Радуга на сердце

Взрослая Линь, скривившись, запустила ускоренную перемотку воспоминаний. Рамзан, однокурсник-эзотерик, истово убеждал её в том, что все события в жизни, даже если они кажутся сюрпризом великого рандома, прописаны для нас чуть ли не до рождения, и каждое из них призвано обогатить человека бесценным опытом. Хорошо, Рамзан, тогда мне следует благодарить свою мать за каждый раз, когда она орала на меня вместо того, чтоб обнять и поцеловать в ушибленное место? Ибо объятия не вынуждают нас становиться ловчее, вырабатывать идеальный глазомер и ловкость, учиться сдерживать слёзы, чтобы не вызвать ещё одну волну недовольства, и улыбаться, когда больно – чем сильнее боль, тем светлее улыбка.

Тот же парк через десять лет после неудачного полёта. Рыжий закат последнего летнего дня, и завтра в колледж, а сейчас – костёр, круг света, чужая недонастроенная гитара в руках, и в запасе у Линь – три с половиной аккорда, но их хватит, чтобы петь:

– Огонь всё ярче, страницы жизни в нём горят.

Что будет дальше – об этом знаю только я.

Вопросов больше нет.

В ответ не слышно красивой лжи.

Меня в бесконечность уносит

Поток стальных машин.

Голос Линь едва заметно дрожит, потому что до этого вечера она пела только наедине с собой, когда никто не слышал, но эта песня заслушана ею до дыр, и слова сами рвутся на свободу.

Другая жизнь – не сон.

Я был для неё рождён.

И в час ночных дорог

Я не одинок.

На припеве к ней присоединяется сильный, чистый голос справа. Антон, парень из параллельной группы – растрёпанные каштановые волосы до плеч, кожаный браслет на запястье, а под ним – сделанная тайком от родителей татуировка: незамкнутая окружность, разорванная изнутри тонким росчерком молнии.

Мы верим, что есть свобода,

Пока жива мечта,

Верим в свою свободу,

И будет так всегда [14].

Если бы кто-нибудь подошёл к поющей Линь со спины, и, дождавшись, когда она затихнет, шёпотом сообщил бы, что через пять лет железную дорогу отгородят бетонным забором, Антон коротко подстрижётся, сведёт татуировку и устроится разработчиком в крупную корпорацию, а ещё через год сделает девушке предложение, в которое та вцепится, как в спасательный круг, выдернувший её из кислотной трясины материнского мирка – Линь покрутила бы пальцем у виска и ударила бы по струнам, заходя на следующую песню.

Чего же тебе не поётся сейчас, а? Или всё идёт согласно законам природы, из которых следует, что птицам положено драть глотку лишь в брачный период, а потом смысла в этом уже маловато, да и некогда, ибо клюв занят сначала ветками и собственными перьями, из которых строится совместное гнездо, а потом вкусными червячками для жадно раскрытых птенцовых ртов.

Линь скривилась повторно, пытаясь вызвать перед глазами образ костра, первого снега на тонких ветвях деревьев, затем тех же ветвей, покрытых робкими весенними листьями – но код светлых образов не желал компилировться и разлетался на осколки, отказывая девушке в доступе на уровень скрытых душевных ресурсов.

А может быть, просто пересохла та река, да и никогда не была она полноводной, раз обмелела так быстро? Только по самому дну ещё змеится тоненькая струйка, к которой припадают жадными губами то начальники, охочие до чужого сверхурочного труда, то муж с экспертным «Дай я покажу, как правильно делать / говорить / думать», то родители с хитом месяца: «Вы вообще детей планируете?»

Лёжа лицом в небо, Линь глубоко затянулась, спалив сигарету до самого фильтра, и надула воздухом живот, пытаясь вообразить себя пингвинихой, вразвалку бегущей на автобус по февральским сугробам или по мокрому после майской грозы асфальту – ибо хрена с два её подпустят к мотоциклу, как только…

Перекатившись на бок, Линь встала на колени и уткнулась пылающим лбом в траву. Хотя бы здесь, наедине с деревьями, которые видели тебя ребёнком, подростком и взрослой девушкой, ты можешь быть откровенна не только на уровне правды – «я ещё не хочу детей, потому что в мире, куда я не так давно вырвалась, столько всего интересного», но и на уровне Истины – «сейчас я не хочу детей от Антона, опасаясь, что он разочаруется во мне и свалит в туман, бросив меня с мелким на руках, или хуже – останется в семье, заставив и меня, и ребёнка мучиться виной из-за его взыгравшего чувства долга».

