Цирковая мышь

Дед заулыбался, как сумасшедший. Его приглашали на Красной Площади сидеть вместе с ветеранами, но с детьми туда нельзя, и он сразу же позвонил и отказался. Решил, что они встанут на Новом Арбате и будут технику смотреть. Я ему намекнула, что второй раз могут и не пригласить, но он уперся: «Она еще в прошлом году просилась на ракеты смотреть, но я побоялся – маленькая еще. А в этом обещал показать, и покажу».

Встретились они на Арбатской. Вика нос задрала, поздоровалась через губу и тут же шагнула в поезд. Надя бросилась к деду и попыталась залезть на него. Она так только на папу залезала, а тут, видать, все в головешке у нее перепуталось. Юра ее на руки поднял, рассмотрел. Выглядит, конечно, не очень. Одевала явно Вика – все вкривь и вкось, хвост с петухами, колготки задом наперед. Под глазами тени. Но деду ужасно обрадовалась, начала щебетать, как раньше. Он ей дал сок и шоколадку, она сок выпила в пару глотков, а шоколадку в карман положила.

– Это на будущее, – хитро так улыбается.

Что еще за новость? Не помню, чтоб хоть раз она конфеты «на будущее» оставляла. Съедала все, что давали, с беззаботным лицом. Могла выпрашивать еще, но быстро сдавалась и отвлекалась на какую-нибудь игру.

– Надюша, а тебя дома конфетами не угощают? – спросил дед, пока они поднимались на эскалаторе. Надя, как всегда, изображала рукой лошадь, скачущую по перилам.

– Они говорят, конфеты вредят, и вызывают…завесимость.

– Зависимость, – поправил дед, – нет, для здоровья-то, конечно, полезнее без конфет…

Он хотел сказать что-то еще, но эскалатор кончился, и Надя побежала к выходу. Погода на Арбате идеальная: облачно, ветерок, солнце не печет. Дед надел пиджак со всеми орденами, Надя этот пиджак обожает. Раз заставила деда на себя этот пиджак надеть, так он ее укрыл целиком, как шалаш. Потом весь день спрашивала: «Как ты его носишь?? Он же весит сто килограмм!» У нее сейчас «сто килограмм» – любимый вес.

Народу было полно. Все выстроились по обеим сторонам Арбата, георгиевские ленточки налепили, детишки гвоздиками размахивают. В небе пролетают истребители, за ними флаг российский тянется из цветного дыма. Наверняка Юра опять на самолеты наглядеться не мог. Как вспомню, что он летчиком мечтал стать, аж дрожь берет. Он рассказывал, как его мать молилась Чкалову, чтобы Юру в летчики не взяли, чтоб не погиб он там. Видимо, Чкалов помог, потому что документы его перепутали, и как-то так получилось, что пошел он дешифровщиком.

Мне всегда тяжело в этот день, я даже парад не смотрю. У ветеранов одна и та же печаль в глазах. Кто постарше, уже и стоять не могут. Дед-то у нас осанистый, голову высоко держит. Так и не скажешь, что семьдесят три.

В общем, перед Юрой все расступились, пропустили их в первый ряд. Женщины умилялись, глядя, как Надя гордо с дедом за руку вышагивает. «Это мой дедушка!»  – сообщала она каждому, кто улыбался в их сторону.

Поехали танки, бронетранспортеры, но Надя все спрашивала, когда будут ракеты. А когда поехали, в каждую тыкала: «Вот эту ты строил?», и глаза прямо сияли.

– Надюша, расскажи теперь, чем ты дома занимаешься? – спросил дед, когда они насмотрелись на технику, и пошли гулять по бульварному кольцу.

– Так…Сижу.

– А где сидишь?

– В основном на подоконнике. Сначала скучно было, а сейчас даже интересно!

– Что же интересного на подоконнике, расскажи. Когда приедешь, вместе будем сидеть.

– Ну, люди ходят, а я про них истории придумываю. Я сначала думала, что все люди примерно одинаковые, но, если присмотреться – совсем разные. Вот дяденька лысый торопился куда-то, и я придумала, что он директор конфетного магазина. У него все конфеты работники съели, он сильно ругался, от того красный и потный! Ну, так и сочиняю про все, что вижу. А потом мама с работы возвращается.

Надя подбежала к клумбе, залезла ладошками прямо в землю и стала нюхать тюльпаны. Дед заметил, что она странно взбудоражена.

