Проклятие фараона

– Ты совершаешь серьезную ошибку, – сказала я. – Я думаю, тебе следует поехать.

– Твое мнение мне известно. Ты высказываешь его весьма регулярно. Почему ты не позволишь мне решать самому?

– Потому что ты неправ.

Нет смысла приводить здесь дальнейшее содержание спора. Он продолжался в течение всего ужина. Время от времени Эмерсон, пытаясь доказать свою правоту, искал поддержку у Уилкинса и Джона, нашего лакея. Джон, служивший у нас всего несколько недель, поначалу смущался. Однако постепенно заинтересовался нашей беседой и стал добавлять свои комментарии, не обращая внимания на гримасы и косые взгляды Уилкинса, который уже давно привык к эксцентричным манерам Эмерсона. Дабы пощадить чувства дворецкого, я попросила подать кофе в гостиную, и Джон был отпущен за ненадобностью.

– Лучше бы вам остаться дома, сэр, – заявил он напоследок с серьезным видом. – Эти туземцы – народец странный. И нам всем будет не хватать вас, если уж вы решитесь поехать.

Хотя Джону разрешили уйти, нашего спора это не разрешило: я со свойственным мне упорством стояла на своем, несмотря на попытки Эмерсона сменить тему. В конце концов с яростным криком он швырнул чашку в камин и выскочил из комнаты. Я последовала за ним.

Когда я пришла в спальню, Эмерсон раздевался. Фрак, галстук и воротничок уже украшали предметы обстановки. Он дернул на груди рубашку, и пуговицы брызнули в разные стороны.

– В следующий раз, когда будешь на Риджент-стрит, не забудь купить дюжину рубашек. – Я присела, чтобы уклониться от просвистевшей у моего лица пуговицы. – Когда поедешь за границу, они тебе понадобятся.

Эмерсон резко повернулся. Для крепкого человека с широкой грудью он на редкость проворен. В один шаг он преодолел разделявшее нас расстояние, взял меня за плечи и…

Но здесь я должна сделать небольшое отступление. О нет, я не собираюсь оправдываться, ни в коем случае! Я всегда считала, что современная ханжеская чопорность в вопросах влечения полов, даже между мужем и женой – а ведь эта связь освящена церковью и узаконена государством, – совершенно абсурдна. По какой причине романисты, претендующие на описание «правды жизни», замалчивают эту благопристойную и увлекательную форму человеческой деятельности? Еще более недостойными я считаю разного рода ухищрения, к которым прибегают писатели в этом вопросе. Слащавые любезности на французском ничем не лучше многосложной напыщенности латыни. Меня вполне устраивает старое доброе англо-саксонское наречие, язык наших предков. Лицемеры, если таковые найдутся среди моих читателей, могут пропустить нижеследующие строки. Несмотря на мою сдержанность, наиболее проницательные из вас уже догадались, что мы с мужем питаем друг к другу самые теплые чувства. И я не вижу повода этого стыдиться.

Но вернемся к основной линии нашего повествования.

Схватив меня за плечи, Эмерсон хорошенько встряхнул меня.

– Черт возьми! – закричал он. – Разве я не хозяин в своем доме? Сколько раз мне объяснять, кто здесь принимает решения?

– Я думала, мы принимаем их совместно, после спокойного, взвешенного обсуждения.

От резкого рывка мои жесткие густые волосы, которые не так-то просто укротить, выбились из прически. Продолжая удерживать меня за плечо, Эмерсон запустил другую руку в толстый узел у меня на затылке. Гребни и шпильки разлетелись в разные стороны, и волосы рассыпались по плечам.

Я не помню точно, что он сказал. Эмерсон был краток. Он поцеловал меня. Я была исполнена решимости не отвечать на поцелуй, но целуется Эмерсон прекрасно. Прошло некоторое время, прежде чем я обрела дар речи. Мое предложение позвать горничную, чтобы она помогла мне снять платье, было категорически отвергнуто. Эмерсон предложил свои услуги. Я указала ему на то, что его методы обычно приводят платья в состояние полной негодности. В ответ он презрительно фыркнул и яростно набросился на крючки и петли.

Да, я считаю искренность в подобных вопросах весьма похвальной, но каждый человек имеет право на частную жизнь. И тут придется прибегнуть к типографскому эвфемизму.

