Бегущая от Тьмы

Чёрная радужка его глаз дрожала на грани тьмы, почти исчезая в зрачке. И я почувствовала, как он замер, превращаясь на один бесконечный миг в живую мраморную статую. А затем…

Моя рука попыталась отстраниться, когда сквозь трещины наваждения пробилось смущение, но он перехватил её раньше. Его пальцы обвили мои, уже не позволяя мне сбежать так просто.

– Ты спас меня. Опять. И, боюсь, танцем больше не удастся отплатить, да?

Мой голос уже не звучал привычно. Он стал другим – ниже, насыщеннее, будто сквозь него просачивалась сама Тьма, пропитанная лоском и мрачным пороком.

Впрочем, как и каждое моё движение. После Становления всё дышало силой, которую я прежде даже не знала. Словно Тьма, убаюканная тишиной клетки, теперь медленно просыпалась с жадным блеском в моих глазах, едва почуяв свободу.

Я не управляла этой силой – я утопала в ней, беспомощная в её волнах. Данте же был той спокойной гаванью, которая была нужна мне. Ведь тянуло к нему почти с жуткой безысходностью. И, казалось, маг более чем прекрасно осознавал это.

Стоило лишь податься ближе, на расстояние вдоха, чтобы уловить знакомый аромат его кожи, как остатки разума рассыпались в прах, оставляя только жажду.

Вот только нужен он был в тот момент мне так же сильно, как и я ему. Данте признался в этом нехотя, мрачным, хриплым шёпотом, который ревностно желал украсть ветер:

– У меня были корыстные цели. Я хотел тебя, а не танец.

Мой тихий, размеренный вдох. Такой же спокойный выдох, полный абсолютного принятия.

Штиль снаружи. Ураган внутри.

Пусть сердце в груди предательски заходилось в бешеном ритме сальсы – я всё равно неотрывно смотрела в полуночные глаза оттенка моей новой любви.

– Ну так забирай, – прошептала я просьбой и приказом на одном выдохе, даже не задумываясь о собственных словах.

Он улыбается и, имея власть, целует меня. А я безропотно падаю в эту бездну, уже тогда точно зная, что без страха смогу коснуться её дна.

Потому что его руки были каким-то извращённым орудием пыток, которому я сдавалась без боя даже слишком рано. А жар его силы опалял, почти обжигая так же страстно, как и огонь, которого я больше не боялась.

Мне нравилось гореть вместе с ним.

Оттого мой стон, его рык и неуёмные чувства, змеёй пригретые внизу живота, сжирали любые трезвые мысли. Пальцы бездумно терялись в синих волосах, а его ладони хватали меня за бёдра так, будто и сам он уже не был властен над собой. Мы упали вместе на выстланную цветами землю, как жертвы собственных инстинктов.

Его прикосновения к бёдрам были как скольжение шёлка по телу, как медленный яд. И, растекаясь по жилам, желание душило, доводило до дрожи. Уже тогда я точно знала: не вырвусь из его рук в эту мрачную ночь. Да и не хотела.

И именно это пугало больше всего.

Ведь куда страшнее были не его прикосновения, а моя тяга к ним. А опаснее всех проклятий стала нежность его, которая слишком изящно жалила, разоружая меня и заставляя поднять белый флаг. И, глядя на него в тот миг сквозь полуопущенные, застланные пеленой желания ресницы, я видела в нём такого же монстра, каким являлась и я сама.

Вот только этот монстр был настолько созвучен моей душе, что, когда он наконец потянулся к подолу платья, я лишь молча подалась навстречу, торопливо помогая в ответ стянуть с его плеч рубашку.

И из груди вырвался сдавленный стон, когда весь мир вспыхнул и разлетелся на осколки, чтобы тут же раствориться во всепоглощающей Тьме. Шелест крон ивы и песни цикад на фоне скрыли это вежливо и тактично. Но кто при этом из нас был на той поляне хищником, а кто – жертвой, было совсем не ясно.

Всё становилось неважным в этот миг. Ибо на деле рычала и изгибалась на излом теперь именно я, словно в том ритме безумия заключалось всё моё проклятое существование.

И если бы это сплетение тел было партией в шахматы, я бы позволила ему играть мной как фигурой, позволяя любую рокировку, любое движение. Его ход конём – жаркий поцелуй в шею. А я впервые не стремилась к победе, готовая проиграть эту игру с ещё одним громким стоном.

