Магия на вырост

Мира смотрела на коробочку, как кролик на удава. Аромапалочки. Огонь. Дым. В замкнутом пространстве. Рядом с ее нестабильной магией. Это был рецепт катастрофы, приправленный сандалом.

– Марусь, это… очень мило, – начала Мира, подбирая слова с осторожностью сапера. – Но Елена Петровна, кажется, предпочитает более… нейтральную обстановку. Без… э-э… внешних стимуляторов.

– Ой, да ладно тебе! – Маруся махнула рукой. – Елена Петровна – душевный человек! Она поймет! Это ж не наркотики, а чистые природные вибрации! Представь, как приятно будет погружаться в медитацию под этот аромат, в потоке гармоничной энергии! Это же как… как волшебство!

Вот именно, – мрачно подумала Мира. Как волшебство. Которое я не контролирую. Она попыталась отговорить Марусю, но та была непреклонна, как жрица перед алтарем. В голове у Миры застучал тревожный барабанчик: Пожар. Удушье. Или что похуже.

Войдя в зал, Мира увидела, что Елена Петровна уже расставляла стулья в круг. Илья напевал что-то под нос. Кирилл ковырял в телефоне. Лена смотрела на Марусю и ее сумку с выражением человека, увидевшего таракана на торте. А Рома сидел на своем месте, его взгляд скользнул по Мире, задержался на ее напряженном лице, но он лишь молча кивнул.

– О, Маруся! Что это у вас? – спросила Елена Петровна, заметив сумку.

– Это для атмосферы, Елена Петровна! – восторженно воскликнула Маруся. – Кристаллы гармонии, защитные камни и аромапалочки! Чтобы наша медитация прошла на высших вибрациях!

Елена Петровна на мгновение замерла. Ее добрый взгляд стал… оценивающим.

– Маруся, я ценю ваше стремление создать комфортную обстановку, – начала она осторожно. – Но у нас в центре строгие правила пожарной безопасности. Открытый огонь, даже от аромапалочки, запрещен. И некоторые ароматы могут вызывать аллергию или головную боль у участников. Давайте обойдемся без них сегодня? Мы создадим атмосферу внутри себя, с помощью дыхания и внимания.

Мира чуть не выдохнула с облегчением. Спасение! Но Маруся не сдавалась.

– Ой, ну пожалуйста! Они совсем безопасные! Я их в специальную подставку поставлю, подальше от всего! И запах очень легкий, ненавязчивый! Проверено! Прям чуть-чуть? Для настроения? – Она смотрела на тренера такими умоляющими глазами, что даже Лена на секунду смягчила каменное выражение лица.

Елена Петровна вздохнула. Мира почувствовала, как ее собственная надежда тает.

– Ладно, – уступила тренер. – Но одну. И только если никто не против? И строго в подставку, на подоконник, под присмотром. И если хоть один человек пожалуется на запах или почувствует дискомфорт – тушим немедленно. Договорились?

– Конечно! Ура! – Маруся уже лихорадочно завозилась у подоконника, доставая из сумки керамическую подставку в виде лотоса и тонкую коричневую палочку.

Мира сжала руки на коленях до побеления костяшек. Одна палочка. На подоконнике. Далеко. Все будет хорошо. Дыши. Вдох… Пауза… Выдох. Она попыталась поймать взгляд Ромы, ища хоть какого-то отвлечения, но он смотрел в окно, на темнеющее небо. Кирилл наблюдал за действиями Маруси с ехидным любопытством, Лена – с явным скепсисом. Илья улыбался, видимо, развлеченный происходящим.

Занятие началось. Елена Петровна говорила о том, как хронический стресс создает «блоки» в теле и сознании, мешая чувствовать себя свободно и радостно. Она предложила простую медитативную практику для снятия напряжения: сосредоточиться на дыхании, последовательно расслабляя части тела, представляя, как тепло и тяжесть растекаются от макушки к стопам. «Отпускайте контроль, доверьтесь процессу, позвольте себе просто… быть».

