Вся наша ложь

За последние восемь с небольшим месяцев это вошло в привычку. Она осталась с нами, опеку продлили. «До конца весны», – сказал папа. Прошла зима, и с каждым днем положение девочки в доме упрочивалось, подобно тому как спрессовывается снег, слой за слоем, пока наконец не застывает ледяной глыбой.

Наш повседневный быт вращался вокруг нее, и постепенно Марлоу стала его неотъемлемой частью. Мони по-прежнему кормила ее палочками, так что в конце концов Марлоу просто поворачивала голову и открывала рот. Пожилая кореянка успела к ней привязаться, словно их соединяла незримая нить.

Папа вечно был занят на лекциях или проверял работы студентов дома, у себя в кабинете. Однако в конце дня он неизменно спрашивал у мамы: «Как девочки? Хорошо себя вели? Дали хальмони отдохнуть?» Потом задерживал взгляд на Марлоу и ласково трепал ее по голове, точно бездомного щенка, которого мы приютили.

В череде ежедневных забот мама, пускай и с неохотой, все же смирилась с прибавлением в нашем семействе. Каждое утро она поднимала нас с постели, помогала справиться с зубной щеткой, загружала в стиральную машину дополнительный комплект вещей и ставила за ужином дополнительную тарелку. Хотела она того или нет, это стало частью ее образа жизни, ее среды обитания.

Куда бы мы ни шли, прохожие оглядывались на Марлоу и отпускали комментарии в наш адрес. Как будто ее яркая внешность располагала к тому, чтобы открыто выражать изумление и задавать вопросы. Как будто одним своим видом она давала им разрешение. Я внутренне негодовала, мне хотелось оградить ее от этих вуайеристов.

– У вас прелестная дочурка, – как-то раз сказала женщина в супермаркете, пристально глядя на Марлоу. Я сидела в тележке, прижав к груди коробку с цветными колечками для завтрака, прикрываясь ею словно щитом. Само собой, женщина говорила не обо мне.

Мама открыла рот, чтобы ее поправить. Но так ничего и не ответила. Ее руки сжимали прорезиненную зеленую ручку тележки, плечи поникли, а складки возле губ стали жестче. Она отвела глаза, чтобы не встречаться с Марлоу взглядом, и двинулась дальше.

Только у мамы получалось не обращать на Марлоу внимания.

Когда девочка задавала вопрос или смотрела на тебя, нельзя было просто от нее отмахнуться. Ее тяжелый взгляд проникал в самое нутро, заполняя тебя точно густой сироп, капля за каплей. Светлые, медового цвета глаза следили за тобой с собственническим интересом, заставляя почувствовать свою нужность. Поверить в свою значимость. Не только для нее, но и вообще.

Мони вновь окликнула нас.

Я взяла Марлоу за руку и потащила из своей комнаты.

– Мони зовет, – прошипела я ей на ухо.

– А как же новые соседи…

– Они никуда не денутся.

В кухне Мони завязывала бант из розовой пластиковой ленточки.

– Чем вы там занимались? – Она затянула ленту и посмотрела на нас.

– Наблюдали за новыми соседями, – ответила я.

Мони вручила мне круглый пластиковый контейнер с кособоким розовым бантом. Содержимое было теплым и пахло чесноком.

– Для новых соседей, – пояснила она. – Идемте здороваться.

– Но ведь они только что приехали.

Я старалась держать свою ношу как можно ровнее.

– Да. Приветственный подарок.

Марлоу указала на контейнер:

– Что такое приветственный подарок?

Мони подталкивала нас к входной двери. Несмотря на хрупкое телосложение, она обладала огромной силой и напористостью.

– Разве ты не знаешь, что значит «приветствие»?

– А зачем им это нести?

– В Корее так показывают уважение новому соседу. Приветствуют его подарком, – сказала Мони по-корейски, и ее тон заставил Марлоу умолкнуть, как будто она сказала что-то плохое.

За время, проведенное с Мони, Марлоу немного усвоила язык, что еще больше укрепило их связь.

Мы гуськом двинулись за Мони, торопливо шагавшей впереди. Она не любила тратить время попусту.

Рыжеволосая женщина, которую мы видели сверху, выглянула из-за большого желтого фургона и нахмурилась, а затем размашистой походкой вышла на газон перед домом. Несмотря на прохладную апрельскую погоду, с нее градом лился пот.

