Магия на вырост

Мира почувствовала, как земля уходит из-под ног. Кровь прилила к лицу. Она видела, как Рома медленно поднял голову от книги, услышав мамин голос. Его взгляд встретился с Мириным – растерянным и полным немой мольбы.

– Мам… – прошептала Мира, бессильно сжимая круассан. Крошки посыпались на пол.

Но Агата уже развернулась и делала уверенные шаги к столику Ромы. Мира бросилась следом, как на абордаж, но было поздно. Агата остановилась у стола, сияя во весь рот.

– Ну что, как вас зовут, будем знакомы? – спросила она громко, весело и абсолютно беззастенчиво. – Или вы тут постоянный элемент интерьера? Очень гармоничный, надо сказать. Вносит нотку… трагического романтизма.

Рома медленно закрыл книгу. Его лицо было невозмутимым, но в глазах Мира уловила смесь крайнего удивления и… привычной усталой смиренности перед абсурдом жизни. Он посмотрел на Агату, потом на Миру, которая стояла в двух шагах, готовая провалиться сквозь пол.

– Роман, – ответил он тихо, но четко. Его пальцы лежали на обложке книги. – Я… посетитель. И знакомый Миры. По группе личностного роста. А вы, мадам?

– Роман! – Довольная подтверждением своей догадки, Агата протянула руку для рукопожатия, сверкая кольцами. – Агата Арсеньева. Мама этой скромницы. Очень приятно! Я чувствую в вас… сильную энергетику. Загнанную в угол, но сильную! Как у загнанного, но гордого волка. Или того самого кота. – Она улыбнулась еще шире. – Вы часто тут бываете, Роман? Пьете кофе с моей Мирочкой? Разговариваете по душам? Она у меня девушка сложная, замкнутая, как ракушка, но внутри – жемчужина! Нужно только уметь раскрыть!

Мира схватила мать за рукав пиджака.

– Мам! Пожалуйста! Роман… он просто хочет спокойно выпить кофе перед работой. – Ее голос дрожал. Она молилась, чтобы земля разверзлась под ногами ее нескромной родительницы.

Агата посмотрела на нее, потом на Рому, который смотрел на эту сцену с тем же выражением, с каким, наверное, наблюдал за неожиданным градом.

– Ах, да! Простите, Роман! – воскликнула она без тени раскаяния. – Я же вас отвлекаю от важных мыслей и кофе! Мира, солнышко, срочно черного кофе для Романа! Самого крепкого! Чтобы проснулся и засиял! А я… я пока присяду. Устала с дороги. И энергетику помещения поизучаю. – И она, не дожидаясь приглашения, опустилась на стул за соседним столиком, устроившись как зритель в первом ряду.

Мира, пунцовая от стыда, кивнула Роме и бросилась за стойку. Она чувствовала его взгляд на своей спине, слышала, как Агата громко вздыхает, "изучая энергетику". Приготовление кофе стало для нее испытанием на прочность. Руки дрожали, когда она ставила чашку перед Ромой.

– Простите. Это… за счет заведения, – прошептала она, не глядя на него. – Она… она всегда такая.

Рома взял чашку. Его пальцы были спокойны.

– Ничего страшного, – сказал он тихо. В его голосе не было раздражения. Была… усталая терпимость. – Яркая личность. Как… фейерверк. В замкнутом пространстве.

Мира фыркнула, невольно расслабляясь.

– Да уж. Ослепляет. И есть риск получить ожог. – Она рискнула взглянуть на него. Он смотрел на нее, и в его темных глазах мелькнуло что-то похожее на… понимание? Или ей показалось? Он допил кофе быстрее обычного, оставил деньги на столе.

– Спасибо. До вечера. На группе. – И ушел, кивнув на прощание Агате, которая помахала ему вслед, как старой знакомой.

Агата наблюдала за его уходом с видом знатока.

