Полонное солнце

Горан зло взглянул на Этула. Тот молчал, опустив голову и неумело изображая раскаяние. Сам же Горан, похоже, искренне огорчился ходом дела. И Веслав поспешил успокоить его:

– Но не напрасно же я столь долго добирался сюда. Так и быть. Я покупаю мальчишку. Хотя стану еще торговать его. Он сейчас, поверь и не стоит тех монет, какие ты мне сперва обозначил.

– Я согласен, Веслав. Это моя вина, что не углядел, понадеявшись на своих негодяев. Готов скинуть, сколь скажешь. Называй свою цену! – И Горан вновь испепелил глазами Этула. Тот склонил голову еще ниже и замер на почтительном расстоянии. Нет. Хозяин их убьет. Как они были так неосторожны?

– Подумаю, покуда. Не торопи меня. Но купить – куплю. Я таков. Как сказал, так и будет. И никто мне поперек сейчас не вставай. Готовь свиток на парня!

Юна шатнуло, но он удержался на ногах, глаза его сверкнули из-под волос стылым ужасом и вмиг прикрылись черным заслоном из ресниц.

Горан улыбнулся широко, кивнув приятелю, и сухо приказал робко шагнувшему к нему Этулу:

– Можешь уводить. Накормишь, и обратно в яму скинь. До отъезда. Да укрыться ему чем-нибудь дай, вроде жара стоит знатная, а он, словно бы от холода трясется.

– Это не от холода, господин Горан. Злоба лютая в сем юнце кипит знатно, от того он и дрожит. Кабы не путы, поди сбежал бы давно. Верно ты решил, в яме ему теперь самое место. – Кивнул головой Этул, дергая юношу за веревку, привязанную к рукам.

– Нет! – Веслав покачал головой, понимая, что, если сбросить парня сейчас в яму, до дома он его не довезет, хоть корми, хоть не корми. Тот был уже на исходе сил и держался лишь на одной гордости и нежелании показывать усталость и страх, что читались в его глазах так же легко, как и радость в глазах Горана.

– В покои мои веди его! – Веслав едва глядел на Этула, а тот, напротив, не сводил с него тревожного взгляда. – Рук не вязать! Веревицу эту поганую скинь с него живо. В передней подле двери тюфяк ему брось. Пусть прикорнет там. Прости, Горан, но я не решусь спускать глаз с этого шустрого малого до нашего отбытия. Хоть он на ногах и не стоит вовсе, но я ему все одно не доверяю, физиономия больно непростая у него.

– Как прикажешь. – Горан пожал плечами и кивнул Этулу. Тот поклонился с выражением досады на лице и толкнул парня по направлению к дому.

Дом Горана был устроен в духе былом византийских вилл – о трех ярусах, с высокими окнами в виде арок, с внутренним широким портиком, росписью на стенах, увитых диким виноградом, галереей по всему первому этажу и той же недавней купальнею посередине. Причудливые мозаики покрывали полы. Комнаты обитателей и гостей дома располагались по всему долу, и все выходили дверями во внутренний сад. Веслав по праву друга и уважаемого гостя всегда занимал правую половину дома, самую прохладную летом. Подстриженные умелой рукой садовников деревья и кусты скрывали ход в большие светлые комнаты с крепкой мебелью и мягкими кушетками для отдыха. Почти все пространство одной из гостевых спален занимала огромная резная кровать под балдахином. Веслав ее терпеть не мог, стараясь по возможности на ней не спать. Он, как человек, привыкший к многочисленным битвам и военным походам, недолгому сну (часто на голой земле), не мог вообразить себя развалившемся на ложе, на котором пристало спать скорее цесарю, нежели простому воину. Но и Горана обижать не хотел. Потому, разворошив для вида покрывало и смяв баснословно дорогие, набитые пухом, подушки, часто устраивался на ночь на одной из кушеток, которые считал не менее удобными.

Когда слуги отошли на приличное расстояние, Горан сказал негромко:

– Ну, а теперь, друг мой, когда все наши дела закончены, спешу пригласить тебя разделить со мной трапезу и отметить нашу удачную сделку. Ты поступил верно, приобретя парня. Мое чутье подсказывает мне, что ты и твой князь, не пожалеете о приобретении. А оно, чутье это, ты знаешь, редко меня обманывает.

Глаза Горана искрились от радости, и в своем домашнем одеянии он сам был скорее похож на цесаря, выигравшего сражение, нежели на успешного работорговца, провернувшего удачную сделку.