Он замер на моих губах, так и не сорвавшись. Однако последовавший взрыв в ночи, казалось, обязан был уничтожить весь мир. Но Данте предусмотрительно жадно обвил меня в ответ крепче, глуша и впитывая каждую каплю моей силы до последней.

Оставалось лишь мгновение, чтобы вдохнуть его запах, уткнувшись в грудь, словно в спасительное укрытие, и на ощупь найти себя в этом слепом сплетении жара, Тьмы и дрожащего удовольствия.

Только моя голова всё равно отчего-то повернулась к ночному лесу, чьё безмолвие всегда хранило чьи-то тайны. И я прислушалась, пытаясь понять, что мешало мне и дальше так сладко забываться в тёплых руках.

Ведь Данте всё ещё мурлыкал что-то мне на ухо, неспешно целовал шею, будто хотел зажечь во мне новый пожар, но… меня уже тревожил иной.

Тот, что плясал на горизонте, в чёрной глотке ночи.

– Огонь. Там… Там деревня горит!

С этим осознанием внутри что-то оборвалось. Страсть обуглилась в одно мгновение, превратившись в пепел. А я отстранилась от мага не телом, а всей душой, становясь льдом, застывшим в разгорающемся пламени.

И то, что секунду назад казалось счастливым финалом, обернулось хлёсткой пощёчиной реальности, в которой больше не оставалось места нам обоим.

Глава 9

Страх бил под дых, загонял меня, как затравленного зверя, в тупик. Мне пришлось с ужасом остановиться посреди того, что ещё пару часов назад было центральной площадью деревни, а сегодня превратилось в настоящее поле бойни. Камни брусчатки, что прежде помнили праздничный смех, теперь впитали кровь и пепел горящих домов.

Время замедлило бег в тот миг только для того, чтобы я успела прочувствовать всю гамму чувств, бурю несправедливости и холодное понимание: орки пришли в эту деревню из-за меня.

Это я привела их сюда. Не сумев добраться до меня лично, Она прислала их за мной.

Это осознание въелось в кости холодной ртутью, даже не вызывая слёз. Было слишком поздно для жалости, слишком поздно для раскаяния. Из-за меня сейчас страдали те, кто дал мне пусть и временный, но приют.

И синий огонь сам собой вспыхнул на кончиках моих пальцев, реагируя не столько на опасность, сколько на поднявшуюся в груди неудержимую ярость на нападавших.

Они казались тварями, вылезшими из ночного кошмара: уродливые, перекрученные силуэты, будто сама земля изгнала их из своего чрева. А Тьма, наоборот, приняла их с распростёртыми объятиями, наградила страшной силой.

Обнажённые мускулы были покрыты чёрной, потрескавшейся кожей, местами изъеденной язвами. Из пастей щерились крупные клыки, а их хриплое дыхание отдавало гнилым железом. На некоторых вместо лиц были маски из чужих черепов, притороченные кожаными ремнями. Они несли оружие, точно выкованное в прошлых столетиях: лезвия были ржавые, но жёстко зазубренные.

Орки двигались не как бойцы, а как бешеные псы: на четвереньках, рывками, с хрипами и утробным рычанием. Беспощадные, безумные, жаждущие.

Первый – выше меня на голову, с перекошенной челюстью и тяжёлым клинком – бросился ко мне. Его мутные, воспалённые тёмной магией Матери глаза горели тупой жаждой крови. Он открыл рот, словно хотел что-то сказать, но я заткнула его прямым, беспощадным ударом праведного синего огня. Последняя его невысказанная мысль исчезла в гортанном вскрике боли, который звучал для меня как музыка.

Я стала бурей. Смерчем. Стихийным бедствием.

Меня не интересовало, сколько их. Я вырезала их из своей реальности, как чернильные кляксы со страниц. Заклинания срывались с губ, проклиная их за то, что им хватило ума разбить стеклянный фасад моего хрупкого, маленького мира.

Крики и хаос вокруг только подливали масла в огонь моего безумия. А ноги сами понесли меня навстречу смерти. Я вырезала эту гниль со своего пути до смешного легко и быстро, не задумываясь ни о поступках, ни о количестве оставленных за спиной трупов. Всё, что я чувствовала, – это гнев, ярость и силу, ту, что была так рада сорваться с железного поводка.

И потому в тот миг, когда я разящим ударом снесла голову очередному орку, я ни на секунду не задумывалась о том, что оставила за спиной дрожащую, полуживую от ужаса соседку по келье.