– Интересный экземпляр, – констатировала она, когда дверь закрылась. – Тихий. Но не пустой. Глубина чувствуется. И боль. Большая. Замороженная. – Она повернулась к Мире. – Но ты, солнышко, явно его размораживаешь! Я вижу! Его аура вокруг тебя… оттаивает! По капельке! Очень трогательно!

– Мам! – Мира застонала. – Пожалуйста, хватит! Он просто человек, который приходит выпить кофе! И я не хочу его "размораживать"! Я хочу спокойно работать!

– Спокойно? – Агата фыркнула. – С твоей-то подавленной силой? Дорогуша, скоро не только посуда занервничает, но и кофемашина запоет арии! Ладно, ладно, не дергайся. Я пошла. Дела. Ритуалы. Знакомые люди неискушенные ждут совета. – Она встала, поправила пиджак. – Но запомни: этот "мрачный кот"– твой шанс. И его тоже. Не упусти. И активируй зеркало в конце концов! Оно заскучало! Пока!

С этим она вышла так же стремительно, как и вошла, оставив после себя облако духов, чувство полного разорения и крошечный, назойливый росток надежды в Мириной душе.

Может, мама в своем безумии… не столь уж и не права?

Вечерняя группа в "Новом Взгляде"была посвящена доверию и уязвимости. Елена Петровна говорила о том, как страшно открываться другим, но как это необходимо для настоящей близости и избавления от одиночества. Она предлагала поделиться тем, что для каждого является самым сложным в доверии. Комната была освещена ровным светом (лампочки все на месте, никаких "энергетических выбросов"– Мира отметила это с облегчением).

Лена говорила о страхе быть непонятой, о том, что ее перфекционизм – это щит от насмешек. Кирилл с шутками признался, что боится показаться глупым или недостаточно крутым, особенно перед девчонками. Маруся, к удивлению многих, заплакала, рассказывая, как боится, что ее считают пустышкой из-за любви к "всякой мистике", хотя она просто верит в добро. Илья поведал о страхе сцены, который преследовал его даже после ухода из театра, о том, как он боится "казаться странным". Мира деликатно рассказала о страхе причинить боль близким своими неконтролируемыми реакциями ("я иногда слишком остро реагирую"), опустив, конечно, магическую подоплеку. Все говорили по очереди. Кроме Ромы.

Он сидел, сжав руки на коленях, его лицо было каменной маской. Когда очередь дошла до него, он лишь покачал головой. Его скулы резче выделялись в свете ламп.

– Не готов, – прошептал он так тихо, что услышали только ближайшие соседи. – Простите.

Елена Петровна мягко кивнула, не настаивая.

– Доверие – это шаг. Иногда самый сложный. И каждый делает его в своем темпе. Главное – не замуровывать дверь наглухо. Позвольте себе хотя бы окошко. Даже форточку.

Мира смотрела на Рому, на его ссутуленные плечи, на тень в глазах, которую не мог рассеять даже ровный свет ламп. Она вспомнила мамины слова: "Подавленная сила – хуже выпущенной. Она гложет изнутри". Было ли его горе такой же подавленной силой? Грызущей его изнутри тишиной? Она вдруг остро почувствовала его боль. И свое желание… не обязательно что-то сказать. Просто быть рядом. Не прогонять этот "дурной глаз". Не бояться его тишины.

После занятия они вышли из "Нового Взгляда"почти одновременно. Стояла тихая, промозглая ноябрьская ночь. На небе ни звезд, лишь отблески городских огней на низких облаках, как грязное зеркало. Воздух пах прелыми листьями и грядущим снегом.

– Вам… налево? – негромко спросил Рома, застегивая темную практичную куртку без лишних деталей. Мира кивнула, поправляя синий шарф.

– Да. А вам?..

– Прямо. Но… – он сделал паузу, глядя куда-то в темноту за фонарями. – Если не против… могу проводить до вашего поворота. Так… спокойнее. Вечером.

Мира почувствовала, как что-то теплое и тревожное кольнуло в груди. Мамин голос в голове настойчиво скандировал: "Не отталкивай".

– Я… не против. Спасибо.

