Угловы. Семья врачей. Век Добра и Любви

Сын их, Петр, служил в рядах Советской армии, где-то на Урале. Они ждали его, и мне говорили, что сосватают меня за него, когда он приедет. Я им очень нравилась, как будущий врач, наверное. Но Петр приехал домой с русской женой, которая уже ждала от него ребенка. Михаил Георгиевич плакал после выпивки и всегда говорил одну и ту же фразу: «Ема, пропустил я тебя, как сквозь ушко иголки».

Прожила я у них год, а потом, после зимней сессии, когда я сдала экзамены и получила студенческий билет, мне пообещали общежитие, и к весне я получила место в комнате и переехала туда. При поступлении в институт я сдавала экзамены по физике, химии, русскому языку и литературе. Нужно было набрать 20 баллов. По физике и химии я получила четверки, а по остальным – пятерки. Сочинение я писала на вольную тему о Маяковском. Я любила Маяковского и много стихов его знала наизусть – цитировала и даже точно расставляла знаки препинания: тире, многоточие – стихи расставляла лесенкой, как было у него. Я, конечно, получила пятерку, и у меня вышло 18 баллов. Баллы проходные, но учитывая, что принимали в первую очередь молдаван из сел и деревень с 14–16 баллами, то нам, остальным, нужно было набирать 20 баллов.

Я была зачислена кандидатом в студенты на полгода, до следующей сессии. На первом занятии по анатомии нам внесли в анатомическую комнату труп мужчины. От него исходил резкий запах формалина, разъедавший глаза до слезотечения. Труп положили на длинный анатомический стол для работы над препарированием. От одного вида трупа и слезотечения от формалина многие попадали в обморок. Я приказывала себе: «Держись, это все необходимо выдержать для учебы, для знания анатомии». Оставшиеся учиться в институте (трое ушли из нашей группы) быстро привыкли, и иногда в этой анатомичке приходилось есть завернутые в бумагу бутерброды – так изменилось наше психическое состояние.

На первом курсе мы изучали латинский язык, который я очень любила. Преподаватели – Виктор Петрович Еремеев и Евгений Васильевич Смирнов – в перерыве разговаривали между собой на латинском языке, и я с завистью прислушивалась к их красивому произношению.

У меня по латыни были всегда пятерки, и я не понимала других, получавших часто двойки. Перед лекциями Виктор Петрович зачитывал длинный список должников (двоечников), и этот список каждый раз доходил до 200 и более человек. Я любила записывать мудрые латинские поговорки, как, например, sapienti sat (умному достаточно), sic transit gloria mundi (так проходит слава мира), mea a mecum porte (все мое при мне), tempora mutantur et nos mutanur in illis (времена меняются, и мы меняемся с ними).

После сдачи экзаменов в зимнюю сессию я была зачислена в студенты медицинского института и получила студенческий билет.

С Владимиром я продолжала встречаться. После экзаменов я приехала домой на каникулы, и мы с ним расписались в ЗАГСе города Енакиево. Это небольшой шахтерский городок, всегда окутанный дымом и пылью с терриконов так, что издали его не видать.

На втором курсе института мне предложили тему научной работы на кафедре нормальной анатомии. Название было такое: «Внутриорганная архитектоника артерий сердца». Суть работы заключалась в том, что нужно было на материале плода человека (аборты, выкидыши), найти анастомозы сосудов сердца, соединяющие левую половину с правой через левую и правую венечные артерии. Для этого вынималось сердце плода, помещалось в чашку Петри и протравливалось определенной консистенцией кислоты (не помню какой). В аорту перед этим вводился шприцем застывающий окрашенный раствор, который быстро распределялся по всем сосудам сердца. Затем раствор затвердевал, и когда мышечное покрытие под влиянием кислоты растворялось, то в чашке оставался застывший сосудистый остов, на котором видно было, где имеются анастомозы между правой и левой венечными артериями сердца.

Я ездила по многим анатомическим отделениям больниц и доставала материал по предварительной согласованности. На студенческой конференции я сделала научный доклад, соответствующий серьезному разделу науки. В выводах получилось, что анастомозы сосудов сердца появляются на трех с половиной месячном развитии плода человека. Я получила денежную премию, на которую купила себе платье из натурального шелка, черное в белый горох.

Заведующая кафедрой, Валентина Ивановна, предложила мне продолжать работать у них на кафедре в студенческом кружке, чтобы после окончания института поступить в аспирантуру. Я отказалась.

Анатомия человека мне нравилась лишь для того, чтобы получить необходимые знания, но работать с мертвым материалом всю жизнь я не хотела. Я мечтала работать с живыми людьми, чтобы лечить их. К тому же вскоре, к третьему курсу, я родила сына Володю в 2 часа ночи 1 мая. Муж приехал помочь мне сдать экзамены в летнюю сессию. Он снял домик на окраине города Кишинева, ухаживал за сыном, гулял с ним, ходил за продуктами (его пропускали без очереди). Стояла теплая погода, солнце светило ежедневно, воздух был наполнен запахами цветущих вишен, яблок, каштанов, а я сидела и готовилась к экзаменам. Сессию я сдала на хорошо и отлично. Думала взять на год академический отпуск, но, когда приехала домой, свекровь согласилась взять к себе ребенка, чтобы я продолжала учиться. Мама моя работала в школе, ей еще далеко было до пенсии. Оставив четырехмесячного ребенка на свекровь, я уехала к сентябрю в Кишинев продолжать учебу. В 19 лет я была, конечно, очень легкомысленная. Позже, когда я стала постарше, то поняла, что оставлять ребенка в таком возрасте было рискованно.

