Проклятие фараона

Осмотр ножа не дал никаких результатов: самый обычный, такой продается на любом базаре. Допрашивать слуг не имело смысла. Как сказал Эмерсон, чем меньше огласки, тем лучше. Поэтому мы отправились в постель, увенчанную белым балдахином из тонкой москитной сетки. В последующий час я убедилась, что рана Эмерсона действительно незначительна. Во всяком случае, она его никоим образом не беспокоила.

3

Рано утром мы отправились в Азиех. И хотя мы заранее не предупреждали о нашем приезде, новости о нем все же распространились таинственным и неведомым образом, который так характерен для примитивных народов. Когда наш наемный экипаж остановился на пыльной деревенской площади, большинство жителей уже собрались, чтобы нас поприветствовать. Над толпой возвышался белоснежный тюрбан, венчавший знакомое бородатое лицо. Это был Абдулла, наш старый раис – надсмотрщик над рабочими-землекопами. Его борода уже почти сравнялась в белизне с тюрбаном, но огромная фигура по-прежнему излучала силу. Он пробивался вперед, чтобы пожать нам руки, и, хотя всем видом выражал свойственное ему патриархальное достоинство, не мог скрыть дружелюбной улыбки.

Остановились мы в доме у шейха, где в маленькой гостиной столпилась бо́льшая часть мужского населения деревни. Мы пили сладкий черный чай и обменивались любезностями, в комнате становилось все жарче. Вежливые длинные паузы нарушались однообразными репликами в духе «Да хранит вас Бог» или «Вы оказали нам большую честь». Подобные церемонии могут длиться часами, но Эмерсона хорошо знали, и потому, когда через двадцать минут он заговорил о причине нашего визита, собравшиеся лишь обменялись насмешливыми взглядами.

– Я еду в Луксор, чтобы продолжить работу покойного лорда. Кто поедет со мной?

Вопрос был встречен тихими возгласами и выражениями показного удивления. То, что удивление было притворным, не вызывало у меня никаких сомнений. Кроме Абдуллы в комнате собралось немало наших старых знакомых. Рабочие Эмерсона отличались хорошей выучкой и всегда пользовались спросом, поэтому я не сомневалась, что многие из присутствующих отказались от других предложений, чтобы присоединиться к нам. Очевидно, они ждали этой просьбы и, по всей вероятности, уже решили, как им поступить.

Однако у египтян не принято приходить к соглашению без долгих обсуждений и споров. Через некоторое время Абдулла встал, чуть задев низкий потолок тюрбаном.

– Все мы знаем, что Эмерсон – наш друг, – сказал он. – Но почему он не наймет рабочих в Луксоре – тех, что работали у покойного лорда?

– Я предпочитаю работать с друзьями, – ответил Эмерсон. – Теми, кто не боится опасностей и преград.

– Ах да, – Абдулла погладил бороду, – Эмерсон говорит об опасностях. Все знают, что он никогда не лжет. Он расскажет нам, о каких опасностях идет речь?

– О скорпионах, змеях и оползнях, – резко ответил Эмерсон. – Опасностях, с которыми мы сталкивались уже не раз.

– А как же мертвые, что не нашли себе покоя и теперь скитаются при лунном свете?

Я не ожидала столь прямого вопроса. Эмерсона он тоже застал врасплох. Он ответил не сразу. Все присутствующие неотрывно смотрели на моего мужа.

Наконец, он тихо промолвил:

– Абдулла, тебе ли не знать, что их не существует. Разве ты забыл мумию, которая оказалась не мумией, а обычным злодеем?

– Я все помню, Эмерсон. Но можно ли утверждать, что такое невозможно? Говорят, покойный лорд нарушил сон фараона. Говорят…

– Так говорят глупцы, – перебил его Эмерсон. – Разве Бог не обещал правоверным защиту от злых духов? Я намерен продолжить работу. И ищу людей, готовых последовать за мной. Дураки и трусы мне ни к чему.

Дело разрешилось так, как и ожидалось. Ко времени отъезда из деревни мы набрали рабочих, но вследствие опасений, высказанных благочестивым Абдуллой, были вынуждены согласиться на жалованье значительно выше обычного. У суеверий есть практические преимущества.