То ли порыв ветра в кронах деревьев нашептал девушке что-то тайное и горькое, но Линь вскинулась, словно ударенная током, и широко открыла глаза.

Нет, слова Истины звучат не так.

«Смогу ли я сломать Линь – свободную птицу, чтобы из её обломков слепить голема Линь – матери, или игра не стоит свеч?»

Ты стоишь на перепутье, которое старо, как мир. Выбирай.

Плавный, широкий подъём первого пути теряется в небесах, и не видать, доходит ли он до ворот Рая или обрывается на высоте эшелона стратосферных истребителей. На нём ровными золочёными буквами выведено: «Делай, что должно, и будет, как надо». На этом пути дети учатся у родителей самому лучшему, на этом пути муж и жена понимают друг друга с полуслова и до самой смерти не размыкают рук, смотря в одном направлении, а их родители становятся лучшими бабушками и дедушками, без помех продолжаясь собственными отражениями в детях и внуках. На этом пути вставать в шесть утра в садик / школу / на работу легко и приятно, а потому никто не опаздывает ни на поезд в отпуск, ни за стол к ужину, никто не разбивает в кровь костяшки пальцев и не воет от бессилия, словно раненый волк в клетке, ибо всё происходит вовремя, согласно намеченному плану или, на худой конец, прогнозу погоды.

Второй путь пролегает хайвеем в песках Аризоны, и на его потрескавшемся асфальте белой краской намалёвано: «Делай, что должно, и будь что будет». Это значит – соблюдай предписания дорожных знаков, заправляйся заблаговременно и включай дальний свет своих глаз, едва въедешь на отполированном семейном седане в царство сумрака, и дорожную разметку занесёт песком. Никто не гарантирует тебе, что из придорожного мотеля не выпрыгнет банда головорезов с битами, а когда ты чудом улизнёшь от них, отделавшись парой царапин на капоте, под колёса машины не кинется какой-нибудь чокнутый страус, размозжив голову о бампер и заляпав лобовое стекло кровавыми ошмётками, по поводу которых тебе, перепуганной вусмерть, предстоит сочинить красивую сказку с хэппи-эндом для детей, которые всё видели, а затем перехватить руль у мужа, который вырубился от страха на водительском сидении, и в одиночку мастерски припарковаться на обочине.

Есть ещё третий путь, Линь, но он лежит в иной плоскости. Это – заснеженная вершина, на которую положено забираться без снаряжения, используя длинную косу вместо страховочной верёвки, а отросшие ногти – вместо ледоруба. Это путь наверх, о котором пел тебе в светлые шестнадцать сильный голос солиста из группы позапрошлого века, непотопляемой в реке времён. Начало восхождения будет пугать тебя замёрзшими трупами тех, кто не сумел пройти свой путь, и их застывшие лица расскажут тебе о том, как трудно верить в свет, когда вокруг тьма, и как одинока смерть, когда некому взять тебя за руку. А потом на снежном полотне исчезнут все следы – и человечьи, и звериные, предоставив тебе самостоятельно выбирать, где останется отпечаток твоей узкой ступни, а какая ложбинка станет местом для ночлега. На правом плече у тебя будет сидеть ангел, поющий гимн вере в собственные силы, а на левом – бес, шепчущий о том, что если сорвёшься в пропасть, винить во время гибельного полёта будет некого, кроме себя. А позади, в золотом тепле плодородной долины, останутся те, у кого не хватило духу пойти с тобой, и они станут утолять свою горечь попытками оплевать в спину и тебя, и твой выбор. А впереди – снег, серый снежный ветер, и за колкой пеленой, бьющей по щекам – ты знаешь это из снов – такое солнце, которого никогда не увидеть из долины. А может быть, и нет никакого солнца, но ты ползёшь вверх, теряя силы, матерясь от боли и плача от отчаяния, упрямо повторяя: «Не останавливаться. Не оглядываться… вперёд». Руки твои с каждым взятым метром становятся сильнее, и перед самой вершиной падает в узкое ущелье отощавший бес, которого ты морила голодом, тогда как ангел, вскормленный твоей верой в избранный путь, взмывает в воздух, хватая тебя за руку и единым рывком добрасывая до вершины. И ты стоишь, смеясь и плача, прислонившись лбом к искристому боку солнца, которое никогда не признало бы тебя ровней там, в долине, а ветер смахивает твои слёзы, превращая их в сверкающие кристаллики, из которых складывается едва заметная фраза. «Делай, что хочешь, и будь, что будет». Это значит – над тобой более не властны ночные страхи, терзающие тех, кто всю жизнь прожил в долине, бросая на гору робкий взгляд сквозь суету будней. Это значит – бетонные стены чужих правил, созданных для защиты от радиоволн, летящих в эфире на запрещённой частоте, станут для тебя проницаемы, а злые слова и паутинные сети чужих сплетен не пробьют чистого света твоей новой одежды, не прилипнут к твоим рукам и волосам, летящим по ветру. Это значит – ты вернула себе потерянный дар слышать голос сердца, сбросив с него тесную броню самоограничений и шелуху чужих предписаний. Это значит – ты стала тонкой и прозрачной, как льдинка, как абсолютный ноль чистого листа, ты живёшь в режиме чтения, одним днём, одним вдохом и выдохом, просевая длинной чёлкой цветные потоки безымянных рек, и жизнь течёт сквозь тебя электрическим током, не встречая сопротивления, а потому отдаёт тебе всю полноводную силу, прося взамен не так много и не так мало: не привязываться к любимым местам, временам и людям. Привяжешься – смерть, словно акуле, которая может дышать, лишь когда плывёт. Секундная задержка – и ты уже опутан прочной сетью чужих «Если любишь меня, ты должен…», с привязанным грузилом «Ты обманул мои ожидания».