* * *

К полуночи снег перестал, за окном порывистый восточный ветер сотрясал обледеневшие ветви деревьев. Сопротивляясь его напору, они скрипели и трещали, словно ночные духи. Прижавшись к груди мужа щекой, я слушала ровный ритм его сердца.

– Когда мы едем? – тихо спросила я.

Эмерсон зевнул.

– Корабль отплывает в субботу.

– Спокойной ночи, Эмерсон.

– Спокойной ночи, моя дорогая Пибоди.

Глава 3

1

Читатель, верите ли вы в волшебство, например в ковры-самолеты из легенд древнего Востока? Разумеется, нет. Но оставьте на мгновение свой скепсис и позвольте волшебной силе печатного слова перенести вас на тысячи миль и множество часов в место, столь отличное от промозглой тоскливой Англии, что оно с равным успехом могло бы находиться на другой планете. Представьте, что вы сидите со мной в Каире на террасе отеля «Шепард». Небо голубое, как китайская глазурь. Солнце благосклонно дарит тепло своих лучей богатым торговцам и нищим в лохмотьях, имамам в тюрбанах и европейским путешественникам в костюмах – всем без исключения, кто является частью разнородного шумного потока, который течет по раскинувшейся перед нами широкой улице. Мимо шествует свадебная процессия, ее возглавляют музыканты, извлекающие праздничную какофонию из барабанов и флейт. Невеста прячется от праздных взглядов за шелковым розовым балдахином, который несут четверо родственников. Бедная девушка, ее передают от одного хозяина к другому, как товар. Правда, через мгновение мое негодование по поводу одного из самых несправедливых турецких обычаев сменяется радостью от осознания того, где я нахожусь. Я совершенно довольна своей жизнью. С минуты на минуту придет Эмерсон, и мы отправимся в музей.

Лишь одна тучка омрачала горизонт моего безоблачного счастья. Может быть, тревога за моего маленького сына, оставшегося без материнской ласки? Нет, дорогой читатель. Зная, что нас с Рамсесом разделяют тысячи миль, я чувствовала такое спокойствие, которого не испытывала уже давно. И почему мысль отдохнуть от него не посещала меня раньше?

Я знала, что у любящей тети он окружен нежной заботой и вниманием, как дома. Уолтер, который увлеченно следил за растущим интересом Рамсеса к археологии, обещал научить его иероглифам. Я испытывала легкие угрызения совести из-за детей Эвелины, которым, как выразился Эмерсон, «предстояла долгая трудная зима». Но в конце концов, подобный опыт, возможно, только укрепит их характер.

Конечно, вопреки оптимистическим ожиданиям Эмерсона, отъезд пришлось отложить. Дело в том, что приближались праздники, и оставить Рамсеса накануне Рождества представлялось совершенно невозможным. Мы провели рождественские праздники с Уолтером и Эвелиной, и на следующий день после Рождества, когда мы двинулись в путь, даже горечь Эмерсона от предстоящей разлуки с сыном несколько рассеялась после недели неуемных детских восторгов и шалостей.

За исключением Рамсеса, всех детей хотя бы один раз стошнило от переедания. Зато наше чадо успело поджечь елку в детской, довести горничную до истерического припадка, продемонстрировав ей свою коллекцию гравюр с изображением мумий (некоторые из них были запечатлены в последней стадии разложения) и… Но мне понадобится отдельный том, чтобы описать все похождения Рамсеса. Утром, перед самым нашим отъездом, его личико имело устрашающий вид, поскольку накануне его изрядно исцарапал котенок маленькой Амелии: мальчик пытался научить его месить тесто для рождественского пудинга. Под возмущенные крики кухарки и кошачье рычание, эхом разносившиеся по кухне, он объяснил, что, поскольку всем домочадцам полагается на счастье месить тесто, он посчитал справедливым, что питомцы должны также иметь возможность приобщиться к этой традиции.

И разве удивительно, с каким умиротворенным чувством я рассматривала перспективу провести несколько месяцев вдали от Рамсеса?

Мы выбрали самый короткий путь: поезд до Марселя, пароход до Александрии и поезд до Каира. Когда мы прибыли в пункт назначения, мой муж помолодел на десять лет. Пробираясь через хаос железнодорожного вокзала Каира, отдавая на чистом арабском распоряжения, перемежаемые проклятьями, он превратился в прежнего Эмерсона. Его громоподобный голос заставлял прохожих оборачиваться с изумленным видом, и вскоре нас окружили старые знакомые, они улыбались и выкрикивали приветствия. Белые и зеленые тюрбаны покачивались, будто ожившие капустные кочаны, смуглые руки тянулись за рукопожатием. Больше всего меня растрогал нищий высохший старик – он простерся ниц и, обвив руками грязный ботинок Эмерсона, воскликнул:

– О, Отец Проклятий, ты вернулся! Теперь я могу умереть с миром!