Мира старалась изо всех сил. Она удобно устроилась на стуле, закрыла глаза. Вдох… Пауза… Выдох… Она начала «сканировать» тело, как учили: макушка… лоб… глаза… щеки… челюсть. Там, где обычно сидела привычная тревога, сегодня гнездился особый, острый страх. Страх перед аромапалочкой. Она пыталась представить тепло, но вместо него чувствовала лишь холодный комок в животе. Расслабь челюсть… Ее зубы были стиснуты. Отпусти плечи… Они были каменными. Господи боже мой, проклятый Мерфи! Если гадость должна случиться, она же точно случится! Спокойствие, только спокойствие. Вдох… Выдох… Помогало с переменным успехом.

И тут до нее донесся первый, тонкий шлейф дыма. Сандал. Тяжелый, сладковатый, чуть удушливый. Лаванда. Знакомая, но сегодня ее запах казался назойливым, режущим. Пачули… земляной, терпкий, как напоминание о чем-то древнем и неподвластном. Аромат заполнял комнату медленно, но неотвратимо. Мира почувствовала, как ее дыхание сбивается. Не вдыхай глубоко. Дыши поверхностно. Спокойно.

Она пыталась вернуться к инструкции. Тепло в руках… тепло в груди… Но вместо тепла по коже бежали мурашки. Внутри зашевелилось знакомое, опасное тепло. Небольшое пока. Как тлеющий уголек. Нет. Не сейчас. Потуши. Она сжала кулаки под шарфом, впиваясь ногтями в ладони. Боль. Реальная боль. Помогает. Уголек будто притушился.

– …представьте, как тяжелеют ваши ноги, – мягко вела Елена Петровна. – Как они наполняются приятной теплой тяжестью… Ступни… пальцы ног… Полное расслабление…

Тяжесть. Да. Тяжесть – это хорошо. Мира попыталась сосредоточиться на ощущении своих ног. Но дым сандала и пачули висел в воздухе плотной пеленой. Он проникал в нос, в горло, обволакивал сознание. Ей стало душно. Очень душно. Комната казалась вдруг маленькой, тесной. Она вспомнила давний страх замкнутого пространства, усугубленный мыслью о том, что она заперта здесь с потенциальной магической катастрофой, спровоцированной гималайскими вонючками.

Тлеющий уголек внутри вспыхнул ярче. Паника, липкая и холодная, сжала горло. Нельзя! Мысль была отчаянной. Дыши! Вдох… Она судорожно втянула воздух, и в легкие ворвалась новая волна терпкого дыма. Голова закружилась. Тепло в груди превратилось в жар. Оно рвалось наружу, ища выход. Она чувствовала его, как физический напор под кожей.

– …и теперь позвольте этому состоянию покоя и расслабления наполнить все ваше существо… – голос Елены Петровны звучал где-то очень далеко.

Надо выйти. Срочно. Мира открыла глаза, готовая вскочить. И в этот момент она увидела лампочку. Обычную лампочку под потолком, в простом белом плафоне. Она светила ровным желтым светом. Но Мира чувствовала ее. Чувствовала хрупкое стекло, накаленную нить, поток электронов. И чувствовала свое собственное внутреннее напряжение, растущее как волна. Жар в груди встретился с образом лампочки в ее паникующем мозгу.

ПОП!

Звук был негромким, но отчетливым в тишине медитативной паузы. Как лопнувший мыльный пузырь. Желтый свет погас, и комната погрузилась в полумрак, подсвеченный только слабым светом из окна и тлеющим кончиком аромапалочки на подоконнике.

Все вздрогнули и открыли глаза. В полумраке лица выглядели растерянными.

– Что это? – спросил Илья, моргая.

– Лампочка перегорела, – констатировал Кирилл, тыча пальцем в потолок. – Напряжение скачет, наверное. Или срок вышел.

– Перегорела? – воскликнула Маруся, вскакивая. Ее глаза сияли в полутьме не испугом, а восторгом. – Да вы что! Это не просто перегорела! Это же очевидно!

Все уставились на нее.

– Что очевидно? – спросила Лена, раздраженно поправляя очки. – Что лампочки имеют свойство перегорать? Да, Маруся, это фундаментальное свойство материи.

