Руфь

Руфь не различала составлявших единое целое отдельных фигур; достаточно было лишь смотреть и мечтать о безмятежной гладкости жизни, наполненной такой чудесной музыкой, таким богатым изобилием цветов и драгоценностей, элегантностью в каждом проявлении и красотой всех форм и оттенков. Ей вовсе не хотелось знать, что это за люди, хотя перечисление громких имен доставляло удовольствие остальным мастерицам. Но у Руфи незнакомые имена вызывали только раздражение, поэтому, чтобы избежать неминуемого погружения в мир разнообразных мисс Смит и мистеров Томсонов, она вернулась на свое место в прихожей и остановилась то ли в размышлениях, то ли в мечтах. Впрочем, скоро из задумчивости ее вывел незнакомый капризный голос. Одна из молодых леди столкнулась с неприятностью: сшитое из прозрачной шелковой ткани платье было обильно украшено маленькими букетиками фиалок, и вот во время танца один из букетиков оторвался, отчего юбка утратила форму, а подол стал волочиться по полу. Гостье пришлось попросить партнера проводить ее в комнату, где должны были ждать мастерицы, но сейчас не было никого, кроме Руфи.

– Я должен вас покинуть? – осведомился джентльмен. – Мое отсутствие обязательно?

– Нет-нет! – ответила леди. – Всего несколько стежков, и будет полный порядок. К тому же я не осмелюсь войти сюда в одиночестве.

С кавалером она разговаривала мило и обходительно, но к швее обратилась совсем иным тоном – холодно и требовательно:

– Поторопись это исправить – не сидеть же здесь целый час.

Строгая особа была само очарование: темные кудри чудесно оттеняли огромные черные глаза. Чтобы заметить яркую внешность, Руфи хватило одного быстрого взгляда, прежде чем она опустилась на колени и занялась делом. Успела она рассмотреть и джентльмена, молодого и элегантного.

– Ну вот – звучит мой любимый галоп! Как же я мечтала его станцевать! Неужели не удастся? Что же вы так копаетесь? Из-за вас не успею вернуться в зал до окончания танца!

От нетерпения гостья даже принялась отбивать ножкой энергичный ритм. Конечно, движение мешало Руфи работать, и, чтобы дать это понять капризной леди, она подняла голову, но в этот момент перехватила взгляд стоявшего рядом джентльмена, выражавший восхищение непосредственностью и грацией партнерши. Чувство оказалось настолько заразительным, что Руфь тут же опустила взгляд, чтобы скрыть невольную улыбку, но молодому человеку хватило и нескольких мгновений, чтобы обратить внимание на одетую в черное фигуру с низко склоненной благородной головой, стоявшую на коленях. Погруженная в работу, девушка составляла разительный контраст с той беспечной, высокомерной, неестественно оживленной особой, которая, словно королева, восседала на троне, пока ее обслуживали.

– О, мистер Беллингем! Как же долго я вас здесь держу! Понятия не имела, что маленькая дырочка потребует так много времени. Теперь понятно, почему миссис Мейсон назначает за свои платья столь высокую цену: ее мастерицы невероятно медлительны.

Замечание задумывалось как остроумное, однако мистер Беллингем выглядел крайне серьезным. От его внимания не ускользнул румянец раздражения и обиды, вспыхнувший на видной ему прелестной щеке швеи. Он взял со стола свечу и поднес поближе к мастерице, чтобы той лучше было видно. Она не взглянула на него, чтобы поблагодарить: побоялась, как бы джентльмен не заметил ее улыбку.

– Простите, что так долго, мэм, – негромко проговорила Руфь, закончив работу, и поднялась. – Если не зашить мелкими стежками, ткань снова порвется.

– Я бы предпочла танцевать в рваном платье, лишь бы не пропустить галоп, – недовольно заявила леди, встряхивая наряд, словно птичка перышки, и призывно взглянула на спутника. – Пойдемте в зал, мистер Беллингем.

Не услышав ни слова благодарности в адрес мастерицы, джентльмен удивился, потом взял со стола оставленную кем-то камелию и обратился к своей даме.

– Позвольте, мисс Данком, от вашего имени подарить этот цветок мастерице в знак признательности за прекрасную работу.

– О, разумеется, – ответила самоуверенная особа.

Руфь приняла цветок молча, ограничившись скромным кивком. Гости ушли, и она опять осталась одна, но вскоре вернулись остальные девушки, и сразу посыпались вопросы:

– Что случилось с мисс Данком? Зачем она сюда приходила?