4

На следующее утро, как я писала выше, я сидела на террасе «Шепарда» и размышляла о событиях прошедших двух дней. Теперь, дорогой читатель, вы понимаете, что за тень омрачала мое безоблачное расположение духа. Порез на руке Эмерсона быстро заживал, но след, который оставило в моей душе происшествие, явившееся ему причиной, был, увы, куда глубже. До сих пор я верила, что смерть лорда Баскервиля и исчезновение его секретаря являлись следствием обособленного трагического стечения обстоятельств и что так называемое проклятие было ничем иным, как выдумкой предприимчивого журналиста. Однако странный случай с ножом в шкафу наводил на другие, более мрачные мысли.

Глупо размышлять о неподвластных тебе материях, поэтому я решила на время отвлечься и в ожидании Эмерсона насладиться раскинувшейся передо мной панорамой. Я успела отправить записку мсье Гребо, в которой сообщала, что мы намерены навестить его сегодня утром. Эмерсон тянул время, и мы уже не успевали к назначенному часу, но, заметив его сердитое лицо и плотно сжатые губы, я поняла, что мне и так чудом удалось убедить его согласиться на этот визит.

Со времени нашей последней поездки в Египет музей из тесных кварталов Булака перевели в Гизехский дворец. Музей приобрел лишь в размерах; излишне вычурные, осыпающиеся от времени залы дворца плохо подходили для хранения экспонатов, которые пребывали в плачевном состоянии. Этот факт сказался на и без того дурном настроении Эмерсона, и, когда мы достигли дверей приемной, он был багровым от злости. Высокомерный секретарь уведомил нас, что господин директор слишком занят и не сможет нас принять. В ответ Эмерсон оттолкнул его и со всей силы навалился на дверь, ведущую в кабинет.

Я не удивилась, когда дверь не поддалась, поскольку прежде услышала, как в замке поворачивается ключ. Но, когда Эмерсон настроен решительно, замки ему не помеха, и со второй, более настойчивой попытки дверь распахнулась. Я сочувственно улыбнулась съежившемуся от ужаса секретарю и проследовала за своим неистовым мужем в обитель Гребо.

Комната была до отказа набита открытыми ящиками с древностями, которые предстояло осмотреть и классифицировать. Горшки из обожженной глины, деревянные фрагменты мебели и саркофагов, алебастровые сосуды, статуэтки-ушебти и множество других предметов вываливались из ящиков и заполняли все поверхности и письменный стол.

– Все еще хуже, чем во времена Масперо! – вскричал Эмерсон. – Будь проклят этот негодяй! Где он? Я скажу ему все, что об этом думаю!

В окружении древностей Эмерсон не замечает ничего вокруг. Поэтому он не заметил, что из-под портьеры в углу выглядывают носки довольно-таки крупных ботинок.

– Он, наверное, вышел, – ответила я, не сводя взгляда с ботинок. – Может быть, за этой портьерой есть дверь?

Начищенные носки слегка попятились. Я предположила, что Гребо прижался к стене или закрытому окну и отступать ему некуда. Он был человеком крупным.

– Я не собираюсь бегать за этим прохвостом, – громко заявил Эмерсон. – Оставлю ему записку.

Он принялся рыться в хаосе, царившем на письменном столе директора. Бумаги и письма Гребо разлетелись в разные стороны.

– Успокойся, Эмерсон, – сказала я. – Месье Гребо вряд ли будет признателен тебе, если ты устроишь беспорядок на его столе.

– Хуже уже не будет. – Эмерсон сгреб бумаги в охапку и отшвырнул их в сторону. – Я еще доберусь до этого прохвоста. Он совершенно некомпетентен. Я намерен требовать его отставки.

– Хорошо, что его здесь нет, – сказала я, украдкой взглянув на портьеру. – Ну и характер у тебя, Эмерсон. В такие минуты ты делаешься неуправляем – ты ведь мог бы покалечить несчастного.

– Я сделал бы это с радостью. Руки бы оторвал. Человек, который допускает такое…

– Почему бы тебе не оставить записку с секретарем? – предложила я. – У него наверняка найдутся бумага и перо. В этом беспорядке ты их вряд ли отыщешь.

Прощальным жестом Эмерсон развеял оставшиеся бумаги по комнате и с громким топотом вышел из комнаты. Секретарь сбежал. Эмерсон схватил перо и принялся яростно писать на листе бумаги. Я осталась стоять на пороге кабинета, переводя взгляд с Эмерсона на ботинки.

