Вся наша ложь

– Вы разве не здесь живете?

На автомобиле был пробит глушитель, двигатель хрипел.

– Да, здесь.

– Тогда где находится Хаммерсмит-драйв? Я опаздываю, нужно кое-что забрать.

– Извините, я… – пробормотала она.

– Что за люди… Учите английский или проваливайте.

Я крепче стиснула желтый мелок. Каждое слово раскаленным железом вонзалось мне в уши. Я ненавидела этого гадкого типа. Не только из-за того, что он сказал, но и за то, что сказанное им так сильно на меня подействовало.

– А вот грубить необязательно.

На подъездной дорожке возле своего дома стояла Ада, скрещенные на груди руки делали ее фигуру еще внушительней.

Сделав вид, что не заметил ее, мужчина вывернул на дорогу.

– Вот-вот. Проваливай отсюда. Убирайся к черту! – почти выкрикнула Ада.

Он уехал, оставив после себя шлейф выхлопных газов и нанесенной обиды.

Мони посмотрела в конец улицы, словно желая убедиться, что мужчина действительно уехал. Затем поднялась на ноги.

– Вы не обязаны мне помогать, – запальчиво проговорила она.

– То есть как? – Ада расцепила руки.

Ничего не ответив, Мони ушла в дом. Невысаженные вербены так и остались в контейнерах для рассады.

* * *

Через несколько недель, когда Ада подвернула лодыжку, спускаясь по лестнице, Мони приготовила для нее и Сойера целый пакет с замороженной едой: контейнеры с рисом, пулькоги[6] и корейскими овощными блинчиками пачжон. Я видела с крыльца, как она оставила все это на пороге их дома.

Однажды вечером Мони отправила меня забрать контейнеры, которые она ценила на вес золота. Я постучала, но никто не ответил. Дверь была открыта; через дверную сетку долетал звук телевизора.

Я нашла Сойера в кухне. Он сидел за столом и рисовал в блокноте синей шариковой ручкой. Приложив палец к губам, Сойер перевел взгляд на кресло, где спала Ада. Из ее разинутого рта вылетало легкое похрапывание.

Сойер отодвинул свой стул и осторожно приблизился к бабушке. Я подошла следом. Встав по обе стороны от нее, мы глядели на почти неподвижную фигуру. На щеках Ады виднелись мокрые дорожки, ручейки слез струились по сухим складкам кожи. Ее грудь вздымалась и опускалась, под рукой лежала небольшая серебряная рамка стеклом вниз.

Сойер вытащил рамку из-под руки Ады и положил на журнальный столик. Я наклонилась ближе, изучая лицо женщины на фото. Хотя снимок был старым, женщина на нем – с блестящими волосами, в светло-зеленой блузке – выглядела молодо.

Глаза у нее были такими же, как у Сойера, с веселыми морщинками в уголках. Такая же широкая улыбка обнажала крупные верхние зубы. Женщина на фотографии смотрела вверх. Интересно, на кого? Кому она улыбалась?

Я не спросила Сойера о ней. То ли потому, что заметила в его глазах непривычную грусть, то ли мне попросту не представилось такой возможности: Мони позвала меня домой с улицы.

Мама с папой собирались на ужин. В центре Сент-Пола недавно открылся ресторан, и они уже несколько дней с восторгом обсуждали предстоящее свидание. Новое красное платье, купленное мамой по этому случаю, висело в прозрачном пакете на двери их спальни словно на выставке. Каждое утро, проходя мимо, я любовалась огненно-красной шелковой тканью, преодолевая искушение погладить блестящую поверхность.

Когда я вернулась домой с Мони, на меня тут же обрушился град вопросов.

– Айла, ты не видела мое платье? – спросила мама, пытаясь застегнуть сережку. Светлые волосы лежали на ее плечах идеально завитыми локонами.

– Нет, – быстро ответила я.

– Ты уверена? – с нажимом спросила она. Я наблюдала за движениями ее губ, красная помада самую капельку выходила за границы.

– Уверена. Я думала, оно висит на двери.

Мама покачала головой:

– Его там больше нет.

Вошел папа, на ходу засовывая бумажник в карман пиджака, и потряс ключами от машины.

– Стелла, ради бога. Мы опаздываем.

Мама раздраженно вскинула руки.

– Не понимаю. Оно висело там несколько дней, Патрик. Я купила его специально для сегодняшнего вечера.

Папа сочувственно пожал плечами:

– Знаю, но… – Он махнул рукой в сторону гаража. – Сомневаюсь, что для нас станут держать столик. Может, наденешь другое?

Мама вернулась через несколько минут, запыхавшаяся и растрепанная. На ней было простое черное платье без рукавов. Быстро поцеловав меня на ночь, она поспешила вслед за папой, который уже был за дверью, как вдруг резко остановилась. Ее взгляд метнулся вверх по лестнице.

Проследив за ним, я увидела Марлоу. Она сидела на верхней ступеньке и смотрела на нас сверху вниз как хищная птица. Ее руки были сложены на коленях, лицо – наполовину скрыто в тени.

Три недели спустя, играя у ручья с Сойером, я нашла платье. Насквозь мокрое, в грязных разводах. Едва узнаваемое. Подол юбки обтрепался. Я ткнула палкой, наблюдая, как оно извивается в воде, словно потревоженный аллигатор.

Темно-красное пятно, кровоточащий знак вопроса.

Глава 13

1996

Бывают дни для ягнят. А бывают дни для волков.

Так говорила Мони.

