Смерть стучится дважды

– Потому что они пытались прогнать меня домой, – возмутилась мама и придвинулась ближе, сжимая здоровую руку. Вся моя семья будто хотела зажать меня в тисках, но боялась даже приблизиться на шаг, лишь бы не сломать моё хрупкое тело, раз уж не удалось этого сделать бетонному ограждению. – Как ты, милая?

– Могло бы быть и хуже.

– Это точно, – театрально выдохнула Эдди, которой частенько хотелось внести в обыденность нотку драматизма. – Твой «Шевроле» наполовину всмятку, ты чуть не протаранила микроавтобус и вообще просто чудом…

– Эдди, – осадил отец. – Давай полегче.

– Нет, пап, я хочу всё знать. Доктор Эймс рассказал только, что я врезалась в заграждение моста, но я ничего не помню. Расскажите мне всё, что знаете.

И вся моя семья принялась играть в переглядки. Порой взгляд значит гораздо больше, чем кажется. Он может говорить: «Я люблю тебя», «Как ты прекрасна» или же «Готова ли она?». Но я была готова ко всему, что мне предстояло услышать. Что бы ни случилось на мосту Гановер. Другую сторону событий, раз уж моя память отказывалась воспроизводить то, что видели глаза.

Дом моих родителей в Кёртис Бэе, в котором мы с Эдди выросли, – всего три спальни да небольшая гостиная, но он никогда не отказывался принимать гостей, несмотря на свои скромные масштабы. Тот день для мамы начался с лавины поздравлений, цветов и завтрака в постель, звонков и искренних пожеланий. Она всё утро радовалась долгожданному весеннему солнцу и готовила ужин с запасом – всегда кто-нибудь забредал без приглашения и оставался желанным гостем.

К четырём под черепичной крышей собрались самые близкие: Эдди в гордом одиночестве и наверняка лучшем из своих платьев, подруги мамы со времён университета, соседки со всей Хейзел-стрит, с которыми мама сдружилась только сильнее, когда её дочери разъехались по своим взрослым жизням. Не хватало только младшей, которую с нетерпением ждали, а потому не садились за праздничный стол на заднем дворике.

Звонок раздался среди гомона гостей и никого не встревожил, ведь телефон целый день надрывался от тех, кто хотел поздравить маму с праздником. А когда она сняла трубку, то не услышала тёплых слов. Только короткое и страшное:

– Ваша дочь, Роуз Хардинг, в больнице Мерси. Она попала в аварию и получила серьёзные травмы. Не могли бы вы приехать?

Утка в брусничном соусе, картофельные биточки, блинчики с рыбным паштетом так и остались остывать на столе. Гости так и не распробовали их на вкус, потому что мама чуть живая выпроводила всех вон и за две минуты собралась, чтобы ехать в больницу Мерси. Она переживала гораздо сильнее, чем стоило. Доктор Рональд Эймс сообщил моей семье, что я сломала запястье, получила сотрясение и сейчас отдыхаю. Когда приду в сознание – зависит лишь от меня.

Как же многое зависит от нас. Сама жизнь и даже смерть.

Вопреки правилам больницы мама с отцом проводили у моей постели больше времени, чем весь медицинский персонал. Если бы пребывая в своих грёзах я бы только могла почувствовать, что она рядом, что сжимает мою руку и надеется на лучшее, я бы открыла глаза гораздо раньше. Ничего нет сильнее любви, и никто не умеет любить сильнее матери.

Отец приносил ей кофе, общался с врачами, привёз сменную одежду и зубную щётку из дома, пока мама поселилась по соседству в моей палате.

– Так и знала, что не стоило мне уезжать домой, чтобы принять душ, – сокрушалась она теперь. – Ты бы не очнулась в одиночестве.

– Я была не одна, – попыталась утешить я маму. – Со мной была медсестра. И ты сама всегда говорила, что настоящая любовь и забота чувствуется даже на расстоянии. Я больше переживаю, что испортила тебе весь праздник.

– О, даже не думай об этом! – махнула рукой мама и улыбнулась сквозь набежавшие слёзы. В отличие от отца, она никогда не скрывала эмоций, и могла бы кого угодно перещеголять в искренности. – Главное, что ты цела.

– И о машине не беспокойся, – сказал отец. – Я отвёз её в мастерскую. Над ней уже вовсю работают механики. Мы тут с мамой подумали, что ты можешь пока взять нашу машину.