– Здравствуйте. Вы что-то хотели? – спросила она твердо и отрывисто.

Мони с любезной улыбкой слегка наклонила голову и подтолкнула меня.

– Вручи ей, – громко прошептала она.

Чуть покачнувшись вперед, я подняла контейнер и торжественно произнесла:

– Добро пожаловать в наш район. Мы живем вон там. – Я указала на синий дом с темными ставнями.

Женщина прищурила один глаз и посмотрела через дорогу.

– Ага. Понятно. А это у тебя что?

– Я бабушка, – сказала Мони, продолжая улыбаться, и похлопала меня по голове. – Я готовить вам еду. Пожалуйста, угощайтесь. Добро пожаловать.

– Пахнет изумительно. – Женщина поднесла контейнер к носу. – Меня зовут Клара Ада Йейтс. Можете звать меня Адой.

– Мое имя Ён-Ми. Но все звать меня хальмони.

– Откуда у вас такое имя? – спросила Ада. Голос у нее был грубый и резкий, она почти не делала пауз между словами.

– Корея.

– Мой младший брат воевал там. Но он больше не с нами.

Мони опустила глаза.

– Мне очень жаль.

– Ох… Я его никогда не любила. Он был алкоголиком. Бил жену.

Мони поспешила скрыть удивление.

– Нам пора. Пожалуйста, добро пожаловать еще раз.

– Уже уходите? Нет. Останьтесь. Поможете нам разгрузить пожитки. Честно говоря, бо`льшую часть следовало выбросить еще до отъезда.

Подобная бесцеремонность не была для Мони в диковинку. После переезда в эту страну она быстро усвоила, что у некоторых американцев напрочь отсутствует понятие о личных границах, и предпочитала попросту этого не замечать. За годы жизни в Америке Мони научилась справляться с досадными, не зависящими от нее обстоятельствами.

– Ох, я слишком старая, – улыбнулась она, беря нас с Марлоу за руки.

– Старая? По вам не скажешь, – заметила Ада с басовитым грудным смехом.

– Это Айла и Марлоу. – Мони выставила нас перед собой как два маленьких буфера.

Ада оглянулась куда-то назад, затем поискала взглядом вокруг фургона.

– Я уже говорила, что переехала сюда со своим внуком? Он примерно вашего возраста. Будет славно, если вы, ребятки, подружитесь. – Она снова огляделась. – Сойер. Сойер! Должно быть, мальчишка где-то на заднем дворе. Сходите поищите его, ладно? И спасибо за все!

Она похлопала по контейнеру, как по барабану.

Мони вскинула бровь.

– Пожалуйста.

Предоставив нам искать внука, женщина поспешила обратно в дом, несколько раз оглянувшись через плечо.

Я взяла Марлоу за руку и направилась к заднему двору. Дом был отделан бледно-желтым сайдингом, на краю участка стоял серый сарай. Растущий поблизости большой куст сирени вдруг затрясся, осыпав землю дождем фиолетовых лепестков-конфетти. Из куста вынырнул худощавый мальчик с тоненькими, как у олененка, руками и ногами. Вся его фигура была угловатой и нескладной. Песочного цвета волосы падали на зеленые глаза, пристально смотревшие на нас.

– Там в сарае под потолком осиное гнездо, – сообщил он и стукнул длинной палкой по крыше.

Покосившись наверх, Марлоу спряталась за мою спину.

– Вы сестры?

– Что?

– Сестры. У вас одинаковое выражение лиц.

Я мотнула головой, как будто это что-то проясняло, и поискала взглядом гнездо.

– Ты Сойер?

– Ага. – Мальчик снова ударил палкой по черной черепице, из-под которой с жужжанием вылетела единственная оса и унеслась в небо. – Мы с бабушкой приехали сюда из Вайоминга. Бывала там? У нас по улицам бродят лоси. Ты когда-нибудь видела лося?

– Вживую нет. – Я отмахнулась от другой осы. Марлоу пригнула голову. – Зачем тогда ты переехал в Миннесоту?

– Пришлось. Я буду жить с бабушкой Адой.

– Почему?

– Отец ушел из дома.

Что-то в его голосе заставило меня прекратить расспросы. Мальчик ударил по крыше еще сильнее; в стороны полетели кусочки коры.

– Прекрати, – велела я.

– Я хочу достать гнездо.

– Если ты его собьешь, осы разозлятся и покусают нас.

