Синие горы

Муж пришёл с работы, когда уже совсем стемнело. Неторопливо намывался возле бани, отфыркиваясь от воды, поджидал, когда супруга подаст полотенце и лёгкую свободную майку. Людмила поливала сверху из эмалированной кружки на багровую шею и бугристые плечи, поросшие рыжеватым курчавым волосом.

– Пары подымали?

– Не, в Кирилловой. А там корчёвнику! Больше с трактором валандались, – фыркая от попавшей на лицо воды, рассказывал он, а потом долго с удовольствием растирался стареньким махровым полотенцем, казавшимся до смешного малым в его огромных руках. Оглянувшись, не увидел рядом дочку, притянул к себе Людмилу и с удовольствием обнял.

– Ты чо это?

– Ничо, – насмешливо передразнил интонации жены. – Иди корми. Изголодался я, – со знакомыми с молодости нотками пропел вслед. Людмила поспешила на крылечко, стараясь, чтобы походка была лёгкой, будто ей снова двадцать, на крайний случай, всего тридцать лет.

Почаёвничали в тишине. Парни в армии – тихо стало теперь в избе, непривычно. Бывало, вечером то магнитофон крутят, то мотоциклами тарахтят до полуночи.

– С дочкой повеселее, да, Лёш? Дом-то как ожил после её приезда. Вот убежала на полчаса раньше – и затосковали. К осени опять улетит пташечка. Куда денешься – учиться надо, – погоревала Людмила за столом. – Но скоро ребята начнут возвращаться с армии, токо успевай встречины ладить. Варька-то отрезанный ломоть, поди, городского кого найдёт.

Поулыбались, с гордостью поглядывая на фотографии своих солдат, что, по деревенской традиции, красовались за стеклом буфета. Будто рядышком с батькой и мамой посиживают парни.

А Варюхин путь в клуб тем временем лежал через собственный огород. Так быстрее, чем улицей. Вплоть до изгороди отцом ещё с весны были простелены широкие доски на дорожки, чтоб ноги не мочить в росе.

Концерт в клубе, который раньше всегда радовал, сейчас показался Варе простеньким. Хотя, конечно, чужие гости всегда были интереснее своих доморощенных артистов. С другой стороны, ансамбль из соседнего села почти уж свой: раз в два-три месяца обязательно приедут, сделают концерт, а потом танцы в фойе. Кучкуются у крылечка парни: на крыльце те, кто уже отслужил в армии, на мотоциклах – помельче, ревниво на своих девчонок поглядывают. Больно уж ласково да весело те на музыкантов заглядываются. Варюхе эти переглядывания неинтересны: парни в городе посовременнее деревенских. Да и вообще жизнь в городе, словно фейерверк на праздник – яркая, искрящаяся, ни минуты спокойной нет. А в селе – как в стоялом болоте, никаких изменений. Хотя, если долго не бываешь – скучаешь.

Обычный деревенский клуб, простенькие плакаты на стенах, портреты участников войны, старенькие шторы и стулья разной степени инвалидности – всё было привычным, будто никуда и не уезжала. И немудрёные песни под две гитары были знакомыми, потому что уже не в первый раз тут звучали. Героями вечера, конечно, были эти парни из ансамбля, залихватски терзавшие электрогитары и ударную установку. Улыбнётся кто-то из них в зал, а у каждой из местных невест сердце замирает: ей улыбнулся!

После концерта, сняв свои ненужные в ночи сабо, Варя, отвязавшись от ухажёров, почти бегом по знакомым с детства тропинкам поспешила к бабушкиному дому. Найти его можно даже с завязанными глазами. Бежала туда Варя и маленькая из школы, и когда постарше стала. Любила свою бабулю так, как, пожалуй, все деревенские ребятишки любят – потому что по-иному просто нельзя. Родители чаще на работе, а бабушка – вот она. Да и повзрослев, не сразу расстаются со своими бабусями. И постряпушки там самые вкусные, и кровать – мягкая, и огурцы вкуснее, чем дома.