– Спасибо вам, но всё в порядке. Обойдусь своими двоими или автобусом. Я не настолько разбалована, чтобы передвигаться только за рулём.

Следующие полчаса мама всячески меняла тему и рассказывала о подарках, что ей подарили подруги. Папа упомянул мистера Андерсона, начальника, который заглянул с букетом и открыткой от всего штата «Метрополя», пожелал скорейшего выздоровления и посоветовал не спешить возвращаться на работу. Мир графического дизайна проживёт недельку-другую без лучшего специалиста. Только Эдди всё мялась за спинами родителей, так и не решаясь спросить то, о чём хотела. Пока вопрос не повис в воздухе сам собой.

– Как это случилось?

– Если честно, это я хотела спросить у вас…

– Может, пока не будем об этом? – встревожилась мама. – Лучше бы тебе пока не волноваться.

– Нет, мам, мне нужно знать. Я ничего не понимаю, как вообще такое могло произойти.

– Мы знаем только, что ты потеряла управление, – вмешался отец. – Полицейские показали нам записи с видеокамер на мосту Гановер. Ты ехала по средней полосе, а потом… – он нервно сглотнул. – Дёрнулась, словно почувствовала или увидела что-то. И тебя понесло к ограждению.

– Мальчик… – снова вспомнила я ребёнка, исчезающего под колёсами чёрного джипа. Наверняка именно он напугал меня. Но почему тогда другие водители не остановились? – На той записи не было мальчика лет пяти-шести в голубой майке? Его… сбила машина.

Папа опасливо глянул на маму, а та скомкано пожала плечом.

– Роуз, на мосту не было никакого мальчика, – осторожно произнёс отец, словно боясь расстроить или смутить меня. – Плотный поток машин и только. А ты видела мальчика?

Голубая футболка, белые разрисованные кроссовки. Красивая женщина придерживала его за плечо. Апельсины прыгали мячиками по дороге. Им нечего делать на мосту и тем более переходить его. Место будто отличалось.

Но я их видела. Я их слышала. Я не придумала. Иначе почему я так резко вильнула и поцеловала бетон, как сказал отец? Но если другие попутчики не видели их, если камера никого не уловила, то вероятно я схожу с ума.

Подумав об этом, я вжалась в подушки, ища хоть какую-то опору. Отец, мама и Эдди продолжали буравить меня глазами, поэтому пришлось соврать:

– Нет, я никого не видела.

Глава 3

Каждому из нас уготован бесконечный поток счастья, страданий и боли. Чувств, что под сильным напором врезаются в тебя на протяжении всей жизни. Мы, словно сито, пропускаем всё через себя и не всегда сами выбираем, что оставить внутри, а что отпустить. И в этой лавине несчастий рано или поздно забываешь о хорошем. О том, что где-то ещё случаются чудеса.

Я не верила в Санту, Пасхального Кролика или мир во всём мире, но пришлось допустить проблеск надежды на то, что всё же есть в этом мире нечто, не поддающееся объяснению. Я поняла это в ту минуту, когда через несколько часов после ухода родных, в палату бодро вошёл доктор Рональд Эймс, словно с эффектом дежа вю. Такой же самоуверенный, задорный и готовый сражаться с любым недугом, который попадётся ему на пути.

– Это просто чудо какое-то, – восторженно произнёс он. – Вы – чудо.

– Простите?

Я отложила книгу, которую привезла Эдди из моего домашнего запаса новинок, что были куплены, но так и не прочитаны. Меня давно отключили от датчиков, и монитор наконец закончил свою противное вещание. Когда та самая грузная медсестра в нежно-голубой униформе освобождала мой палец от датчика, мне вспомнилась девушка с рыжими волосами, но я тут же прогнала этот сон прочь. Слабость всё ещё сковывала тело, каждый ушиб отзывался болезненным спазмом, а перебинтованная рука сводила с ума, но я чувствовала себя вполне сносно. Однако на чудо это никак не тянуло.

– Вы поступили к нам с обширной гематомой височной доли, сотрясением и никак не хотели приходить в сознание, но… ваши анализы показали, что гематомы как и не было.

– Но это ведь хорошо?

– Это потрясающе! Настоящее чудо. Я ещё не видел, чтобы отёк спадал так быстро. Как будто вашу голову подменили. Или вы не попадали в аварию, а стукнулись о дверцу кухни.

– Ничего не понимаю… Как такое возможно?

– В медицине тоже иногда случаются чудеса, – улыбнулся доктор Рон. – Думаю, мы подержим вас под наблюдением ещё денёк-другой и отпустим.