Дни, когда я обдирала коленку, когда погода навевала тоску, когда меня безжалостно дразнил одноклассник. И другие дни – когда приезжал фургончик с мороженым, новое зеленое платье удостаивалось шквала комплиментов, а солнце припекало влажную после бассейна кожу.

– Дни для волков, – заявляла Мони, если я приходила на кухню хмурая и уставшая.

На столе стояла миска с начинкой для манду – пестрой смесью из рубленой свинины, лука, капусты, цукини и грибов. Мой нос наполнялся запахами бульона и чеснока; я следила за тем, как пальцы Мони бережно защипывают тесто, мягким белым коконом обволакивающее каждую порцию начинки. Аккуратно, по одному, она опускала пельмени в кипящую воду, а затем вытаскивала на тарелку передо мной и добавляла капельку соевого соуса и уксуса.

Я вонзала зубы в дымящееся кушанье, а Мони придвигалась ближе и с упоением наблюдала, как я ем. Меня это ничуть не смущало. Ее круглое, всепрощающее лицо светилось теплотой.

– Вот так. Пора отпустить волков. Освободить место для ягнят.

* * *

Мони приехала в Штаты, когда ей было двадцать четыре.

Ён-Ми Пэк, одна из немногих женщин, вошла в число избранных студентов, которым разрешили приехать для обучения. Шел 1957 год, и она ждала сына. Ён-Ми скрывала беременность и никогда не рассказывала об отце ребенка. Даже моему папе. Она назвала его Патриком в честь пастора, который помогал ей учить английский язык в методистской церкви, в квартале от ее пансиона.

Мони не любила говорить со мной о тех временах. Возможно, боялась, что я начну ее жалеть. Или ей попросту было слишком тяжело повторять все это вслух, проживать заново. Как-то раз папа обмолвился, что она скучает по своей семье: после войны Мони больше их не видела. Похожих историй было очень много… Я не лезла с расспросами.

Зато она с удовольствием рассказывала о моем папе.

О том, каким он был прелестным ребенком и как остальные корейские матери в церкви с завистью смотрели на его глаза-пуговки и пухлый ротик. Подобно всем американским мальчикам, он обожал хот-доги, но больше всего любил ее ке-ччигэ, острое крабовое рагу.

Правда, и дразнили его больше всех.

Такие насмешки вонзаются в грудь шипами и колют, проникая все глубже и глубже.

– Твой папа отличаться от остальных, – говорила Мони, подрезая ростки фасоли над металлической миской. – О, теперь он красавец. Все так говорить. Но твоему папе пришлось… быть смелым.

В ее глазах мелькала тревога, как будто она никогда не переставала беспокоиться о своем драгоценном сыне. Он всегда был единственным. Единственным, кто ел кимчи. Единственным, кто знал другой язык. Единственным не белым. Я спрашивала себя, сколько в нем сохранилось от того ребенка, вынужденно взявшего на себя роль первопроходца.

– Ему требоваться быть идеальным. Идеальным во всем. Лучшие оценки, лучший ученик. Даже сейчас. Понимаешь, Айла?

Я догадывалась, что Мони винит во всем себя. В том, что у ее ребенка не было отца. Возможно, именно из-за нее он вырос таким требовательным к себе. Она несла чувство материнской вины как знамя, изорванное и бесполезное, поскольку оно не могло исправить совершенные ею ошибки.

Я всегда видела в ней снисходительную и мягкую хальмони. Невозможно было представить ее другой. Любезная, приятная женщина, которая надевала розовый фартук с цветочным узором и готовила еду для своей семьи. Которая всегда отдавала другим самый лакомый кусочек, оставляя себе жалкие крохи.

Самопожертвование.

Она не знала иной жизни. Иного способа чувствовать себя цельной. Как будто сама ее кожа предназначалась для того, чтобы защищать нас. Она растягивалась, становясь все тоньше и прозрачней, грозя в любой момент лопнуть: сперва крошечная дырочка, небольшая прореха, и в конце концов – неизбежный разрыв.

* * *

В первое лето после переезда Ады и Сойера у нас на кухне стало еще жарче из-за сломанного кондиционера. Жара только нагнетала и без того растущее напряжение в доме.

В один из дней папа принес мороженое. Мы сидели за кухонным столом в почти полной тишине, изредка нарушаемой постукиванием ложек.

Мама ела медленно, методично, словно через силу заталкивая в себя каждый кусочек. Она сидела прямо напротив Марлоу. Я так и не поняла, что сделала – или не сделала – Марлоу. Что отразилось у нее на лице или беззвучно слетело с губ.

Как бы то ни было, маме это не понравилось.

Ее ложка с громким звоном упала в тарелку. Она отряхнула руки и отодвинула стул.

– Что-то не так? – спросил папа, не поднимая головы. Очевидно, ему не хотелось подливать масла в огонь.

Мама сузила глаза и раздраженно бросила:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

День независимости США отмечается 4 июля. (Здесь и далее – прим. перев.)

2

День труда – государственный праздник США, отмечается в первый понедельник сентября.

3

«Все мои дети» («All My Children») – американская мыльная опера, транслировавшаяся с 1970 по 2011 г.

4

Ловец снов – индейский амулет, предназначенный для защиты от плохих сновидений и злых духов. Представляет собой кольцо с вплетенной в него паутиной из ниток; часто украшается перьями.

5

Лакота – индейский народ США, входящий в группу племен сиу.

6

Пулькоги – блюдо корейской кухни; обжаренное мясо, выдержанное в маринаде из кунжутного масла, соевого соуса, зеленого лука, чеснока и имбиря.