Полная версия:
Вся наша ложь
Схватив еще одно полотенце, мама удвоила усилия. Голова девочки моталась из стороны в сторону.
– Что? В каком смысле не можете никого сюда отправить?
С каждым словом папин голос делался громче, в нем звенело непривычное напряжение.
Я осторожно слезла с коленей Мони и укрыла девочку одеялом – снаружи осталась торчать только ее неподвижная голова. Мама спрятала лицо в ладонях. Ее пошатывало. Не знаю, то ли от усталости, то ли от страха. Может, из-за всего вместе.
– Пожалуйста… Прямо с утра. Шериф Ванденберг, он меня знает. Передайте ему, что дело срочное. Патрик Пэк. – Он продиктовал по буквам.
– Ей нужна ванна. Согреться, – наконец подала голос Мони.
Вскинув голову, мама встретилась с ней взглядом и кивнула.
– Пойду наберу воду.
Она погладила меня по голове, давая понять, чтобы я оставалась на месте.
Папа опустил телефон и несколько секунд постукивал металлической антенной по ноге.
– Сегодня они не смогут сюда добраться, – наконец произнес он.
– Что?
– Дороги подтоплены и заблокированы поваленными деревьями. Говорят, если она не ранена, нужно просто держать ее в тепле и следить, чтобы не было обезвоживания.
– До каких пор? – неожиданно резко спросила мама, повернувшись на лестнице и сжимая рукой перила.
– Не знаю, Стелла. – Отец нахмурился. – Вероятно, до их прибытия.
Краткий миг нежности, связавшей их тогда, в зеркале, теперь казался бесконечно далеким, словно канул в ночную тьму.
Мама смерила взглядом существо, потревожившее ее последний отпускной вечер. Будто школьница, готовая испепелить того, кто испортил всему классу экскурсию. Мамина холодность неприятно меня поразила. Где та женщина, которая плавала со мной в озере, расслабленно взмахивая руками, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону? Которая нежно вытирала меня полотенцем, когда мы выходили из воды…
– Ладно, давайте ее согреем, – сказала она.
Как только ее усадили в медную ванну наверху, девочка завопила. Папа накричал на маму, обвинив ее в том, что вода слишком горячая и она не проверила как следует. Тогда мама предложила ему сделать это самому.
Вода помутнела от грязи. Я сидела на крышке унитаза, поджав ноги и закрыв уши руками, чтобы не слышать криков. В конце концов после уговоров Мони девочка успокоилась. Она не сводила с Мони по-оленьи больших сияющих глаз, как будто находя утешение в том, чтобы просто смотреть на нее.
Девочка не выказала беспокойства, когда ее нарядили в мою пижаму. Леггинсы были слишком велики, кончики пальцев едва выглядывали из рукавов рубашки.
– Подержи ее секунду, Стелла, – попросил папа. – Хочу измерить ей температуру.
Мама со вздохом усадила девочку к себе на колени, смирившись с абсурдностью положения, и даже чуточку оттаяла, словно вынутый из холодильника кусочек масла.
И тут девочка закашлялась.
С булькающим звуком ее вырвало прямо на маму. Темная грязная жижа ядовитым зельем растеклась по коленям.
Глава 4
День труда, 7 сентября 2020Я смотрела на блестящую гладь озера – круг света посреди непроницаемо-черного зрительного зала. Верхушки деревьев покачивались, наблюдая с высоты за тем, что происходит внизу.
Той ночью на озере я не могла кричать.
Фонарь на крыльце слабо мерцал, словно боясь пролить свет. Длинный причал доска за доской уходил в бесконечность – непостижимый мираж, блестящая от влаги взлетно-посадочная полоса, ведущая к одинокой фигуре.
В конце причала кто-то стоял.
Ноги тонули в древесных волокнах, невидимые путы не позволяли сбежать. Я чуяла запах рыбьих внутренностей и пузырящейся крови. Блеснуло лезвие. На причале, будто оставленный специально для меня, лежал нож.
Я замерла на полушаге, напряженно изогнув стопу. И в этот момент услышала.
Поначалу слабые всплески воды становились все громче. Чаще. Ритмичнее. Потревоженная озерная гладь бурлила. Я подбежала к краю пирса, напрягая слух, вглядываясь в яростное мельтешение на поверхности.