Зайдя в баню, Варя отмыла тушь с ресниц, умылась и тихонько прошмыгнула в дом, где дожидалась уже расстеленная кровать. Кровать тоже была необычная. Самый нижний матрац был набит соломой и сеном. На нём лежит стандартный, магазинский. Но тот, нижний, всё равно источал запах пшеничной соломы и травы, потому, пожалуй, и спалось на нём как в раю.

Проснулась Варюха от запаха свежих блинов, когда солнце уже щедро залило прибрежные вербы растопленным маслом первых лучей. От постукивания сковородника о сковородку сразу захотелось есть. Блинный запах царил по всему дому, а многообещающее шкворчание из печи уже манило за стол. Варька довольно потянулась, а потом резко уселась на кровати, опустив на яркие, почти оранжевые половицы ступни:

– Баб, ну и краска у тебя на полу, как апельсин! Я ни у кого такой не видала.

– Нитра! Маленько в магазин привезли, и мне досталась. Говорят, некрепкая супротив сурика. Но сохнет лихоматом. И шипко уж мне цвет глянется.

– И мне. Баб, у тебя там блины, да?

– А то ты не слышишь? Я ж знаю, что любишь. – Баба Аня заработала сковородником побойчее, выбивая исстари понятный домашний ритм: поварёшкой о сковородку, сковородником об её край, днищем сковородки о печь. И потом всё заново.

Поймав ногой под кроватью тапочки, Варюха выскользнула из дома в ограду. Наскоро поплескавшись под рукомойником, прикрученным за крылечком, поглядела на небо. Солнце уже оторвалось от сопки, где ночевало и вальяжно поплыло от реки в другой край деревни.

– Можа, огуречки малосольные будешь? Дак возьми там в сенцах. Они, однако, уж просолели, – надоумила из кухни бабушка.

А Варьке только этого и надо: завернула в темный уголок в сенцах, где на старой табуретке возвышалось эмалированное ведро с торчащими из-под крышки усами укропа. Подняв крышку, выудила парочку шершавых огурчиков и, не утерпев, тут же надкусила один.

– Каво ж аппетит портить? Садись за стол, не сухомять! – кышкнула её к столу бабушка.

– Детство, баб, вспомнила! Как не давала им даже сутки полежать, таскала один за другим, – смеётся довольная девчонка.

Отношения у Варюхи с бабушкой – самые душевные. Когда дед помер, Варя частенько приходила к бабушке ночевать. Посильно в доме помогала, хотя бабушке не помощник нужен был, а живая душа, чтобы было с кем чай попить. Чаёвничала бабушка с толком, не на бегу. И приучила маленькую Варьку пить чай из блюдца, да ещё и вприкуску с кусковым сахаром. Имелся у неё и сахар этот, и даже щипцы, которым его колоть.

Прикатив домой на каникулы, Варька, хоть и студентка уже, на всех парусах летела по деревенской улочке к бабушкиному дому. Спрятанный под раскидистым кустом черёмухи домок ещё издали подмигивал чисто намытыми стеклами глаз. И, едва ступив за калитку, попадала она в мир своего детства. Каждая доска на крылечке, да что там доска, каждый сучок был знаком до боли. Мать – колхозный агроном, дома почти не бывала, пропадая то на полях, то на току. И расти бы Варюхе в батькином тракторе, кабы не бабка: с нею, как у Христа за пазухой. Сколько секретов друг другу поведали – только им двоим известно.

А уж сколько словечек от своей бабульки переняла Варюха, не счесть. Порой кажется, что в каждом слове – бабушкина присказка. Спать ложится, а три самых простеньких молитвы, заученные с бабушкой, прочитает. А бабушка не отстаёт. Чирки свои называет «красотки», переиначив кроссовки на свой лад. Поглядела на чудные внучкины чулки по прозванью «малютки». Варюха тогда со смехом растягивала на пальцах струящийся капрон, показывая припрятанную длину чулка. Через пару дней баба Аня, распустив свои хлопчатобумажные чулки гармошкой, посмеивалась:

– Мои малышки совсем с ног упали. Твои-то на чём держутся?