– Ну хорошо, – сказал он и вытащил Надю из клумбы. Та послушно повисла у него в руках. – А кроме этого, чем занимаешься?

– Рисунки делаю и клею на стену. Там полки в коридоре страшные, я придумала рисунки приклеить между ними, прямо на обои. Клей-карандаш нашла. Он, правда, почти высох… Еще конструктор собираю. Книжки разные нашла, про динозавров, про океаны. Я уже совсем легко читаю. Еще шалаш построила из подушек, как мы с тобой делали. Только у меня плохо получилось. А еще недавно Треша убежала, я всю ночь плакала. Ты только папе не говори, что она убежала.

Дед расстроился. Сам он собачник, но хорошо знал, как Сережа любил эту кошку. А Надя совсем как взрослая – сама поняла, что лучше папе об этом не говорить…

Зашли в Пушкинский сквер, у фонтанов постоять. Обычно они Надю в восторг приводили, а тут понурилась вдруг. Солнечные зайчики по ней бегают, а лицо темное какое-то.

– Ты с мамой шалаш строила? – спросил дед.

– Нет. Мы с мамой видимся по вечерам только, а на выходные они уходят. Я днем одна дома. Сначала сильно боялась, а сейчас уже совсем чуть-чуть. Я шалаш решила построить, чтоб там сидеть с фонариком. Но только залезу, и подушки сразу шатаются и падают… Не пойму, как закрепить. А на входе я Шарля-Перро поставила, чтобы он меня охранял.

– А ты на стулья сначала одеяло положи, а потом уже подушки, – посоветовал дед. Она обрадовалась, и обещала попробовать сегодня же.

– У мамы времени на меня нет, – говорит, – Я по утрам сама собираюсь теперь. Папа говорит, я все делаю медленно. Сказал, только дураки не могут хвостик на голове сделать.

Она заметила, что дед весь подобрался, когда услышал «папа». Разумеется, мы этого ждали – ей всего пять, как еще называть взрослого дядьку, который живет с мамой? Но услышать это от нее оказалось неприятнее, чем мы думали.

– Дедуля! – она наклонилась, чтоб в лицо ему взглянуть, чуть через бортик не перевалилась, – ты не обижайся, что я так его назвала! У меня папа всего один! Я просто называю его так, это мама попросила. Говорит, он обидится иначе. Я не хочу такого папу…

– Надюша, разве я могу обижаться? Мама выбрала себе нового папу. Конечно, ты будешь его так называть.

А у самого кошки на душе скребли. Она развеселилась, что дед не обижается, стала прыгать вокруг фонтана, как раньше. Юра спросить хотел, от чего Шарль-Перро должен ее охранять, но решил не тормошить лишний раз.

Глава 3. Рыба-зебра

– Викусик, а ты клади на всех прибор! – Б. взмахнул громадной кружкой, расплескав чай на клеенку. Нарисованные виноградины раздулись, будто на них навели лупу.

Было начало лета. Солнце лепилось к жирной плите, вокруг конфорки обмотался темный волос. Мама говорила, что кухня с наступлением весны станет больше и светлее, но получилось наоборот – стало видно все, что не освещала лампочка. Мусорное ведро стояло в липком желтом кольце, рядом валялась кошачья миска с исцарапанным дном. Над раковиной отпала часть кафеля, и голые квадраты темнели, как дырки из-под зубов.

– Да как! Семен Иваныч говорит, работать некому. Я сама виновата, в последний момент отпуск попросила…

– Да этот Семенываныч тебя за дебила держит! Сам путевку на море дал, а потом – ой, работать некому? Небось, своего сыночку-жирдяя отправить хочет вместо тебя.

– А какой прибор надо класть? – спросила я, потянув маму за рукав.

– Надюня, это просто…

– Да вот этот, балда! – гаркнул Б. и с внезапной нежностью похлопал себя между ног. Мама залилась краской и слабо ткнула его в плечо.

Я уткнулась в тарелку и стала гонять по краю склизкий комок манной каши. Б. так гордо хлопал себя, будто там у него был барометр или микроскоп. Дома в коридоре висел барометр, и мы с дедушкой обязательно смотрели на него, когда поднимался ветер. «Так…Семьсот сорок миллиметров…» – начинал он. «Ртутного столба!» – заканчивала я. Мне ужасно нравилось, как учено это звучит. «Свистать всех наверх! Готовимся к дождю!» – заключал дедушка, и мы бежали строить шалаш из подушек, которые бабушка только разнесла по местам.