– Бабушка Ада говорит, что яд можно высосать. Так что ничего с тобой не случится.

Я фыркнула.

– Не хочу, чтобы меня ужалили. И вообще, вдруг у нее аллергия.

Марлоу энергично закивала.

– Да. Мы не хотим, чтобы нас ужалили. Так что перестань.

Сойер опустил палку.

– Откуда вы знаете, как меня зовут? – Он сощурил один глаз и растянул губы, обнажив огромные кривые резцы.

– От твоей бабушки. Это она велела тебя найти.

Мальчик сунул руку в карман и пару секунд смотрел в землю, словно обдумывая варианты.

– А тебя?

– Что – меня?

– Как звать?

– Айла.

– А ее? – Он махнул палкой.

– Марлоу.

– Ладно, Айла и Марлоу. Я не буду сбивать гнездо.

Когда он повернулся, чтобы выбросить палку, на траву шлепнулся какой-то предмет. Нагнувшись, я разглядела маленькую пластиковую фигурку рыцаря в шлеме с опущенным забралом. На его блестящей поверхности играли солнечные блики.

– Сойер!

– Бабушка Ада зовет. Надо идти, помочь ей. Еще увидимся.

Он отсалютовал рукой, и вскоре его непослушная шевелюра скрылась за углом сарая.

* * *

Вечером, после ужина, папа вернулся домой с тортом в форме печенья и протянул белую коробку, чтобы мы ее открыли.

– Марлоу, солнышко, вообще-то он для тебя.

Она радостно захлопала в ладоши при виде большого печенья с шоколадной крошкой, украшенного белой и черной глазурью.

– Ох как чудесно! – заявила Мони и немедленно отправилась в кладовую за бумажными тарелками.

Мама за кухонной стойкой вытирала полотенцем вымытую после ужина кастрюлю.

– Когда ты успел его купить, Патрик? – натянуто спросила она.

– Ушел с работы немного пораньше.

– Студенты не возражали?

Папа в упор посмотрел на нее.

– Нет, не возражали. Кроме того, сегодня особый повод.

– Что за повод? – Я наклонила коробку, чтобы рассмотреть содержимое.

Марлоу поддела пальцем белую глазурь и облизнула.

– Завтра мы все идем в суд. – Отец покосился на маму.

– Зачем?

– Ну… – Он глубоко вздохнул. – Марлоу официально станет частью нашей семьи.

Я тоже непроизвольно глянула на маму. Ее щеки вспыхнули.

Вернулась Мони со стопкой бумажных тарелок, украшенных орнаментом из розовых и голубых цветов.

– Для особенного дня.

– Мы удочеряем Марлоу. Она будет твоей сестрой, Айла. – Папа выпятил грудь. По его лицу расползлась широкая улыбка.

– Я думала, она уже моя сестра.

Вслед за Марлоу я обмакнула палец в глазурь, только не в белую, а в черную.

– Эй! – Она отпихнула меня. – Подожди, пока Мони отрежет тебе кусочек.

Папа наклонился к ней.

– Марлоу, ты понимаешь, что это значит?

Марлоу улыбнулась.

– Мне не придется уходить?

– Нет, зайка, не придется. Ты часть нашей семьи. Я твой папа, а Стелла твоя мама.

Хлопнув дверцей, мама убрала кастрюлю в шкафчик.

– Мам, значит, у тебя теперь будет две дочери, – сказала я.

Не удостоив меня ответом, она шагнула к коробке с тортом. Лицо у нее пылало. Она протянула руку и сильно ударила по торту ложкой. Один раз, другой. Затем кивнула на потрескавшееся угощение.

– Ну, кому кусочек? – и с невозмутимым видом потянулась за тарелкой.

* * *

Проснувшись посреди ночи, я села в постели. До моего слуха донеслись приглушенные голоса. Тихий шепот постепенно становился громче, резкие интонации били мне в уши точно стрелы. Я не могла разобрать ни слова. Да и не хотела. Боялась услышать то, что произносили эти разгневанные голоса.

Не помню, когда ее заметила, но испуга не почувствовала. Мне было только любопытно, когда и как она там оказалась.

Марлоу сидела в углу в окружении моих плюшевых игрушек и кукол. Затем она медленно поднялась, подбежала и закрыла мне уши маленькими ладошками, так что в конце концов не осталось ничего, кроме звука ее дыхания возле моей груди.

Глава 11

Интервью

[Студия]

Джоди Ли: То есть вы не считаете себя склонной к насилию?