Позавтракав, Варюха шустро прибралась на столе. А потом уж высказала свой секрет:

– Хочу попробовать нынче поступить в институт.

– Дак ты же учишься? Куда ишо поступать? – встревожилась старая. Внучкина учёба даром не проходит: баба Аня уже знает, что такое «сессия», «зачёт». И в эти страшные дни усердно молится о даровании ума своей студентке. Каждой пятёрке радуется, точно зная, кто помог.

– У нас один мужик тут был, зачитался и сдурел. Учишься же, почо ишо куда-то, головушку мучить. – Бабушка сокрушённо села у печи на табурет, положила на колени свои корявые маленькие руки и пристально вглядывалась в лицо внучки. Может, уже заучилась, вот и несёт всякую ерунду?

Обняв бабульку, чтобы успокоить, притиснула Варя её к себе и тоже загрустила. Хабаровск далеко от дома, затоскуешь – не прибежишь.

Баба Аня, выглянув в окно, увидела, что в грядке с батуном похаживают цыплята.

– Караул! – её как ветром сдуло. Варя едва поспевала следом.

– Цыпа, цыпа… цыпа! Идите, маленьки мои, идите, вылазьте на свет божий, – елейно выводила бабка Аня и трясла плошкой с нарубленной травой и мешанкой, которую успела прихватить на веранде. Но зловредные цыплята ни в какую не высовывались из луковых джунглей в грядке, до этого старательно оберегаемой и лелеемой. Сейчас гряда потерпела сокрушительное поражение – мелкая цыплячья поросль кощунственно мельтешила среди молоденького лучка, деловито его разрывая, выискивая в корешках всё самое вкусное. Лучок, что вчера после прополки стоял, как стройные ряды на параде, сейчас упал в лёжку.

– Гады вы, гады косоглазые! Чо натворили. Ты погляди, чо натворили! Ах вы, пропащи души! Сёдни же головы всем отрублю… – Елейные нотки пропали, и в голосе запогромыхивал металл, который, впрочем, не мог напугать никого во дворе.

Возле грядки хозяйка длинным прутом кое-как выгнала разорителей на тропинку, где уже могла стратегически развернуться. Погоняя выводок к пригону, стремительно прошла к воротцам из огорода, удивляясь собственной неосмотрительности: толком не прикрыла цыплят, и вышло сплошное разорение.

Видя, что помощь уже не требуется, Варя взяла с поленницы коромысло и знакомой тропкой пошла к колодцу. Журавель радостно скрипнул от первых прикосновений, послушное ведро занырнуло за водой. Не утерпев, Варюха попила через краешек ведра, остатки воды вылила в грядку моркови. Достала воды ещё. Наполнив принесённые вёдра, унесла их в баню. Это тоже был их с бабушкой ритуал – стирка, а вечером баня.

Метаясь от колодца к бане, оставляя на земле мокрые плешины от плеснувшейся воды, подумала неожиданно, что и ехать никуда уже не хочется. Может, и ни к чему её затея с далёким институтом? Отучится в областном центре и вернётся домой. И на выходные и праздники можно прибежать. Хотя… Скучно тут. Как подумаешь, что всю жизнь вот так цыплят из грядок гонять, картошку сажать-копать, воду на коромысле носить, такая тоска на сердце нападёт. Даже если станешь, к примеру, учительницей или фельдшером, всё равно жизнь не изменится.

Вспомнилось у колодца, как определили бабушке в квартиранты городскую учительницу. Вода у неё постоянно плескалась из вёдер, обливая голые ноги, и она звонко взвизгивала и смеялась.

Всё у этой учительницы было красивое, недеревенское. Босоножки, например, напрочь убившие прелесть новых деревенских сандалий. У босоножек был каблучок. Варюха с подружкой Маруськой, увидев такую красоту, в тот же вечер присели в своём кукольном домике, долго и старательно пыхтели, вырезая в сандалиях дырку на пальцах, как у настоящих босоножек. Маленькими гвоздиками, вынутыми из старой дранки, приколотили каблуки, приспособив пробки от вина. Гвоздик заколотили через подошву в пробку, и вся недолга.