– Вздор, – сказал Эмерсон, стараясь сдержать улыбку. Аккуратно высвободив ногу, он бросил горсть мелочи старику в тюрбан.

В зимний сезон отель «Шепард» всегда переполнен, поэтому, как только мы решили принять предложение леди Баскервиль, я тут же телеграфировала им с просьбой забронировать номер. На месте старого бестолкового здания, где мы так часто останавливались, красовалось великолепное новое сооружение. Выстроенный в итальянском стиле, отель выглядел внушительно; отдельно нужно отметить наличие в «Шепарде» собственной электростанции, что делало его первой гостиницей с электрическим освещением на Востоке. Эмерсон ворчал на излишнюю роскошь. Лично я не возражаю против комфорта, если это не отвлекает меня от более важных дел.

В отеле нас ждали письма от друзей, которым стало известно о назначении Эмерсона. Леди Баскервиль, которая опередила нас на несколько дней, также оставила нам записку: она была рада нашему возвращению в Египет и просила как можно быстрее отправиться в Луксор. Трудно было не заметить, что директор Ведомства древностей никак не отреагировал на наш приезд. Неудивительно – месье Гребо и Эмерсон всегда недолюбливали друг друга. Нам необходимо было встретиться, и Гребо, очевидно, хотел, чтобы мы смиренно просили у него аудиенцию, как обычные туристы. Эмерсон разразился непристойностями. Когда он несколько успокоился, я заметила:

– Как бы то ни было, нам нужно скорее нанести ему визит. При желании он может осложнить нам жизнь.

Это разумное соображение вызвало очередной поток разглагольствований – в частности, Эмерсон предрекал, что когда-нибудь Гребо окажется в жарком и малоуютном закутке вселенной, и заявил, что скорее предпочтет составить компанию этому негодяю, нежели согласится потерпеть хоть какое-то бесцеремонное вмешательство в свои дела. Я решила на некоторое время прекратить обсуждение данного вопроса и согласилась на предложение Эмерсона сначала отправиться в Азиех, деревню рядом с Каиром, где он раньше нанимал рабочих для своих экспедиций. Если нам удастся привезти в Луксор хотя бы несколько человек, свободных от здешних суеверий, то мы сможем тотчас начать работы и при благоприятном развитии событий, возможно, привлечь местных жителей, показав безосновательность их страхов.

Этот план поднял Эмерсону настроение, и мне даже удалось убедить его поужинать в ресторане гостиницы, а не в туземной харчевне на базаре. Эмерсон питает слабость к подобным местам, и я разделяю его предпочтения, однако мы долгое время не были в Египте и, вероятно, утратили способность противостоять местным болезням. Мы не имели права рисковать, ибо даже самое легкое недомогание могли посчитать очередным проявлением проклятия фараона.

Эмерсон был вынужден согласиться с моими доводами. С ворчанием и ругательствами он облачился в накрахмаленную рубашку и фрак. Я повязала ему галстук и отошла, чтобы полюбоваться на него с позволительной гордостью. Я не стала говорить мужу, как он хорош собой, хотя это и было сущей правдой: крепкий, статный и широкоплечий, с копной черных волос и синими глазами, сверкающими азартом, он представлял собой великолепный образчик английского джентльмена.

У меня был еще один повод остаться в отеле. «Шепард» является центром местного европейского общества, и я надеялась встретить знакомых, которые могли бы рассказать нам последние новости о луксорской экспедиции.

Мои ожидания оправдались. Первым, кого мы увидели, зайдя в золоченый зал, был мистер Уилбур, которого арабы прозвали Абд-эр-Дайн из-за роскошной бороды. Белая, как чистейший хлопок, она простиралась до центра жилета и обрамляла лицо, в котором чувствовались доброта и незаурядный ум. Уилбур уже много лет проводил зиму в Египте. Злые языки судачили, что у себя на родине, в Нью-Йорке, он оказался замешан в сомнительную политическую историю и счел благоразумным держаться подальше от родного города. Однако мы знали его как человека, который искренне увлекался Египтом и покровительствовал молодым археологам. Увидев нас, он тут же подошел поздороваться и пригласил нас присоединиться к нему и его друзьям, среди которых были и наши старые знакомые.