– Знаю, Горан. Ты редко ошибаешься, и все твои рабы уже сослужили нам добрую службу. – Кивнул Веслав и добавил:

– А вот теперь я с радостью поел бы чего-нибудь. Мимо твоей кухни нельзя пройти равнодушно. В твоем доме искусные повара творят столь великие чудеса, что пища кажется божественным нектаром, вкусив который, забываешь обо всем на свете. Подтверждением тому сделались те дивные ароматы, что доносятся теперь до меня, минуя стены

– Ты все-таки познал эту науку. – Засмеялся Горан, хлопая его по плечу. – А утверждал, что не сумеешь.

– Какую?

– Плетение словес, друг мой. За столь много лет твои губы научились это выговаривать.

– Здесь у вас я навроде лица княжеского. Не хотелось бы ударить в грязь этим самым лицом.

– Подобного с тобой не случится, поверь мне. Никогда. Ну что ж, пойдем вкушать пищу богов. Это, заметь, по твоим словам.

И они медленно двинулись в глубину сада, сопровождаемые несколькими почти незаметными рабами, готовыми в любую минуту исполнить все, что им прикажут. Тихие и услужливые, те, казалось, не отбрасывали даже тени, чтобы ничем не обеспокоить своих хозяев. Птицы неистово щебетали в ветвях, прославляя великую силу жизни, какой не было и не будет никогда у большей половины жертв огромного рынка, что шумел по ту сторону уютных и мирных стен прекрасного дома. И никто из обитателей этого жилища не догадывался, что столь незначительное событие, как покупка раба, станет важным вкладом в победу одного молодого и пока еще не всем известного князя.

*

Хозяйский пир затянулся. Со стороны двора доносился смех, веселые голоса, слуги поминутно сновали туда-сюда, принося то вино, то новые закуски. Вкусные запахи заставляли нутро скручиваться в узел. К горлу подступала тошнота, но Юн привычно старался не думать о еде. К середине дня явился Этул, притащил кружку, от которой за версту несло мясом, и валил пар. Схватил его за загривок, вздернул на ноги, сунул кружку ко рту и заставил пить. Густая горячая похлебка, едва из печи, безжалостно обожгла губы и неумолимой огненной волной потекла в горло. Юн дернулся, обжегшись, и получил хлесткий удар по лицу. Кружка опустела. Этул толкнул его на пол и с силой добавил сапогом в живот. Парень свернулся в клубок, привычно ожидая продолжения. Но Этул, не задержавшись, ушёл. Юн лежал неподвижно, чувствуя, как внутри все горит огнём. Тошнота отступила было под натиском боли в обожженном горле. И скоро вернулась вновь. Его тело не хотело принимать в себя пищу, сопротивляясь насилию.

Этул был верен себе, обращаясь с ним, как с собакой. Невзлюбив парня за гордый нрав, он не мог простить, что тот его не боялся вовсе и молчал в ответ на все издевательства. Единственный из всех рабов, Юн как-то, не испугавшись, плюнул надсмотрщику в лицо и сумел дать сдачи в самом начале плена в ответ на попытку его ударить. А однажды даже кинулся бежать. После этого ему связали веревицами руки, а ноги обули в довольно тяжелые цепи. Они содрали кожу до крови, но Юн делал вид, что ему все равно. И даже не больно. Этул бесился.

Он не получал должного удовольствия от мучений жертвы и никак не мог сломать пленника. Тот оставался ко всему равнодушен.

Помня наставления хозяина о сохранении жизни ценного раба, Этул через день за шкирку вытаскивал того из ямы, обливал холодной водой заместо мытья в бане, совал под нос плошку с гниющей едой и глиняный кувшин с водой, отдающей тиной, дожидался молчаливого отказа, охаживал пару раз кнутом за строптивость и спихивал обратно, стараясь, чтобы юноша ударился побольнее при падении. Но тот приземлялся на дно своей подземной тюрьмы, будто кошка, успевая при этом одарить Этула таким взглядом, что тому временами становилось не по себе.