– Немного порвалась отделка на платье, и я зашила, – спокойно ответила Руфь.

– А мистер Беллингем ее сопровождал? Говорят, собирается на ней жениться. Видела его?

– Да, – коротко ответила Руфь и погрузилась в молчание.

Весь вечер мистер Беллингем был в прекрасном настроении, танцевал и веселился, не забывая флиртовать с мисс Данком в лучших традициях светского ухаживания, но то и дело поглядывал в сторону боковой двери, возле которой стояли ученицы модистки, и в какой-то момент заметил высокую стройную фигурку, одетую в черное платье, с пышными каштановыми волосами. Поискав взглядом камелию, мистер Беллингем начал танцевать еще веселее и живее, увидев, что белоснежный цветок светится на груди девушки.

Когда миссис Мейсон и ее ученицы вернулись в мастерскую, на улице брезжил холодный, серый рассвет. Фонари уже погасли, но ставни магазинов и жилых домов еще не были открыты. Каждый звук отзывался неслышным днем эхом. На ступенях церкви, дрожа от холода, сидело несколько бездомных нищих с опущенными на колени или прислоненными к холодным стенам головами.

Руфь чувствовала себя так, словно мечта развеялась и пришло время вернуться в реальную жизнь. Как же не скоро, даже при самом благоприятном стечении обстоятельств, удастся снова попасть в прекрасный бальный зал, услышать игру настоящего оркестра и даже просто увидеть нарядных, счастливых людей без малейшего следа заботы, тревоги, а тем более горя на лицах, как будто они принадлежали к другому миру. Приходилось ли им когда-нибудь отказывать себе в прихоти, в желании? В прямом и в переносном смысле их жизненный путь пролегал среди цветов. Для нее и ей подобных стояла холодная злая зима – для бездомных и нищих едва ли не смертельное испытание, – а для мисс Данком и ее окружения наступало самое веселое, беззаботное время, когда в оранжереях продолжали благоухать цветы, в каминах трещал огонь. Что эти люди знали о смысле такого страшного для бедняков слова? Что значила для них зима? Но Руфи показалось, что взгляд мистера Беллингема был таким, как будто он понимал чувства тех, кого обстоятельства и положение поставили в иные условия. Да, вздрогнув от холода, он закрыл окна своего экипажа (в это время Руфь наблюдала за ним).

И все же она не отдавала себе отчета в том, что некая ассоциация придала камелии особую ценность, считала, что дорожит цветком просто из-за изысканной красоты. Историю его появления она рассказала Дженни с открытым взглядом и без тени смущенного румянца.

– Правда, очень любезно с его стороны? Особенно если вспомнить, как просто и мило он подарил камелию именно в тот момент, когда леди намеренно меня унизила.

– Действительно очень мило, – согласилась Дженни. – Такой красивый цветок! Жаль только, что без аромата.

– А мне кажется, что и так замечательно. Такая безупречная чистота! – возразила Руфь, бережно опустив камелию в воду. – А кто такой этот мистер Беллингем?

– Сын той самой миссис Беллингем из поместья возле монастыря, для которой мы шили серую атласную мантилью, – сонно ответила Дженни.

– Меня здесь тогда еще не было, – сказала Руфь, но подруга не услышала, потому что уже спала.

Сама же Руфь еще долго не могла последовать ее примеру, но потом все-таки уснула, а когда ясный, чистый утренний свет упал ей на лицо, Дженни, увидев счастливую улыбку, подумала, что девушка видит во сне вчерашний бал, и не захотела ее будить.

Так и было, однако одна фигура представала чаще и ярче других образов. В волшебном, но кратком утреннем сне джентльмен дарил ей цветок за цветком. Прошлой ночью снилась покойная матушка, и Руфь проснулась в слезах, а сейчас, когда видела мистера Беллингема, улыбалась.

И все же не был ли этот сон более порочным, чем прошлый?

Тем утром жизненная реальность ранила сердце больнее обычного. Несколько бессонных ночей перед балом и, возможно, возбуждение вчерашнего вечера не позволяли терпеливо принимать те испытания, которые частенько выпадали на долю подчиненных миссис Мейсон.

Хозяйка мастерской считалась лучшей модисткой графства, однако в то же время оставалась прежде всего человеком и, подобно своим мастерицам, страдала от тех же неприятностей, что и они. Этим утром она твердо решила отомстить всем и всему. Проснулась в твердой решимости до вечера исправить целый мир со всем содержимым (по крайней мере собственный мир), поэтому мелкие проступки и оплошности, которые раньше оставались без внимания и не получали должной оценки, сегодня были явлены на свет божий и подвергнуты строжайшему осуждению. В подобном настроении ее могло удовлетворить лишь само совершенство.