Всплески сменялись краткими секундами полной тишины. Меня мутило. Я была никчемной башней страха, приросшей к доскам.
Круг спутанных волос ушел под воду, затем взметнулась и исчезла кисть руки. Я бросилась вперед, будто могла ухватить ее, до боли вытягивая руку.
Какая-то сила влекла, засасывала меня в темную воду. Поверхность озера была зияющим ртом, который жаждал меня проглотить. Я погрузилась в ледяное безмолвие. Вода приняла меня, и я опустилась еще глубже.
Бульканье. Сдавленный вдох.
А затем – тишина.
Глава 5
1995Жестко накрахмаленная наволочка хрустнула, когда девочка повернулась и посмотрела на меня с больничной койки. Я молча наблюдала за ней, не делая попыток привлечь внимание родителей и врача, которые находились в палате. Они тихо разговаривали в углу под настенным телевизором; руки мамы были скрещены на груди, папа втянул голову в плечи.
Я открыла рот, чтобы сказать «привет», но не смогла выдавить ни звука. Тем не менее девочка слегка наклонила голову, как будто все равно меня поняла. Она дотронулась двумя пальцами до внутривенного катетера, ощупала его и попыталась выдернуть. Я осторожно положила руку ей на запястье и покачала головой. Она уставилась на меня, как несмышленый младенец, а затем опять начала дергать катетер. Я обхватила его рукой, пытаясь ей помешать.
В палату вошла пухлая рыжеволосая медсестра и бросилась к нам.
– Нет, нет, – спокойно сказала она – в основном мне – и слегка оттолкнула меня от кровати. Покосившись на доктора, женщина, видимо, решила его не отвлекать и вновь переключила внимание на внутривенный катетер. В ту же секунду девочка выбросила вперед свободную руку и так же быстро ее убрала.
Ойкнув, медсестра коснулась мясистого предплечья в том месте, где ее ущипнули. Какое-то время девочка с безразличием взирала на происходящее, потом медленно перевела взгляд на меня.
Сжатые кулаки медсестры на несколько секунд застыли над кроватью, затем опустились.
– Несладко тебе пришлось, – прошептала она, словно объясняя свое решение ничего не предпринимать, и зачем-то кивнула мне. Потом проверила пакет с физраствором, подоткнула простыню и вышла из палаты.
За все время девочка не проронила ни слова.
* * *Накануне мы долго не ложились спать. Как будто сон каким-то образом мог сделать нас беззащитными перед тем, что произошло. Перед чем именно, мы и сами не вполне осознавали. Я проснулась посреди ночи рядом с Мони, которая, поддавшись на мои уговоры, легла со мной. Родители уложили девочку у себя в спальне и по очереди за ней присматривали. Буря не унималась, и меня вдруг охватила паника. По-видимому, сказывалось пережитое потрясение.
Мало-помалу ветер с дождем стихли. В наступившей тишине у меня появилось ощущение, что я нахожусь в каком-то другом доме. Мони тихонько похрапывала. Я вышла из спальни и прокралась через холл в комнату родителей, осторожно ступая по холодным и скрипучим кедровым половицам. Внезапно до моего слуха долетел приглушенный диалог – слова звучали то совсем тихо, то вдруг становились резкими и язвительными, наталкивались на ответную грубость и вновь стихали до отрывистого шепота.
Я не могла разобрать яростные реплики, которыми обменивались родители, но чувствовала исходящую от них враждебность. Я застыла у двери, а затем медленно опустилась на пол, боясь сделать лишнее движение и тем самым доставить еще больше беспокойства, как будто они спорили из-за меня.
Проснулась я в коридоре, моя голова покоилась на вытянутых руках. Я заглянула в комнату. Родители крепко спали: папа лицом в подушку, мама на боку, подтянув колени к груди.
Девочка лежала посередине с открытыми глазами. Если она меня и заметила, то виду не подала. Было немного странно обнаружить другого ребенка на том месте, которое раньше часто занимала я. Тем не менее подмена не пробудила во мне ревность, только любопытство.
На рассвете прибыла машина скорой помощи. Следом подъехал шериф Ванденберг в патрульном автомобиле с включенными мигалками. На стене дома замелькали сине-красные огни.