Через две недели мы поехали в Египет. Там было море, и оно представлялось мне большим, голубым и теплым. «Едем на море! Едем на море!» – вопила я, пока автобус подвозил нас к боку самолета. Крылья самолета блестели на солнце, как плавники гигантской рыбины.

– Он похож на летучую рыбу! – сказала я маме, тыкая на крылья. – Я видела такие в энциклопедии. Они выскакивают из воды, расправляют плавники и летят.

– Здорово, – нервно ответила мама, – надеюсь, полетит он подальше, чем рыба…

– Викусик, в этой бандуре все до миллиграмма рассчитано! – Б. стоял в дверях с огромной сумкой и при каждом повороте толкал ею всех вокруг. Старушка цыкала, присев на чемодан, лысый дядька делал злое лицо, но никто ничего не сказал.

Лететь было весело. Понятно, почему дедушка хотел стать летчиком – дома внизу маленькие, как пряничные, куда-то бегут речки, едут крошечные машинки, и за секунду можно пролететь целый город. Наверное, чувствуешь себя королем земли.

По выходу из самолета на нас накинулся горячий ветер. Дышать стало жарко, в нос забились песчинки. Мама спускалась первой, прикрывая лицо шелковым шарфиком, а Б. неожиданно поднял меня на руки. Руки у него были жесткие, пальцы короткие и костистые. Сидеть было неудобно и горячо. Видимо, он и правда боялся меня уронить, потому что плотно прижал ладонь к моей попе.

Машина затормозила у нашего отеля, лязгая всеми железками и трясясь, как старикашка. Воздух на этой улице был жарким и мутным, будто кто-то кипятил под ней чайник. Под козырьками стояли продавцы с огромными мешками, потирали красные шеи и перекрикивались на страшном фыркающем языке.

В нашем номере было две комнаты и маленькая кухня. Пахло чем-то сладковатым, повсюду висели фотографии пирамид в блестящих рамках. Я никогда раньше не была в гостинице и решила с разбегу прыгнуть на кровать – так обычно делали в фильмах про отпуск. Кровать оказалась совсем не такой, как в фильмах. Она ударила меня жестким матрасом, а потом уколола сбоку щепкой. Я обиженно ткнула кровать в ответ, скатилась на пол и побежала к маме.

Мама сидела на полу и пыхтела над молнией на сумке.

– Кто-то оставил на полу помидор, – я показала ей ногу, с которой съезжали красные капли.

– Ничего страшного. Тут все за секунду сохнет. Сейчас я купальники достану, и пойдем на море!

Она наконец расстегнула молнию, и внутренности вылезли из сумки. Лямки купальника спутались в цветной клубок, в котором застряла зубная щетка. Полотенце было просунуто в резиновый тапок. Мама достала со дна целлофановый пакет, вытряхнула оттуда крошки и сунула все внутрь.

Море и правда оказалось огромным и голубым. От него вкусно пахло чем-то соленым. «Как будто кто-то вылил сюда огромный пузырек с йодом», – подумала я, – «надо привезти бабушке такой воды. Она поставит ее в аптечку и будет мазать, если кто-то поранится».

Я вертелась во все стороны, пытаясь понять, где же море закончится, но оно не заканчивалось. Далеко-далеко впереди оно просто сливалось с небом. Чайки кричали и прыгали на ветру, по мокрому песку неслась белая собака, зажав в зубах палку.

– Надюха, идем попробуем водичку! – позвала мама.

Море оказалось теплым, почти горячим. «Это как огромная-огромная ванна!» – восторженно завизжала я. Ноги приятно вязли в песчаном дне. Я продвигалась к маме, падая в воду то боком, то спиной, и фыркала, как веселый тюлень. «Аккуратно, тебе там уже глубоко!» – крикнула она, с беспокойством сощурившись.

Мама подошла ко мне. В воде не получалось перемещаться быстро, так что все двигались плавно и торжественно, как великаны. Она задумчиво поводила рукой по поверхности воды, потом вдруг сделала хитрое лицо и окатила меня фонтаном брызг. «Это нечестно! Ты меня загипнотизировала!» – завопила я и брызнула в ответ. Началась битва. Вокруг нас поднялись волны, мама отплевывалась и хохотала, а белая собака лаяла на берегу.

