скачать книгу бесплатно
Вы думаете, книга повествует о моей жизни и о моём даре? Нет, вы ошибаетесь. Уже расписал её в двух словах, третье будет лишним.
Сейчас будет лишним! Что будет потом, я не знаю! Вокруг меня лишь начало. Обычно, в конце всё меняется, всё становится позволительным – конец ведь…
Моя жизнь, возможно, ярка и вовсе не банальна, но жизнь человека, что сам нарисовал её мне, намного важнее всех сказанных мною слов. Пусть я видел лишь начало его жизни, но скоро открою, что будет в середине и в конце.
В конце и признаваться то, кто я такой и кем кому являюсь, быть может, не придётся. И всё не к месту будет и не вовремя!
Да и сейчас не время откровений.
Вот так всегда. То рано, то поздно, а между ними тишина.
Сейчас я неизвестный персонаж, незаметный – быть может, и не присущий в этой истории, и меня это устраивает. Всё меняется, знаю. И я способен быть сражённым известностью, если сам того пожелаю…
Нет смысла судорожно листать страницы, чтоб знать заранее, кто есть кто, и кто есть я. Итог узнать невозможно, если тебе неведомо начало и нутро.
Надеюсь, мой выбор не изменится, и в конце вы застанете меня в здравом уме и добром здравии, несущим ту же мысль и с той же улыбкой.
Но не всё решает выбор, и не все ступают по предназначению…
Ч
асть
1
Да коснутся губы души…
Глава 1
Вся жизнь как один рисунок
…
Простор мысли, порою, меньше жизни сигареты, но трепетнее любого огня. Мысль не помнит начала и не видит конца, не считает, что ей нельзя ошибаться. Если мысль не остановить, то она не остановится никогда. Она, как маленький ребёнок, рассказывает нам что-то постоянно, а мы слушаем, спорим и ругаемся с ней, вместо того, чтобы сблизиться, породниться и услышать.
У мыслей разное звучание, и голос мысли тоже разный, потому по красоте их выбираем, но красота не всегда истинна – это, как встречать человека по одёжке, а провожать по душе. Мысли, как мелодии – говорят так, как будто поют. Они редко стесняются своего пения – наоборот, завывают лишь громче, если отсутствует слух, но есть намёк на голос.
Мысль она такая, пусть и недооценённая, но не гордая – что бы не случилось, простит и придёт. Захочет – поднимет с колен, пожалеет; пожелает – погубит. Быть может, она слепо верит, что у неё есть душа…
Конечно, мысли человека напрямую не связаны с душой. Между ними есть определённое им пространство, которое мысли пытаются преодолеть, чтобы жизнь их не оказалась бесследной.
Их связь вовсе не значит, что у тёмной души тёмные мысли, а у светлой светлые. Всё не глубже и не шире, как обычно бывает. Всё рядом, всё близко, можно представить и предотвратить, хоть свет луны, хоть солнца закат. Но зачем? Душа возится с мыслями, как мать со своим дитя, а, что может быть глубже этой связи?
–Где твои корни? И как свои не омрачить?
–Мои корни со мной, а свои не омрачи беспамятством.
Вопросы глубоки, ответы скупы – это всё, что характеризует знания о душе. Ни одному человеку они ещё не были подвластны. Но всё когда-то случается…
Когда человек рождается, душа его, как чистый листок и рисуют на нём те, кто находится рядом. Ответственность обостряется у всех, но не у всех побеждает, и рисунок может стать блеклым. Любимые цвета, порою, портят все цветы, что рождены быть собой, а не для кого-то.
Кто-то пишет красками, кто-то чернилами, но запачкать душу возможно и корявым мелом, и ломающимся карандашом.
Наблюдающий за ребёнком человек сам выбирает, что рисовать на его душе. Не всегда, даже, казалось бы, самый правильный выбор может оказаться верным шагом, ведь и чистые листки не такие уж одинаковые. Каждый листок со своим нюансом, эффектом и дефектом, побочным явлением и другим модным словом.
Рисовать новую душу это огромная ответственность, и, как бы не нарисовали её, большинство детей дарят рисующим их жизнь поклон.
Да-да. Не знаю, как у вас, но у нас в этом, ничего не изменилось…
Есть и те, которые ненавидят своих художников, считая, что те перепачкали их листок, а не разрисовали, но лишь малая часть из них правы в своей ненависти. Ненависть часто бывает не права, а злость лишь кричит ненужную правду.