Они зашагали рядом. По тротуару, мимо сонных витрин магазинов с опущенными роллерами, под скупым светом уличных фонарей, рисующих желтые круги на асфальте. Сначала молча. Тишина была не гулкой, как в первые их прогулки, а какой-то… ожидающей. Напряженной в своей мягкости. Кто начнет первый? Шуршание их шагов по опавшим влажным листьям было единственным звуком.

– Ваша мама… – начал вдруг Рома, и Мира вздрогнула. – Она… переживает о вас. Это чувствуется даже просто… из ее поведения. Личность она, конечно, не стандартная, но за вас беспокоится. Это видно.

Мира усмехнулась.

– О да. Беспокоится – это ее второе имя. Первое – Контроль. Иногда они меняются местами. Как погода.

– Это… нормально, – он сказал это так, словно взвешивал каждое слово. – Когда есть о ком беспокоиться. И кто беспокоится о тебе. Знак… что ты не один.

Мира посмотрела на него. Его профиль в полутьме казался резче, грустнее. Воротник куртки был поднят, пряча шею.

– А у вас? Я так понимаю, точно есть сестра? Вы упомянули…

– Да. Живет далеко. Звонит. Пишет. Присылает… сертификаты. – Он произнес последнее слово с легкой, едва уловимой иронией. – Говорит, надо "двигаться дальше". Как будто это… маршрут. С четким указанием поворотов. "Поверни налево на Прошлое, потом направо на Новую Жизнь".

Они свернули на более тихую улицу, застроенную старыми двухэтажками. Старые липы, посаженные вдоль тротуара, сбрасывали последние листья. Фонари здесь были реже и старее, их свет создавал островки желтого света в темноте, между которыми тянулись провалы черноты.

– А как… – Мира осторожно подбирала слова, боясь наступить на минное поле. – Как это было? Двигаться… без поворотов? Когда… все изменилось?

Рома молчал так долго, что Мира уже пожалела о своем вопросе. Готова была извиниться, заговорить о том, как Барсик сегодня утром пытался стащить брауни… О чем угодно. Но он заговорил. Тихо. Голос его был ровным, но в нем слышалась глубина, как в колодце, куда давно не опускали ведро.

– Таня. Моя жена… – Он произнес имя так, будто оно было сделано из тончайшего стекла. – Она… обожала старые комедии. Чарли Чаплина, Бастера Китона. Могла смотреть "Огни большого города"десятый раз и рыдать над финалом. И… ненавидела репчатый лук. Говорила, он преступно пахнет и портит все блюда. Выковыривала каждую луковинку из супа с видом следователя. – Он тряхнул головой. Этакий короткий, нервный жест. – Глупости, да? Запоминать такое.

– Нет, – прошептала Мира. Это были не глупости. Это были лучики света из ушедшего мира, щепотки соли, без которых жизнь казалась пресной.

– Она рисовала, – продолжал он, словно не слыша ее. Смотрел не на Миру, а куда-то в темноту между фонарями. – Не как художник. Просто… для души. Акварельки. Пейзажи за окном. Наш кот… старый Кекс. Ею же и назван, кстати. – Он кивнул в пустоту, как будто кот шел рядом, невидимый. – У нее были руки… теплые. Всегда. Даже зимой. Как будто внутри маленькое солнышко. Для меня так и было, наверное, – Он замолчал, глотая воздух. – А потом… ее не стало. И эти руки… этот смех… эти дурацкие акварельки с кривыми домами… Все превратилось в тишину. Такую громкую. Вот в эту. – Он махнул рукой вокруг, в темноту между фонарями. – И двигаться "дальше"… это как идти сквозь эту тишину. Без карты. Без поворотов. Просто… вперед. В никуда. Потому что назад – нельзя. Там… пусто.