Линь судорожно изогнулась, закинув лицо к небу, и глухо завыла.

Ты уже сделала выбор, девочка, оставив свой отпечаток пальца в терминале регистрации брака, ты запустила новую программу, перед релизом которой не было и не могло быть контрольного тестирования, и теперь её алгоритм развернулся на мониторе змеиным кольцом, открывая меню с нехитрым выбором – написать код отладки или код отмены. И, троян дери, Линь, для первого у тебя не хватает пресловутых знаний и навыков, а для второго – элементарного «достойного» повода со стороны супруга. Можно, конечно, и самой пойти во все тяжкие, позволить себе себя настоящую, чтоб Антон прогнал тебя с видом оскорблённого ангела, не замарав собственной совести, как умудрялся не замарать её, насмехаясь надо всем, что было для тебя ценным, а ему казалось тратой времени и сил. Но разве он заслужил от тебя такого удара? А, впрочем, вспомни, сколько раз ваши с ним прогулки превращались в марафон «догони длинноногого супруга», и нырни на уровень скрытого смысла, где расшифровка мужниного поведения прозвучит как «вот привязалась» или, чего доброго, «я её боюсь и хочу держаться подальше…»

– Да будь что будет, – замученно прошептала Линь, проваливаясь в странное спасительное забытьё на грани транса, и незаметно для себя задремала в высокой траве, на узкой полосе волшебного леса, чудом устоявшего под стальным напором железной дороги и газовой атакой автомобильного шоссе.

***

Программа «Антимат», установленная на почтовом сервере стараниями Государственного Этического комитета, просканировала нетерпеливого белого голубя очередного письма, и, не найдя в нём ничего, достойного зацепки, с сожалением выпустила на свободу.

____________________________________

from: _thunderbird_

to: Salamander

Забирай эту пищалку и засунь её куда подальше. Вынос мозга. Снял с неё всё что мог…

Восстания, 53. 6 этаж, сегодня с двенадцати.

____________________________________

– Мне срочно в город, – выдал Санька, едва не поперхнувшись утренним кофе, и под тяжёлым взглядом Ангелины Павловны вымелся из колпинской квартиры за считанные минуты.

Как же ты вовремя, Буревестник. Прямо в разгар игры «ничего не случилось, и жена вовсе не ушла мужа с работы перед свадьбой дочери». Нет, мне не сложно нацепить на лицо маску вселенского спокойствия, особенно после бессонной ночи, потраченной на…

– Дверь на нижний замок закрой! – ударило в спину.

