарок». В голове стояла непонятная звенящая пустота. Ключик, как ключик. Маленький, с витиеватой резьбой по головке. Судя по чернению, сделан из серебра, причем, сделан довольно давно. Лет двести, а может и больше, назад. Все это я отметила, так сказать, автоматически-профессиональным взглядом, так как уже не один год работала директором сети ювелирных магазинов нашего города. Почти механическим движением, как будто не осознавая до конца своих действий, я надела себе шнурок на шею. Ключик сразу как-то тепло улегся на моей груди, словно согревая кожу. Я помотала головой, будто отгоняя некое наваждение, и завела двигатель.

Домой к сестре я приехала вся молчаливая и задумчивая. Сеньке решила пока ничего не говорить. Нужно было еще самой осознать, что же это такое было. Но с осознанием наметились проблемы. В голове у меня, словно кто блок поставил, когда я начинала думать об этом странном событии. Все, что было до и что было после – все четко и ясно помнила до мельчайших деталей, а вот когда доходила до старушкиных слов, то словно туман какой-то наползал. Со мной в жизни происходило много странных и малообъяснимых вещей, и повидать я успела за свою недолгую жизнь много чего (как говаривала моя тетушка, когда я выбиралась из очередного приключения с целой головой, «свинья везде грязь найдет»), но подобное со мной произошло впервые. Впадешь тут, пожалуй, в задумчивость.

Не успела я переступить порог, как Сенька кинулась ко мне с вопросами:

– Ну что… Нашла?

Вместо объяснений я продемонстрировала ей свое запястье, на котором тускло поблескивал мой браслет. Сестра внимательно пригляделась ко мне и с подозрением спросила:

– А чего тогда… такая…?

Я, приходя немного в себя, хмыкнула:

– Какая это «такая»? Обычная…

Сенька фыркнула.

– Кому хочешь заливай, только не мне… Что случилось-то? В аварию, что ли, попала?

Понятное дело, Сенька переживала за меня, а не за свою машину, хоть та и была новенькой и жутко дорогой. Я отмахнулась.

– Какую еще аварию?! Типун тебе на язык! Мне вот сейчас только еще и аварии и не хватало! – И, попробовав быть как можно убедительнее, бодро проговорила: – На службе немного постояла, пение хора послушала. Хорошо поют, душевно… Вот о вечном задумалась…

Подозрительность из глаз сестры никуда не делась, но расспрашивать меня больше она не стала, проворчав:

– Ну, тогда давай за стол… Время-то уже к обеду. – И, вздохнув маятно, добавила, словно как о тяжкой повинности: – Куличи трескать будем, да кагором запивать. Праздник сегодня, как-никак…

Но не успели мы как следует усесться за стол, как в прихожей послышался звонок. Сестра выпорхнула из-за стола и кинулась открывать дверь. В коридоре послышались голоса. Не вставая со стула, я чуть отклонилась назад, чтобы увидеть тех, кто пришел. Тетушка с любопытством спросила:

– Кого еще там принесло?

Теплое гостеприимство так и пробивалось наружу в ее голосе. Но, увы, пробиться так и не сумело. Я ей ответила:

– Сенькины приятельницы с работы… – И назвала имена двух заклятых «подруг» сестры.

Тетя Валя сморщилась и презрительно бросила:

– О… Еще две любительницы пожрать нахаляву…

От подобных босяцких выражений в устах тетушки я пришла в легкую растерянность, не подозревая о наличии подобного сленга в ее лексиконе. Но «подруги» уже вошли в кухню с приклеенными «приятными» улыбками на лицах, и я вынуждена была прервать наш разговор с тетушкой.