Марлоу Фин: Если меня не провоцировать, я никого и пальцем не трону. В противном случае, разумеется, я отреагирую. Как любой нормальный человек. Людям свойственно проявлять ответную реакцию. Мы не морские кораллы.

Джоди Ли: Кое-кто утверждает, что за вами закрепилась определенная репутация.

Марлоу Фин: Какая репутация?

Джоди Ли: Не секрет, что у вас… вспыльчивый характер, скажем так. В частности, вы проявляли несдержанность в отношении представителей прессы.

Марлоу Фин: Пиявки не являются представителями прессы. Они не журналисты. Вот вы журналист, Джоди. Они – нет.

Джоди Ли: Пиявки, о которых вы постоянно упоминаете, – папарацци?

Марлоу Фин: Хуже.

Джоди Ли: То есть?

Марлоу Фин: Папарацци делают снимки. Приятного мало, да. Но пиявки пишут ложь. Знаете, как снять пиявку, Джоди?

Джоди Ли: По правде говоря, никогда с ними не сталкивалась.

Марлоу Фин: Нужно найти, где у нее рот. В этом весь фокус – нужно взять ее за глотку.

Джоди Ли: Не возражаете, если я перечислю несколько прозвищ, которыми вас наградили «представители СМИ» – назовем их так?

Марлоу Фин: Конечно. Почему бы и нет?

Джоди Ли: «Безумная Марлоу», «взрывная Фин», «чокнутая Эм»…

Марлоу Фин: Очаровательно, не правда ли?

[Подборка видеоматериалов, Марлоу и представители СМИ]

Джоди Ли: Бесспорно, Марлоу заслужила репутацию человека, избегающего внимания прессы и порой склонного к несдержанности. В 2006 году в ходе инцидента возле отеля «Иви» она вытолкнула на улицу фотографа, сломав ему руку. Весной потерпевший подал иск, но спор был урегулирован во внесудебном порядке. Подробности до сих пор не разглашаются. В 2010 году на Марлоу снова подали в суд – теперь за то, что она вылила бутылку воды на голову репортера в Нью-Йорке.

[Студия]

Марлоу Фин: Я никогда и никого не трогала. Фотограф у «Иви» меня толкнул. Я просто пыталась выбраться оттуда в целости и сохранности.

Джоди Ли: А как же крики и ругань? В прессе это назвали «истерикой».

Марлоу Фин: [Пожимает плечами] Пускай говорят что им угодно. Если они так напечатали, еще не значит, что так и было. Мы живем в ужасном мире, правда?

Джоди Ли: Я собираюсь затронуть тему, о которой, возможно, нелегко говорить. Попробуем?

Марлоу Фин: Вы прирожденный дипломат, Джоди. Это мне в вас и нравится.

Джоди Ли: Значит, не возражаете?

Марлоу Фин: Валяйте.

Джоди Ли: У вас были некоторые проблемы с зависимостью. Говорю как есть. [Выставляет перед собой ладони] Полагаете, вы полностью от них избавились?

Марлоу Фин: Я никогда не избавлюсь от них до конца. Но сейчас мне определенно лучше.

В моей жизни бывали по-настоящему темные дни. Вряд ли многие отдают себе отчет в том, что снимки в журналах и на рекламных щитах – всего лишь образы. Всего лишь чьи-то представления обо мне. Они и близко на меня не похожи.

Джоди Ли: Можете немного рассказать об этих темных днях в вашей жизни? Я брала интервью у самых разных людей с зависимостью в прошлом либо в настоящем. И все говорят одно и то же: в какой-то момент они поняли, что достигли точки невозврата. Каким он был для вас – самый темный момент, когда все изменилось?

Марлоу Фин: Таких было… [Поднимает два пальца]

Джоди Ли: Расскажите о первом.

Марлоу Фин: Мой первый опыт работы моделью в Европе. Мы часто слышим о том, как модели отрываются на тусовках. Нюхают. Закидываются. У меня все было не так. По крайней мере, с самого начала. Я старалась ни во что не ввязываться – сосредоточиться на работе и не терять голову. Мне правда нравилась моя работа. Но, клянусь, чем больше я старалась удержаться на этом… канате… чем выше поднималась, тем сильнее мне предстояло упасть.