Я нарочно села между Эмерсоном и преподобным Сейсом: прошлой зимой они не сошлись во мнениях по вопросу клинописных табличек и обменялись на сей счет рядом язвительных писем. Предосторожность оказалась тщетной. Перегнувшись через меня и твердо оперевшись локтем о стол, Эмерсон во всеуслышанье заявил:

– Сейс, вы знаете, что в Берлине подтвердили мою датировку Амарнских табличек? Я же говорил, что вы ошиблись на восемьсот лет.

Добродушное лицо преподобного посуровело, но тут своевременно вмешался Уилбур:

– На этот счет есть презабавнейший анекдот, Эмерсон. Слыхали, как Баджу удалось провести Гребо и заполучить эти таблички?

Эмерсон питал к господину Баджу из Британского музея приблизительно те же чувства, что и к Гребо, но тем вечером он еще не остыл от гнева, вызванного нелюбезностью директора, и был рад любой истории, которая бы выставляла Гребо в нелестном свете.

– Дело, надо сказать, было крайне неприятное, – сказал Уилбур, покачав головой. – Гребо уже предупредил Баджа, что добьется его ареста, если тот и дальше будет скупать и вывозить древности за границу. На Баджа угроза нисколько не подействовала – он отправился прямиком в Луксор, где приобрел не только восемьдесят известных табличек, но и ряд других ценных предметов старины. Тут подоспела полиция, однако Гребо не предоставил им ордера, поэтому им ничего не оставалось, кроме как окружить дом и ждать, пока наш любезный директор Ведомства древностей не явится с надлежащими полномочиями. Коротая время до его приезда, полицейские не увидели ничего предосудительного в том, чтобы принять подношение от управляющего отеля «Луксор», рядом с которым располагался дом Баджа, – тот угостил их чудесным блюдом из молодого барашка с рисом. Пока честные жандармы набивали животы, садовники отеля прорыли тоннель в подвал дома и вынесли все ценности. По странному совпадению, корабль Гребо сел на мель в двадцати милях к северу от Луксора. Он по-прежнему находился на борту, когда Бадж со своими приобретениями отбыл в Каир, оставив полицию охранять пустой дом.

– Возмутительно, – сказала я.

– Бадж – негодяй, – сказал Эмерсон, – а Гребо – идиот.

– Вы уже виделись с нашим дорогим директором? – осведомился Сейс.

Эмерсон прорычал в ответ нечто невразумительное. Сейс улыбнулся.

– Я совершенно с вами согласен. Однако вам все равно нужно с ним встретиться. Положение и без того затруднительное, и настраивать против себя Гребо будет лишним. Вы не боитесь проклятия фараонов?

– Это вздор, – сказал Эмерсон.

– Согласен. И все же, мой дорогой друг, вам нелегко будет нанять рабочих.

– У нас свои способы, – сказала я и пнула Эмерсона под столом, пока он не принялся объяснять, в чем же они заключаются.

Нельзя сказать, что мы затевали что-то коварное, отнюдь. Я никогда не стану переманивать опытных рабочих, занятых у других археологов. Если рабочие из Азиеха решат присоединиться к нам, это будет всецело их выбор. Просто я не считала нужным обсуждать наши шансы на успех раньше времени.

Полагаю, Уилбур все же что-то заподозрил; при взгляде на меня в его глазах мелькнула озорная искра, но он ничего не сказал и лишь задумчиво погладил бороду.

– Так что происходит в Луксоре? – спросила я. – Как я понимаю, проклятие все еще в силе.

– О да, – ответил мистер Инсингер, археолог из Голландии. – Не счесть знамений и чудес. Любимая коза Хасана-ибн-Дауда родила двухголового козленка, а древние египетские духи осаждают холмы Гурнеха.

Он засмеялся, но Сейс печально покачал головой.

– Языческие суеверия. Бедный невежественный народ!

Эмерсон не мог оставить это замечание без ответа.

– Я найду вам примеры подобного невежества в любой английской деревне, – сердито сказал он. – И уж совсем неверно называть магометан язычниками, Сейс. Они поклоняются тому же Богу и тем же пророкам, что и вы.