В целом, обед прошел вполне пристойно. Присутствие тети Вали удерживало пришедших от разного рода ехидства и колких замечаний типа «ах, душечка… Как же ты пополнела… А тебе идет этот пестренький халатик…», ну и все в таком роде. Причина была проста: все прекрасно знали, что матушка Сеньки за словом в карман не полезет, всяким там политесам не обучена и, к тому же, привыкла резать правду-матку в глаза. Так что, спасибо тете Вале, приятельницы в гостях не задержались. Понятное дело, сначала выпили и как следует закусили, а уж потом, с кислыми физиономиями поспешили откланяться, сославшись на «страшную занятость». Тетя Валя проводила их насмешливым взглядом и с выражением лица, которое явственно говорило: «Ну… И что я говорила? Только бы на халяву пожрать…» Но, в любом случае, я должна была быть благодарна приходившим Сенькиным подружкам за то, что их присутствие переключило все внимание как сестры, так и тетушки, на них. И это позволило мне оставаться почти наедине со своими размышлениями какое-то время. Правда, ничего толкового на ум мне так и не пришло.

После ухода гостей тетя Валя, как обычно это бывало на любых семейных праздненствах, обратилась ко мне:

– Дуська… Давай, запевай…

Я мысленно тяжело вздохнула. Не до песен мне сейчас было, ох, не до песен. Но традиция – есть традиция. И если я не хотела сей же момент отвечать на неудобные и нозящие вопросы, приходилось эту самую традицию соблюдать. Любое наше застолье всегда оканчивалось хоровым пением. Петь в нашей семье, вообще, умели и любили все. Даже моя мама, Царствие ей Небесное, у которой не было ни слуха, ни голоса, всегда старалась присоединиться к нашему семейному хору. Поэтому я покладисто спросила:

– Чего запевать-то?

Этот мой вопрос тоже можно было считать традицией, потому как ответ на него был мне уже известен. Тетушка улыбнулась и мечтательно проговорила:

– Давай «Сулико», на грузинском…

Ну, «Сулико», так «Сулико»… И я запела. Первый куплет, «по просьбам трудящихся», звучал на грузинском языке, а все последующие уже на русском. Потом пошли другие старинные песни, которые были любимы нашей бабушкой, потом вспомнили и о наших дедах, и об их песнях. В общем и целом, можно сказать, обед удался на славу.

После того, как вся посуда была помыта и убрана, мы разбрелись по своим комнатам. В спальню, мне отведенную, я не пошла, предпочитая оставаться в гостиной, где в камине горел живой огонь. Я уже, было, совсем собралась спать, когда из своей комнаты появилась Сенька. Уселась на краешек дивана, глядя на меня внимательным взором, тяжело вздохнула и тихо произнесла:

– Ну что… Рассказывай…

Я попыталась состроить на лице невинное недоумение, но сестра прервала мою игру на самом взлете, строго проговорив:

– Ты, главное, мне голову не морочь. Песни на тему «бессонная ночь» и бла-бла-бла…, оставь для мамы. И то, она, с ее-то способностью зрить в самый корень, навряд ли поверит. Так что, не юли. Увертюру и первый акт можно уже смело пропустить. Начинай сразу со второго…

Я, поморщившись, вздохнула, а потом, взяла, да и рассказала ей все про бабу Настю и ее загадочные речи. Сняла с шеи ключик и протянула сестре. Та покрутила его в руках, чуть ли не на зуб попробовала и со значением произнесла:

– Работа старая, если не сказать, древняя. Правда, странно, что он изготовлен из серебра. Этот металл мягкий, для ключей не использовался. Этот твой ключ больше похож на сувенир, ну, или символ чего-то, чем на рабочее изделие. А так… Ключ как ключ… Ничего особо таинственного я пока не вижу.

Я усмехнулась.

– Так и я не вижу… Только вот слова этой бабульки внушают мне некоторую тревогу…

Сенька посмотрела задумчиво на меня, все еще держа ключ в руке.

– А ты не думала, что та тетка была права. И эта твоя баба Настя просто не в себе. Возраст, тяжелая жизнь и все такое прочее… Вот крыша у старушки и поехала слегка. Может, такое быть? – И сама ответила: – Вполне, может. А ты уже напридумывала себе невесть что…

Я вздохнула. Убеждать сестру в чем-то, в чем сама не была до конца убеждена, я даже и не пыталась. Просто проговорила:

– Ты ее не видела… Если бы видела, то так бы не говорила. Откуда она знала, что мой браслет – это мамин подарок и что мама уже умерла? Сорока ей на хвосте принесла? – Увидев, как сестра озадаченно сморщилась, проговорила со вздохом: – Вот, то-то же… А вообще… Гадать на кофейной гуще, в данном конкретном случае – дело зряшное. Отсутствие каких-либо данных не позволяет сделать правильных выводов. Поэтому завтра я поеду в церковь и попробую бабуську расспросить поконкретнее.