Она, застывшая в тени моего поступка, была готова уверовать вновь. Но на этот раз во Тьму.

И, наперекор всем моим стараниям сохранить контроль, с каждым шагом, с каждым сорвавшимся с губ заклинанием, всё настырнее, всё отчётливее в голове пульсировала одна-единственная мысль:

«Она нашла меня. Она нашла меня. Нашла…»

Нет, так просто, без боя, я сдаваться больше не собиралась. Сбегу вновь, хоть в лес, хоть в горы, но не позволю убить себя, как тупой скот. Только не теперь, когда я действительно знала, что такое настоящая сила. Я растворилась в ней даже легче, чем просто легко.

Это было то сладкое чувство, когда больше не нужно было бояться и трястись над заклинаниями: слова сами срывались с губ смертоносным ядом. Всё было так нативно понятно и просто, словно я играла не с силой Тьмы, а с куклами во дворе. У этих кукол очень звонко ломались кости.

Тьма… Я так боялась её раньше.

Вот только сейчас её когти стали моими, а сила превратилась в верного пса, что грыз глотки по одному лишь приказу. Но в ответ мир вокруг начал слишком быстро трещать по швам, смешиваясь в кислотный водоворот, в котором реальность теряла чёткие контуры, оборачиваясь сном и бредом.

Всё резко оборвалось в миг, когда кто-то вырвал меня из этого прогрессирующего психоза за волосы. На пути – фигура. Не человек, не орк.

Просто препятствие.

Я собиралась стереть его с глаз, как и всех предыдущих, но голос пронзил песню Тьмы, заставляя её раздражённо зарычать:

– Эдель, прошу… Тебе больше не с кем сражаться. Всё кончено. Очнись.

Голос его, что прежде распадался на ветер и сухоцветы, стал резким и непреклонным. Он ударил в грудь, заставляя впервые отступить хотя бы на шаг.

И я медленно моргнула, пытаясь сконцентрироваться на губах, что видела перед собой: зацелованные, красивые. Те, что недавно с упоением меня ласкали, были теперь сжаты в тонкую белёсую линию жуткого напряжения.

Эта мысль отрезвила меня с силой леща. И я, зависшая посреди окровавленной улицы в воздухе, на самом деле находилась в непроницаемом куполе его удерживающего заклинания. Почти как животное, запертое в клетке, точно выставленное публике на потеху. Только вот никто не смеялся.

Копоть забилась в ноздри, а сама я была до нитки искупана в чьей-то крови. Я ничего не видела перед собой до этого момента. Теперь же отчётливо услышала его судорожный выдох, полный такого искреннего облегчения, что становилось страшно. Словно Данте и сам не верил, что меня удастся вернуть.

И тут меня прошибло: что такого я могла сделать, что даже он испугался?

Склизкий ком из гари и отвращения к себе застрял в горле. Но последнее, что я помнила, – это громкий пульс в висках, голос Матери в темноте и ослепительный гнев, сжёгший моё «я» до развевающегося на ветру пепелища.

Только вот люди это зрелище явно никогда не забудут.

Те самые, что все эти месяцы делили со мной кров и быт. Они теперь смотрели, как мы с магом медленно опускались на землю, щедро усыпанную трупами и залитую свежей, рубиновой кровью.

Горожане несмело выходили из уцелевших домов и смотрели на нас. В их глазах не было ни радости, ни облегчения, только чистый, первобытный страх.

Я его знала. Я выросла с ним под боком. Я пила его с молоком матери, которая снова и снова пыталась меня убить.

И даже когда меня настигала дрожь отката, та самая, что прокатывалась по всем ведьмам, как солёный хлыст, стоило им пренебречь гранью собственного резерва, я всё равно не могла не замечать эти взгляды людей: их тихую, липкую ненависть.

Женщина в толпе, с лицом, надтреснутым от ужаса, первой высказала вслух общую мысль:

– Так она ведьма!

И то, как крепко прижал меня к себе спиной маг, говорило мне одно: мне стоило испугаться этого обвинения. Ведь что мне орки, если истинную угрозу в этом мире всегда несли в первую очередь сами люди? Здесь можно было бы долго спорить, кто из нас был кровожаднее.

– Да не простая ведьма, а чёрная… Видела синий огонь на её пальцах? Явно проклятая девка, не иначе, – вторила ей уже осмелевшая толпа.