– Эмерсон, ты не хочешь попросить месье Гребо отправить разрешение на раскопки в наш отель? – громко спросила я. – Тогда нам не придется возвращаться с повторным визитом.

– Отличная мысль, – крякнул Эмерсон. – Иначе в следующий раз я точно прикончу этого олуха.

Я аккуратно прикрыла дверь кабинета, и мы удалились. Через три часа разрешение с нарочным было доставлено к нам в номер.

Глава 4

В свой первый приезд в Египет мне довелось плавать на паруснике-дахабии. Этот роскошный и очаровательный способ путешествия трудно в полной мере представить тому, кто с ним незнаком. Наше судно располагало всеми возможными удобствами, включая рояль в салоне и гостиную под открытым небом на верхней палубе. Сколько счастливых часов провела я здесь, под развевающимися парусами: пила чай, слушала песни моряков, пока по обеим сторонам проплывали великолепные панорамы египетской жизни – деревни и храмы, пальмы, верблюды и святые отшельники, словно птицы, примостившиеся на колоннах. В моей памяти оживали самые нежные воспоминания о поездке, кульминацией которой явилась наша с Эмерсоном помолвка! Ах, вот бы пережить это вновь!

Увы, в этот раз мы не располагали временем. Железную дорогу проложили на юг до Асьюта, и, поскольку поездом было добираться гораздо быстрей, нам пришлось одиннадцать часов трястись по жаре и пыли. Оставшийся путь из Асьюта мы проделали на пароходе. Куда комфортабельнее поезда, он, конечно, мало чем походил на мою прекрасную дахабию.

В день прибытия в Луксор я поднялась на палубу с рассветом и, облокотившись на перила, глазела по сторонам, точно невежественная туристка, осматривающая Египет под попечением конторы Кука[2]. Луксорский храм расчистили от сараев и хижин, годами портивших его красоту, и теперь, пока мы скользили по направлению к пристани, его колонны и пилоны отливали розовым светом в лучах утреннего солнца.

Умиротворяющие картины прошлого сменились суматохой в лице носильщиков и гидов, которые набросились на сходящих пассажиров. Драгоманы[3] из луксорских отелей на все лады превозносили достоинства своих гостиниц и пытались заманить ошалевших туристов в стоящие тут же экипажи. Нас никто не обеспокоил.

Эмерсон отправился за багажом и рабочими, которые путешествовали на том же пароходе, что и мы. Оперевшись на зонтик, я не без удовольствия обозревала окрестности и глубоко вдыхала мягкий воздух.

Я почувствовала, как кто-то коснулся моей руки, и обернулась – на меня в упор смотрел полный молодой человек в очках в золотой оправе и самыми пышными усами, которые мне когда-либо доводилось видеть. Их кончики закручивались вверх, как рога горного козла. Он щелкнул каблуками, вытянул руки по швам и глубоко поклонился.

– Фрау профессор Эмерсон? Карл фон Борк, эпиграфист злополучной экспедиции Баскервиля. Рад в Луксоре вас приветствовать. Леди Баскервиль я послан. А где же сам профессор? Давно мечтал я о чести с ним познакомиться. С братом прославленного Уолтера Эмерсона…

Этот бурный поток красноречия был удивителен еще и потому, что лицо молодого человека все это время оставалось абсолютно бесстрастным. Двигались только губы да громадные усы. Как я узнала впоследствии, Карл фон Борк говорил редко, но если уж раскрывал рот, то остановить его удавалось лишь при помощи единственного средства, которым я тогда и воспользовалась.

– Здравствуйте, – сказала я громко, заглушая его приветствие. – Рада познакомиться. Мой муж как раз… Куда он подевался? А вот и он! Эмерсон, познакомься: герр фон Борк.

Эмерсон крепко сжал молодому человеку руку.

– Эпиграфист? Прекрасно. Надеюсь, ваша лодка достаточно вместительна? Я привез из Каира двадцать человек.

Фон Борк снова поклонился.

– Великолепная мысль, герр профессор. Гениальная! Но я и не ожидал ничего другого от брата прославленного…

Я снова была вынуждена его прервать. Выяснилось, что герр фон Борк, не произнося ни слова, достаточно расторопен, чтобы угодить даже моему взыскательному мужу. На фелуке, которую он нанял, хватило места для всех. Наши люди расположились в носовой части и высокомерно поглядывали на матросов, отпуская замечания по поводу тупоголовости луксорцев. Большие паруса раздулись, лодка мазнула носом воду и качнулась. Мы развернулись, оставив за собой храмы и современные постройки Луксора, и вышли на широкие просторы Нила.