Сенька согласно кивнула и добавила:

– Только не ты поедешь, а мы поедем. Я теперь тебя одну не отпущу. – И закончила как-то неопределенно: – Мало ли…

На том и порешили.

На следующее утро, приведя себя немного в порядок и, наконец, надев на себя собственные нормальные вещи, которые, слава тебе…, уже успели высохнуть, мы с Сенькой отправились в церковь. На тетушкины вопросы, куда это мы в такую рань собрались в выходной день, лукавить не стали, а сказали, как есть: мол, в церковь поехали. Тетя Валя удивленно вскинула свои красивые черные брови и хмыкнула:

– Не замечала прежде у вас подобной набожности… С чего бы такое вдруг…?

Сенька, с совершенно серьезной миной, ответила:

– Сама знаешь… Всему свое время и срок… – И шустро шмыгнула за мной в двери, пока тетушка не опомнилась и не начала задавать еще каких-нибудь неудобных вопросов.

Спускаясь по лестнице, я, оглянувшись на сестру, коротко хохотнула:

– Ты бы матери еще строки из Писания процитировала, конспиратор мой!

Сестрица в долгу не осталась, коротко огрызнувшись:

– А ты чего предлагаешь? Сказать все, как есть? Про бабку, ключик и все остальное?

Я, в притворном испуге, замахала на нее руками:

– Упаси, Господи, тебя от таких идей!!! Сама знаешь, что тогда начнется…

Сенька довольно хмыкнула:

– Вот и я о том же… Так что, шевели копытцами и не юродствуй понапрасну…

К церкви мы подъехали, когда народ уже шел с заутрени. На этот раз я прихватила угощения для бабульки, что называется, по полной программе. Получился целый большой пакет разной снеди. За деревянным прилавком, на месте вчерашней тетки со злющими глазами, стояла другая, вполне нормальная. Она была вся какая-то кругленькая, мягонькая, с добрыми и жалостливыми глазами, словно скорбела за весь белый свет разом. Беглым взглядом осмотрев церковь и не увидев сухонькой фигурки бабы Насти, я подошла к ней и спросила:

– А где тут у вас старушка, которую зовут баба Настя? Сидела тут у вас на скамеечке? – И неловко попыталась объяснить свой интерес: – Мы вот тут ей гостинцев принесли…

Тетка посмотрела на нас своими жалостливыми глазами и спросила тихо:

– Неужто, родня ей будете?

Я замотала головой, решив, что врать человеку с такими глазами – просто грех, и проговорила сбивчиво:

– Да, нет… Я в Пасхальную ночь тут свой браслетик потеряла, а баба Настя нашла и мне вернула. Вот… Отблагодарить хотели… – И я продемонстрировала свой пакет с гостинцами.

Тетка тяжело вздохнула, и взгляд у нее стал еще более жалостливым. Хотя, по моему скромному мнению, больше уже было и некуда.

– Так померла Настасья…

Я недоуменно захлопала на нее глазами и задала самый глупый вопрос, который только можно было задать в подобной ситуации:

– Как, померла…? – Потом, сообразив, что брякнула глупость, попыталась ситуацию исправить: – То есть, я хотела спросить, когда…?!

Тетка с пониманием опять вздохнула и охотно пояснила:

– Так, вчера и померла, после вечерней службы…

Я продолжала недоверчиво пялиться на женщину. Видя мою некоторую заторможенность, в разговор вступила сестрица. Чересчур деловым и несколько бесцеремонным тоном, словно следователь-дознаватель, спросила:

– А померла-то от чего? Болезнь какая, или помог кто?

Тетка испуганно замахала на нас руками.

– Да, Господь с вами!!! Отродясь у нас такого греха не бывало! – И с негодованием повторила: – Помог…! Скажете тоже…!!