Конечно, миссис Мейсон обладала собственным понятием о справедливости, но понятие это не отличалось особой красотой и истинностью, а напоминало скорее идеи равенства, свойственные бакалейщику или торговцу чаем. Вчерашнее послабление непременно следовало уравновесить изрядной долей дополнительной строгости, и в этом отношении исправление прошлых ошибок полностью удовлетворяло совесть хозяйки швейной мастерской.

Руфь отнюдь не была склонна проявлять особое усердие и напрягаться сверх меры, а потому, чтобы угодить начальнице, ей пришлось бы приложить определенные усилия. В мастерской то и дело слышались недовольные восклицания.

– Мисс Хилтон! Куда вы положили светло-голубую ткань? Когда что-нибудь пропадает, значит, вечером уборку проводила мисс Хилтон!

– Вчера мисс Хилтон работала в бальном зале, поэтому я заменила ее. Сейчас все найду, мэм, – отозвалась одна из девушек.

– О, отлично знаю манеру мисс Хилтон перекладывать обязанности на других, кто бы ни вызвался ей помочь, – проворчала миссис Мей-сон.

Руфь густо покраснела, глаза ее наполнились слезами, но несправедливость обвинения была настолько очевидной, что она тут же запретила себе расстраиваться и, подняв голову, обвела комнату гордым взглядом, как будто обращаясь к мастерицам за поддержкой.

– А где юбка от платья леди Фарнем? Оборки еще не пришиты! Я неприятно удивлена. Можно узнать, кому работа была вчера поручена? – глядя на Руфь, призвала к ответу миссис Мейсон.

– Это должна была сделать я, но ошиблась и пришлось все распороть. Прошу прощения.

– Конечно, следовало сразу догадаться. Если работа была испорчена или не выполнена, не трудно понять, в чьих руках она побывала.

Подобные обвинения щедро сыпались на Руфь в тот самый день, когда она меньше всего была готова принимать их с должным терпением.

Во второй половине дня хозяйке потребовалось отправиться за город, и перед отъездом она оставила великое множество распоряжений, приказов, указаний и запретов. Но вот, наконец, госпожа удалилась. От облегчения Руфь скрестила руки на столе, опустила на них голову и беспомощно, совсем по-детски разрыдалась.

– Не плачьте, мисс Хилтон!

– Руфь, не обращай внимания на эту старую ведьму!

– Как же ты выдержишь пять лет, если не можешь пропустить мимо ушей ни слова?

Так девушки пытались успокоить и поддержать новенькую.

Глубже остальных понимая причину горя и возможное утешение, Дженни предложила:

– А что, если Руфь пойдет за покупками вместо тебя, Фанни Бартон? Свежий воздух принесет ей пользу. Ты не любишь холодный восточный ветер, а она говорит, что обожает мороз, снег и вообще любую мерзкую погоду.

Фанни Бартон, толстая и всегда сонная, постоянно жалась к камину, поэтому искренне обрадовалась возможности не выходить на холодную улицу, когда резкий восточный ветер дул с такой силой, что, казалось, высушивал и замораживал сам снег. Никто из горожан не хотел выходить из теплой комнаты без крайней необходимости, тем более что сумерки сообщали, что для бедных обитателей тех кварталов, по которым предстояло пройти Руфи, настало время чаепития. Поднявшись на холм возле реки, откуда улица круто спускалась к мосту, она увидела впереди покрытую снегом равнину, отчего черный купол затянутого облаками неба выглядел еще мрачнее. Казалось, будто зимняя ночь не ушла, а лишь притаилась в укромном уголке, чтобы переждать короткий неприветливый день. Внизу, возле моста, где был сооружен небольшой причал для прогулочных лодок, вопреки холоду, играли дети. Один смельчак залез в корыто и, помогая себе сломанным веслом, плавал по мелководью – к всеобщему восхищению друзей, неподвижно стоявших на берегу с посиневшими от стужи лицами и засунутыми в карманы руками в надежде обрести хотя бы каплю тепла. Должно быть, они боялись, что если начнут двигаться, то ледяной ветер проникнет сквозь прорехи в изношенной одежде, поэтому замерли в неподвижности, нахохлившись и с интересом наблюдая за героическими усилиями начинающего морского волка.