Мира слушала, затаив дыхание. Каждое его слово било прямо в сердце. Она чувствовала его боль – острую, живую, несмотря на прошедшие годы. Чувствовала его одиночество в этой "громкой тишине". Чувствовала нежность к этому замкнутому, сломленному горем человеку, который впервые открыл ей кусочек своей души. И еще она чувствовала что-то другое. Сильное, теплое, щемящее. Симпатию? Да. Но больше. Глубокое сострадание. И зарождающееся… чувство. Трепетное и пугающее. Оно накатывало волной, согревая изнутри, растворяя лед ее собственных страхов. Этот тихий рассказ о теплых руках и ненависти к луку был самым сильным заклинанием, которое она когда-либо слышала.

И вот тогда это случилось. То, чего она так боялась. Волна эмоций – сочувствия, нежности, внезапной близости – ударила в грудь с такой силой, что она физически шатнулась. Внутри что-то рванулось, сорвалось с цепи. Не гнев, не страх. А чистый, неконтролируемый поток чувства. Как будто плотину прорвало.

Фц-ц-цк!

Фонарь над их головами яростно мигнул, как ток к нему подавали волнами. Погас на секунду. Вспыхнул снова, заискрился. Потом погас следующий фонарь, метров на десять впереди. Вспыхнул. Потом следующий. И еще один. Цепочка хаотичных вспышек побежала по улице, как огни на гирлянде с плохим контактом. Темнота – свет – темнота – свет. В ритме бешеного стука Мириного сердца, которое колотилось где-то в горле. Мигание было не просто хаотичным – оно пульсировало, как будто фонари дышали неровно, в такт ее перехваченному дыханию.

Она замерла, в ужасе уставившись на мигающие фонари. Нет. Нет-нет-нет! Только не сейчас! Не при нем! Она пыталась вдохнуть, поймать контроль, сжать кулаки – но было поздно. Волна уже вырвалась, и теперь пляска света выдавала ее с головой.

Рома остановился. Он смотрел то на мигающий фонарь над головой (который на секунду погас, осыпав их тьмой, потом вспыхнул с удвоенной силой), то на следующий в цепочке, то на Миру. Его лицо в прыгающем свете было непостижимым. Не испуганным. Не злым. Скорее… озадаченным. И… устало-смиренным. Как будто он ожидал от мира очередной странности. Как будто мигающие фонари были частью того же абсурда, что и громкая тишина его горя.

Он вздохнул. Глубоко. И вдруг произнес, глядя прямо на прыгающий свет над ними, своим ровным, суховатым тоном:

– Похоже, у нас дурная аура, ага?

Его слова, такие неожиданные, такие… обыденные посреди этого магического хаоса, сработали как щелчок выключателя. Мира фыркнула. Потом рассмеялась. Коротко, нервно, но это был смех. Облегчения? Неловкости? Неважно. Он разрядил ужас, как громоотвод.

– С-старые провода, – выдавила она, чувствуя, как пылают щеки. С чего она решила, что он подумает о ней то, что было правдой? Кто в здравом уме объясняет мигающие лампы магией? Разве что Маруся. – И… сырость. Вечно так. Городские службы… экономят. На всем. – Ложь была топорной, но реалистичной, и она цеплялась за нее, как за спасательный круг. Она судорожно сжала края шарфа.

Рома посмотрел на нее. В его глазах, подсвеченных очередной вспышкой фонаря, ослепительно яркой, как вспышка фотоаппарата, мелькнуло что-то… теплое? Понимающее? Или ей просто очень хотелось это увидеть?

– Да уж, – просто сказал он. – Экономят. Знатно. На лампах. На дорогах. На… картах. – Последнее слово он произнес чуть тише.

Они стояли под мигающим фонарем еще пару мгновений. Потом вспышки стали реже. Фонарь над ними загорелся ровным, устойчивым светом и больше не гас. Цепочка погасших огней дальше по улице тоже зажглась, как ни в чем не бывало. Осталась только легкая рябь в глазах, жгучий стыд Миры и тишина, нарушаемая лишь их дыханием – ее неровным, его спокойным.

– Вот мы и пришли, – Рома кивнул на знакомый поворот, освещенный теперь ровным светом уцелевшего фонаря. Его голос был спокойным. Никаких вопросов. Никаких упоминаний об "ауре". Только легкая усталость в глазах.