– Нет! – Маруся была непреклонна. Она указала пальцем не на плафон, а… в пространство перед Мирой. Мира съежилась на стуле, стараясь стать невидимой. – Это был энергетический выброс! Мощный! Чувствуете? Воздух до сих пор вибрирует! Очевидно, что во время медитации коллективное поле группы достигло такой интенсивности, что материализовалось в физическом воздействии на хрупкий источник искусственного света! Особенно после активации пространства ароматами! Это же чудо! Сандал и пачули – сильные катализаторы!

Лена закатила глаза так выразительно, что это было видно даже в полумраке.

– Маруся, это не чудо, это элементарная физика и некачественные лампочки. И этот ваш дым… – она сморщила нос, – он не катализатор, он просто воняет. У меня уже голова болит. И, кстати, вы обещали потушить при первом же дискомфорте? Мой дискомфорт достиг критической массы.

Мира сидела, не шевелясь, уткнув взгляд в пол. Жар в груди сменился ледяным стыдом. Энергетический выброс. Маруся была чертовски близка к истине, сама того не зная. И этот «выброс» сидел здесь, дрожа, и молясь, чтобы ее не разоблачили.

Она почувствовала на себе чей-то взгляд. Подняла глаза. Рома смотрел на нее. Не на плафон, не на Марусю. На нее. Его взгляд был… задумчивым. Настороженным? Или просто таким же растерянным, как у всех? Он быстро отвел глаза, когда их взгляды встретились.

– Лена права, Маруся, – мягко, но твердо вмешалась Елена Петровна. Она уже встала и подошла к выключателю, щелкнула – другие лампочки в плафоне (их было три) загорелись, заливая комнату менее романтичным, но надежным светом. – Потушите, пожалуйста, палочку. И откройте окно для проветривания. Спасибо. А лампочку мы заменим. Прошу прощения за помеху. Давайте попробуем завершить практику без… внешних стимуляторов. Просто дыхание. Просто тишина.

Маруся с неохотой затушила палочку в подставке, бормоча что-то о «неподготовленности коллектива к высоким вибрациям». Лена победно хмыкнула. Кирилл ухмыльнулся. Илья задумчиво потер подбородок. Рома снова смотрел в окно. Мира пыталась дышать, но ее легкие сжимались. Стыд и остаточный страх сковали ее. Она больше не слышала инструкций Елены Петровны. Она слышала только гул в ушах и собственное бешено колотящееся сердце. Они почти догадались. Маруся почувствовала. Рома видел. Я не контролирую это. Я никогда не смогу контролировать.

Оставшееся время группы прошло для Миры как в тумане. Она механически выполняла дыхательные упражнения, кивала, когда требовалось, но ее мысли были далеко. Она ловила себя на том, что постоянно сжимает руки, будто пытаясь удержать что-то внутри. Когда Елена Петровна попросила каждого назвать ощущение от практики (несмотря на помеху), Мира выдавила: «Напряженно». Лена фыркнула: «Подходяще».

Выйдя из центра, Мира почувствовала, как дрожь в руках немного утихла от свежего воздуха. Рома, как обычно, оказался рядом. Они зашагали в тишине. Обычно она была комфортной. Сегодня же – висела между ними тяжелым, неловким грузом.

– Ты в порядке? – наконец спросил Рома. Его голос был тихим, без давления. – Ты выглядела… не очень после случая с лампочкой.

Мира закусила губу. Он заметил. Конечно, заметил.

– Просто… дым, – пробормотала она. – Мне тоже стало дурно от него. И этот хлопок… неожиданно. Испугалась немного. Глупо, да?

Она рискнула взглянуть на него. Он смотрел прямо перед собой, его профиль в свете уличных фонарей казался резким.

– Не глупо, – сказал он после паузы. – Неожиданные громкие звуки… они могут выбить из колеи. Особенно когда пытаешься расслабиться. – Он помолчал. – Маруся, конечно, выдала… оригинальную версию.

Мира фальшиво рассмеялась.