Прежде чем преподобный Сейс, залившись краской от негодования, успел возразить, я быстро сказала:

– Какая жалость, что Армадейла так и не нашли. Его исчезновение только подливает масла в огонь.

– Боюсь, от того, что его найдут, положение вряд ли улучшится, – сказал Уилбур. – Еще одна смерть вслед за кончиной лорда Баскервиля…

– Так вы полагаете, он мертв? – спросил Эмерсон, лукаво глянув в мою сторону.

– Наверняка погиб, иначе бы уже объявился, – ответил Уилбур. – Должно быть, с ним произошел несчастный случай, когда он бродил по горам в расстроенных чувствах. Очень жаль – прекрасный был археолог.

– По крайней мере, страх может удержать гурнехцев от попыток проникнуть в гробницу, – сказала я.

– Моя дражайшая миссис Эмерсон, вы прекрасно знаете, что это не так, – сказал Инсингер. – Но теперь, когда вы с мистером Эмерсоном возглавите работы, мы можем быть спокойны за судьбу гробницы.

Больше ничего важного сказано не было – остаток вечера за столом обсуждали, какие сокровища может таить в себе усыпальница. Поэтому сразу по завершении ужина мы поспешили пожелать нашим друзьям спокойной ночи и откланялись.

Было еще рано, и в вестибюле толпились туристы. Когда мы подошли к лестнице, из толпы вынырнул человек и коснулся моей руки.

– Мистер и миссис Эмерсон, если не ошибаюсь? Я давно ищу возможности переговорить с вами. Надеюсь, вы окажете мне честь и согласитесь выпить кофе или по рюмке бренди?

Он держался так спокойно и говорил настолько уверенным тоном, что я не сразу поняла, что перед нами совершенный незнакомец. Его юношеская фигура и открытая улыбка не вязались с сигарой, лихо торчавшей у него изо рта: он казался для нее слишком юн. Ярко-рыжие волосы и щедрая россыпь веснушек на курносом носу дополняли образ бесшабашной молодой Ирландии, ибо акцент безошибочно выдавал в нем представителя этой страны. Заметив, как я смотрю на сигару, он немедленно швырнул ее в ближайшую пепельницу.

– Прошу прощения, мэм. Увидев вас, я не смог сдержать восторга и забыл представиться.

– Кто вы такой, черт возьми? – возмутился Эмерсон.

Молодой человек улыбнулся еще шире.

– Кевин О'Коннелл из «Дейли Йелл», к вашим услугам. Миссис Эмерсон, как вы относитесь к тому, что ваш муж готов испытать на себе проклятие фараона? Вы не пытались его отговорить или…

Я вцепилась в мужа обеими руками, чтобы предотвратить удар, нацеленный на выдающийся подбородок мистера О'Коннелла.

– Господи, Эмерсон, да ты в два раза крупнее него!

Этот упрек, как я и предполагала, подействовал сильнее любых призывов к благоразумию, приличиям или христианскому смирению. Эмерсон опустил занесенный кулак и покраснел – последнее, я боюсь, следует отнести на счет нарастающего гнева, а не стыда. Схватив меня за руку, он ринулся вверх по лестнице. Мистер О'Коннелл не отставал, забрасывая нас вопросами:

– Не поделитесь своими соображениями относительно судьбы мистера Армадейла? Миссис Эмерсон, вы намерены принять участие в раскопках? Мистер Эмерсон, вы прежде были знакомы с леди Баскервиль? Можно ли сказать, что вы согласились принять столь опасное предложение во имя давней дружбы?

Невозможно описать интонацию, с которой он произнес конец фразы, или неделикатный намек, который он вложил в это невинное слово. Я почувствовала, как мое лицо от раздражения заливается краской. Эмерсон издал глухой рык. Он размахнулся ногой, и мистер О'Коннелл с испуганным воплем упал и покатился вниз по лестнице.

На лестничном повороте я обернулась и, к своему облегчению, увидела, что мистер О'Коннелл пострадал не так уж сильно. Он уже успел подняться и под взглядами столпившихся гостей старательно отряхивал свое седалище. Наши взгляды встретились, и ему хватило дерзости мне подмигнуть.

Когда я затворила дверь комнаты, Эмерсон уже сбросил фрак, галстук и оборвал половину пуговиц своей рубашки.