Из отрезанного от старой куклы кусочка резины сделали лак для ногтей, тоже ничего сложного. Просто плеснули туда ацетона. Был он не красный, как у учительницы, а телесного цвета, но очень красивый, блестел, как настоящий. Дело было за помадой. Насобирав из своих копилок всё, что там было к тому времени, вскладчину купили одну помаду с красивым названием «Елена. Москва – Париж». Красивее Варюхи с Маруськой уже никого и не было в улице.

За все эти модные дела получили обе. Особенно досталось за сандалии, которым бы сносу не было, а они, оказывается, испортили. Хотя с этой дыркой на носке их можно было носить, когда уже стали малы.

Но окончательно учительница добила, когда достала из своей сумочки авторучку с четырьмя «запасками». Не с одной синей, как у всех, а с четырьмя! Они повиновались щелчку на ручке.

– У меня тоже такая была. С одиннадцатью пастами, – между прочим, заметила тогда Варюха. Приврала, конечно. Хоть бы с шестью. Нет, одиннадцать приплела.

– Не бывает таких, – с улыбкой засомневалась учительница, Наталья Евгеньевна её звали.

– Бывает! Бывает.

– А где она? Покажи!

– Да я её давно потеряла.

Да уж. Не все детские воспоминания в бабушкином дворе были радостными. Вот и наивное детское вранье Варюхино всплыло в памяти.

Погостив дома ещё четыре дня, она собрала свой чемоданчик: учебники русского языка, биологии, литературы, совсем чуть-чуть вещичек, потому что книжки заняли почти всё место. Вечером перед поездкой посидела с бабушкой, взяла заботливо высушенное в русской печке мясо, раскрошенное в крошку.

– В кастрюлю кинешь горстку, да картошину туда. Вот тебе и суп, – наказывала та, поглаживая Варюху по худенькой спине, где каждое ребро прощупывалось. – Да ешь там ладом, не жалей денег. Я с пенсии помогу, отправит тебе батька через почту. – Баба Аня махнула обречённо рукой и, отвернувшись к иконе, перекрестилась, пряча появившиеся слёзы.

Утром следующего дня Варюха уселась в отцовские «жигули», помахала рукой матери и бабушке, стоявшим у ворот, и кивнула отцу:

– Всё, поехали.

Больно уж хотелось скорее уехать из деревни в новую жизнь. В том, что она будет новой, большой и яркой, Варюха ни капли не сомневалась. Училась она всегда хорошо и, уж совершено точно, заслужила жизнь другого уровня, не болотно-деревенскую, а, как на американских горках, с головокружительными взлётами.

Людмила с бабой Аней остались у палисадника, некоторое время смотрели вслед. Вроде наобнимались и нажалелись перед дорогой, а уже затосковали.

– Щас полью в садочке цветки, да чаю попьём, мама. Иди ставь чайник, – отправила хозяйка старушку в дом. А сама, прихватив у завалинки ведро, расплескала воду из бочки на яркие георгины и двухметровые веснушчатые лилии, гордо вскинувшие оранжевые вихры над палисадником. Даже в пасмурный день они, как солнышки, освещали нарядный их двор. А сегодня день обещал быть жарким.

Уже заканчивая поливку, увидела, что Толька несёт к скамеечке у её ворот какие-то штакетины. Присмотрелась: из принесённой охапки возле лавочки он мастерил какую-то городушку.

– Толя, ты какой хлам тут наволочил? Каво строить взялся?

– Церкву. Ты чо, Людка, не видишь? Я вон даже крест сделал. – И радостно поднял над головой связанные в крест деревянные рейки, обвитые проволокой. – Молиться будешь.