Я не переставала думать о значении нашего путешествия на запад. Его совершали многие поколения фиванцев: оставив позади тяготы жизни, они поднимали паруса, чтобы устремиться к небесам. Обрывистые западные утесы золотились в лучах утреннего солнца; испещренные за многие тысячелетия могилами фараонов, знати и простых крестьян, они превратились в подобие сот. По мере нашего приближения к берегу начали вырисовываться руины когда-то великих заупокойных храмов: витые белые колоннады Дейр-эль-Бахри и грозные стены Рамессеума. Над равниной возвышались статуи-колоссы – все, что осталось от грандиозного храма Аменхотепа III. Еще сильнее захватывало дух при мысли о чудесах, невидимых нашему глазу, – высеченных в скалах потайных усыпальницах. Сердце мое переполнялось, и четыре года жизни в Англии казались лишь страшным сном.

Голос фон Борка отвлек меня от приятных раздумий об этом гигантском кладбище. Я надеялась, что молодой человек перестанет называть Эмерсона братом прославленного Уолтера. Эмерсон безмерно уважает его таланты, но весьма неприятно, когда в тебе видят лишь тень собственного брата. Фон Борк был специалистом в древних языках, поэтому неудивительно, что он с глубоким почтением относился к вкладу Уолтера в эту область науки.

Однако фон Борк просто рассказывал Эмерсону последние новости.

– По настоянию леди Баскервиль велел я тяжелую решетку на входе в гробницу установить. В Долине размещены два сторожа, которые подчиняются младшему инспектору Ведомства древностей…

– И толку! – воскликнул Эмерсон. – Многие сторожа состоят в родстве с гурнехскими грабителями или, увы, отличаются таким суеверием, что отказываются выходить за порог с наступлением темноты. Вы должны были охранять гробницу собственными силами, фон Борк.

– Sie haben recht[4], герр профессор, – покорно пробормотал немец. – Было непросто, лишь мы с Милвертоном остались – он с лихорадкой слег. Он – это…

– Мистер Милвертон – фотограф? – уточнила я.

– Совершенно верно, фрау профессор. Прекрасный состав был у экспедиции, и теперь, когда вы и герр профессор к нам присоединились, только художника не хватает. Мистер Армадейл был художником, а я не…

– Это существенно осложняет дело, – заметил Эмерсон. – Где нам взять художника? Жаль, что Эвелина забросила свою многообещающую карьеру. Рисовала она неплохо. Могла чего-нибудь достичь на этом поприще.

Принимая во внимание, что Эвелина была одной из богатейших женщин Англии, преданной матерью трех чудесных детей и любящей женой человека, который боготворил ее, я не считала, что она много потеряла. Однако я знала, что эти аргументы вряд ли подействуют на Эмерсона, поэтому ограничилась тем, что сказала:

– Она обещала отправиться с нами в экспедицию после того, как отправит детей в школу.

– Да когда это еще будет! Она не устает производить на свет новых особей, и конца этому пока не видно. Я люблю брата и его жену, но постоянный прирост маленьких Уолтеров и Эвелин кажется мне неразумным. Человеческий род…

Когда речь зашла о человеческом роде, я прекратила слушать. Эмерсон готов разглагольствовать на сей счет часами.

– Если мне будет позволено… – неуверенно заговорил фон Борк.

Я удивленно взглянула на него. Нерешительный тон нашего нового приятеля совсем не походил на его обычную уверенную манеру, и, хотя лицо его по-прежнему оставалось бесстрастным, обгоревшие на солнце щеки слегка порозовели.

– Да, прошу вас, – сказал Эмерсон, удивленный не меньше моего.

Фон Борк робко кашлянул.

– В деревне неподалеку от Луксора живет одна молодая дама – англичанка, прекрасная художница. В крайнем случае можно к ней обратиться…

На лице Эмерсона отразилось разочарование. Я разделяла его чувства: мы оба были невысокого мнения о юных девицах, увлекающихся живописью.

– Время еще есть, – мягко сказала я. – Когда обнаружим что-то достойное копии, тогда и позаботимся о том, чтобы найти художника. Но я признательна вам за предложение, герр фон Борк. Пожалуй, буду называть вас Карл. Это проще выговорить, и звучит не так официально. Надеюсь, вы не против?