Все началось с одного косяка. Один косяк с травкой на вечеринке в Барселоне. Вроде ничего такого, да? Мне просто стало любопытно. Я… возможно, я этого хотела. Хотела упасть. Через неделю я пила без просыха. Пустые бутылки не лгут. Через месяц принимала кокаин и экстази почти каждый вечер, потом днем, каждый день. Мою жизнь заволокло туманом. Не буду лгать и говорить, что жалею. Потому что мне нравилось торчать. Нравилось чувствовать прилив жара и оцепенение. Голова как будто отделялась от тела и… я обретала покой. Но… [пауза]

Джоди Ли: Что – но?

Марлоу Фин: Я часто просыпалась, не зная, где нахожусь. Не помня, что делала. Что делали со мной.

Помню одно воскресенье. В то утро звенели церковные колокола. Я проснулась в каком-то отеле во Флоренции совершенно голая. На кровати не было даже простыней. Я лежала одна. Не знаю, что произошло: минувший вечер стерся из памяти. Я натянула одежду – вещи были не моими – и вышла на улицу. Я находилась за гранью похмелья. В том состоянии, когда похмелье кажется более приятной альтернативой. Окружающий мир затих. Умер. Прохожие меня словно не видели. Как будто я стала призраком. И тогда я поняла.

Джоди Ли: Сколько вам было лет?

Марлоу Фин: Восемнадцать. Еще ребенок. Хотя чувствовала я себя на пятьдесят.

Джоди Ли: И вы обратились за помощью.

Марлоу Фин: Да. [Почесывает лоб] Обратилась.

Джоди Ли: И как, сработало?

Марлоу Фин: Ну, я ведь еще здесь.

Джоди Ли: Как отнеслась к этому ваша семья?

Марлоу Фин: Никак. По крайней мере, в то время. Это было легко скрыть. Приезжая домой, я разыгрывала настоящий спектакль, с восторгом разливаясь о своей фантастической карьере и о тех местах, где побывала. В реальности же… мне хотелось остаться в одиночестве.

Джоди Ли: Ходят кое-какие слухи… Не могли бы вы кое-что прояснить?

Марлоу Фин: Хорошо.

Джоди Ли: Ваша сестра Айла вышла замуж в 2012 году. Вы присутствовали на свадьбе?

Марлоу Фин: Да.

Джоди Ли: Вы тогда уже завязали?

Марлоу Фин: Нет.

Джоди Ли: Правда ли, что вам не очень обрадовались?

Марлоу Фин: Нет, неправда. Я была подружкой невесты. Айла заставила нас всех надеть платья мятного цвета. [Улыбается]

Джоди Ли: Правда ли, что вы поссорились со своей матерью, Стеллой Пэк?

Марлоу Фин: Боюсь, на этот вопрос нет однозначного ответа.

Джоди Ли: То есть ссоры не было?

Марлоу Фин: Я этого не говорила. Мы с матерью действительно повздорили на свадьбе.

Джоди Ли: Хорошо, Марлоу. Тогда следующий вопрос: правда ли, что вы пытались задушить свою мать?

Глава 12

1996

Сойер насадил приманку на крючок и передал удочку мне. Жирный червяк собрался гармошкой на влажном металле; леска блестела в лучах солнца.

– Мой папа делает по-другому, – сказала я.

Стоячая вода в пруду была теплой. От червя исходил металлический запах.

– Я сегодня уже поймал шесть окуней. Закидывай.

Марлоу сидела на большом пятнистом камне у самой кромки воды, свесив ноги в фиолетовых сандалиях и окунув пальцы. Затем она наклонилась и провела по поверхности воды ладонями.

– Смотрите, головастики.

Сойер опустился на колени и потянул ее назад за белую хлопчатобумажную майку.

– Осторожнее, не то свалишься в воду.

– Здесь неглубоко, – сказала я, забрасывая леску. Раздался приятный всплеск, по воде пошли круги.

Сойер подвел Марлоу к своему месту и протянул ей коробку со снастями.

– Вот. Выбирай приманку.

Марлоу открыла коробку на коленях, словно книгу, и начала перебирать крючки с ярким оперением. Наконец она взяла похожую на сережку тяжелую серебряную блесну в форме капли.

– Сойер, можно эту?

Тот кивнул, не поворачивая головы: его поплавок только что нырнул в воду, а леска натянулась.

– Есть еще одна!

Он вытащил трепыхающуюся рыбу на траву и поднял. Зеленая чешуя сверкала на солнце, оранжевое брюшко надувалось и опадало.