– Да, – Мира кивнула, не зная, куда девать глаза. Стыд гнал ее прочь. Она понимала, что ничего особенного не произошло, но внутренний конфликт, рожденный еще далеко в прошлом, каждый раз напоминал о себе, – Спасибо… что проводили. И… за рассказ. О Тане.

– Пожалуйста. Хотя, это скорее вам спасибо. Я, пожалуй, впервые говорю о ней с кем-то… другим. – он сделал паузу. – Спокойной ночи, Мира.

– Спокойной ночи, Рома.

Она быстро свернула на свою улицу, не оглядываясь. Шла быстро, почти бежала, чувствуя, как холодный ветер обжигает горячие щеки. Она понимала, что опять начинает себя накручивать.

Стыд, неловкость, страх – все смешалось внутри. Она снова не справилась. Он видел этот дурацкий световой сбой! И он… пошутил. Он и не понял? Не убежал. Уж точно не смотрел на нее, как на сумасшедшую. Просто… "дурная аура". И "экономят". А потом он сказал "спасибо за рассказ". Как будто в ее словах было нечто важное.

Дома, в темноте прихожей, прислонившись спиной к двери, Мира вдруг осознала, что помимо страха и стыда, в ней живет еще одно чувство. Крошечное, хрупкое, как первый ледок на луже. Надежда. Он рассказал ей о Тане. О прошлом. О громкой тишине. Он сделал шаг. Сквозь свою тишину. И даже ее неуклюжесть не заставила его отшатнуться. Наоборот. Он пошутил. Он остался.

Может быть… может быть, не все потеряно? Может, ее магия – не всегда катастрофа? А "двигаться дальше"… оно касалось не только него. Но и ее саму. Замершей в страхе от собственной силы. Может, и для нее настало время сделать шаг? Пусть даже в темноте, без четкой карты, с мигающими фонарями над головой?

В кухне Барсик громко мяукнул, требуя ужин и явно намекая, что "его величество"заслужил как минимум двойную порцию. Мира вздохнула, оттолкнулась от двери и пошла на кухню.

Жизнь продолжалась, наполненная мамой, икрой, говорящими зеркалами, метлами-хулиганами и вдовцами с "дурной аурой". И, возможно, именно в этом было свое, очень неуклюжее, но настоящее волшебство.

Глава 5: Когда кекс не поднимается

Утро после импровизированного светового концерта городских фонарей началось для Миры с миссией: идеальные кексы. Не просто сладкая выпечка, а символ порядка, торжество кулинарии над хаосом. Без единого намека на магию. Только мука, масло, сахар и железная воля.

В предрассветной тишине "Меда и мяты", пропитанной ароматом вчерашнего кофе, Мира включила приглушенный свет над стойкой. Барсик, сонно потягиваясь на своем троне у окна, наблюдал за ней с аристократическим снисхождением.

– Опять алхимия? – проворчал он, вылизывая лапу. – Надеюсь, обойдется без летающей утвари и портретов в пенке? Мои нервы и так как оголенные провода.

– Молчи и следи за периметром, пушистый диверсант. Ты мог бы лежать поменьше. Наберешь лишн… юю харизму. А начнешь двигаться и тебя никакая утварь не догонит, – отбрила Мира, яростно взбивая масло с сахаром до кремовой пены. Каждое движение было выверено: ингредиенты – по весу. Мука – просеяна трижды. Сода – отмерена с аптекарской точностью. Тесто замешивалось плавно, без резких движений, как будто она обезвреживала бомбу.

Контроль. Только контроль.

Ароматная масса легла в бумажные формочки на противне, расставленные с геометрической точностью. Островки спокойствия в бурном море возможного безумия.