– Было бы здорово, – воодушевилась я. – Несколько часов в этой стерильности – и мне уже хочется застрелиться. Скучаю по горе немытой посуды и беспорядку в спальне.

Смешливые искры запрыгали в глазах доктора Рона, которыми он согрел меня чуть дольше приличного. Кашлянув, он распрощался до следующего визита и наказал найти его, если вдруг почувствую себя хуже.

Но я крепла, как молодой побег, что прорывает почву и тянется к свету. Мне так хотелось поскорее выйти из четырёх стен, вдохнуть полной грудью и вернуться к той жизни, которую я чуть не потеряла. Правду говорят, что мы не ценим то, что у нас есть, пока это не отнимут. Мне словно дали второй шанс, и я не собиралась упускать его.

Через два дня скучной монотонности и не слишком интересной книги, регулярных анализов и посещений близких, доктор Рон в очередной раз скрасил моё пребывание в палате своим визитом и сказал, что я могу собираться.

– Хотя будет жалко терять такую пациентку, которую даже лечить не пришлось, – в своей смешливой манере добавил он и смутился своих же слов. – Все бы шли на поправку так быстро.

Ещё до обеда я побросала в спортивную сумку сменную пару белья, носков, книгу и ноутбук, который я даже не открыла, чтобы проверить рабочую почту или выполнить пару заказов, зубную щётку и прочие мелочи. Одной рукой проделывать привычные вещи было не так-то просто, но небольшие затруднения с простыми делами ждали меня ещё минимум три недели. Отец должен был приехать к стенам больницы через пятнадцать минут, так что у меня ещё оставалось время, чтобы подписать документы и поблагодарить доктора Рона и его верную помощницу миссис Шелтер, ту самую медсестру, что была рядом, когда я очнулась. Но когда я вышла из палаты и подошла к стойке дежурной медсестры, всё воодушевление скомкалось в липкое, неприятное чувство.

Миссис Шелтер, эта добрейшая и тёплая, как парное молоко или сама мама, женщина сидела в кресле на колёсиках по ту сторону стойки и рыдала, прикрыв лицо ладонями. Рядом кружили две другие медсестры помоложе: одна предлагала ей чай с ромашкой, другая гладила по плечу и говорила, что всё будет хорошо. Как часто мы это слышим и как редко сами в это верим.

Бросив сумку на пол, я на мгновение замерла, не зная, что делать. Мне хотелось проявить участие, отплатить добром на то добро, что миссис Шелтер сделала для меня за эти дни. Тайно подкладывала плитку шоколадки к полусъедобному завтраку. Занимала вечернюю тишину своей живой болтовнёй о внуках. Купила мне расчёску в киоске через дорогу, потому что Эдди забыла положить мою. Согласилась раздать подаренные цветы тому, кто задерживался в больнице подольше моего. Всегда весёлая, смешливая, плюющая на саму смерть в стенах этой больницы, где та по праву занимает свой трон.

А теперь всю эту жизнерадостность вытеснили из её сердца. Лицо покраснело, нижние веки распухли, а лёгкие никак не могли ухватить достаточно воздуха для глубокого вдоха. Кто-то обидел её. Пациент, член семьи или сама жизнь. А я не знала, имею ли право расспрашивать или лучше притвориться, что ничего не видела. Некоторые ненавидят жалость. Другие не приемлют безразличие.

Наплевав на чувство такта, которое мама взращивала в нас с Эдди с самого детства, я решилась вмешаться, но не успела. Оглушающий и даже грозный стук каблуков принёс с собой худую женщину в чёрном платье и белом халате, накинутом на плечи. В отличие от всего персонала причёска претендовала на звание идеала – ни один волосок не выбивался из скрученной на затылке улитки. Те, кто присматривают за жизнями и отгоняют смерти, не могут позволить себе такой роскоши. И я решила, что скорее всего это не простой доктор и даже не заведующий отделением. Наверняка главврач – только те носят такие высокие шпильки и столь строгое выражение лица.

Её появление заставило напрячься всех в радиусе целого этажа. Молоденькие медсёстры вжали головы в плечи, моя дорогая миссис Шелтер перестала плакать, и даже я еле подавила рефлексы сбежать куда подальше.

– Миранда, – холодно проговорили её тонкие губы, обмакнутые в нюдовую помаду. – Ко мне в кабинет. Живо!

И каблуки зацокали прочь, стройные ноги унесли снежную королеву больницы Мерси восвояси.