– Да уж. «Энергетический выброс». Как в фантастике. Она у нас главный специалист по… вибрациям.

– Вибрациям, – он кивнул, и в его голосе послышалась легкая усмешка. – Главное, что никто не пострадал. Кроме лампочки. И нервов Лены.

Мира снова почувствовала смешанное чувство облегчения и вины. Он не подозревал. Он списал ее реакцию на испуг и дым. Он не знает, что это была я. Что я – эта самая непредсказуемая «энергия».

– Главное, – согласилась она тихо.

Они дошли до ее поворота. Прощаясь, Рома вдруг сказал:

– Зайду завтра в кафе? Если, конечно, там не будет энергетических выбросов в виде летающих кружек.

Мира улыбнулась, на этот раз искренне.

– Постараюсь обеспечить спокойную атмосферу. Без вибраций. Только кофе.

– Договорились, – он кивнул и пошел своей дорогой, растворившись в вечерней темноте.

Мира стояла на углу, глядя ему вслед. Легкая улыбка еще играла на ее губах, но внутри все еще клокотал остаточный страх и стыд. Она снова не справилась. Магия прорвалась. На людях. Пусть ее и списали на скачок напряжения и Марусины фантазии, но факт оставался фактом. Контроль был иллюзией. Хрупкой, как та лампочка.

Она повернула за угол, и улыбка мгновенно исчезла. На крыльце ее подъезда, ярко освещенная уличным фонарем, сидела женщина. Высокая, статная, в пальто с меховым воротником, которое выглядело слишком шикарно для этого двора. Ярко-рыжие волосы были уложены в сложную прическу. В руках она держала огромный пакет с логотисом дорогого гастронома. Мама. Агата Арсеньева.

Имя прозвучало в голове Миры предвестником похоронного марша. Все ее попытки «перезагрузки», все надежды на спокойную жизнь без магии – все это разбивалось о непробиваемую скалу материнской «заботы». Агата подняла голову, увидела дочь, и ее лицо расплылось в широкой, сияющей улыбке, которая не предвещала ничего хорошего.

– Мирочка, солнышко! Наконец-то! Я замерзла тут как суслик в степи! – Агата вскочила, грациозно встряхнувшись. – Где ты шлялась? На свидании с этим своим… кладбищенским котом из типографии? Небось, чаи распивали? Ужас! Я принесла гостинец! И важные новости! Открывай быстрее, а то икра остынет!

Мира машинально полезла в карман за ключами, чувствуя, как только что утихшая после группы тревога накрывает ее с новой, и с удвоенной силой. Визит матери. С икрой. И «важными новостями». Это был не просто вечер. Это была мина замедленного действия, подложенная под ее хрупкий мир спокойствия.

И Мира с ужасом понимала, что ее внутренняя «лампочка» уже начала раскаляться.

Глава 4: Свидание без намерения

Дверь захлопнулась за спиной, отрезав прохладную ночь, но не сумев отсечь маму. Агата Арсеньева, как ураган в норковом манто, мгновенно заполнила крохотную прихожую Мирыной квартиры. Запах ее духов – смесь лаванды, пачули и театральной драмы – вытеснил привычные ароматы дома, даже стойкий приятный запах кофе.

– Ну, солнышко, где тут у тебя свет цивилизации? – Агата щелкнула выключателем, и свет лампочки (обычной, не волшебной, Мира мысленно похвалила себя) выхватил из полумрака ее недовольную гримасу. – Боже, Мирочка, ну как можно жить в такой… берлоге? Тут же пауки скоро заведутся! И энергетика застоявшаяся, прямо чувствую! – Она сбросила пальто на вешалку, под которой тут же образовалась лужица, удвоенная водой от подошв ее изящных, но абсолютно непрактичных сапожек на каблуке-шпильке. В руках поблескивал зловещий пакет из гастронома "Золотой улей".

Мира молча подставила тазик под капающую воду, чувствуя, как привычная тревога, едва утихшая после группы и встречи с Ромой, снова поднимает голову. "Берлога"была ее крепостью, местом, где можно спрятаться от мира и от себя самой. И вот эту крепость штурмует генерал Агата.