Когда листок перепачкан полностью, какой в нём смысл, если написать уже не куда?! Казалось бы, только открылась дверь в жизнь, а ты уже не можешь ничего ни вписать, ни исправить. «Это несправедливо.», – замечаешь ты и вписываешь в свой листок, что мир несправедлив. И даже не задумаешься о том, что только что ты на своём полотне написал что-то новое. Пусть и малоприятное…
Редко замечаем противоречия. Возможно, потому что даже в них, в чьих углах правды не сыскать, себя считаем правыми, а мир для нас не прав во всём.
Рисующий не способен перепачкать абсолютно всё на листке своего воспитанника. Пусть и начал рисовать душу, но продолжать её вечно не сможет, и это не обсуждается. Кто-то рано, кто-то поздно, но все срываются с цепи.
Всё зависит лишь от нас, что мы себе нарисуем – когда цепь разорвана, кисть держать придётся лишь самим. Хоть справедливый мир, хоть несправедливый – рисуй! Рисуй всё, что видишь, рисуй всё, что слышишь.
Кто-то, разозлившись на весь мир, способен свернуть горы, кто-то, полюбив вселенную, с лёгкостью поставит горы на место.
Не осуждённые, кто силу получил из света, но был замечен тот, кто силу пил во тьме. Обычно это так, но опять же не всегда, иначе не жила бы в мире сказка.
Исключительное исключает повседневное, а повседневное повсюду, потому между ними война, в которой побеждают не те, кто до конца стоял на своём, а те, кто оказался ближе к правде…
«Прими любую силу, какую пожелаешь, не слушай никого!» – громкий, но совершенно бесполезный совет, ведь не слушать невозможно, если слышишь.
Как душа воспримет эту силу? Сам спроси у неё. Ты ведь, принимая решения, советуешься сам с собой. Также и здесь поступи.
Душа становится потёмками не от тьмы гнетущей, а от того, что никто не в состоянии заметить в ней свет. Человек, по своей простительной сути, в первую очередь думает о своём, а потом о себе, затем о чужом и только после этого о ком-то.
Рассказывает о себе, делится эмоциями о себе, боготворит себя, не говоря ни фразы о своём. Слушая собеседника, не вникает в его слово, словно оно хуже, чем его. Конечно же, для него любая душа будет казаться потёмками, ведь он не то, что видеть, даже слышать её не желает. Это обидно для кого-то, но не обижайтесь. Начинать то надо с самих себя, а потом уже думать о том, почему кто-то не желает видеть вашу душу…
О душе рассказать кто-то сможет ещё пару миллионов слов, а кто-то и написать три тома рукописи и заставить её пылиться в ненужности. Они все, конечно, молодцы, но сейчас это ни к чему, раз речь пойдёт не только о ней.
Пыль лишь мешает, она не чиста и не честна. Историй без пыли почти что не бывает, и их потом не примут небеса.
–С чего начать? С него или с его мира?
–Начни с обоих…
Он был обычным человеком – угрозы не таил, обиды не держал. Это ведь обычный человек? Или нет?! Не скажу же я, что он был весёлым?! И каким вы тогда представите его?!
Одной фразой не рассказать о человеке…
Его имя Арлстау. Имя без истории и без силы. Людям нравится придумывать новые имена и не важно, что они ничего не значат, никого не волнуют и ни во что не вовлекут. Значение можно придумать и самому, для этого вся жизнь впереди. Решить, чем взлетать, чем лететь, как упасть и утонуть, всегда успеется.
Чем он занимался? Большую часть времени ничем. Волы отдыхали, но поля затоптаны.
–Ну как ничем? Рисовал же временами. Что-то ведь было в этом…
–Что-то в этом было, но лучше говорить, как есть.
Арлстау любил рисовать и получалось так себе для профессиональных глаз, но людям нравилось, да и ему тоже. «Творческое удовлетворение!», – называл это он. Чем сильнее шедевр, тем дольше оно длится.
Выставлял картины на продажу, и их покупали, какую бы цену он не назначал. Повышалась лишь значимость, хотя сам понимал, что он не мастер и даже далеко до подмастерья. Нет в нём глубокого мастерства. «Танцевать можно тоже по-разному, но не от каждого танца бьётся сердце и раскрываются глаза.».
Однако, он верил в свою кисть настолько, что в разум прокралась идея, и художник, следуя за ней, нарисовал круглую сумму к одной картине, что вызвала в нём массовое, творческое удовлетворение. Чем-то она его зацепила, что, даже счёл её лучшей.