Когда он закончил уверять меня, что не имеет на сей счет никаких возражений, мы пристали к западному берегу.

Благодаря расторопности Карла и проклятиям Эмерсона мы в скором времени оседлали наших ослов и готовы были следовать дальше. Абдулла остался, чтобы позаботиться о рабочих и багаже, мы же отправились в путь по полям, зеленевшим всходами урожая. Ослы ступали чрезвычайно неспешно, и ничто не мешало нам беседовать в дороге. Когда мы добрались до места, где плодородную почву, черную после ежегодного наводнения, сменяли красные пески пустыни, Эмерсон вдруг сказал:

– Мы поедем через Гурнех.

Теперь, когда Карл безукоризненно справился со своей задачей – встретил нас и предоставил нам средства передвижения, – он вел себя куда спокойнее, и я заметила, что в благодушном настроении он вполне неплохо управляется с глаголами и не говорит по-английски с кошмарным немецким порядком слов.

– Но тогда мы сделаем крюк, – возразил он. – Я полагал, что вы с миссис Эмерсон захотите отдохнуть и освежиться после…

– У меня на то свои причины, – ответил Эмерсон.

– Aber natürlich![5] Как вам угодно, профессор.

Наши ослы побрели по пустыне; переход был таким резким, что, когда их передние копыта ступили на горячий песок, задние еще оставались на обработанной земле. Деревня Гурнех располагалась в ста ярдах от полей, у скалистого подножья гор. Хижины из выжженного солнцем кирпича терялись на фоне бледно-коричневых каменистых склонов. Могло показаться странным, что обитатели деревни, которые жили здесь сотни лет, не подыскали себе более удобное место. Но ими руководили соображения экономического свойства: именно здесь жители Гурнеха зарабатывали свой хлеб. Между хижинами и даже под полами жилищ находились древние захоронения, чьи сокровища составляли для местных источник дохода. А в горах за деревней, в каком-то получасе пути, располагались узкие лощины, где были погребены цари и царицы Древнего Египта.

Мы услышали звуки деревни еще до того, как смогли разобрать очертания домов, – нас встречали голоса детей, лай собак и блеяние козлов. На склоне виднелся купол старой деревенской мечети, сквозь рощицу пальм и платанов проглядывали древние колонны. Эмерсон направился прямо к ним, и вскоре я поняла, почему он выбрал этот маршрут. Здесь бил драгоценный родник, вода из него стекала в разбитый саркофаг, который служил для водопоя скота. У деревенского колодца всегда царит оживление: женщины наполняют свои чаны, мужчины моют животных. Когда мы приблизились, наступила тишина и все замерли. Женщины застыли с чанами в руках, мужчины перестали курить и судачить и уставились на наш скромный караван.

Эмерсон громогласно поздоровался с ними на арабском и, не дожидаясь ответа на приветствие, прошествовал мимо них так величественно, как это возможно на крошечном ослике. Мы с Карлом последовали за ним. Мы отъехали на значительное расстояние от колодца, прежде чем я услышала, что местные жители вернулись к своим занятиям.

Наши терпеливые животные продолжали свой неспешный путь по песку. Я позволила Эмерсону по-прежнему держаться на несколько футов впереди, ведь эта вожделенная возможность выпадала ему так редко. По тому, как он гордо расправил плечи, я догадалась, что он воображает себя благородным командиром, ведущим за собой войска. Я решила не указывать ему на то обстоятельство, что не родился еще такой человек, который способен иметь внушительный вид, восседая на осле, особенно когда приходится сгибать ноги под углом сорок пять градусов, чтобы не касаться земли подошвами (не сказать, что Эмерсон особенно высок, скорее ослики крайне малы).

– Зачем все это? – тихо спросил ехавший рядом Карл. – Я понимаю не. Я не осмеливаюсь профессора спросить. Но вы, его спутница и…

– Я охотно объясню вам, в чем дело, – ответила я. – Эмерсон указал этой шайке ее место. Тем самым он сказал им: «Вот он я. Я вас не боюсь. Вы знаете, кто я такой; только попробуйте встать у меня на пути – пожалеете». Поверьте, Карл, все получилось прекрасно. На мой взгляд, один из самых эффектных его выходов.