– Мам, я устала, – попыталась она вставить слово, но Агата уже парировала, проносясь мимо, в гостиную- она же спальня – она же кухня.

– Устала? От чего? От того, что ходишь в этом сером… мешке? – Она ткнула отманикюренным пальцем цвета спелой вишни в Мирин любимый потертый свитер овсяного цвета. – И волосы! Совсем не уложены! Мира, ну как можно? Ты же молодая женщина, цветок жизни! А выглядишь как… как затюканная сова! – Агата поставила пакет на стол (заваленный счетами и блокнотом с рецептами) с таким видом, будто привезла Святой Грааль. – Ладно, сейчас исправим. Я привезла икры "Царской", осетринки слабого посола, хрустящих булочек из пекарни Степаныча… и бутылочку отличного киндзмараули. Поднимать настроение и тонус! Разливай-ка по рюмочкам, пока я осмотрю хозяйство.

Мира, как загипнотизированная, полезла в буфет за хрустальными рюмками (подарок бабушки, которые Агата считала "единственным достойным сосудом для благородных напитков"), пока мать носилась по комнате. Поправляла диванные подушки, приговаривая в пол голоса: "Ужас! Совсем форму потеряли! Выглядят как побежденные гладиаторы! Смахивала пыль с комода тыльной стороной ладони, бормоча: "Ты хоть раз в неделю влажной тряпкой проходишься? Или ждешь, пока сама свалится художественным слоем?"И заглядывала в мойку: "Посуда! Мира! Это же рассадник микробов и застойной энергии! Прямо вижу черные сгустки!".

– Мам, все нормально, – попробовала защититься Мира, расставляя рюмки с легким дрожанием рук. – У меня работа, кафе, группа…

– Группа! – Агата фыркнула, доставая из пакета банку черной икры с золотистой этикеткой. – Эти ваши "группы взаимного нытья". Сидят, сопли жуют. Тебе бы практику, дочка! Зеркало активировать! Силу чувствовать! А не воздух сотрясать разговорами о… о чем вы там? О прокрастинации? – Она произнесла слово так, будто это было название редкой болезни, подхваченной от бездомных котов.

– О личностном росте, мам. О контроле. О спокойствии, – процедила Мира, откупоривая вино. Терпкий аромат винограда смешался с мамиными духами, создавая дурманящую смесь.

– Спокойствие? – Агата расставила на столе закуски с театральным размахом. – Спокойствие – это для кладбища, солнышко! Жизнь – это движение, энергия, страсть! Вот, например, этот твой… тип. Грустный мужчина. Рассказывай!

– Кто?! Мам, о ком ты?Мира чуть не выронила бутылку. Пробка со звоном ударилась о край раковины.

– О ком, о ком! – Агата махнула ножом для икры (настоящим серебряным, который почему-то всегда возила с собой в сумочке просто "на всякий случай"). – О том, с кем ты "чаи распивала"! Ты думаешь, я слепая? Я почувствовала мужскую энергию еще на лестнице! Несильную, приглушенную, но… присутствует! И пахнет… типографской краской и печалью. Кто он? Откуда? Чем занимается? Как зовут?

Мира почувствовала, как кровь приливает к лицу. Барсик, привлеченный запахом рыбы, беспечно выскочил из-под дивана и уселся у ног Агаты, мурлыча и благосклонно наблюдая за процессом допроса, как рыжий следователь.

– Мам, это просто… знакомый. С группы. Рома. И мы не чаи распивали, мы… просто шли домой вместе. После занятий. Это не свидание.

– "Просто шли"? "С группы"? "Рома"? – Агата прищурилась, намазывая икру толстым слоем на хрустящую корочку булочки. – Имя хорошее. Солидное. А фамилия? Возраст? Почему такая… тяжеля аура? Как у моего кота Валеры после того, как его кастрировали. Вечность в глазах.

Мира села напротив, взяв свою рюмку, но не делая глотка. Вино пахло терпко, обещая головную боль и ту степень откровенности, на которую она не была уверена, что соглашалась.