– Готов поспорить, Том, что не осмелишься пересечь вон ту черную линию в воде и выйти в настоящую реку, – видимо, позавидовав славной репутации товарища, крикнул один из зрителей.

Конечно, вызов не остался без ответа. Том подплыл к темной черте, за которой река превращалась в мощный полноводный поток. Руфь (сама еще совсем ребенок) стояла на возвышенности и наблюдала за маленьким путешественником, не больше детей понимая, какая опасность его подстерегает. При виде успеха парнишки заинтересованные зрители нарушили молчаливую неподвижность и принялись бурно аплодировать, топать ногами и одобрительно восклицать:

– Молодец, Том! Как здорово ты это сделал!

На миг Том застыл в горделивой позе, красуясь перед друзьями, а уже в следующий момент корыто покачнулось, и, потеряв равновесие, мальчик упал в воду. Река медленно, но неумолимо понесла и его самого, и жалкое суденышко к морю.

Охваченные ужасом дети громко закричали, а Руфь, не успев ни о чем подумать, бросилась вниз, к небольшой бухте и дальше – в воду, и только сейчас поняла бесполезность своих действий: куда разумнее было бы призвать настоящую помощь. Но не успела она об этом подумать, как пугающий шум безжалостной реки заглушил плеск галопом скачущей по воде лошади. Спустившись вниз по течению, всадник нагнулся, протянул сильную руку, крепко схватил едва не погибшего подростка и мощным рывком вытащил из потока. Маленькая жизнь была спасена! Все это произошло в мгновение ока, пока Руфь стояла, оцепенев от страха и неожиданности. А когда всадник повернул лошадь и направился против течения к причалу, девушка узнала того самого мистера Беллингема, которого вчера вечером встретила на балу. Мальчишка без чувств лежал перед ним – тело свисало так безжизненно, что Руфь сочла его мертвым. Глаза наполнились слезами, и она медленно побрела к отмели – туда, куда всадник направил лошадь, – а потом, подняв руки, чтобы принять ребенка (поза, в которой он лежал, вряд ли способствовала возвращению сознания), спросила:

– Он жив?

– Думаю, просто в обмороке, – ответил мистер Беллингем, передав ей ребенка и спрыгнув с седла. – Это ваш брат? Вы его знаете?

– Смотрите! – воскликнула Руфь, уже устроившись на земле так, чтобы мальчику было удобнее лежать. – Рука шевельнулась! Он жив! Ах, сэр, он жив! Чей же это ребенок?

Вопрос явно адресовался уже собравшимся вокруг людям.

– Внук старой Нелли Бронсон, – ответил кто-то.

– Надо немедленно отнести его в тепло, – сказала Руфь. – Дом далеко?

– Нет-нет, совсем близко.

– Кто-нибудь, бегом за доктором! – властно распорядился мистер Беллингем. – А вам больше нельзя держать мальчика на коленях, – обратился он к Руфи и только сейчас ее узнал. – Смотрите, платье совсем промокло. Эй, парень! Возьми-ка ребенка!

Но детские пальцы так крепко вцепились в ее руку, что она не позволила беспокоить мальчика и сама медленно понесла его к указанной соседями бедной хижине. Навстречу им уже спешила пожилая сгорбленная женщина и горестно причитала:

– Господи боже! Это последний из всех, и тоже ушел раньше меня!

– Ничего подобного! – уверенно возразил мистер Беллингем. – Парень жив и, скорее всего, не очень пострадал.

Однако бедная женщина, похоже, его не слышала и продолжала причитать. Мальчик мог бы действительно умереть, если бы не старания Руфи и наиболее отзывчивых соседей, которые, следуя указаниям мистера Беллингем, сделали все возможное для возвращения его к жизни.

– Как же долго нет доктора! – посетовал мистер Беллингем, обращаясь к Руфи.

Между ними сразу установилось молчаливое взаимопонимание, поскольку они оказались единственными, не считая детей, свидетелями трагического происшествия. К тому же определенная степень воспитания и образования позволила им понимать не только слова друг друга, но даже мысли.

– Как долго они соображают! – возмутился мистер Беллингем. – Топтались на месте и выясняли, какого именно доктора звать, как будто есть разница между Брауном и Смитом, если оба хоть что-нибудь знают. Больше не могу здесь оставаться! Скакал галопом, когда случайно заметил в реке ребенка, но теперь, когда он уже открыл глаза и начал ровно дышать, не вижу необходимости медлить в этой тесноте и духоте. Можно вас попросить позаботиться о парнишке? Если позволите, оставлю вам свой кошелек.