На ней изображён он сам – не удивительно для тех, кто его знает. Он стоит на набережной, звёзды и луна – и на Земле, и в небесах. Небо под ногами и над головой, а вдалеке его кто-то ждёт – естественно, это женщина. Всё красиво вокруг, насыщенно, ярко, но ему нет дела до красоты и сияния. Картина живой ему казалась, а это важнее её очертаний.
«Почему я должен стоить дёшево, раз ценю своё настолько высоко?!».
Его пытались переубедить писать такую сумму, ведь столько не стоит ни одна картина, а он дарил этим словам отмашки рук. Счёл, что его полотно выше других – не на голову, а на две!
«Если б я читал чувства и мысли, не послушал бы здесь никого и сломал бы себя своей кистью и разрушил всё то, что моё.», но чувств и мыслей не читал, а слов сомнения и так не слушал.
Через час после содеянного раздался звонок. Разговор был коротким, хоть и сердце вырывалось из груди.
Положил трубку и через минуту на его счёт упала вся сумма. Единственным условием покупателя было: не афишировать, не привлекать к себе славу, что высшей категории.
Сослал случившееся на удачу, но сердцем чуял всё иначе, что всё не просто так.
Ошарашен был несколько дней, что счёт его переполнен и устанешь все деньги считать. Обеспечил себя на всю жизнь.
–Что ещё для жизни надо?
–Много чего!
К своим возможностям быстро привык, и понеслось: одни просят, другие спрашивают, а он ответит всем по разу и дальше о своём рисует, но уже не продаёт холсты.
«Вода – ты моя магия, а камень – мой кудесник, песком я ослепляю все глаза…», – его девиз на завтра, а сегодня он простой человек, рисующий не лучше других художников его планеты.
«Лучше смотрите, как я творю, а не глазейте на то, как мне творить не нужно!», – и такое бывало, когда бесил его кто-то, но сам понимал, что без изъянов творить способна лишь природа. Сам знал, что у совершенства нет предела
Цель – изменить этот мир и сделать его лучше? Как бы не так – он чаще смеялся над людьми, чем к ним испытывал жалость! «Зачем менять мир? Самому бы измениться…».
Изменить сознание людей или, просто, их философию? Что из этого менее рискованно, и, что более эффективно? Без разницы ему было на эти спонтанно приходящие мысли, потому что в то время его это совершенно не касалось и не волновало.
Вся жизнь, как один рисунок. Холст избалован, и жизнь была ему подобна. Нарисовал достаточно много картин – фейерверки, фонтаны, мосты, на юг улетающий ветер, но не хватало ему чего-то в них. Душу их не мог передать полотну.
Знал, что способен создать большее – настолько, что огонь не посмеет коснуться бумаги. С таким знанием совсем не просто живётся, приходится стремиться быть лучшим, не имея на это должных оснований и талантов.
Лучшим во всём или лучшим в своём? – Он выбирал второе. Пришлось возлюбить право многого себя лишать, хотя дано было столько, что можно смело жить десяток жизней…
Была в нём одна черта, что из разряда лучших – как бы не смотрели в него люди, как бы не заставляли скучать изучающим взглядом, они не знали, что от него ждать, и, на что он способен! Быть может, на подвиги, может, на жертвы или на жестокость, или на любовь. Много есть вариантов того, на что способен не каждый, и не все они разыщут нашу жизнь, и не все они в неё вернутся.
Жизнь его была какая-то стремительная. Вроде, что-то пытался, где-то, даже старался, и мало кто в чём-то его подводил, но время летит, а ноги ходят по тому же месту. Не этого он желал и в юности, и в детстве.
Много откладывал на завтра, считая, что завтра ничего в его жизни не изменится, и он всё также будет ходить на двух ногах, держать кисть в дрожащих пальцах, бережно вести её по полотну и также засыпать и просыпаться. Заметки на большое будущее оставлял лишь себе и верил в них, без сомнений верил…
Летит как-то на самолёте – внизу луга красивые, что рисовать их хочется не завтра, а сегодня. Спустился с неба – а это лишь репейник. И Арлстау ему говорит: «Что же ты так? Подвёл меня, колючий!», а он ему: «Ты не сдавай меня, что страшен я. Их сдавай. Я хотя бы свысока красивый.». Вот и приходилось лгать в своём творчестве – что всё хорошо, что репейник сегодня красивый…
Просыпаться любил от лучей солнца и не желал задумываться – почему. Наверное, потому что ценил тёплое, обожал быть согретым. Логично? Или это слишком нежно для мужика?!