– Иди ты отсуда! Крест он ишо не городил коло меня! – испуганно стала гнать его от дома Людмила. Неприятно торкнуло что-то в грудине, заколотилось в висках. – Иди-иди, строитель. Дома городи, да чашше молись, штоб матка протрезвилась. – И для острастки вышла из палисадника с ведром к Толяну. Сердитая, раскрасневшаяся, даже вознамерилась толкнуть ногой его строительство. Парень присмирел, притих. Собрал молча свои стройматериалы и, уходя, буркнул:

– Всем надо крест городить. – А потом заорал сердито: – И тебе, Людочка, в перву очередь! Вотачки!

Сама не своя вошла она в дом, где на столе уже парили чашки с чаем.

– Чо-то лица на тебе нет, – забеспокоилась мать.

– Переживаю. Успеют ли к самолёту? Да и шофёр-то он ишо молодой, – начала было хозяйка, да осеклась. И про Толяна смолчала. Мать-то в годах, сейчас же давление подскочит.

– С Богом пусть едут, не переживай, – в свою очередь успокоила её мать. Тоже не спала всю ночь, сон какой-то неладный приснился. Молилась потом, встав затемно, Николе-угоднику, чтобы чистую дорогу дал девчонке. Самолёты эти окаянные! Кто их выдумал? Страшно, хоть из дома девку не отпускай.

Так, пряча своё волнение за молчанием, допили чай и разошлись.

– Избу-то не мети вслед, не сдогадайся, – предупредила мать Людмилу напоследок.

А новенькие «жигули», которым ещё полгода не исполнилось, важно катили Варюху в новую жизнь. Очень уж ей хотелось сменить кооперативный техникум на технологический институт.

Билет на самолёт был сто раз проверен. Кошелёк – десять раз ощупан через тонкий бок сумочки. Дорога была ровной, утро солнечным, иван-чай алыми всполохами отцветал, коридорами вдоль трассы расстилался. И платье на Варюхе было красивым, и волосы ради поездки не в косы заплетены, а по-городскому – по спине рассыпаны. И казалось, всё в этой жизни сложится как надо. Но, видать, у Бога были свои планы на этот день.

Совсем уж близко от города отец, выйдя на обгон какого-то грузовика, увидел вдали встречную машину – военный ЗИЛ. Замежевался, резковато повернул руль, пытаясь встать в свой ряд. А опыту шоферского было всего два месяца по своей деревеньке. И улетели «жигули» под откос вместе с Варюхой, её планами и намертво сцепившим зубы Алексеем, кувыркалась машина, как подцепленная ногой жестяная банка.

Полёт был прерван куском бетонного ограждения, на который машина плотно наделась крышей. И было всё как в книжках: вся жизнь перед глазами, и брызнувшие дождём лобовые стёкла, и непонятно откуда взявшийся песок…

– Живая? Доча, ты живая? – послышался отцовский хриплый шёпот. Он ворочался где-то рядом, пыхтел, выбираясь из покорёженной консервы-машины.

– Живая! Живая. Не переживай. – Варя всхлипнула от страха. – Только придавило меня чем-то. Щас я.

Она протиснулась в измятое окно, с трудом освобождаясь от чего-то, что давило ей на спину. На коленях выползла наружу. В последний момент уже поняла, что ползёт по осколкам от лобового стекла, но боли не чувствовала.

Отец, увидев, что она выползла, пошатываясь, как пьяный, приблизился, обнял, и какое-то время они стояли молча, глядя на страшно исковерканную машину. Их машина ещё пять минут назад была новенькой, блестящей, как пасхальное яйцо, а эта?

– Доча, чо ж я натворил-то, а? Бестолочь я. Чо наделал… – выдавил он через силу сквозь сжатые зубы. – Но живая хоть, слава богу… – не сдержался и сдавленно проглотил какой-то пыльный сухой комок.

На трассе остановились машины, бежали люди. Варюха, очуманевшая от всего произошедшего, подобрала с насыпи выпавшую во время полёта туфлю, попыталась её надеть, но не получалось согнуться. Потрогав занемевшую спину, обнаружила шишку величиной чуть не с кулак. Но особых разрух в теле не ощутила.