Санька хлопнул дверью. Тысячу раз я уходил из этой квартиры под один и тот же крик. Почему мне вдруг померещилось, что я вырвался из замкнутого круга? Выход из матрицы? Нет. Жизнь продолжается по укладу Святцевой. Только меня в этой её жизни сегодня стало чуть меньше. Не выход, но хотя бы шаг к заветной двери…

На лестничной клетке было накурено. Лучшая атмосфера, чтобы отдышаться и прийти в себя. Странно, но Санька вырос в некурящей семье, сам никогда не брал в рот сигареты, но отторжение сигаретного дыма пропало у него ещё в школе. Просто однажды он увидел, как старшеклассники зажали в углу какого-то тощего пацана и без особых причин показали ему небо в алмазах. А на следующей перемене этот пацан, избитый до крови, нервно курил сигарету в кустах сирени. Тогда Санька и понял, что курево – не всегда пустая блажь…

«А Восстания – это самый центр, между прочим», – подумал Санька, топая к остановке. Да, это вам не деревня Колпино, Петербург-12. Но Заневский ещё в институте имел репутацию «местного не из бедных». Папы-депутата, конечно, не было, но девки в коридорах шушукались о трёхкомнатной квартире в центре, куче тёток с недвижимостью и даче в Комарово. Однако, все пять лет учёбы Кирька жил в общаге, меняя соседей по комнате, как перчатки. Санька сразу открестился от этой чести. Чёрт его знает, этого Буревестника. Люди от него съезжали или ошарашенно-задумчивые, или готовые убивать. Его или других людей.

И снова дорога в центр, полчаса в метро. Пересадка, чтоб попасть на Чернышевскую, прямо Кирьке под окна. «Нет, каждый день так мотаться на работу я не выдержу», – подумал Санька, выходя на улицу и ловя волну тёплого воздуха с креозотом и лёгкой ноткой Невы. Впрочем, он уже давно отдавал себе отчёт, что стенд в НИИ – самое настоящее болото. И не поймёшь, что держит. Наверное, страх. Страх того, что над поверхностью мутной жижи не будет и этой жалкой иллюзии нужности, которая есть сейчас.

У двери в квартиру Заневского Санька замешкался, но всё же прислонил ладонь к сканеру замка. Ожидалось, что сканер выдаст гостевую метку и сделает голосовой запрос на вход, но вместо этого вдруг раздался щелчок, а между дверью и стеной появилась тускло светящаяся щель. Вот те раз… Санька вздрогнул, но всё-таки толкнул дверь и вошёл в квартиру. Внимание, вопрос: откуда у Буревестника мои отпечатки пальцев и почему они вбиты в память замка как хозяйские?

Мысленно запихнув эти вопросы в графу «опционально» и «на десерт», Санька стянул ботинки в пустой прихожей, присовокупив свою потрёпанную грязную пару к ряду Кирькиных кроссовок всех оттенков белого и серебра. Буревестник всегда был стилен на грани пижонства. Видимо, с годами это не прошло.

Впрочем, на этот раз Санька подготовился: почти всю ночь он собирал по старым знакомым информацию о Кирькиной жизни. Похоже, Буревестник оказался повенчан с компьютерами. Был женат, развёлся несколько лет назад, насчёт детей никто не в курсе… Среди фрилансеров прославился как спец по работе с искусственным интеллектом; по слухам, не чурался и сомнительных дел с астрономическими суммами на чеках. «Однако, ни разу не попался», – отметил Санька. Взять Буревестника за грудки никому не удалось. Даже жене, видимо.

Навстречу Саньке из дальней комнаты выскользнула маленькая пушистая тень, сверкнув на гостя зелёными глазищами. На автопилоте выдав неуверенное «кс-кс-кс», Санька получил в ответ порцию шипения и прижатых к голове ушей, после чего грозный хищник растворился в тенях коридора.

Кирилл Заневский оказался занят. Небрежно махнув Саньке на кресло, заваленное развороченным околокомпьютерным железом, и не менее развороченную кровать, он снова отвернулся к компу. Беседа на птичьем языке, из которого кирькин гость понимал лишь отдельные слова, возобновилась.

Санька, не воспользовавшись приглашением, стал нарезать круги по комнате. Эх, надо было снова договариваться о встрече на нейтральной территории, хоть в том же «Севере», а не в этом гнезде фрилансера. С другой стороны, вся аппаратура, необходимая Буревестнику для его «интереса ради и практики для» если где и существует, то только здесь.