– Повесь фрак на место, – сказала я, увидев, что он собирается бросить его на стул. – Право, Эмерсон, это уже третья рубашка, которую ты испортил с начала нашего путешествия. Когда ты наконец научишься…

Но я не успела закончить свои увещевания. Подчинившись моей просьбе, Эмерсон распахнул дверцы шкафа. Вспыхнул свет, раздался глухой звук, Эмерсон отскочил – и его рука повисла под неестественным углом. Яркая красная полоса расползалась по рукаву рубашки. Багровые капли полетели на пол, окропляя рукоятку кинжала, который торчал прямо между ботинками Эмерсона. От падения с такой высоты лезвие до сих пор дрожало.

2

Эмерсон сжал рукой предплечье. Кровь потекла медленнее и наконец остановилась. Я почувствовала боль в области груди и поняла, что до сих пор сдерживала дыхание. Я сделала выдох.

– Рубашка все равно была испорчена, – сказала я. – Будь добр, подними руку, чтобы не закапать еще и брюки.

Я придерживаюсь правила всегда сохранять спокойствие. Однако я как можно скорее пересекла комнату, захватив полотенце с умывальной стойки. У меня всегда с собой медицинские принадлежности. Я тут же промыла и перевязала рану, которая, к счастью, оказалась неглубокой. О том, чтобы вызвать врача, я даже не заикнулась. Эмерсон, несомненно, был того же мнения. Новость о несчастном случае с только что назначенным руководителем луксорской экспедиции могла иметь самые печальные последствия.

Закончив, я откинулась на спинку дивана и, признаюсь, не смогла сдержать вздоха. Эмерсон серьезно посмотрел на меня. Но тут на его губах заиграла легкая улыбка.

– Что-то ты побледнела, Пибоди. Надеюсь, нам не грозит дамский нервический припадок?

– Не вижу ничего смешного.

– Я тебе удивляюсь. Должен сказать, все это чрезвычайно нелепо. Насколько я успел заметить, нож просто положили на верхнюю полку шкафа, которая еле держится на деревянных гвоздях. Я дернул дверь, он упал и по чистой случайности задел меня – вместо того, чтобы просто упасть на пол. К тому же неизвестный не мог знать, что шкаф открою именно…

При этой мысли добродушие на его лице сменилось гневом, и он воскликнул:

– Господи, Пибоди! Да ты могла серьезно пострадать, если бы открыла шкаф первой!

– Я думала, ты пришел к заключению, что у злоумышленника не было намерения причинить кому-либо серьезный вред, – напомнила ему я. – Прошу тебя, Эмерсон, обойдемся без мужских нервических припадков. Нас хотели предупредить, и только.

– Или в очередной раз продемонстрировать силу фараонова проклятия. Что более вероятно. Зная нас, вряд ли можно было рассчитывать, что такая детская выходка хоть сколько-нибудь расстроит наши планы. Если, конечно, о ней не станет известно – иначе зачем так стараться?

Мы встретились взглядами. Я кивнула.

– Думаешь, это дело рук О'Коннелла? Неужели он мог пойти на такое ради статьи?

– Люди вроде него ничем не брезгуют, – с мрачной убежденностью произнес Эмерсон.

Ему ли не знать: за свою жизнь он не раз становился героем сенсационных репортажей.

– Писать о нем – сплошное удовольствие, миссис Эмерсон, – объяснял мне один журналист. – Бесконечные драки и проклятия – отменный материал!

В этом замечании присутствовала доля истины, и поведение Эмерсона сегодня вечером, безусловно, просилось на страницы газет. Перед глазами так и стояли заголовки: «Известный археолог напал на нашего репортера! Разъяренный Эмерсон бросается в драку после вопроса об отношениях с молодой вдовой!»

Неудивительно, что после падения мистер О'Коннелл имел весьма довольный вид. Для него пара синяков – ничтожная плата за хороший материал. Теперь я вспомнила, где видела его фамилию. Он первый написал об истории с проклятием – или, правильнее сказать, ее выдумал.

У меня не было никаких сомнений относительно моральных принципов мистера О'Коннелла, точнее, полного их отсутствия. Разумеется, он без труда мог пробраться в наш номер. Ему ничего не стоило подкупить слуг и взломать нехитрые замки. Но способен ли он подстроить каверзу, которая может причинить физический вред, пусть и незначительный? Мне казалось это маловероятным. Да, он мог быть сколь угодно нахальным, грубым и неразборчивым в средствах субъектом, но я знаю толк в людях и не заметила на его веснушчатой физиономии ни следа откровенного злодейства.