Но с каждым днем Юн все яснее понимал, что силы без жалости покидают его. Есть теперь хотелось все меньше, а израненное тело все реже откликалось на то, что с ним делали. К работорговцу, что приобрел его, все время обращались желающие перекупить парня, многие предлагали огромные деньги, но тот все время отказывал. Он явно кого-то нетерпеливо дожидался. Этул, скрипя зубами, объяснил, кого. Оказалось, что прибыть должен лучший друг хозяина, очень важная персона, что часто наведывается к нему откуда-то из Северных земель, и хозяин самолично подбирает для него особых рабов, давно изучив его предпочтения. Гость – человек суровый, жестокий безмерно, на всех глядит свысока, будто на пыль под ногами. Представляется купцом, но видом своим, вернее всего, походит на человека ратного, какой с оружием знаком не понаслышке. Но, сказать по правде, оружие ему и не требуется вовсе, у него в одних кулаках такая сила сокрыта, что всего лучше близко не подходить и сопротивлением своим не раздражать его. И кулаки эти он в ход пускать весьма горазд, ибо гневлив страшно и по этакой гневливости своей весьма несдержан. Одет хоть и без затей, но богато. Сразу видать, птица столь высокого полета, что там, где он парит без труда, окромя его, ну, может, еще нескольких таких же, никого и нет более.

Лошадь свою холит и лелеет, овсом кормит отборным и свежим, попробуй что другое предложи – убьет сразу. Для нее в хозяйском доме особый загон приготовлен. И надежные люди за нею ходят, проверенные. В седле человек этот сидит так, будто в нем и родился. Говорит скупо, отрывистыми фразами, а не витиевато, как принято в Каффе, а то и вовсе не говорит, лишь глазами зыркнет молча, и все тотчас исполнять бросаются.

Хозяин к нему расположен так, что не дай боже, чем не угодить. В своем краю приятель его, видать, привык к беспрекословному подчинению, своеволия никак не терпит. Суровый. Жалости ни к кому не знает. Не дай боже с таким схлестнуться по глупости. При этих словах Этул всегда ежился, видимо на себе гнев гостя и впрямь испытать уже успел. Вот для такого человека Юн и был предназначен хозяином.

– Не знаю, парень, зачем ему понадобился такой дурень, как ты, но поверь мне на слово, мессер Горан купил тебя для него. – Этул уважительно называл хозяина на италийский манер, желая подмазаться, тот ничего не имел против, но все одно относился к надсмотрщику пренебрежительно, впрочем, как и ко всем в доме.

– Верно ли он поступил, не знаю, но не повезло тебе, это уж точно. Избави Бог, прислуживать подобному человеку. Он же одним ударом кулака лошадь с ног валит, а уж тебя-то, червяка тощего, щелчком перешибет. А потому запоминай науку и не благодари – когда он глядеть на тебя станет, не дай бог тебе рот открыть и поперёк чего сказать! Все вместе тогда погорим! Ведь на тот свет отправит! И не гляди на меня так, звереныш мерзкий! Для тебя же лучше будет, если покоришься, а то сжуют тебя и кости в канаву выплюнут, не поморщатся.

Такие разговоры день ото дня становились все чаще, зловещие истории о новом хозяине множились, и Юн, вопреки воле, с ужасом ждал его приезда. Бежать он более не умел, связали его знатно, он ослаб от голода и уже не надеялся на счастливый исход своей жизни. Поэтому, когда его в неурочный час грубо выволокли из ямы и потащили в дом, понял, что страшное время, наконец, наступило.

Будущий хозяин оказался именно таким, как говорил Этул. Тот и не выдумал, поди, ничего, а наизворот, сокрыл больше!

Юн тогда медленно поднял голову, осторожно разглядывая стоящего перед ним человека. И невольно втянул носом его особый запах. От того пахло морем, видать окунулся недавно, сквозь морской дух с трудом пробивался слабый, едва слышный запах пота и дороги. Очень долгой и опасной дороги. Многодневной. Трудной. Но привычной. А еще поперек все этого ложился густым туманом лошадиный дух, как бывает, когда человек многие дни проводит в седле, без возможности эту самую лошадь сменить. Или без желания такое сделать. Стало быть, и впрямь, лошадь свою этот человек любит более других существ, его окружающих. Что ж, и то хорошо. Видать, хоть какие-то добрые чувства ему знакомы.

Очень крепкий, мощный, громкоголосый, с яркими зелеными глазами на едва тронутом ранним загаром лице, гость производил впечатление высоким ростом и резкими движениями. Когда стальные руки потянулись к лицу, Юн напрягся, привычно ожидая боли, но жесткие шершавые ладони на удивление мягко сжали его подбородок и скорее поддерживали голову, чем давили. Но, едва Юн, не осознавая себя, попытался привычно отбиться, как получил такой болезненный удар по ладоням, что едва сдержал крик.