Папа вынес девочку. Она выглядела… крупнее, словно подросла за ночь. Молодая женщина-фельдшер выкатила носилки, и девочку уложили на них.
– Извините, Патрик, – сказал шериф Ванденберг, снимая шляпу. – Дороги были заблокированы. Всюду поваленные деревья. На моей памяти такого еще не случалось.
– Рад, что вы наконец здесь. Похоже, с ней все в порядке. Правда, она не разговаривает.
– Вот как? – пробормотал шериф.
– Значит, по нам прошелся настоящий торнадо? – спросил папа.
Он оглянулся через плечо на девочку. Фельдшер проверяла ее жизненные показатели. Мама осталась в дверях вместе со мной и положила руку мне на голову.
– Не думаю. Хотя было очень похоже, правда?
– Нам нужно сопровождать девочку в больницу?
– Как пожелаете. Я могу расспросить вас там, если вы не против. У девочки, насколько я понимаю, больше никого нет?
Папа посмотрел на маму, и та шагнула вперед, не убирая руку с моей головы.
– Нет. Она не… Поблизости не было автомобильных аварий? Может, она выжила и убежала в лес?
– Ни одной за последнюю неделю. Разве что белый «Олдсмобиль» врезался в ограждение на шестьдесят первом шоссе. Но им управляла местная девчонка-подросток, и это произошло как минимум две недели назад. Хотите верьте, хотите нет, последний месяц лета выдался спокойным. По крайней мере, до сегодняшней ночи.
Папа нервно постукивал ногой.
– А как насчет пропавших без вести? Дети в округе не терялись?
Шериф Ванденберг покачал головой:
– Не в Гранд-Маре. Ни о чем подобном нам не сообщали. Проверю по описанию в базе данных штата. Дам вам знать, если что отыщется.
– Спасибо. – Папа прижал пальцы к губам, затем медленно убрал руку. – Мне неловко об этом спрашивать, но… Каковы наши дальнейшие действия? Обязаны ли мы теперь о ней позаботиться?
Мама притянула меня к себе, скрестив руки на моей груди.
– От вас пока ничего не требуется. Когда за дело возьмутся органы опеки, оно перейдет под юрисдикцию штата. Ее допросят. Как только она заговорит, разумеется.
Папа потер плечи, как будто его внезапно продуло на сквозняке.
– Мы поедем в больницу. Я в некотором роде чувствую за нее ответственность.
По дороге в больницу мама все время поглядывала на папу, но тот ни разу не повернул головы. Его руки твердо лежали на руле.
– Патрик, девочке окажут помощь. Нам не обязательно вмешиваться, – холодно сказала мама.
– У нее никого нет.
– Ты слышал шерифа. Ею займется штат.
– И что дальше? – спросил папа, по-прежнему не поворачивая головы.
Мони похлопала меня по руке и с тяжелым вздохом уставилась в окно.
– Ей найдут дом, – ответила мама.
– Стелла, ты хоть представляешь, что такое детский дом?
– Существует много замечательных детских домов.
– У нас есть шанс сделать доброе дело. Дать ей надежный дом. Она пришла к нам, Стелла. Она пришла к нашему дому.
Мама застонала.
– Доброе дело? Патрик, она не бездомный щенок. Речь идет о ребенке.
– Пожалуйста, не надо разговаривать со мной в таком тоне, – строго сказал он, глянув в зеркало заднего вида. Его темные глаза остановились на мне, словно он впервые заметил, что я тоже в машине.
Мама перевела взгляд с него на меня и улыбнулась, как улыбаются только родители, когда хотят отвлечь ребенка от того, во что его не следует посвящать.
– Айла, посмотрим, что есть в больничном кафетерии? Ты, наверное, умираешь с голоду.
Я пожала плечами.
А затем она сказала то, что говорят все матери:
– Тебе нужно поесть.
Позже, после того как меня уговорили съесть омлет и выпить немного апельсинового сока, мы с Мони пошли гулять вокруг больницы, пока шериф Ванденберг расспрашивал родителей.
– У мамы и папы неприятности? – спросила я.
– Неприятности? Почему? – Мони сложила неиспользованную салфетку и предусмотрительно сунула ее в карман.
– Потому что они вынуждены общаться с полицией.
– Они… сотрудничают. Содействуют полиции.
– А у меня будут неприятности?