– Всё нормально, – заверяла миссис Шелтер коллег, когда я перестала смотреть вслед главврачу и вернула всё внимание ей. – Я должна ответить за свою ошибку.

Поправив форму, пригладив вихор и дважды глубоко вдохнув проспиртованный больничный аромат, Миранда Шелтер собрала всю волю в кулак и пошла вслед за начальницей. Медсёстры жалостливо помотали головами, посетовали на её судьбу и стали постепенно возвращаться к своим делам. Что горе для нас, для кого-то – лишь эпизод.

И Миранда Шелтер должна была стать приятным эпизодом, но он закончился на грустной ноте. Пора было возвращаться к своей жизни, как эти медсёстры – к своей.

– Извините, не могли бы вы дать мне документы на выписку? – спросила я через стойку.

– Я займусь, не отвлекайтесь, – встрял знакомый голос.

Доктор Рон подошёл к стойке, бросил планшет на столешницу с особой яростью и растёр лицо ладонями, как делают те, кого изрядно помотало. Его обаяние утратило какую-то искру, тело перестало гореть изнутри. Впервые за дни моего пребывания в больнице Рональд Эймс позволил себе сбросить стальную маску, стереть улыбку и показать миру настоящего врача – утомлённого, разбитого и озлобленного на саму жизнь. За её несправедливость и её повороты, в которые мы не всегда входим.

– Что-то случилось? – спросила я.

– Здесь постоянно что-то случается, – беззлобно ответил доктор Рон, но без привычного легкомыслия. – Давайте я помогу вам выбраться отсюда. Так, ваши документы должны быть где-то здесь…

Он обогнул стойку и стал рыться в ворохе бумаг, пока я со сдавленным сердцем наблюдала за ним. Нет ничего страшнее человека, который утратил надежду и самого себя, а в эту минуту Рональд Эймс выглядел безнадёжным, отчаявшимся и совсем не самим собой.

– А, вот и они. Роуз Хардинг, – пробормотал он себе под нос, пробежавшись глазами по чернилам. – Подпишите здесь и вот зд…

Но я отвлеклась от документов и перестала слышать доктора Рона. Скрипя колёсиком по плиточному полу, мимо меня проехала каталка. Санитар в тяжёлой весовой категории катил её куда-то по коридорам этажа. Может, я бы и не обратила на неё никакого внимания, если бы не рыжее пятно на белом фоне простыней. Оно бросилось в глаза, отпечаталось в поле бокового зрения и заставило меня обернуться.

Боже… Не может быть!

Девушка из сна. Рыжие волосы так же разбросаны по подушке, глаза так же закрыты, но что-то всё же изменилось. Она была бледнее обычного. Кожа как будто начала сереть и исчезать на глазах. Грудь больше не вздымалась и не опускалась, а сердце не гоняло кровь по венам. Девушка из сна была мертва. Её везли в морг. А я не могла пошевелиться – казалось, моё сердце тоже замерло. От испуга и неверия. Это ведь нереально, это…

– Мисс Хардинг?

Как я могла увидеть во сне человека, с которым не была знакома? Которого никогда не видела? И который умер, как в моём сне…

– Мисс Хардинг!

Настойчивый голос доктора Рона вернул меня в реальность. Он изучал моё лицо, выискивал любые отклонения, заставившие меня погрузиться в бессознательное, перестать улавливать импульсы кругом. Вероятно, он подумал, что проявились последствия аварии, потому и выглядел таким обеспокоенным. Забыв о документах, он покинул пост дежурной медсестры и подошёл ко мне.

– С вами всё в порядке?

– Да, просто… – ч глянула вслед девушке, но каталка как раз заехала за угол, где располагались лифты. – Та девушка… Что с ней случилось?

Доктор Рон помрачнел, взял брошенный минуту назад планшет и стал что-то в нём писать. Вряд ли это было так срочно. Просто ему не хотелось смотреть в глаза и чувствовать себя уязвимым. Мужчины вообще не особенно любят показывать то, что у них на душе. От этого они не становятся бездушными. Скорее, ранимыми и беззащитными. А такое им не по нраву.

– Умерла, – только и сказал он, быстро двигая ручкой по бумаге. – Инсульт. Такая молодая, но никто не застрахован от смерти.

– И ничего нельзя было сделать?

Я тут же пожалела о своём вопросе. Доктор Эймс за секунду вспыхнул гневом, сжал ручку и сломал её, а затем швырнул в стену, напугав не только меня, но и медсестру, возившуюся с кофеваркой неподалёку.