И, выхватывая эти фразы из гущи голосов, я заметила выбежавшего из переулка старосту. Он нёсся с мечом наперевес, а изумрудные глаза сияли яростью и решимостью, на которую был способен не каждый.

Я видела, как он пытался отыскать истину в хаосе, но вокруг было слишком много крови. Слишком много страха. И слишком много тех, кто жаждал мести.

– И что вы тут столпились? Посевы горят на южных полях! Живо все туда. Никто не пойдёт по домам, пока мы не потушим весь огонь! – громогласно рявкнул он на быстро притихшую толпу так, чтобы услышали все.

И под этим твёрдым взглядом ни один из мужчин не осмелился возразить. А вот женщина – вполне.

– Шон, да эта девка, с которой твой сын якшался, ведьмой оказалась! Что же, мы бросим эту дрянь без присмотра?

И было видно, как слова эти ударили по ничего не знающему старосте. Первая его реакция – неверие. Он лишь фыркнул пренебрежительно и громче прикрикнул на всех, чтобы поторапливались.

Только когда он убедился, что большинство, недовольно бурча себе под нос, но всё же двинулись на подмогу к окраине, чтобы тушить пожар, он наконец выцепил среди толпы нас с Данте.

Двигаясь к нам неспешно, староста задумчиво и оценочно скользнул по мне взглядом. Но, казалось, рука мага на моей талии смущала его куда больше, чем мои собственные руки, обагрённые кровью. И он сделал свои выводы из увиденного, не желая разбираться во всём досконально:

– Если это правда, то лучше вам двоим уйти. Сегодня же… А если ты, Адель, решишь остаться – будь готова к суду. Даже если это всё ошибка, тот факт, что именно из-за тебя пришли в нашу деревню орки, когда не смогли купить у контрабандистов оружие, кажется бесспорным. Поэтому…

Староста сделал весомую паузу, молча глядя в мои заледеневшие от шока глаза. И человек, с которым я играла в шахматы зимними вечерами, который доверил мне обучение младшего сына, а его старшему я прикрывала тылы на охоте всю зиму, теперь смотрел на меня как на вшивую собаку, которую по глупости приютили в доме.

Я была поражена тому, как радикально его голос мутировал из тёплого баритона в холодную корку льда:

– Уезжай, Адель. И не возвращайся… Ну а ты, Данте…

– Обойдусь без ваших наставлений, – сухим, как полынь, голосом отрезал маг.

Я хотела бы что-то сказать, защитить себя, извиниться, но губы не слушались. Глаза застилал туман. А озноб начинал колотить меня так, словно посреди жаркого лета вдруг пошёл леденящий душу снег. И Данте, видя, в каком я была состоянии, молча подхватил меня на руки и унёс прочь.

Он нёс меня сквозь дым всё ещё горящих домов на окраине, точно уносил реквизит со сцены трагедии. А ночное небо опустилось на деревню, как задёрнутая кулиса, сшитая из сажи и страха.

Тьма с хлопьями пепла оседала нам на плечи так же неспешно, как приходило ко мне понимание: я вновь пыталась выстроить свой крохотный, нелепо хрупкий мирок – старательно, отчаянно, но всё так же безнадёжно. Я верила, что смогу в нём просто жить: неловко, ошибаясь, радуясь случайным мелочам в чужой глуши.

И мне искренне казалось, что всё ужасы остались в той прошлой жизни, за горой Эндерхана. Но теперь мне пришлось признать то, что я так отчаянно отрицала: эта гниль во мне – не проклятие.

Тьма внутри была не занозой под кожей, а моей сутью. Её было не выжечь никаким огнём. И сколько бы я ни старалась притворяться своей среди людей, я всё равно осталась чужачкой, которой стоило лишь раз оступиться – и её тут же разоблачили. А потом с равнодушной прямотой сказали топать, куда и положено.

Жаль, я только не знала куда.

А тут ещё он, до абсурда красивый. И ведь действительно зачем-то тащил за собой, упрашивал потерпеть немного, уверял, что всё будет в порядке.

Однако, когда парень обрабатывал мои раны наспех в своём доме, я даже сквозь туман отката отворачивала от него лицо.

Не хотела, чтобы он жалел меня. Ни он, ни кто бы то ни было ещё. Жалость – дрянь. Она давала ложную надежду, что ты кому-то важен, а потом… потом слишком больно было осознавать, что ошибалась.

– Что с ней? – басистый, встревоженный голос новой нотой звучал в пустой комнате, где до этого момента лишь тихо потрескивал камин да толклись сухие травы в пестике. Маг создавал наспех лекарство, но даже я не знала, чем исцелить то, что сломалось во мне с громким треском.