– Ты, пап, жди милицию, а я поеду в аэропорт на попутке, билет ведь на руках, – виновато сказала она. Ведь именно она, дура непоседливая, подсказала отцу, что он успеет обогнать. И тот, перестроившись уже в свой ряд, снова вышел на обгон.

Какая-то женщина тоже пощупала осторожно шишку на её позвоночнике, сокрушённо покачала головой:

– Неладно у тебя там, на спине, не ладно. Езжайте быстрее к врачам. Тут часть стоит, у них свой госпиталь есть.

Пристроив у кого-то из местных машину в ближайшем огороде, отец повёз Варюху на попутке в госпиталь.

Присев в машине, Варя ощутила, что боль в спине стала нарастать. Сначала в горячке и не почувствовала ничего. Поэтому старалась сидеть осторожно, не двигаясь. Отстранённо смотрела на мелькающие придорожные кусты и осознавала, что едет в обратную от аэропорта сторону и все планы кувырком. Как это так? Почему с нею? Запоздалый страх приступил вплотную, охватил и трепал её теперь частой дрожью. Зуб не попадал на зуб. Отец, придвинувшись, обнял её аккуратно и придерживал, чтобы остановить этот нервный колотун.

В госпитале дежурный врач скомандовал прилечь на кушетку. Потрогав спину, сразу объявил: «Компрессионный перелом позвоночника. Ни в коем случае нельзя садиться. Лежи!»

Отец враз посерел, плечи опустились. Вглядывался во врача, ожидая ещё каких-то слов, а их не было.

– Вы водитель? А у вас что? Руки вперёд вытяните, присядьте.

– Ничего-ничего. У меня всё нормально Главное, ей помогите, – растерянно просил отец. Со своей Варюхой-горюхой он облазил все окрестные сопки в поисках грибов и ягод, но на мотоцикле, который водил уж больше двадцати лет. А новенькие «жигули» пока были для «погляду», больше времени был в комбайне. Какая нечистая дёрнула его согласиться ехать в этот путь самому? Можно было и соседского парня, Гриху, попросить, – ругал он себя последними словами, наблюдая, как дочку, шуструю и вёрткую егозу, переворачивают двое медбратьев, укладывая поудобнее. А она смотрит на него виновато, и в глазах слёзы. Из города вызвали машину скорой помощи.

– Я с вами в город, – начал было Алексей, обращаясь к врачу, который по телефону сообщал в милицию об аварии.

– Нет, мы ещё двоих больных повезём, и два сопровождающих. А вы давайте к машине, туда сейчас приедет милиция. Машину пока с места ДТП не увозите, указали подождать, – попросил доктор.

Разбитого, уставшего Алексея отпустили к оставленной машине.

– Бог своё, черт своё, – утешала Варю санитарка, намывавшая полы в приёмнике. Она же принесла кусочек домашнего пирога, так как вставать категорически не разрешали. А потом поила из чайничка, с носика. – Гадкое тут место – рядом с кладбищем. Трёх уж похоронили с нашего села. Около могилок, и столько аварий, как специально! Вас ещё вот Бог отнёс, живые, – перекрестилась она.

Странное дело, но после этих слов Варюха немного успокоилась: и впрямь, могла бы и совсем погибнуть. Живая, и слава богу. И отец жив!

Приехавшая скорая только называлась так гордо. На самом деле ехала она тихо, трясло немилосердно. На распяленных носилках внутри машины было совсем худо. Варюха поймала себя на том, что потихоньку постанывает. Ей очень хотелось, чтобы кто-то пожалел её в это время, хоть и болей особых не было. Просто ныло в спине.

В больнице бригаду скорой встретили у входа, долго катали Варюху по коридорам, похожим на какой-то бесконечный лабиринт. Брали анализы, делали снимки, писали какие-то бумажки. И когда она наконец оказалась на кровати в одной из палат, она обрадовалась, что этот бесконечный день заканчивается.