Руфь обрадовалась: можно купить несколько полезных вещей, которых, по ее мнению, не хватало, – но когда сквозь плетение заметила в кошельке золотые монеты, передумала принимать лишнее.

– Право, сэр, так много не понадобится. Одного соверена вполне хватит, даже с избытком. Можно я возьму одну монету, а при следующей встрече верну оставшееся? Или, еще лучше, перешлю?

– Думаю, будет лучше, если возьмете все. О, до чего же здесь грязно! Невозможно вытерпеть и пару минут. Не оставайтесь здесь надолго, а то отравитесь этим гнилым воздухом. Прошу, давайте отойдем к двери. Что же, если считаете, что одного соверена будет достаточно, то я заберу кошелек. Только если потребуется больше, непременно ко мне обратитесь, без стеснения.

Они стояли возле двери, пока на улице кто-то держал лошадь мистера Беллингема. Руфь смотрела на джентльмена своими глубокими, серьезными глазами (события заставили забыть о поручениях хозяйки мастерской), стараясь как можно полнее понять и точнее исполнить его пожелания относительно благополучия спасенного мальчика. До этого момента и сам мистер Беллингем думал только о ребенке, но внезапно его опять поразила необыкновенная красота девушки. Восхищение оказалось столь сильным, что вытеснило все остальные мысли: он почти не понимал, что говорит. Вчера вечером не удалось рассмотреть ее глаза, которые сейчас смотрели прямо, невинно и искренне, но, едва увидев изменившееся выражение его лица, Руфь тут же опустила опушенные густыми ресницами веки, отчего, по мнению мистера Беллингема, стала еще прелестнее. Его охватило непреодолимое желание устроить так, чтобы вскоре опять с ней встретиться.

– Нет! – решительно возразил мистер Беллингем. – Мне кажется, будет лучше, если вы оставите у себя все деньги. Мало ли что может понадобиться, когда придет доктор. Всего не предусмотришь. Если не ошибаюсь, в кошельке должно быть три соверена и кое-какая мелочь. Пожалуй, я через несколько дней вас навещу, и тогда вернете то, что не истратите.

– Хорошо, сэр, – послушно согласилась Руфь, сознавая важность порученного дела и в то же время опасаясь ответственности за такую большую сумму.

– Где мы можем встретиться с вами. В этом доме? – поинтересовался джентльмен.

– Надеюсь, но все зависит от поручений: пока не знаю, когда и куда меня отправят.

– О! – мистер Беллингем явно не совсем понял ответ. – Хотелось бы знать, как дела у мальчика, выздоравливает ли. Конечно, если вас не затруднит. Вы когда-нибудь гуляете?

– Прогулки у нас не предусмотрены, сэр.

– Ну а в церковь хотя бы ходите? Надеюсь, по воскресеньям миссис Мейсон не заставляет работать?

– Нет-нет, сэр. В церковь хожу регулярно.

– В таком случае не будете ли добры сказать, какую именно церковь посещаете, чтобы в следующее воскресенье днем мы могли там встретиться?

– Хожу к Святому Николаю, сэр. Постараюсь сообщить вам о здоровье подопечного и о том, какой доктор его лечит. Обещаю аккуратно вести счет потраченным деньгам.

– Очень хорошо, благодарю. Помните, что я полагаюсь на вас.

Мистер Беллингем имел в виду обещание встретиться в церкви, а Руфь подумала, что он говорит об ответственности за здоровье мальчика. Джентльмен собрался уходить, но в последний момент вспомнил еще кое-что, обернулся и, улыбнувшись, проговорил:

– Поскольку здесь некому нас представить друг другу, придется самому. Меня зовут Беллингем. А вас?

– Руфь Хилтон, сэр, – ответила девушка совсем тихо. Теперь, когда разговор перешел на личные темы, она вдруг смутилась и растерялась.

Мистер Беллингем подал руку, но в тот самый миг, когда Руфь протянула в ответ свою ладонь, подошла бабушка мальчика, чтобы о чем-то спросить. Помеха вызвала у аристократа раздражение и заставила вновь остро ощутить духоту, беспорядок и грязь убогого жилища.

– Добрая женщина, – обратился мистер Беллингем к Нелли Бронсон, – не могли бы вы навести здесь элементарный порядок? Сейчас ваше жилье больше годится для свиней, чем для людей. Воздух здесь отвратительный, а хаос поистине позорный.