Когда гость заставил глядеть ему в глаза, то в их глубине Юн заметил какое-то движение, там словно бы бился огонь, и этот огонь вдруг увиделся ему теплым, согревающим, что поразило, хотя юноша понимал – он обманывает себя, надеясь на человечность будущего хозяина, которой, вернее всего, не будет.

Ничего уже больше не будет хорошего в его жизни: ни задушевных бесед с господином Линем, ни доброго, мягкого отношения китайца, ни интересных его речей. Старик умер, а вместе с ним умерла и надежда, что помогала выживать в полоне. Надежда на то, что в один прекрасный день, Юн получит свободу и сможет вернуться домой. Куда? Он и сам не помнил точно, где его дом, откуда он родом. Знал твердо он лишь свое прежнее имя. Да и то, потому что часто вспоминал голос матушки, нежную ласку и тепло ее рук, которые упрямо сохранял в душе. Картину гибели родителей он давно запретил себе помнить, и в итоге она ушла от него в глубины памяти, растворившись в ней, как в омуте. Без следа.

Этул вновь пришел, ступая тяжело, задел ногой, будто бы случайно, и брезгливо бросил на пол старый соломенный тюфяк, влажный и воняющий гнилой шерстью. Но Юн все одно переполз на него с пола. Это было много лучше, чем холодная земля ямы, к которой он привык за столько дней. А еще ему освободили руки, и он с радостью подложил ладонь под голову, о чем мечтал уже давно. Пальцы слушались плохо, на запястьях, содранная грубой веревкой, кожа саднила, но все равно сделалось чуть легче, чем было прежде. Навар, что в него влили против воли, принёс немного сытости. Стало клонить в сон.

Он уже задремал, когда раздались громкие шаги, и тяжелый створ высокой двери со страшным грохотом ударил в стену.

Со словами "…и я тебе сейчас докажу, что не ошибся", в комнату ввалился господин Горан, за ним нетвердо шагал новый хозяин. Оба были здорово навеселе. Их сопровождали два надсмотрщика, и несколько домашних рабов. Юноша испуганно распахнул глаза и попытался встать, ибо вся эта толпа покатилась к нему.

– Горан, постой чуток, охолонись, не трудись ничего доказывать. – Заплетающимся языком просил новый хозяин, пытаясь поймать друга за край одежд, но того столь сильно шатало, что он все время промахивался.

Юн кое-как поднялся на ноги и сейчас стоял, прижавшись к стене, и глядел на вошедших. Волосы застили ему обзор, и он нервно убрал их, заправляя пальцами за ухо. Руки предательски дрожали. Вглядевшись в лицо нового хозяина, он понял, что пропал, тот был накачан вином по самую макушку и вряд ли лучился от того добротою.

Господин Горан, шатаясь, шагнул к Юну и положил тяжелую руку ему на плечо. Тот и отступил бы, да не позволила стена позади, создавая безнадежную и опасную ловушку теперь. Сильно пахло вином, и парень, до этого не пивший в своей жизни ничего крепче воды, невольно поморщился, что не укрылось от нового хозяина. Тот опасно сузил глаза. Горан ничего этого не заметил, будучи тоже пьян весьма основательно.

– Вот смотри, Веслав, я могу по…пыта…ться его ударить, а он не даст мне это сделать. Он знает, как меня унять, понял? Знает! Он умеет защищи… Защищ… Засищаться… Лишь руками. Пустыми руками. Понял? – Работорговец так больно вцепился юноше в плечо, пытаясь устоять на ногах, что тот закусил губу, отпрянул и услышал резкий приказ:

– Ну? Чего глядишь, парень? Живо показывай, что умеешь!

– Горан, довольно. Оставь его. Я тебе верю. – Хозяин тоже шагнул ближе, мягко снимая руку приятеля с плеча юноши. – Я уж и так его купил, чего тебе еще надо?

"Уже купил…уже купил…". – Молотом застучало в висках. Юн закусил губу. Стало быть, решено все. Он теперь окончательно и безраздельно принадлежит этому страшному человеку с зелеными глазами, и тот увезет его с собой. Навсегда. И никому уже не будет до него никакого дела.

Юн теснее прижался спиною к стене. Руки его повисли вдоль тела, он чуть сжал пальцы, едва согнув их, продолжая глядеть как бы сквозь всех и одновременно позволяя глазам своим видеть все по краям обзора. Воздух будто сгустился сейчас, превратившись в твердую стену, какая, впрочем, не могла отделить его от хозяев. И спасти. А в спасении он нуждался. Как никто. Ибо сейчас на него нападут. Он хорошо знал это. Ощущал всей кожей так, что волоски на загривке встали дыбом от предчувствия. И словно в подтверждение этих предчувствий, он увидел краем глаза, как к его лицу летит сжатая в кулак тяжелая рука. Тело тут же среагировало само, благо на нем уже не было веревки.