– Мам, пожалуйста… Он просто человек. Немного… замкнутый. Ему тяжело. И не лезь, пожалуйста. Ему и так непросто. – Она осторожно опустила рюмку, боясь, что дрожь в руках выдаст ее.

Агата отставила бутерброд, ее глаза загорелись азартом знахарки, нашедшей сложный случай. Она пристально посмотрела на дочь, потом медленно обвела взглядом комнату, будто выискивая следы незримого гостя. Ее взгляд остановился на шарфе Миры, небрежно брошенном на спинку стула.

– Тяжело… – протянула она многозначительно. – Ого-го. Чувствуется. Глубокая рана. Не зажившая. – Она отпила вина, причмокнув. – И ты к нему… что? Тянет магнитом? Чувствуешь его боль? Как лучик света в его темное царстве?

– Мам! – Мира вскочила, рюмка задрожала в ее руке. – Нет! Ничего я не чувствую! Мы просто… иногда идем вместе. И все! Потому что по пути. Никакого "магнита"! Никакого "темного царства"! И пожалуйста, не надо тут ничего… активировать! Я прошу тебя! – Голос ее сорвался. Она боялась не столько вмешательства матери в личную жизнь, сколько того, что Агата может нечаянно спровоцировать ее собственную магию. Или, что еще хуже, открыть Роме правду. Мысль о том, что мать может "случайно"навестить кафе, заставила похолодеть даже пальцы ног.

Агата смотрела на нее оценивающе, как опытный диагност. Потом медленно отпила вина, оставив на хрустале след помады цвета спелой вишни.

– Мирочка, солнышко, – голос ее внезапно стал мягче, но не менее проницательным. – Ты вся… дрожишь. Как осиновый лист на ветру. И не от холода. Ты боишься. Чего? Его? Или того, что в тебе самой просыпается? Чувства? Сила? – Она наклонилась через стол, ее серьги-подвески закачались, отбрасывая блики. – Этот Рома… он тебе нравится. Чувствую кожей. Твоя аура вокруг него… розовеет. А ты боишься самого этого слова «нравиться». Боишься, что твоя сила снова вырвется и все испортит. Как тогда, с дубом.

Мира отвернулась, глотая комок в горле. Мама, как всегда, била в самое больное место. Точно. Образ поваленного дерева, крик соседского мальчишка – все это всплыло перед глазами с пугающей четкостью.

– Я не боюсь чувств, – солгала она, уставившись в трещинку на столешнице. – Я боюсь… не справиться. Снова. И причинить боль. Ему… или кому-то еще. – Она не добавила "как тогда". Не было необходимости.

Агата вздохнула, шумно, по театральному, как героиня мелодрамы.

– Дочка, подавленная сила – хуже выпущенной. Она гложет изнутри. Как ржавчина по железу. Ты хочешь спокойствия? Так вот оно – самое настоящее беспокойство! Этот страх! Он тебя съест раньше, чем твоя магия кого-то заденет. – Она отрезала еще кусок булки и оставила на столе.

– А насчет этого твоего Ромы… Ладно. Не полезу. Пока. Но смотри! Если он тебе действительно интересен… не отталкивай. И себя не отталкивай. Ты – не бомба. Ты – Мира. Моя дочь. И ведьма. И это нормально. Теперь ешь икру. Дорогая. И не кисни. И наливай!

Остаток вечера прошел под аккомпанемент маминых рассказов: о соседке-гадалке, у которой кот научился таскать карты Таро. "Настоящий магический феномен, Мира!"О новом любовном зелье из бузины и лепестков розы. "Для вялых мужчин, знаешь, таких… как твой бывший!"О том, как она "случайно"заставила цвести кактус у начальницы мужа. "Бедняга цвел как сумасшедший три месяца, потом скончался. Но начальница была счастлива!".

Мира слушала вполуха, ковыряя вилкой икру на тарелке, превращая ее в кашицу. Слова матери о страхе и подавленной силе засели в голове, как заноза. Когда Агата наконец, собралась уходить, закутанная в мех и чувство собственного достоинства, она обняла Миру на прощанье – крепко, по-матерински. Воздух наполнился запахом дорогого парфюмом, икры и безапелляционности.