– Предел преодолела практически без осложнений, но… Выждать необходимое время после Становления не вышло. Почувствовала опасность и… – голос Данте оборвался, когда дверь распахнулась с резким стуком и в комнату влетело темнокожее бедствие.

– Адель! Что с ней, Данте?! – воскликнула Ева с широко распахнутыми глазами.

Маг тяжело вздохнул, но его взгляд тут же заметался между нами двумя, после чего он быстро взял ситуацию в свои руки, переходя на её язык:

– Ева, нужна твоя помощь. Мы уезжаем с Эдель этой ночью. У нас мало времени. Ты можешь сходить в монастырь и забрать её вещи?

– Уезжаете?.. Но как же… А… А можно с вами? – Ева вспыхнула, и её голос ощутимо задрожал от паники. – Не оставляйте меня здесь одну!

И, возможно, из-за прозвучавшей в её тоне обиды я решилась заговорить, даже несмотря на тошнотворный жар в венах. Медленно подняла на неё глаза – хрупкие, треснувшие сапфиры. Внутри них не было ничего, кроме выцветшей Тьмы.

– Ты же видела синий огонь на улице. И понимаешь, что это значит.

Мой глубокий вдох, и короткое признание:

– Я чёрная ведьма, Ева.

Эти слова упали в тишину, как камни в колодец. И губы подруги задрожали.

Я ждала, что она отшатнётся, спрячется за спину Данте или вовсе сбежит, проклиная свою доверчивость. Ждала, потому что привыкла. Потому что вся моя жизнь – это путь, на котором от меня уходил каждый, кто заглядывал глубже вершины айсберга.

Вот только высокая, смуглая девушка смотрела на меня кофейными глазами до боли прямо, а потом без тени сомнения подошла и села рядом.

– И что это должно изменить? Ты всё та же девушка, что спасла меня в тот день, когда все остальные хотели отвернуться.

Ева взяла мою руку – всё ещё покрытую алой кровью – и крепко сжала. Говорила она тихо, но с такой непоколебимой решимостью, что слова казались весомее любой клятвы:

– Ты моя подруга. И я с тобой до конца.

Её солнечная улыбка была контрастна той Тьме, что жила внутри меня.

Я собиралась сказать простую и уродливую правду: я не стоила того. Ведь все дороги со мной вели в тупик. Но я не смогла: меня скрутило от боли, резанувшей с очередной волной отката, пожирающего мои внутренности, как злостная гангрена.

И время снова не то чтобы было бесконечно, но так тягуче тянулось, мне назло. Позволяло смаковать каждый момент, каждый спазм и бесконечную агонию.

Данте пытался отпаивать меня горьким снадобьем, где большая часть – простая водка. Она сжигала горло, но не выжигала боль. Его же голос, нечто сравнимое с дождём, успокаивал, тушил мой внутренний пожар и заставлял верить.

Во что? Я сама толком не знала. Просто следила за ним и думала об одном: «Если он меня погубит, то так тому и быть».

После снадобья мне стало плевать даже на мою судьбу. Оттого было так поразительно осознавать, что другим – нет.

Так, когда Геральд уже седлал двух коней, я смотрела на круглую луну, что так стремительно кренилась за горизонт. А с иной стороны, словно соперничая с ней в красоте, собиралось всходить алое солнце. Небо же, словно не определившись, кого оно больше любит, рвало себя напополам, позволяя обоим светилам ненадолго украсить собой его шаткий свод.

Жаль, что ненадолго. Потому что на смену одному всегда был обязан прийти другой.

Вот и Кайл явился. Узнал всё-таки и прибежал: с пустыми руками, но меч на перевязи в крови, а сердце, горячее, словно печка, стучало в груди навылет. Отчаянный, смелый, он слишком поспешно оценил обстановку вокруг и тут же бросился на лошадей:

– Ты не заберёшь её! Адель, ты не должна…

И взгляд ядовито-зелёных глаз с ненавистью впивался в того, кого он считал виновником всех бед. Вот только не знал он, что кормил всё это время волка в овечьей шкуре.

Я чувствовала себя виноватой за это и оттого бросилась наперерез Данте, преграждая тому дорогу, без слов произнося одним взглядом: «Я сама».

– Хорошо, что пришёл. Мне нужно отдать тебе долг, прежде чем я уеду. Позволь самой решить, как именно.