Чуть отклонившись, Юн молниеносно вскинул руку, ловя этот кулак распахнутой ладонью, второй он быстро перехватил чужое запястье, покрытое жестким волосками, дернул на себя, извернулся, сделал еще несколько почти неуловимых движений и повалил господина Горана (а это была его рука!) на пол, в последнее мгновение сообразив, что тот весьма тяжел и сейчас разобьет себе голову о каменные плиты пола, падая с высоты своего тела. И попытался хоть как-то смягчить это падение, схватив его за одежды и шею. Но сил удержать мощное тело работорговца у него не оказалось, и тот все одно грянулся спиною вперед, хоть и не так сильно, как мог бы.

Раздался гневный вопль обоих надсмотрщиков. Спину обожгло кнутом, Юн упал на четвереньки, его схватили за волосы, толкнули и, не прекращая ругательств, с силой вдавили лицом в пол. Он застонал. Из разбитого носа хлынула кровь, ему заломили руки, кнут опустился на плечи и шею снова, от боли потемнело в глазах, и тут раздался мощный крик, похожий скорее на рык:

– Стояяяяять!!

И тут же все замерло. Руки отпустили. Юн живо закрыл ими голову.

Послышались шаги, мимо юноши кто-то тяжело прошагал прямо к постанывающему господину Горану, который вяло пытался встать, бормоча ругательства себе под нос.

– Жив, тать лютый? – В словах нового хозяина читался плохо скрываемый гнев.

– А чччего мне сделаетссся? – Голос господина Горана казался еще более пьяным, чем был до случившегося…

Зашуршали одежды. Хозяин легко помог приятелю подняться. Теперь тот стоял на ногах, опасно покачиваясь.

– Эй ты, как тебя, я все время забываю!!

– Я Этул, господин! – Ноги Этула в сапогах возникли перед самым лицом юноши.

– Бери свово хозяина и веди его спать. Немедля! Да, гляди, проверь, не сломал ли он чего при падении. Это я сейчас про ту скамью, о какую он грянулся со всей дури. Прибери ее отсюда!

Этул поклонился и кивнул домашним рабам, что стояли поодаль. Те мигом оттащили скамью в сторону.

Горан громко захохотал, оценив шутку. Он с трудом уже держался на ногах. И его сейчас все забавляло. Все прислужники заметно повеселели, увидев, что хозяин не в гневе, и начали негромко переговариваться.

– А с этим что? – Этул встал над Юном, хватая его за волосы и грубо приподнимая голову вверх. – Гляди, господин Веслав! Каков негодяй! И даже вины за собою не видит!

Юн и впрямь молчал, глядя перед собою равнодушным погасшим взглядом. Лишь дышал часто.

– Сам разберусь. Ступай! Не раздражай меня!

Этул толкнул парня рукой так, что тот ткнулся лбом в каменный пол, поклонился и подхватил шатающегося хозяина. Юн опустил голову на руки, чувствуя, как кровь медленно течёт из носа и падает на них тяжёлыми каплями. Шаркая ногами по каменным плитам, все начали выходить из комнат. Хозяин двинулся за ними.

Проводить.

Голоса постепенно стихали.

Заскрипела, закрываясь, дверь.

Звякнул засов.

Все…

Вновь раздались тяжелые шаги. Новый хозяин приближался не торопясь, будто волк к обездвиженной добыче, и юноша закрыл глаза. Подтянув колени к груди, отчего цепь заскрипела по полу, он обхватил голову руками, защищая ее и прекрасно понимая, что это не поможет.

Шаги замерли где-то возле его уха. Мощные ноги в мягких сапогах пахли железом.

Повисла тишина. Звенящая и страшная, от которой хотелось завыть звериным воем.

*

Под ребра ткнули носком сапога. Но не сильно. Последовал приказ:

– Встань!

Юн отнял ладони от лица и приподнял голову. Хозяин стоял над ним, заложив руки за спину, и смотрел осмысленным взглядом абсолютно трезвого человека. Какой и не пил вовсе.

– Ну?!! Долго мне ждать, покуда ты из рук выпутаешься да ноги свои отыщешь??!

Сказано было сурово. Даже зло. И Юн начал с трудом подниматься, чуть заметно морщась. Этул приложил его от души. Не скупясь.