Украдкой оглянувшись и утвердившись в мысли, что хозяин комнаты за ним не наблюдает, Санька осторожно перебрался через кресло к шкафу, на створке которого висела длинная бумажная простыня со строчками в столбик. Стихи? Но Буревестник никогда не писал стихов. Санька хмыкнул: или я просто не в курсе. Ведь, если честно, в институте я знал каждый шаг Заневского, каждую его новую пассию, залипшую на вороные волосы и серебряные кроссовки, а уж копия его зачётки и вовсе была моей настольной книгой, где красным подчёркивались все специальные дисциплины. Их Кирька брал играючи, я – тяжким штурмом. Но стихов во всей этой круговерти не было.

Над седой водой транскода ветер байты собирает.

Между сервером и сайтом гордо реет Буревестник,

чёрной молнии подобный.

Санька выпучил глаза, едва не потеряв челюсть. Стремление не удивляться издало предсмертный хрип и издохло на задворках сознания. Транскод, Река-под-рекой. Вот каков ты, Буревестник. Не бросил старые забавы… А ведь «метапространство» уже давно запрещено, старик.

То крылом «F5» касаясь, то стрелой взмывая к логам,

он кричит, и – Город слышит радость в смелом крике птицы.

В этом крике – жажда взлома!

Ну это ж надо… Санька едва слышно хмыкнул, вдруг искренне пожалев, что не послушался дочку и не вживил себе гугл-глаз: мог бы сфоткать на память эти признательные показания в виршах. Горький в гробу перевернулся, наверно.

Силу «Ctrl-alt-delete» и уверенность в победе

слышит Город в этом крике.

Нубы стонут перед взломом, – стонут, мечутся по тэгам

и на жёсткий диск готовы спрятать все свои пароли.

И админы тоже стонут, – им, админам, недоступен

кайф узреть «экраны смерти»: «Hard reset» их всех пугает.

Линуксоид робко прячет тело жирное в утёсах…

Только гордый Буревестник реет смело и свободно

над просторами транскода!

Воспоминания накрыли Саньку с головой. Запредельный полет в Реке-под-рекой под звёздами активных подключений, погоня тех самых админов, фиксирующих каждый их поворот и каждый новый порт, сумасшедшая скорость соединения… Буревестник вёл горе-компанию хакеров-пятикурсников, играючи уворачиваясь от стрел-запросов адреса атакующего, со смехом кричал, перекрывая шум электронного ветра в ушах: «Посмотрите направо – сервак Департамента безопасности… Все там будем!»

В ту хакерскую атаку Саньку взяли лишь потому, что он случайно узнал о ней и намекнул участникам о своей осведомлённости. Санька не был шестёркой и не пошёл бы в деканат, если б его не приняли в команду… Но репутация отличника как самого «правильного» человека на свете – страшная штука. Они испугались и уговорили Буревестника взять Александра Валько на дело. Уже не важно, какой именно сервер они хакнули, но это Кирькино «любая дверь на выход, и чистите логи» до сих пор иногда догоняло во сне.

Все мрачнее антивирус опускается над птицей,

и поёт, и рвётся «эхо», выдавая строки текста.

Хард грохочет. От запросов стонут гейты,

с пингом споря. Не выдерживает сервер стаи волн

и ddos-атака пробивает ход с размаху в корневые каталоги,

разбивая в пыль и брызги все админские защиты.

Буревестник с криком реет, чёрной молнии подобный,

как стрела пронзает базу, скрытый файл крылом срывает.

Вот он носится, как демон, – гордый, чёрный демон взлома, —

и смеётся, и рыдает… Над админом он смеётся, и над юзером рыдает!

В вое дисков, – чуткий хакер, – он давно усталость слышит,

близок перегрев системы, грянет переустановка!

Кулер воет… Хард грохочет…

Синим пламенем пылают сервера на горизонте.

Город ловит стрелы молний, USB-порты сжигая.

Кнопка «Пуск» не отвечает, форматируется сектор,

падает диспетчер файлов.

– Буря! Скоро грянет буря!

Это смелый Буревестник гордо рушит фаерволлы

над ревущим ру. пространством; то кричит пророк свободы:

– Пусть сильнее грянет буря!..