Кайл втянул воздух, смотря на приближающуюся меня с непониманием и растерянностью. Потому мне так легко удалось приблизиться к нему вплотную и, привстав на носочки, поцеловать его в сухие губы, со вкусом пепла на языке.

И я не думала, что поцелуй со столь светлым и добрым парнем окажется на вкус таким горьким. Однако это был не тот день и не та ночь, когда у нас ещё оставался выбор. И Кайл, словно почувствовав, что это действительно прощание, сам с жадностью впился в мои губы. И тем самым всё больше давал мне прав.

Где мой поцелуй был лишь способом сказать ему «прости» за то, что я сделаю после. Я собиралась без боли, но вырезать из его души с мясом то, что было похоже на опухоль. То светлое и яркое, что зародилось в его душе при нашей встрече, но теперь, со временем, я была уверена, станет отравлять.

Я не хотела для него этой боли. Не хотела, чтобы он страдал. И оттого я выдрала все его чувства, как колючку, не успевшую загнить, – быстро, ловко, с той самой нежностью, что другие называли убийством.

А взамен оставила нечто иное.

Он был охотником? Значит, теперь он станет лучшим из них: скорость, слух, лёгкость, умение держать удар – всё, что нужно для того, чтобы один он точно не пропал в этом лесу. А ещё – силы, чтобы не оборачиваться мне вслед, когда уеду.

Но как бы я ни старалась, как бы ни плела заклятия и не прятала боль под улыбкой, пустота в нём не исчезала. Она зияла – чёрная и всепоглощающая, как кратер от метеорита. Я чувствовала: никакая магия, даже самая древняя, не способна зашить ту дыру, которую я сама в нём вырезала.

Вот почему я не отстранилась от его губ сразу. Было так страшно, словно я стояла на краю обрыва, босыми ступнями цепляясь за осыпающуюся кромку. Я медлила, зная: стоит мне отступить – и наши пути разойдутся навсегда. И потому втайне наслаждалась теплом его дыхания на щеке, едва позволяя себе вдох.

И только когда внутри на краткий миг утихла колеблющаяся тень, я сделала необходимый шаг назад, но побоялась тут же взглянуть в его в глаза. Ведь там больше не было ни боли, ни злости. Не было даже надежды, лишь тишина – та, что бывает в доме, где давно никто не живёт. Пустота, в которой гулко стучал ветер по разбитым стёклам.

– Зачем ты так… – хрипло выдохнул он, и его голос звучал так, будто резал меня без ножа, но до самой кости.

Однако слёз в моих глазах всё равно не было. Я знала, что поступала правильно. Или же хотела так думать.

– Я же говорила… чудовища ближе, чем ты думаешь.

Кайл не ответил. Только закачал головой потеряно, скидывая всю мою магию с плеч, как налипший пепел.

И я невольно нахмурилась, не понимая, где допустила ошибку. Ведь, несмотря на все мои старания, та дыра в его груди вдруг начала затягиваться пугающе быстро. Мои дары остались с ним, но жутко больные чувства проросли в нём вновь, как сорняк.

Так все мои усилия разбились с хрустом о его тихое:

– Пожалуйста… не уходи…

Он едва слышно выдохнул, но в этих трёх словах было больше боли, чем в крике. И столько глухой мольбы, что всем монахиням должно было стать стыдно. Они никогда бы не смогли так искренне просить. А в малахитовых глазах – в тех, что были когда-то глазами первого, кто принял меня на этой земле, – вновь вспыхнули те самые огни неубиваемой надежды.

И я с ужасом поняла: эта отрава внутри оказалась куда сильнее, чем я даже могла представить. Оттого я так явно и терялась от его слов, бессильно отступая назад, как проигравшая всё, что могла.

Тогда на помощь пришёл тот, кто всё это время стоял за спиной – молчаливый свидетель моего провала.

– Чужие чувства не так просто перекроить, Эдель. Однако память – куда проще… Уйди с дороги, Кайл, если не хочешь, чтобы я сам за тебя взялся.

И голос Данте, вьюжный, жёсткий, звучал до ужаса полным решимости сделать то, о чём он говорил. Потому Кайл, даже не колеблясь, стиснул кулак на эфесе меча и шагнул вперёд.

И если раньше я сомневалась в том, что любовь действительно убивает здравый смысл, то теперь нет. Потому что охотник без тени сомнений шагнул вперёд.

– Я не боюсь тебя, Данте.