Начиная с третьего курса я изучала клинические дисциплины. Нас тренировали ставить диагноз у постели больного. Молдаване учились слабо, но им предоставлялись все условия участвовать в научных кружках, многие из них оставались потом работать на кафедрах, учиться в аспирантуре.

Я училась в Кишиневе 6 лет. Два раза в год ездила домой в Горловку. К 1 сентября я садилась в поезд в Ясиноватой (узловая станция) и ехала сутки до Одессы, там я делала пересадку на вечерний поезд в Кишинев. В Одессе находилась весь день, с утра до вечера; чемодан сдавала в камеру хранения и потом бродила по городу, летом – к морю. Даже нередко бывала в оперном театре, слушала «Свадьбу Фигаро», «Кармен», «Севильского цирюльника» и другие оперы, после чего я успевала на вечерний поезд в Кишинев. Одесса покоряла своей кипучей жизнью.

К сожалению, я тогда была озабочена пересадкой, компостированием билетов, сдачей и получением вещей в камере хранения, и не могла посещать все музеи и театры, ездить по всему городу, старалась пребывать в близости от вокзала. Но в оперный театр, восхитительной полукруглой архитектуры, я попадала каждый приезд (за 3 рубля на балкон).

В начале сентября, когда собирались все к занятиям, в студенческом общежитии стоял аромат от свежих перца, баклажанов, огурцов, помидоров, зелени и других овощей. К зимней сессии готовились в аудитории допоздна, к летней – у озера или в широком зеленом дворе института, сидя на траве на подстилках. Преподаватели – высокопрофессиональные, из Ленинграда, приехавшие в Кишинев перед войной.

Прекрасно и артистично читал лекции по патологической анатомии профессор Головин. К нему на лекции стекались студенты других курсов. Первую лекцию он начинал так: «Все, кто рождаются, – умирают». Читал образно, интересно, запоминаемо.

По терапии читал лекции профессор Старостенко. По акушерству и гинекологии я прослушала цикл лекций у профессора А. А. Бацак, который потом переехал в Санкт-Петербург и заведовал кафедрой во Втором медицинском институте имени Мечникова.

После третьего курса мы ездили работать в село на сбор кукурузы. Там мы прикоснулись к работе колхозников, к их режиму дня. Вставали в 5 часов, завтракали, как в обед (борщ с мясом, картофель с мясом), обед нам привозили в поле (сухомятка), а после захода солнца нас доставляли на ужин, тоже, как обед.

* * *

На 6-м курсе нас распределили на практические работы, и я со студентами из других групп уехала в молдавский городок Калараш. Практическая работа в больнице у нас была запланирована на 6 месяцев, и после работы в детском отделении, в последнюю очередь, я перешла на практику в инфекционное отделение. Там я одновременно устроилась работать в качестве медицинской сестры. В инфекционном отделении больницы находились в основном больные с инфекционным гепатитом или болезнью Боткина.

Заведующий отделением, молодая, красивая врач, Белла Семеновна Будницкая, шефствовала над моей практикой. Поскольку 6-й курс – это уже почти врачебная практика, то заведующая отделением передала мне почти все функции по ведению больных и записи наблюдений (дневники) в истории болезни. Там работала еще одна врач, но поскольку отделение было на 40 коек, то, конечно, они с трудом справлялись и поэтому рады были, что я поступила к ним в помощницы. Мне очень хотелось заработать себе на пальто, так как мое было уже сильно поношенное. Я понимала, что работа в инфекционном отделении опасная, в любой момент можно заразиться тем или иным заболеванием – я тщательно соблюдала все правила гигиены, которые мне часто подсказывала старшая медсестра.

Приходила доктор Будницкая к 12 часам дня и проверяла, как я веду записи в истории болезни. Кроме того, на мне лежали функции выполнения всех процедур, назначенных врачом. Нужно было брать кровь из вены, ставить внутривенные капельницы и делать переливания крови. Ежедневные процедуры с капельницами и переливаниями крови помогли мне получить какой-то опыт работы медсестрой.

Работая 2 месяца в инфекционном отделении, имея дело с кровью больных инфекционным гепатитом, я заразилась и заболела болезнью Боткина. Это случилось, когда мы уже приехали в институт и стали готовиться к государственным экзаменам. Как-то накануне экзаменов я зашла в наш студенческий буфет, посмотрела на витрину и вдруг почувствовала, что меня мутит, тошнит от вида лежащих там мясных продуктов. Я ушла, не взяв себе ничего из еды, так как есть мне совсем расхотелось. Подошедшая ко мне сокурсница посмотрела на меня и сказала: «Слушай, Эмилия, да ты пожелтела, у тебя, наверное, гепатит! Скорее иди к врачу!»