– Вперед, солдаты, – прошептала она, отправляя противень в жерло предварительно разогретой духовки. Уселась на табурет, уставившись на матовое стекло, как на экран жизненно важного монитора. Первые минуты – критичны. Тесто должно подниматься плавно, предсказуемо, подчиняясь законам термодинамики, а не капризам ее подсознания. Она дышала методично: вдох через нос, выдох через рот, представляя, как тепло мягко обволакивает формочки, а пузырьки воздуха послушно расширяются.

Первые пять минут вселяли надежду. Нежные купола начали приподниматься над краями формочек. Мира выдохнула. Хороший старт.Она встала, чтобы заняться кофемашиной, бросив на духовку ободряющий взгляд. И замерла.

Кексы поднимались. Но не просто поднимались. Они… выстраивались в шеренгу. Крайний слева слегка вытянулся выше соседа. Тот, не желая отставать, надулся чуть больше, сравнявшись. Потом центральный вдруг рванул вверх, грозя вылезти из формочки. Его левый сосед тут же подтянулся. Это напоминало не выпечку, а… состязание. Тихую, упорную борьбу за звание "Самого Пышного". Формочки даже слегка сдвигались на раскаленном металле от этих подрагивающих усилий.

Черт-черт-черт! – мысленно выругалась Мира, прилипая лбом к горячему стеклу. – Успокойтесь, балбесы! Просто пекитесь! Без соревнований!

Но "балбесы"игнорировали мольбы. Гонка набирала обороты. Правый кекс, видимо, решил, что серебро – не его вариант, и рванул к потолку духовки, его верхушка уже касалась верхнего тэна.

Центральный, не желая уступать, тоже рванул вверх. А левый, отчаявшись догнать лидеров, вдруг… пополз. Не упал. А именно пополз по противню, как маленький бронированный танк, пытаясь занять стратегическую позицию! Он толкнул соседа, тот качнулся, и в этот момент центральный кекс, достигнув пика славы, с глухим ПФФ! вывалился из формочки прямо на раскаленный металл, как победитель, падающий грудью на финишную ленту.

Мира отпрыгнула от духовки, мысленно посылая в ад всю кулинарную магию. Ну вот опять!В голове пронесся вихрь самых сочных ругательств. Она метнулась к ручке духовки, но дверь кафе уже распахнулась с жизнерадостным звоном.

– Привет, босс! Кофеина, как можно скорее… – на пороге застыл Кирилл, помятый, в мешковатой худи, с ноутбуком под мышкой. Его взгляд скользнул с Миры, застывшей в позе готовности к прыжку, к матовому стеклу духовки. Брови взлетели к линии волос. – Эээ… У тебя там… кексы проводят парад планет? Или один уже дезертировал? – Он ткнул пальцем в сторону "финишера", нелепо распластавшегося на противне.

Мира выпрямилась, пытаясь изобразить спокойствие профессионала, для которого бунтующая выпечка – рутина.

– Тесто… сегодня с характером, – выдавила она, распахивая дверцу духовки. Волна сладкого, ванильного жара окутала ее. – Видимо, очень амбициозное. Мечтало о золоте в номинации "Подъем". – Щипцами она водрузила беглеца обратно в формочку. Остальные кексы мгновенно "успокоились", скромно топорщась. – Новый разрыхлитель. Гиперактивный. На стадии тестирования. – Она вытащила противень, избегая взгляда Кирилла. Господи, дай мне сил не превратить его в мелкого геккона.

Кирилл подкатил к стойке, ухмыляясь.

– "С характером"– это эвфемизм века. У меня впечатление, что они там чуть не подрались за место под лампой накаливания. – Он плюхнулся на стул. – Ладно, дезертира пропустим. Давай мой стандартный. Капучино. И… кусочек того, что остался в строю? Для бодрости перед утренней казнью… то есть, планеркой.

Мира кивнула, с облегчением повернувшись к кофемашине. Отломила кусочек от "чемпиона"– внутри он был идеален: пропечен, пышен, источал аромат. Ну хоть вкус в норме,– подумала она с горьковатым удовлетворением. Поставила чашку капучино перед Кириллом, положив рядом ломтик кекса.

– На, для страдальца. За стойкость перед… эээ… рутиной.