– Простите, просто всего этого не должно было случиться, – он тут же взял себя в руки, явно сокрушаясь, что позволил себе лишнего, снова протянул мне документы на выписку и сказал: – Я не имел права вываливать всё на вас.

– Вы переживали за мою жизнь. Почему я не могу переживать за вашу?

Мы сошлись взглядами, и доктор Рон как-то обмяк, сбросил броню и позволил себе хоть недолго, но побыть слабым.

– Это как-то связано с миссис Шелтер? Она была сама не своя и плакала, а потом какая-то женщина увела её и…

Рональд Эймс прервал наш зрительный контакт, упёрся локтями в стойку и засмотрелся в стену. Порой с ней говорить проще, чем с живыми.

– Такая глупость, недосмотр… – заговорил он негромко. – Датчики отошли, но Миранда вовремя не проверила. У пациентки случился инсульт головного мозга, а мы даже не знали, потому что она была не подключена к аппаратам. Дьявол… Такая мелочь, а стоит целой жизни. Даже двух.

– Миссис Шелтер уволят?

– В лучшем случае, – покачал головой доктор Рон, будто всё ещё не мог примириться со случившимся. – Это ошибка, халатность, так что теперь в этой больнице начнётся охота на ведьм. И Миранда первая на очереди на костёр.

Взъерошив волосы, доктор Рон швырнул заполненный планшет на стол дежурной медсестры и бросил в мою сторону:

– Как подпишите, оставьте на столе. Всего вам хорошего, мисс Хардинг.

И даже не взглянув на меня, не попрощавшись и не приняв слов благодарности за то, что опекал меня всё это время, Рональд Эймс вразвалочку пошёл прочь по длинному коридору, беззвучно ступая в удобных белых кроксах по стерильным плитам. Я ещё долго смотрела ему в спину, взрываясь осколочными гранатами внутри. Пыталась вникнуть в то, что случилось, но у меня никак не получалось.

Только через полчаса, подписав наконец бумаги и вымыв лицо ледяной водой в туалете, я вышла из больницы и села в машину к папе, который ждал уже битый час.

– Ты в порядке, Рози? – забеспокоился отец, увидев опустошение на моём лице.

Я тоже видела его в зеркале туалета, пока минут десять просто пялилась на своё отражение и приходила в себя.

Я видела смерть той девушки за несколько дней. Я прогнала этот жуткий сон, хотя могла бы спасти столько судеб. Её, Миранду Шелтер, всех, кто наблюдал за состоянием пациентки. Каким бы безумием это ни казалось, но мой сон сбылся. Это ведь невозможно, но…

Если бы я только поверила в то, что это может быть реальностью. Если бы поузнавала, поспрашивала, сделала хоть что-то.

Но я дала ей умереть. И её смерть теперь на моей совести.

***

Незнакомый мне берег, покатистый и даже резкий, убегающий из-под ног куда-то далеко вниз. Женщина со стрижкой-каре в длинной юбке и удобных туфлях стояла на самом краю, подставив лицо тёплым лучам летнего солнца. Так умиротворённо и мечтательно она выглядела в этом буйстве зелени какого-то парка, что мне самой невольно захотелось повторить за ней. Расставить широко руки, позволить ветру щекотать мои ресницы и отпустить все тревоги в даль. Где-то позади терялся шум детской площадки, лай собак и щебет певчих птиц, но в этой части парка всё было слишком спокойно. Как перед чем-то страшным.

Так умиротворяюще и очаровательно она выглядела в своей радости, наслаждении этим коротким моментом обычного дня. Не часто мы замираем, приостанавливаем стрелки часов и таймер самой жизни, чтобы ощутить солнечных зайчиков на коже и улыбнуться небу в ответ. Такие люди, которые умеют видеть красоту в мелочах, всегда вызывали у меня уважение и даже зависть. Ведь они всегда на пару градусов счастливее всех остальных.

Я наслаждалась этим зрелищем, без зазрения совести рассматривая женщину со спины. А потом она обернулась, показала мне своё лицо и вдруг оступилась. Правая нога подвернулась под неестественным углом, все мышцы лица растянулись в удивлении, а тело внезапно стало падать назад, точно её толкала невидимая рука.

Моё сердце пережило что-то вроде инфаркта. Я закричала и бросилась вперёд, лишь бы успеть потянуться, успеть схватить её за руку и дёрнуть на себя. Но когда я оказалась в сантиметрах от края, она уже летела вниз свободной птицей. Всего шаг до смерти. Нелепый, неосторожный шаг.