Логика – ничто для солнца. Нравилось ему это и всё. Кто знает, что у него на уме?! Никто не знает ни о вкусах, ни желаниях. Из всех, кого он встретил на своей дороге, в основном, были персонажи, у которых всё, что на уме, было нарисовано на лицах. Но зачем быть таким? Есть дороги поинтереснее, неожиданней любых мастеров фантазии.
Знал человека, который всегда появлялся неожиданно. Всегда! Без права на ошибку. Как это у него получалось? Загадка. Он и сам не знал. Но в этом что-то есть, и это что-то художник ухватил для себя, чтобы поделиться с другими.
Художник просил у солнца необходимого. Не наглел поначалу, не капризничал. В ответ оно не всегда светило благосклонностью, но благо беспросветно, потому бывает незамеченным.
Важно, что он верил. Не обращал внимание отказам и продолжал просить: то особенного, не уточняя, чего именно, то невозможного, чего никто не может. Просит и всё, ничего с ним не поделать – и попробуй ему откажи.
"Убей свою воздушность! Говори со мной нормальным языком, и каждый жест исполню!», – иногда отвечало ему солнце его же собственными мыслями, но он ещё этих мыслей не слышал.
–Воздушность погубил, но убивать рука не поднимается!
–Значит, терпи…
Слово «Мочь» могущественно, потому могучий – тот, кто может! Только вот, зачем об этом просить, если он и так может то, чего другим не пришло бы, даже в мысли?! Разве, есть ещё что-то большее?!
Он видел души всех живых существ и называл это даром, хоть и любил временами скромно противоречить самому себе! Всегда противоречить не стоит, это не имеет никакого смысла, а смысл для него важнее пробуждения.
Да, далёкие люди не верили в его дар. Близкие, то делали вид, что верят ему, то глазели на него, как на умалишённого, как на сумасшествие.
–Не слишком ли разные глаза?
–Нет, они одни и те же.
Конечно же, бросая в пропасть все свои противоречия, он убеждал себя, что это самый важный дар, придуманный природой. "Ну ты загнул!», – отвечало зеркало.
–Единственное ли в роде? – спрашивал он в ответ.
–Так важно тебе это?
Застеснялся. Значит, было важно.
«Проницательный и непроницаемый!», – смешно восклицал он, рассказывая кому-то о себе, а в ответ получал ехидные, безутешные слова и мысли: «Ну видишь ты души людей и что? Ну можешь рассказать, как они у каждого из нас выглядят, а смысл? Мы все, конечно, рады за тебя, но рассказать то о человеке его сокровенности и тайны ты не сможешь. Не экстрасенс же…».
Слыша последнюю фразу, он представлял себя в балахоне и с посохом, с надменным взглядом, знающим всё обо всех. «Нет. Не хочу так! Не желаю знать всё! Тем более, ваши секреты. Тогда и вовсе один останусь, если буду знать вас всех.», и нежелание сбывалось с силой желания.
«А что ответить им на такое и надо ли?! Сам рад, что не экстрасенс. Всезнающая жизнь слишком холодна для меня, ведь в ней собрались все миры.».
Однозначно, преимущество человека, знающего жизнь другого, достаточно велико. С одной стороны, всё становится слишком простым, с другой стороны, жизнь только усложняется. Арлстау хотел быть на равных с людьми, потому не желал знать о них больше, чем нужно.
С близкими старался общаться голосом, а не письмами, чтобы не отдалиться, но не со всеми получалось. С далёкими так и вовсе – общаешься, общаешься и сам не замечаешь, как начинаешь ими пользоваться. Подбрасываешь их в воздух, как золотую монетку и думаешь – ловить или нет. Затем замечаешь свои истинные помыслы, своё отношение к человеку, но молчишь об этом. Потом молчишь обо всём. Лжёшь, лжёшь, лжёшь. И до нужного момента всё хорошо, но этот момент настаёт, и становится не важно, всплыла правда или утонула…
Как-то попробовал в течении недели говорить только правду. Пришлось перестать общаться с теми людьми, которых нельзя откладывать на неделю. Обиделись, конечно, зато спас их от самого себя правдивого. «Их роли заменить нельзя, игру их не сыграть другим, потому берегу, от себя защищаю.».