– Сенкс, – Кирилл взял кусочек и отправил в рот. Прожевал пару раз, лицо выражало одобрение. – О, ничего себ… – Он хотел сказать "себе", но из горла вырвался чистый, мощный, баритональный рокот, достойный оперной сцены: "О-о-о-о, ничего себе-е-е-е-е!"

Кирилл замер, кусок кекса застрял у него во рту. Глаза стали круглыми, как блюдца. Мира остолбенела. Барсик фыркнул с подоконника.

– Что… что это было? – проскрипел Кирилл своим обычным голосом, но тут же запел колоратурным сопрано: "Что это было-е-е-е?!"

Звук был громким, чистым и абсолютно неуправляемым. Любая попытка речи превращалась в арию. "Мой голос-о-о-о-ос!"– завопил он тенором, хватаясь за горло. "Что ты-ы наделала-а-а-а?!"– обвинил он Миру глубоким басом, тыча в нее пальцем.

Мира схватилась за лоб. Вот же чертово везение.Она вспомнила свою ярость на строптивые кексы, мысль "лишь бы не в жабу". Подсознание явно решило проявить креатив. Или "чемпион"поделился духом соревнования?

– К-кажется, этот разрыхлитель… – начала она, но Кирилл перебил ее виртуозным "Ля-ля-ля-ля-ля!", тестируя неожиданные вокальные данные. Он выглядел потрясенным, но и слегка очарованным.

– Кирилл! – Мира перекрыла его пение. – Спокойно! Это… реакция! На компоненты разрыхлителя! Осиплость! Редкий побочный эффект! – Она лихорадочно сочиняла. – Пройдет минут через десять! Гарантирую! Производитель предупреждал, что могут быть уникальные… последствия, – сочиняла она на ходу.

Кирилл замолчал, уставившись. "Десять минут-у-у-ут?!"– спросил он басом-профундо. "Я не могу-у-у-у на митинг-г-г!"

– Можешь! – уверяла Мира. – Шепчи! Или пиши! Или молчи! Это же айтишники, они в наушниках! Никто не заметит! – Сунула ему бумажный стакан с капучино. – Бери. В подарок. И кекс. Спокойный. Марш. И рот на замок!

Кирилл, издавая тихое мычание-распевку, с видом полного недоумения взял угощение и попятился к двери. На пороге обернулся, открыл рот… Мира отчаянно замахала руками: "Не надо! Иди!"Он кивнул (басовито мыкнув "М-м-м!") и исчез.

Мира прислонилась к стойке, переводя дух. Оперный дуэт с самим собой. Хорошо, что не жаба. Хотя, жабе бы не пришлось ничего объяснять. Она посмотрела на оставшиеся кексы. Довольны? Устроили концерт? Кексы безмолвствовали. Барсик громко урчал.

– Следующее представление – в семь? – поинтересовался он. – Анонсировать заранее?

– Молчи, рыжий провокатор, – буркнула Мира, снимая фартук. Пора открываться. И надеяться, что Кирилл не приведет хор коллег.

Утро продолжилось в обычном ритме. Зашел Рома, другие люди. Клиенты пили кофе, хвалили кексы, ничего не подозревая об утреннем вокальном перформансе. Мира тщательно выбирала "тихие"экземпляры, вертя их в руках то влево, то вправо, прежде чем отдать удивленным посетителям.

Она понемногу успокаивалась. Мысли о вчерашнем вечере с Ромой, его рассказе о Тане, мигающих фонарях и его странном спокойствии – все отступило перед абсурдом утра. Жизнь – цирк, а я – главный клоун на арене,– подумала она с усмешкой, вытирая столик.

И тут дверь распахнулась с привычным уже размахом. В платье цвета морской волны с золотыми абстракциями, в бусах из янтаря и с сумочкой-арт-объектом, на пороге, подобно паруснику, входящему в гавань, стояла Агата Арсеньева. Она сияла, как драгоценность, и пахла дорогими духами с ноткой цитруса.