– Почему? – вновь спросила Мони, тревожно сощурив глаза.
– Из-за того, что я пошла за ней. Убежала в лес.
Мони покачала головой, а затем сказала по-корейски:
– Не следовало тебе вот так выскакивать из дома и нестись сломя голову. Ты чуть не довела хальмони до сердечного приступа. Нам повезло, что никто не пострадал. Неприятности? Нет, детка, у тебя не будет неприятностей. Ты хорошо поступила, что привела нас к ней.
– Ты правда так думаешь?
– Да. Иначе как бы мы ее спасли?
Я остановилась.
– Значит, ты тоже хочешь, чтобы она жила с нами?
Мони со вздохом сжала губы.
– Я хочу, чтобы было как лучше нашей семье.
Девочку выписали из больницы в конце недели. Родители согласились взять ее в качестве временных опекунов. Папа поехал за ней, а мы с мамой и Мони остались, чтобы прибраться и упаковать вещи.
Я стояла в конце грунтовой дорожки, ведущей к дому. Многочисленные окна, обрамленные темными наличниками из окрашенного кедра, придавали коттеджу вид аквариума. Черная металлическая крыша покрывала оба этажа; к входной двери вели серо-белые каменные ступеньки. Я видела, как Мони на кухне протирает внутренние поверхности духовки. Мама на втором этаже снимала в моей комнате постельное белье для стирки.
Однако дом уже не был прежним.
Присутствие девочки изменило саму его сущность. Перекроило в нечто отдаленно знакомое – и в то же время разительно непохожее на то место, где мы жили раньше.
Это ощущение нельзя было измерить. Но мы безошибочно его угадывали.
История о девочке попала в две местные газеты. Окружная «Нюьс геральд» поместила ее на первую полосу, цитируя шерифа Ванденберга и даже папу. Прочитав статью за завтраком, папа свернул газету и отложил в сторону. Позже мама выбросила ее в мусорное ведро.
«Дулут ньюс трибьюн» напечатала на третьей странице фотографию нашего коттеджа с более скромной заметкой. В ней говорилось о «девочке, найденной в лесу». Без имени.
В конце концов у нее появится имя.
И его узнают все.
Глава 6
Миннеаполис, 1980-е
Она больше не могла их игнорировать. Настойчивые, схваткообразные боли расходились по всему животу. Как будто внутрь загнали пылесос и тот всасывал и растягивал мышцы, пока наконец его не выключили, и она вновь обрела способность дышать.
Ничего общего с тем, о чем говорилось в книгах. Спазмы были нерегулярными.
– Лжецы, – пробормотала она и стиснула зубы, когда ее настигла новая волна боли.
Через неделю после того, как тест дал положительный результат, она сидела на полу книжного магазина и грызла соленые крекеры, чтобы избавиться от тошноты. В дальнем углу никого не было. Только наполовину пустая полка с книгами о беременности и воспитании детей да шорох прозрачной упаковки, в которую она запускала руку через каждые несколько страниц.
Вот, значит, кем она стала? Мамочкой, прячущейся по углам?
Сперва она хотела взять одну из книг, затем попросила отложить для нее несколько. Лучше сделать вид, будто собираешься что-то купить, чем просто уйти ни с чем.
– Ваше имя? – вежливо спросил продавец, занеся ручку над белым клочком бумаги.
Она посмотрела на свой живот, все еще плоский, затем на мужчину.
– Рен.
Имя слетело с языка, оставив саднящее чувство.
Она вышла из магазина прежде, чем клерк успел дописать имя.
Из-за боли ей было трудно сидеть. Она сжимала и разжимала кулаки, пока живот не расслабился. Ей следовало позвонить, когда все начнется, но она хотела, чтобы малышка подольше задержалась внутри, под ее защитой.
Когда врач сообщил, что будет девочка, Рен улыбнулась. Она гладила живот, ласково напевала и делала все, чего раньше ей бы и в голову не пришло. Проявления материнской любви. То, чего у нее никогда не было.
Она скользнула руками по нижней части округлости – чересчур большой для ее миниатюрной фигуры – и слегка приподняла, надеясь уменьшить давление. Громкий стон впервые сорвался с ее губ. Потемневшие от пота мокрые пряди липли к щекам и шее.
Ближайший телефон находился в сомалийском магазинчике в квартале от нее. Нужно добраться туда, пока не стало хуже.