– Думай, солнышко. И не бойся жить. А то икра пропадет. И молодость. И этот типографский кот. – И скрылась в лифте, оставив после себя запах духов, пустые банки из-под икры, крошки на столе и тяжелый груз нерешенных вопросов.

Утро после визита Агаты началось для Миры с ощущения, будто ее квартиру посетил ураган в норковом манто и на каблуках. Мира убирала, движения ее были механическими. Протереть стол, вымыть хрустальные рюмки, выбросить пакет из "Золотого улья". Хотелось заглушить эхо вчерашних разговоров. Слова матери – "розовеющая аура", "не отталкивай", "ты – не бомба"– звенели в ушах, смешиваясь с тревогой и каким-то странным, смутным ожиданием.

В кафе "Мед и мята"она пришла раньше обычного. Ритуал открытия – помол зерен, включение кофемашины, проверка витрины – сегодня был спасительной рутиной. Она расставляла свежие круассаны в вазочке, стараясь думать только о текстуре теста, о запахе сливочного масла. Барсик, величественно восседавший на "своем"стуле у окна, наблюдал за ней прищуренным глазом.

– Утро после бури? – спросил он лениво, вылизывая лапу. – Пахнет… драмой и рыбьей икрой. Довольно сильно.

– Тише, пушистый провокатор, – буркнула Мира, поправляя баночку с медом. – Сегодня нам нужна тишина. И порядок. Абсолютный.

Дверной колокольчик звякнул резко, не в такт ее мыслям. Мира обернулась, ожидая увидеть первого сонного клиента. Вместо этого в дверь ворвался… фейерверк в человеческом обличье.

Агата Арсеньева стояла на пороге, заливая крохотное пространство кафе волной лаванды, драмы и абсолютной уверенности в своей необходимости здесь и сейчас. На ней был леопардовый пиджак, невероятно обтягивающие черные брюки и новые, невероятно высокие каблуки, на которых она балансировала с грацией канатоходца. Ее волосы, ярко-рыжие, были уложены в сложную башню локонов, а макияж подчеркивал эффектные глаза. Она выглядела так, будто собиралась не на утренний кофе к дочери, а на вручение "Оскара". Ее взгляд мгновенно просканировал помещение, задержавшись на Мире, потом на Барсике, потом на банке с чем-то янтарным у стойки.

– Я решила, что утро – лучшее время для дополнительного материнского контроля, – объявила Агата, шагая внутрь так, будто выходила на сцену. Ее голос звенел, заполняя все уголки. Она указала наманикюренным пальцем цвета спелой вишни на банку. – А что это у тебя тут? Варенье? Какой тоскливый цвет? Выглядит приторно.

Мира замерла с круассаном в руке, чувствуя, как по спине бегут мурашки паники. Дверь позади скрипнула, впуская первых настоящих посетителей. Краем глаза, Мира увидела вошедшего Рому.

– Мам, – начала она, стараясь звучать спокойно, но голос дал легкую трещину. – Ты не можешь просто… так рано… без предупреждения…

– Конечно, могу! – Агата махнула рукой, браслеты звякнули. Она подошла к стойке, ее духи вступили в бой с ароматом свежей выпечки. – Это моё лицо на твоей магической метрике, дорогуша! Если ты снова начнёшь подавлять силу – у тебя опять посуда будет нервничать. – Она сделала драматическую паузу, позволяя словам повиснуть в воздухе. Ее взгляд скользнул мимо Миры и прилип к окну. К тому самому столику у окна, где сидел Рома. Он сидел с головой уткнувшись в книгу, и явно пытался стать невидимкой. Но стать невидимым для Агаты Арсеньевой было невозможно. Ее глаза сузились, как у хищницы, учуявшей интересную добычу. – Кстати, – голос Агаты стал громче, театрально заинтересованным, – кто этот мужчина у окна? Такой весь в… глубокой задумчивости. Но с харизмой мрачного кота. Очень атмосферно.