Но от Сеньки, уж если она прицепилась, отцепиться было не так-то просто. В этом она была хуже клеща. Хоть маслом мажь, хоть пинцетом выколупывай! Пока свое не выяснит – ни за что не отстанет. Характер… Сурово нахмурив брови, она опять пристала к тетке:

– Так, померла-то от чего? Вы так и не сказали…

Женщина, испуганно переводя взгляд с меня на сестру, пробормотала трясущимися губами:

– Так она здесь служкой была. Хоть и старая, а порядок любила. Где пыль протереть, где полы помыть. С клироса спускалась… А лестница у нас там уж больно крутая. Я ей сколько раз талдычила: «Настасья, не ходила бы ты на клирос… Пущай вон кто помоложе лазают…» Так нет… Никогда не слушала. Да и то сказать, хоть и старая была, а шустрая. По той же лестнице порасторопней молодых бегала. – Тут она, вроде как, опомнилась и, горестно вздохнув, закончила: – Вот и добегалась… – И вытерла уголком платка набежавшую на глаза слезу.

Мы еще постояли несколько мгновений в нерешительности, а потом Сенька достала из кармана деньги и купила несколько свечей. Пояснила неведомо кому:

– За упокой поставим…

Я, словно опомнившись, передала пакет со снедью тетке, пробормотав: «Помяните бабу Настю…», и поплелась за сестрой, ставить свечки.

Выйдя из церкви, я стала приставать к Сеньке.

– Ну… И что ты по этому поводу думаешь?

Сестра пожала плечами.

– А чего тут думать? Старушка споткнулась на лестнице, упала и расшиблась насмерть. Ты видела эту лестницу? Как тетка и сказала, крутая. А твоя баба Настя уже не первой молодости была. И даже не второй… – Я только головой покачала. Сестра нахмурилась. – Что??? – И добавила с нотками угрозы в голосе: – Дуська!!! Я тебя умоляю… Только не сочиняй детектив на ровном месте. А то опять… – И она, не договорив, что подразумевала под этим своим «опять», безнадежно махнула рукой.

Но меня ее слова не убедили. Быстренько прикинула в голове все причинно-следственные связи. Получилось страшненько. Видя, как я усиленно шевелю мозгами, что явственно отражалось на моем лице, Сенька замерла посреди дороги, сурово глядя на меня. Когда я, перестав морщиться, раздвинула нахмуренные брови, сестра спросила настороженно:

– Ну… И чего надумала?

Я, вздохнув тяжело и не отвечая на ее вопрос, предложила:

– Пойдем, что ли, в кафе сядем… А то стоим посреди улицы, только внимание к себе привлекаем…

Сенька чуть заполошно огляделась по сторонам, надо полагать, для того чтобы посмотреть, чье это внимание мы привлекаем. Вокруг не сказать, что было много народу. Погода не особо соответствовала длительным и неспешным прогулкам. С реки, по-прежнему, дул порывистый холодный ветер, а на небе плотными рядами ползли набрякшие то ли снегом, то ли дождем, тучи. Редкие прохожие, запахнув поплотнее свои куртки и пальто, спешили поскорее убраться с улицы в домашнее тепло, сосредоточенные скорее на том, чтобы удержаться на ногах, чем на внимании к двум девицам, стоявшим столбом посреди тротуара под порывами холодного ветра. И только немного облезлый черный кот выглядывал из подворотни, как единственное живое существо, чье внимание мы привлекали в данный момент.

Спорить сестрица со мной не стала, соглашаясь, что лучше разговаривать, сидя в теплом и уютном помещении за чашечкой горячего кофе, чем стоя на улице. К тому же, мы обе понимали, что дома, под бдительным взглядом тетушки, поговорить, не вызывая ненужных расспросов, попросту не удастся.

Неподалеку как раз такое кафе было, и мы бодрым шагом направились к нему. Сняв верхнюю одежду и усевшись в уютных креслах, мы сделали заказ улыбчивой девушке в кокетливо сдвинутой набок белоснежной кружевной наколочке на пышных кудрях. Сенька опять уставилась на меня.