Нам с детства велят не подходить близко к краю, держаться подальше от обрывов и быть крайне осторожными. Но кто слушается чужих советов? Мы никогда не думаем, что с нами может что-то случиться. Мним себя неуязвимыми, бессмертными, вечными. Но ничто не вечно в этом мире. И тем более человек.

Я стояла на краю высокого берега и смотрела, как длинные юбки теряются в складках водной глади. Как волосы цвета топлёного молока медленно погружаются в тёмную толщу и постепенно исчезают из виду. Прыгнуть бы за ней, побежать бы за помощью, сделать бы хоть что-то. Но, как и во сне про мальчика, я могла лишь стоять и смотреть, как женщина тонет. Как смерть делает свой выстрел и попадает в цель, которая всего секунду просто наслаждалась солнечным днём.

Глава 4

– Ты долго ещё будешь тут прятаться?

Тёмно-серые шторы, моя лучшая находка в бесконечных дебрях «Итси», резко отъехала в сторону, и дневной свет чуть не сжёг меня, как вампира. Мир за окном ворвался в открытую форточку уличными звуками и буйством красок, наполнив тишину комнаты и разукрасив её бежевые тона весной.

Я зажмурила глаза и отвернулась, зарывшись носом в подушку, чтобы не видеть яркого солнца и свою сестру. Эдди же не отличалась снисходительностью и не стеснялась вмешиваться в мою жизнь по любому случаю. Очевидно, случай был очень важный, раз она примчалась ко мне с другого конца города в свой законный выходной и испепеляла меня взглядом.

– Я не прячусь, – пробормотала я в подушку. – Просто не хочу выходить.

– Это одно и то же.

Эдди обогнула кровать и села у моих ног, сменив язвительный тон на озабоченный.

– Ты пропала из виду, – мягко напомнила она, убирая давно не мытую прядь волос с моего лица. – Мама места себе не находит. Ты бы перезванивала ей. Или отцу. Или мне на самый крайний случай. Что с тобой такое?

В доверии есть свои минусы. Ты даёшь человеку ключи от своей квартиры, так, на всякий случай, а он врывается в твоё затворничество и мешает придаваться жалости к себе. Я провалялась в кровати два дня, успокаиваясь полумраком задёрнутых штор и пасмурным небом, затянувшим Балтимор к выходным. Не успев вернуться к нормальной жизни, я увидела новый сон. В ту же ночь. И тогда я поняла, что в какой-то миг моя жизнь перестала быть нормальной.

Солнце успело выглянуть из мрака, но не я. Завернувшись в одиночество своей спальни, я боялась выйти из неё, боялась заснуть и просто лежала, коротая жизнь за неясными мыслями и страхами. Трусливо, глупо и отчаянно, но я ничего не могла с собой поделать. Бледное лицо рыжей девушки стояло перед глазами, словно я знала её всю жизнь и помнила каждую чёрточку лица. А когда она ненадолго пропадала из виду, на её месте появлялось лицо той женщины на берегу, летящее вниз и сознающее последние секунды своей жизни.

Я проснулась в холодном поту и не могла отдышаться. Такой реалистичный сон, озноб от ужаса, чувство полного опустошения внутри. В ту ночь я больше не ложилась, боясь вновь лицезреть чью-нибудь гибель. Я чашками глотала кофе и смотрела ерунду по телевизору, лишь бы отвлечься от кошмара. Но ничего не отвлекало. Это лекарство не имело эффекта, и любой более или менее знающий психолог сказал бы, что я просто бегу от самой себя. А мне казалось: пока я здесь, в безопасности четырёх стен, та женщина не оступится, не сорвётся с берега и не полетит вниз.

– Ты пугаешь меня, – отбросив природную беспечность, тихо проговорила Эделин. – Понимаю, тебе надо время на то, чтобы прийти в себя после случившегося, но… Ты не приходишь. Ты лишь отдаляешься от той Роуз, которую мы все знали. И ты пропустила перевязку. Доктор Эймс звонил маме, потому что не мог дозвониться тебе.

– Мне просто нужно было время побыть в одиночестве, – попыталась оправдаться я, садясь на кровати. Я чувствовала себя больной, опустошённой и ни в коем случае не хотела делиться ни с кем своими снами. Никто не поверит мне. Всё спишут на пост-травматический стресс и пропишут мне баночку антидепрессантов. – Я скоро вернусь в колею.