Оставшуюся часть киберпанк-поэмы Санька проглотил залпом, зацепившись взглядом только за «пророка свободы». О, с чувством справедливости у Кирьки всегда был порядок. И тот сервер, который они взломали всей толпой, принадлежал, кажется, министерству образования, которое уже тогда порывалось ввести определение профпригодности не столь по оценкам в табеле, сколь по психологическим тестам. Профпригодность. Оптимизация кадров. Вечная тема, ей-богу.

– А это твой новый друг? – вдруг прозвучал на всю комнату голос из динамиков. – По стареньким пошёл, Буревестник?

Санька затравленно оглянулся. Птичий разговор оказался с видеосвязью, и чуть сдвинувшаяся в сторону узкая спина Кирьки открыла собеседнику обзор на полкомнаты.

– О-о-о, – протянул тот же голос, пока согнувшийся от смеха Кирька сползал со стула, а Санька перебирался через кресло обратно, на свободное пространство. – Ну, хоть бы постель за собой поправили…

– Прекрати, Ян, – простонал Кирька и, дотянувшись до клавиатуры, с размаху ударил кнопку сброса.

Санька столбом стоял посреди комнаты, медленно закипая от ярости. Да что этот его дружок вообще имел в виду? Нет дыма без огня, но тебя, Буревестник, за что-то же бросила жена…

Кирька даже и не думал подниматься с пола. Смотрел на своего гостя снизу вверх, запрокинув голову и жёстко прищурив зеленоватые глаза, словно на харде считал битые сектора.

– Это коллега из Нидерландов, – тихо объяснил он, не дожидаясь вопроса. – Он всё превратно понял. Извини, Саня.

Санька выдохнул. Тщательно построенный разговор полетел к чертям.

– А теперь к делу, – выдохнул Кирька, вставая, как столетний дед с ревматизмом.

Он попытался разогнуться, но между лопатками у него что-то хрустнуло. Смачно выругавшись, Буревестник подбитой птицей рухнул на кровать.

– Всю ночь с этой твоей фиговиной провозился, – пожаловался он настороженному Саньке. – Спина ни к чёрту стала.

Сочувствие медленно проникало в сердце Саньки, найдя щель в частоколе шипов. О да, Валько, тебя и можно пробить всего двумя способами: взять на слабо или надавить на жалость. А ещё содрать обещание, как кору с тоненькой ивовой лозы. Тогда она становится настолько беззащитной и гибкой… В памяти вдруг всплыл вопрос с профотбора: «Если ваши близкие или друзья попросят вас о чём-либо, что нарушит данное вами слово, вы выполните их просьбу?» И что отвечать на такое?..

– Ты что-нибудь нарыл, Кир?

Санька, которому надоело стоять столбом посреди комнаты, не придумал ничего лучше, чем усесться по-турецки прямо посреди этого хаоса, и начать задавать вопросы. Заневский удивленно вскинул брови, но всё-таки ответил:

– Я сделал записи его сигнала. Но и здесь не без галактического патруля в кустах. Твоя штука пищит ещё и в ультразвуке. Ни за что бы не догадался, если бы не Мята. Так что, тебе, Валько, будет всё-таки предъявлен счёт, – хмыкнул Кирька. – За нарушение её душевной гармонии и нашу бессонную ночь.

Санька, предчувствовавший что-то подобное, даже не поморщился и мысленно прикинул свои финансы. Видимо, наболтавшие ему в полночь сокурсники безнадёжно отстали от жизни Буревестника, раз не сказали про даму его сердца с прекрасным именем Мята, которая, видимо, в обиде, что Кирька отдал себя этой ночью трекеру, а не ей. Интересно, она сейчас в соседней комнате?..

– Сколько Мята хочет? – спросил Санька с деланным равнодушием.

Зарплата будет со дня на день, но это предпоследняя зарплата, если психологи передадут кадровикам свои писульки. Хотя, может, ещё увольнительные будут. Боги Сети, ещё и Катька замуж собралась. Зачем я вообще с этим трекером связался? Лежал бы он себе, пищал в тряпочку…

– Ты чем отдавать будешь? – уточнил Кирька.

– Не понял…

– Ну, она крабовые палочки любит… Мурчит потом, как трактор. Думаю, за пару пачек она тебя простит.

Санька потерял дар речи. А Кирька уже откровенно ржал, и его всхлипывания напоминали чаячьи крики.