В отличие от Карла, я и не думала понижать голос; Эмерсон недовольно повел плечами, но не обернулся.

Через некоторое время мы обогнули скалистый выступ и увидели плавный изгиб горы, за которым скрывались руины храмов Дейр-эль-Бахри. Рядом располагалось здание штаба экспедиции.

Большинство читателей, я полагаю, знают, как выглядит Баскервиль-хаус, ныне всем известная штаб-квартира Баскервильской экспедиции, – фотографии и гравюры с его изображением появлялись во множестве периодических изданиях. Мне не доводилось видеть Баскервиль-хаус своими глазами – в наш прошлый визит в Луксор его еще не закончили, – и, хотя я видела планы и репродукции, воочию он произвел на меня сильное впечатление. Как это принято на Востоке, дом раскинулся вокруг прямоугольного дворика, со всех сторон которого располагались жилые помещения. Посетители попадали во двор через широкие ворота в одной из стен, куда выходили окна и двери внутренних помещений. Для строительства использовали обычные глиняные кирпичи, тщательно оштукатуренные и выбеленные. Свой громадный дом лорд Баскервиль решил украсить в древнеегипетском стиле. Деревянные перекладины окон и воротная притолока были расписаны египетскими орнаментами ярких цветов. К одной из стен прилегал приятный тенистый портик, где в глиняных кадках росли апельсиновые и лимонные деревья. Его свод опирался на обвитые зеленым плющом колонны с золотыми капителями в форме цветков лотоса. Близлежащий источник орошал пальмовые и фиговые деревья. В ярком солнечном свете белоснежные стены и выполненные под старину орнаменты напоминали нам о том, как, должно быть, выглядели старинные дворцы, пока время не превратило их в кучи грязи.

Мой муж скептически относится к архитектуре, возраст которой насчитывает менее трех тысячелетий.

– Черт возьми! – воскликнул он. – Какая бессмысленная трата денег!

Мы пустили осликов шагом, чтобы получше рассмотреть наше будущее жилище. Мой осел, однако, меня не понял и встал как вкопанный. Я отказалась от предложенной Карлом палки: не в моих правилах бить животных – и обратилась к животному строгим голосом. Испуганно посмотрев на меня, он продолжил свой путь. Я дала себе слово, что, как только у меня появится время, я осмотрю его и других животных, нанятых лордом Баскервилем. Этих несчастных созданий держали в ужасных условиях, седла нередко натирали им бока до крови, а недостаточный уход становился причиной инфекций. Я никогда не допускала подобного обращения в экспедициях и не собиралась позволять такого и здесь.

Когда мы подъехали ближе, деревянные ворота распахнулись, и мы проследовали прямо во двор. Вдоль трех стен проходила поддерживаемая колоннами крытая галерея, наподобие монастырской, с кровлей из красной плитки. Все комнаты выходили в этот открытый коридор, и по нашей просьбе Карл устроил нам небольшую экскурсию. Меня удивила тщательность, с которой все было продумано, и если бы я не знала, что это не так, то подумала бы, что дом спроектировала женщина. Несколько небольших, но удобных спален отводились гостям и членам экспедиции. Комнаты большего размера и помещение поменьше, служившее ванной комнатой, были предназначены для лорда и леди Баскервиль. Карл сообщил, что спальня его светлости теперь наша – о большем я не могла и мечтать. Часть комнаты была оборудована под кабинет, там стоял длинный стол и ряд полок с книгами по египтологии.

Сегодня такие условия не редкость, а археологические экспедиции весьма многочисленны, но в то время, когда раскопками порой руководил один-единственный, разрываемый на части один-единственный ученый, который лично командовал рабочими, вел записи и счета, готовил себе еду и стирал носки – если, конечно, считал нужным их носить, – Баскервиль-хаус потрясал воображение. Одно крыло целиком состояло из большой столовой и приличного размера гостиной – или общего зала – выходившей в портик с колоннами. Обстановка этой комнаты представляла собой необычное сочетание старины и современности. Пол был устлан ткаными половиками, на высоких окнах в пол висели тонкие белые занавески для защиты от насекомых. Диваны и кресла были обиты ярко-синим плюшем, картинные рамы и зеркала украшала тяжелая резьба и позолота. В гостиной даже имелся граммофон с обширной коллекцией оперных записей: покойный сэр Генри был почитателем такого рода музыки.