Марлоу вскочила на ноги, коробка со снастями отлетела в сторону.

– Не наступи на нее, – предупредил Сойер.

Марлоу взяла у него рыбу и, недолго думая, поднесла к губам.

– Марлоу, дай ее сюда.

Крепко зажмурив глаза, она коснулась губами рыбьего рта и радостно взвизгнула.

– Я это сделала!

– Фу, гадость, – простонала я, подтягивая леску и вновь забрасывая удочку.

Сойер обернулся ко мне. На лице у него играла широкая улыбка, веснушки на носу потемнели от солнца.

Мы трое успели крепко сдружиться в то лето. Лето теплых сумерек и ловли светлячков; языков, воспаленных от переедания фруктового льда; испачканных ног, которые никогда не отмывались до конца; потных шей и горячих слипшихся волос; беготни по высокой, до колена, траве, пока с наступлением темноты нас не звали домой, где мы укладывались в постели, испытывая головокружение от насыщенного событиями дня.

Мы были дома.

Я по-прежнему там. Стоит закрыть глаза, и я переношусь в те времена, когда дни не были омрачены грустными мыслями и беспокойными предчувствиями того, что принесет следующий миг. Лето, которое подвело черту, – чистое, незапятнанное, лишенное сомнений.

Каждое утро мы трое встречались на поляне у леса. Заросли высокой травы покачивались, приветствуя нас в ветреные дни. Мы устраивали своеобразное совещание и строили планы на день. Кучка четвертаков, чтобы купить пиццу на заправке в полумиле от дома; флаг для нашей растущей крепости из веток; банка с маленькими лягушками, которых мы выпускали в ручей; трофейные сломанные часы, найденные у границы леса.

Наше поле. Место, где каждый день был наполнен обещанием новых таинств.

В то лето мы не ездили в летний домик. Родители обходили эту тему молчанием, словно коттеджа вовсе не существовало. Словно все, что было до Марлоу, не существовало. Я не лезла с вопросами. Папа впервые решил вести летние курсы, а мама вернулась на полную ставку копирайтера в рекламном агентстве. В ее отсутствие за нами с Марлоу присматривала Мони.

Мони привязалась к Сойеру с той же легкостью, что и к Марлоу. Она по очереди заключала нас в объятия (помню тонкую и дряблую кожу на внутренней стороне ее плеч) или звала обедать.

– Кушай, Сойер. Ты растешь, мальчик, – говорила Мони.

Его худоба рождала в ней тревогу, инстинктивное желание кормить, кормить и кормить. Она не знала о запасах вредной еды, которую Ада держала у себя в доме, позволяя нам поглощать сколько влезет, а сама тем временем устраивалась с ногами в кресле и смотрела «Все мои дети»[3].

На кухне у нее повсюду были развешаны «ловцы снов»[4], их разноцветные перья покачивались у нас над головами. Ада утверждала, что по материнской линии она на одну шестнадцатую лакота[5]. Как-то раз, когда Ада протирала пыль со своих «целебных кристаллов» и камней, расставленных по всему дому, я взяла один и спросила, для чего он.

– Сапфир – для процветания, детка.

– А этот? – Я подняла светло-зеленый камень.

– Фуксит. Для релаксации. – Она хохотнула, обнажив пломбы. – Хотя для этого у меня есть и другие средства вон в том шкафчике.

Я перевела взгляд на стеклянные бутылки, и Ада вновь усмехнулась.

После первой встречи между Мони и Адой установился настороженный нейтралитет. Тем не менее они всегда любезно приветствовали друг друга через улицу взмахом руки или кивком, пока мы носились из одного дома в другой.

* * *

В тот день несколько раз принимался дождь. В соседнем переулке устроили гаражную распродажу; машины сновали туда-сюда, на нашей улице было оживленнее обычного. Дождь стих, и Мони высаживала фиолетовые вербены вокруг почтового ящика, когда рядом притормозила «Хонда Цивик». За рулем сидел мужчина в квадратных очках. Марлоу, которая наворачивала круги по подъездной дорожке на своем велосипеде, остановилась. Мы с Сойером замерли с мелками в руках.

– Не подскажете, где Хаммерсмит-драйв?

Мони опустила садовую лопату и вытерла лоб.

– Ох, точно не знаю…

– Что, простите? – громко переспросил мужчина, выставив локоть в окно.

– Я не уверена, – повысила голос Мони.