Джентльмен вскочил в седло и, поклонившись Руфи, уехал, и тут хозяйка дала волю гневу:

– Кто он такой, чтобы являться в дом бедной женщины с оскорблениями? Подумать только – «годится для свиней»! Кто этот человек?

– Мистер Беллингем, – ответила потрясенная вопиющей неблагодарностью Руфь. – Это он спас вашего внука. Без него мальчик бы утонул. Течение было таким сильным, что я испугалась, как бы их обоих не унесло.

– Да река-то вроде и не слишком глубока, – возразила старуха, пытаясь по возможности уменьшить заслугу оскорбившего ее незнакомца. – Если бы этот гордец не появился, спас бы кто-нибудь другой. Мальчишка сирота, а говорят, что за сиротами приглядывает Господь. По мне, так лучше бы его вытащил простой прохожий, а не знатный господин, который является в дом, чтобы указать, как все здесь плохо.

– Но он же пришел не для того, чтобы давать указания, а вместе с Томом, да и сказал всего лишь, что здесь не так чисто, как могло бы быть.

– Что, и вы о том же? Подождите, когда-нибудь сама превратитесь в измученную ревматизмом старуху, да еще с таким, не приведи Господь, внуком, как мой Том, на руках. Этот постреленок вечно если не в грязи, то в реке. К тому же нам с ним часто нечего есть, а воду приходится носить вверх по крутому склону.

Хозяйка умолкла и закашлялась, а Руфь благоразумно сменила тему и заговорила о том, как помочь мальчику. К счастью, вскоре к беседе присоединился доктор.

Руфь, после того как попросила соседку купить все самое необходимое и выслушала заверения доктора, что через пару дней мальчик поправится, с содроганием вспомнила, как много времени провела в хижине Нелли Бронсон, и со страхом подумала о строжайшем контроле со стороны миссис Мейсон за отлучками учениц в рабочие дни. Пытаясь направить блуждавшие мысли на сочетание розового и голубого цветов с сиреневым, пробежалась по магазинам, но в суматохе образцы тканей потерялись и в мастерскую девушка вернулась не с теми покупками, в отчаянии от собственной глупости.

Истинная причина рассеянности заключалась в том, что дневное происшествие полностью захватило ее мысли. Правда, сейчас фигура Тома (который был уже в безопасности) отступила на второй план, в то время как личность мистера Беллингема вышла на первый. Его отважный бросок в воду ради спасения ребенка приобрел в глазах Руфи масштаб героического деяния: трогательная забота о мальчике предстала в виде великодушного человеколюбия, а беспечное распоряжение деньгами показалось высшей щедростью, ибо она забыла, что щедрость подразумевает некоторую степень самоограничения. Ее подкупило то бесконечное доверие, какое джентльмен оказал ей, попросив позаботиться о благополучии Тома, и в мыслях уже возникли мечты Альнашара[1] о благоразумных и полезных тратах, когда необходимость открыть дверь мастерской вернула к реальности жизни и неминуемому выговору со стороны миссис Мейсон. В этот раз, правда, гроза миновала, но по такой печальной причине, что Руфь предпочла бы безнаказанности самое строгое взыскание. Во время ее отсутствия болезненное состояние Дженни внезапно настолько обострилось, что девушки по собственному разумению уложили в постель. Когда всего за несколько минут до прихода Руфи вернулась миссис Мейсон, все мастерицы горестно стояли возле подруги, и лишь появление хозяйки заставило их приступить к работе. И вот сейчас на модистку обрушилась целая охапка срочных дел: надо было послать за доктором, оставить Дженни указания относительно нового заказа, которые из-за тяжелого состояния та плохо понимала, примерно отчитать растерянных и испуганных учениц, не пожалев даже саму несчастную страдалицу и выговорив ей за неуместную болезнь. В разгар суеты, глубоко сочувствуя доброй подруге, Руфь тихо и незаметно проскользнула на свое место. Она бы с радостью сама взялась ухаживать за Дженни и предложила, как обычно, свои услуги, но ее опять не отпустили, хотя непривычные к тонкой, деликатной швейной работе руки вполне сгодились бы у постели больной до тех пор, пока из дома не приедет ее матушка. Тем временем миссис Мейсон потребовала от мастериц особого старания, поэтому возможности навестить маленького Тома не представилось, равно как не получилось исполнить задуманное и позаботиться о благополучии его бабушки. Руфь пожалела об опрометчиво данном мистеру Беллингему обещании: все, что удалось сделать, – это попросить служанку миссис Мейсон узнать о здоровье ребенка и купить все самое необходимое.