Не сейчас. Пожалуйста, не сейчас. Побудь со мной еще немного, малышка.
Она не представляла, что будет так тяжело.
Она не представляла, что окажется совсем одна.
Ей нужно еще немного времени. Хотя бы самую малость. Вот все, о чем она просит.
Схватки внезапно стихли. Со вздохом облегчения она откинула голову назад и поджала ноги.
Внутри что-то разорвалось. Боли не было. По бедрам заструилась теплая жидкость. Беспощадное напоминание о том, что время истекло.
Откладывать звонок больше нельзя.
Глава 7
Интервью
[Подборка видеоматериалов]
Джоди Ли: Ей было всего шесть, когда она родилась заново. По крайней мере, так утверждает Марлоу Фин, раскрывая нам шокирующие подробности первых лет своей жизни. Патрик и Стелла Пэк удочерили девочку и стали единственными родителями, которых она когда-либо знала. Но какими были те первые годы?
[Студия]
Джоди Ли: Как думаете, почему семья Пэк решила вас оставить?
Марлоу Фин: Если честно, я никогда не задавалась этим вопросом. Наверное, потому что не хочу знать настоящий ответ.
Джоди Ли: Боитесь, что он вам не понравится?
Марлоу Фин: Думаю, всей правды я так и не узнаю. Могу лишь предположить, что из чувства долга. Звучит не слишком романтично, увы. Я склонна думать, что на этом настоял мой отец. Он всегда стремился поступать правильно. С матерью мы никогда не были особенно близки. Да, она выполняла все материнские обязанности. Но я чувствовала, что она не питает ко мне любви. И если бы я вдруг исчезла, она не расстроилась бы – во всяком случае, не слишком.
Джоди Ли: Наверное, ребенку тяжело примириться с мыслью, что мама не будет по тебе скучать?
Марлоу Фин: Она старалась как могла. Я ее не виню.
Джоди Ли: Не многим на вашем месте хватило бы великодушия простить.
Марлоу Фин: Я и не говорила, что прощаю.
Джоди Ли: Вы называете чету Пэк своими родителями. Однако у вас другая фамилия…
Марлоу Фин: Я официально ее изменила.
Джоди Ли: Они приняли вас в семью. Удочерили на законных основаниях. Вырастили. Почему вы решили избавиться от их фамилии?
Марлоу Фин: Не из желания им насолить, если вы об этом.
Джоди Ли: Многие считают по-другому.
Марлоу Фин: [Улыбается] Извините. Это рефлекс. Постоянно улыбаюсь, когда нервничаю. Должно быть, со стороны кажется, будто я психически ненормальная. В общем… я понимаю, почему люди так думают.
Джоди Ли: И вы взяли фамилию Фин…
Марлоу Фин: Да. Агент предложил – точнее, настоял, – чтобы я сменила фамилию, когда мне исполнилось восемнадцать. Сперва я и слышать не хотела. Но потом идея пришлась мне по душе. Глупо, конечно… О чем я только думала? Не знаю. Я была ребенком. Это звучало круто, по-бунтарски, понимаете? Поэтому я сменила фамилию на Фин. В то время я вела переговоры о первых показах в Париже, оттуда все и пошло. Знаю [закатывает глаза], банально до невозможности – модель, впервые приехавшая в Париж, решает примерить на себя что-то французское. Наверное, все в юности совершали ошибки. Хотя не скажу, что сильно жалею.
Джоди Ли: Почему Фин?
Марлоу Фин: На французском это означает «конец».
Джоди Ли: В смысле…
Марлоу Фин: Конец. Занавес.
Джоди Ли: Ладно. Давайте немного отмотаем назад. Вам шесть. Вы не говорите и ничего не помните. Вас берут в приемную семью. У вас сохранились воспоминания о тех первых моментах, днях, неделях… в новой семье?
Марлоу Фин: Многое из того, что произошло в ту ночь – и из-за чего я оказалась в больнице, – как в тумане. Всплывают только разрозненные обрывки. Кто-то накрыл меня одеялом. Помню лицо моей сестры. Как она все время смотрела на меня в больнице. Я не запомнила врачей или медсестер. Зато Айлу помню хорошо.
Джоди Ли: Что именно вы о ней помните?