Завернувшись в одеяло, она мгновенно провалилась в сон. Неведомо как оказалась рядом баба Аня. Сидя рядом, гладила её по спине, трогая шишку и качая головой, просила никуда не ездить. Но она снова куда-то ехала, и опять перед глазами был тот самый военный ЗИЛ. И снова отец сворачивал в сторону обочины. А она, решившись, выпрыгнула из машины.

Проснулась Варюха от звука падения собственного тела, очутившись на полу рядом с кроватью. Испуганные больные вызвали медбратьев. Те осторожно переложили девчонку на кровать, а потом на всякий случай привязали поперёк кровати скрученной простынёй.

– Не езди сегодня больше никуда, поняла? – улыбнулся ей один из медиков. – Я тебя привязал.

Остаток ночи Варюха проспала, как будто ничего и не случилось. Молодой организм благополучно вытолкнул из себя, как занозку, аварию, а скопившаяся за день усталость, боль и долгое ожидание скорой помощи сыграли своё дело: уснула молниеносно и без сновидений. Но на любимую позу, на бок, не покушалась, помня о привязанной поперёк тела простыне.

А утром опять навалилось осознание: никакой поездки в институт не случилось. Неизвестно, что будет в ближайшем времени, так как врачи ничего определенного, кроме общих фраз, пока не говорили. А самое страшное – как известие об аварии перенесла баба Аня. Как ей об этом сказали родители? Как там мама? Отец, наверное, винит себя. Лёжа под одеялом, Варюха глотала слёзы, стараясь не всхлипывать, чтобы не беспокоить соседей.

Пришедший во время обхода доктор – круглолицый, напоминающий весёлый арбуз, хоть немного внёс ясность:

– Переломы компрессионные. Сейчас главное – покой, лежать на досках, ни в коем случае не садиться. Срастётся, ты ж молоденькая. Но месяца два полежишь. Потом полгодика на больничном, садиться нельзя будет.

– А учёба? – Варюхины глаза чуть не вылезли из орбит. Ей казалось, что вся эта история самое большое на пару недель.

– Пока надо забыть про учёбу. Хочешь, попроси учебники, тут учи. Сдашь всё экстерном. Кстати, наслышан, как ты вчера с кровати ещё раз улетела. На всякий случай будем тебя пока привязывать. Такое часто после аварий случается. – Помолчал, потом грустно добавил: – Учё-ёба… Радуйся, что жива осталась и сама ходить будешь. Видно, кто-то за тебя крепко молился. Тут вон рядом лежит ровесница твоя после ДТП. Никого не узнаёт, не говорит. И никогда, ты слышишь, никогда не встанет! Единственный ребёнок в семье. Мамка её на коленях полы тут моет и молится. Лишь бы рядом дозволили сидеть. Вот там беда. А ты «учёба»!

Потом доктор обходил каждую из лежащих. С иной говорил совсем чуть-чуть, насмешливо, с другой – долго и строго. С Варюхиной соседкой, гундявой бабкой лет семидесяти, практически не говорил.

– Не вставали? Почему? Чем дольше вы будете себя беречь, тем хуже для вас. Вы так и не адаптируетесь. Вы вполне можете уже вставать на костыли. А если намерены лежать, то, пожалуй, завтра и выпишем вас.

Не слушая занывшую старуху, шагнул к следующей кровати. У бабульки в гипсовом сапожке со шпорой засиделся. Та, маленькая, как воробышек, готова была хоть в пляс. Спрашивала, как ей вставать с «этой бедой». Демонстрировала умение подтянуться на кровати, схватившись за вожжи, привязанные к головке кровати. Хвастала «царапучкой» – проволочной петлёй из алюминия. Посиневший большой палец воинственно торчал из гипсового сапожка, и даже неопрятный гипс на нём выглядел, как залихватская кепка. Бабушка-воробышек рассказала врачу, что приспособление ей сделал гипсовщик Сергей, которого, как поняла Варюха, все обожали. Царапучкой бабка лезла в широковатый сапожок и чесала ногу. Варька порадовалась, что хоть гипсом её в этой больнице не наградили.