Встав в полный рост, он гордо поднял голову.

Веслав усмехнулся, разглядывая худую фигуру перед собою. Да. Горан не ошибся, выторговывая этого юношу за огромные деньги у тех жадных дурней, какие цены ему не знали и знать не станут никогда. То, что он увидал только что, и удивило его весьма, и обрадовало несказанно. Нет, конечно, и на Руси существовали разные тактики боя, им учили с малолетства тех, кто вольется после в дружину. Но здесь…

Юноша был слаб, едва держась на ногах. Красные глаза его говорили о том, что он почти не спит. Руки, какие он сжимал со всей оставшейся в нем силою, подрагивали. А тело, меж тем, послушно двигалось, откликаясь на опасность отточенными годами движениями. Видно было, что его учили основам этакого странного боя постоянно, изо дня в день, не давая спуску. Из него ковали воина и воина сильного и умелого. То, как быстры, и, несмотря на худобу, сильны были его руки, поражало. Такой чудной манеры обороняться Веслав еще не видал, и ему она понравилась. Горан не обманулся, он и впрямь отрыл настоящее сокровище, драгоценный камень, какой осталось только обработать и пустить в дело. Но сперва этого умельца надобно в себя привести. А то, не дай бог, сгинет до времени.

– Кто научил тебя такому чудному бою? – Веслав постарался чуток затушить голос, зная, что тот у него грому подобен и напугать кого угодно может. Парень и так на ногах держится из последних сил. Негоже сейчас пугать его еще больше. Летами он мал, хоть, видать, и с гонором великим. Вон глазюки как щурит презрительно! Взгляд остер до того, что уколоться об него можно. Молодец! Даром, что рабом безвольным жизнь прожил, а достоинство осталось какое-никакое.

– Ну? Где науку ратную постигал. Говори!

Тот наспех оттер оставшимся рукавом кровь, что струилась из разбитого об пол носа, и непослушными губами произнёс:

– В школе бывшего хозяина моего, господина Линя. Он купил меня еще малым ребенком.

– Как ты попал к нему в ученики, ты же не китаец?

– Сперва я был у него в услужении, потому, как был куплен им для домашних работ, уборки да поручений мелких. Но время спустя он принялся учить меня.

– Стало быть разглядел в тебе что-то. Такие люди за просто так ничего делать не станут, ежели резону нет. Токма за выгоду для себя.

– Господин Линь не таков, господин. Ты ошибаешься. Он добрый человек был. И выгода для него вовсе не на первом месте стояла. А, вернее всего, на последнем. – Упрямо возразил парень на своем напевном полурусском-полукитайском наречии, и глаза его серые зажглись ярким теплым светом при воспоминании о человеке, какой, видать, много сделал ему добра. Стало быть, хозяином был хорошим.

Ну, что ж, отрадно слышать. Не перевелись, стало быть, еще живые люди на земле.

Но Юн вдруг замолк, глядя исподлобья и ужаснувшись, видать, своей смелости, после шмыгнул осторожно носом, из которого продолжала сочиться кровянка. Волосья его выпали из-за уха, проехались по щеке и вновь повисли перед его чумазым лицом, будто частокол перед домом. В глазах погас теплый свет, и они сделались печальны.

Веслав покачал головой на такое и шагнул ближе, вновь беря парня рукой за подбородок. Юн заметно напрягся, ожидая кары за вольность, и вдруг почувствовал, что волоса откинули ему с лица, да прошлись рукой по нему, грубовато стирая пальцами кровь. Он в удивлении распахнул глаза. А новый хозяин даже не поморщился. Видать, брезгливостью не страдал. И взглянул спокойно:

– Ну, теперя я над тобой главный. Зовут меня Веслав. Для тебя, огрызок, я господин Веслав. Всегда обращайся ко мне так, ежели не хочешь получить лещей за грубость. Понял?

Юн кивнул покорно.

– Ты знаешь, что мы уедем из Каффы?

– Да, знаю, господин Веслав.

– Говорили тебе куда, али не ведаешь еще?

– Слышал, что куда-то на Север.

– Ишь ты, памятливый. Верно излагаешь. Наше княжество называют Новгородским по имени города, что стоит во главе. На престоле у нас князь молодой. Вот все, что тебе покуда следует знать. И того с тебя, мелкого, довольно. Теперь о норове твоём, да о проступке. Ты как, слеток дерзкий, посмел сопротивляться господину Горану и поднять на него руку?