Марлоу Фин: Она от меня не отходила.
Джоди Ли: Что-нибудь еще?
Марлоу Фин: Нет. Только это. Хотя первый вечер после больницы запомнился довольно отчетливо.
Джоди Ли: Правда?
Марлоу Фин: Это приятное воспоминание. Мы ехали на старом джипе. Вряд ли он еще на ходу. Когда мы приехали в Миннеаполис, уже стемнело, так что я не смогла разглядеть дом. Отец припарковался на подъездной дорожке, затем взял меня на руки и понес внутрь.
Когда он открыл входную дверь, на меня хлынул свет. Ослепительно яркий… Не знаю, действительно ли я все это увидела или мне так запомнилось. Столько света после бесконечной тьмы… Меня словно окутало теплым одеялом.
Все ходили на цыпочках и почти не разговаривали. Будто лишние разговоры могли меня потревожить или напугать. Вместо этого меня накормили восхитительным горячим ужином, который приготовила Мони, моя бабушка…
Джоди Ли: Вам тяжело о ней говорить?
Марлоу Фин: Нет-нет. Все в порядке…
Джоди Ли: Точно?
Марлоу Фин: Да. Помню, как проглотила целую миску риса с наваристым говяжьим бульоном. Потом Мони уложила меня в постель. Кажется, я спала несколько дней. Нет, серьезно. А когда проснулась, Мони сидела рядом и присматривала за мной. Из-под ее руки торчала голова Айлы.
Джоди Ли: Почему вы так расчувствовались при упоминании о Мони, вашей бабушке?
Марлоу Фин: Она была лучшей из нас. Я редко о ней говорю.
Джоди Ли: А ваша мать, Стелла Пэк? Где была она?
Марлоу Фин: Она тоже заходила меня проведать. Я слышала, как она без конца говорит по телефону – вероятно, с врачом, – и задает уйму вопросов. Она измеряла мне температуру. Приносила еду. Делала все, что от нее требовалось.
Джоди Ли: Все, что требовалось…
Марлоу Фин: Да.
Джоди Ли: Марлоу, как думаете, ваша мать хотела, чтобы вы остались в семье?
Марлоу Фин: [Молчание]
Джоди Ли: Марлоу…
Марлоу Фин: Какой смысл сейчас об этом рассуждать?
Джоди Ли: Чем занимался ваш отец, Патрик Пэк, в те первые недели?
Марлоу Фин: Он тоже подолгу висел на телефоне. Пытался выяснить, нет ли заявлений о пропавших детях, подходящих под мое описание. На тот момент они не знали, есть ли у меня близкие. Думали, что я у них временно.
Джоди Ли: Вы упираете на слово «временно»…
Марлоу Фин: [Пожимает плечами]
Джоди Ли: Итак, 1995 год… Мне неприятно об этом говорить, но тогда все было несколько иначе. Вы замечали, что люди как-то странно смотрят на вашу семью?
Марлоу Фин: Хотите узнать, волновало ли людей то, что я черная, моя мама белая, отец азиат, а сестра полукровка? Да. Разумеется, находились люди, которых это волновало. Многих людей заботят [делает жест рукой] вещи, не имеющие значения. Имело ли это значение для меня? Нет.
Джоди Ли: А как насчет остальных членов семьи?
Марлоу Фин: Уверена, перед тем как меня взять, они понимали, что наша семья будет… скажем так, не самой типичной для того района, где мы жили. Нас часто провожали взглядами. Я отчетливо помню, как мы впервые вышли на прогулку всей семьей. Какая-то белая девочка моего возраста таращилась на меня, словно никогда раньше не видела черных. Как вы и сказали – 1995 год… В то время все мы еще были вынуждены притворяться.
Джоди Ли: Марлоу, вы когда-нибудь чувствовали себя изгоем? Я спрашиваю об этом не из-за цвета кожи, а из-за того, как прошло ваше детство. Вас нашли в лесу, затем удочерили. Мать, судя по всему, не испытывала к вам особой… привязанности. Вы чувствовали себя изгоем?
Марлоу Фин: Конечно. Я везде чувствую себя изгоем. Это часть моей натуры. Не в физическом смысле, нет. Просто мне никогда не нравилось сливаться с толпой.
Джоди Ли: Вас это злило? Расстраивало?