– Ну все, девчонки, хватит баловаться! – крикнул Б. Солнце светило ему в спину, длинная носатая тень извивалась на воде. – Пошли посмотрим, где тут нормально поплавать!

В конце пляжа глубоко в море врезался настил, и Б. решил, что надо по нему прогуляться. Гулять по настилу мне не хотелось, но мама уверила, что мы сходим туда и обратно. Я шла как можно дальше от краев и поглядывала вниз, между досок. В начале вода была прозрачная, потом посинела, камни на дне увеличились и покрылись длинными водорослями. Деревянные столбики, держащие настил, уходили глубоко в черноту. Я вздрогнула и огляделась – берег оказался далеко, нас со всех сторон окружало море, и слышался только плеск волн. «Сейчас пройду еще две дощечки, и мама восхитится», – уговаривала я себя. «А теперь еще три, и она скажет, что я герой! Дойду до конца, и она купит мне мороженое…»

Я вспомнила, как прошлым летом папа купил красного надувного кота. Мы пошли на пруд около нашей дачи, он посадил меня на кота и стал возить у берега. Потом поплыл на глубину, а я цеплялась за кошачьи уши и чувствовала себя жутко смелой. Жутким голосом он рассказывал, что в середине пруда глубоко, а еще там водятся страшные подводные чудовища. «Вези меня назад! Там чудовища!!» – завизжала я, решив, что больше смелой быть не хочу. Тут папа встал на дно, и воды ему оказалось по грудь. «Это в море бывает опасно, а тут чудовища – только мы с тобой!» – захохотал он.

Наконец мы дошли до края настила.

– Ну все, пошли обратно? – я быстро заглянула за край и ухватилась за мамину ногу. – А тут есть бассейн?

– Бассейн-хуссейн! – гаркнул Б. – В море надо купаться, тебе сама природа вон сколько воды налила!

– Дорогой, давай все-таки с бассейна начнем. Все-таки она никогда не плавала.

Бассейн мы нашли недалеко от пляжа. Он был на территории отеля, красивого и белого, как торт. Охранник у ворот сказал, что гости могут тут плавать, но не за бесплатно. «Лишних денег у нас нет!» – рассердилась мама и замотала головой.

Я использовала все методы уговаривания: висела у мамы на поясе, дергала за каждый палец по очереди, засовывала маленькие камешки ей в сандалии. Наконец, она вздохнула, сунула охраннику монетку, и калитка открылась.

Бассейн мне ужасно понравился. Вода была прозрачная и слегка пахла порошком для стирки, а на дне были нарисованы русалки. Вокруг на скамейках сидели люди в пушистых белых халатах. Они болтали, иногда спускали солнечные очки на кончик носа и махали детям, а те играли прямо в воде в полосатый резиновый мяч. Повсюду стояли бокалы с желтыми, розовыми и голубыми коктейлями, в них искрился лед, а сверху были вставлены зонтики.

– Как красиво! Почему мы не поселились в этом отеле? – я обошла вокруг куста, постриженного в форме птицы.

– Потому что тут живут дармоеды, – сказал Б. Лицо у него было кривое, будто от бассейна пахло помойкой.

От взрослого бассейна отходил небольшой закуток, где было совсем мелко. Там была установлена горка в виде слона и маленький фонтанчик, под которым носились и визжали малыши. Я представила, как здорово будет скатиться по хоботу и плюхнуться в воду.

– Мам, можно мне туда? – запрыгала я, неистово тыкая в сторону фонтанчика.

– Хочешь в лягушатнике плавать, где все ссут? – одернул меня Б. Он вытянул шею, вглядываясь в разноцветные коктейли. – Викусик, посмотри на них. Бухают с самого утра уже. Правильно, пусть дети сразу видят, что их ждет.

Дети потеряли мяч и стали соревноваться, кто дальше прыгнет с бортика. Из бассейна вылезла девочка моего возраста, прошлепала к маме, и та дала ей клубнику из прозрачной вазочки.

– А что их ждет? – спросила я у Б.

– Кто послабее – сопьется, кто посильнее – наворует денег и свалит из страны, – сказал он.

В «лягушатник» мне пойти не разрешили. Б. настаивал, чтобы я училась плавать, иначе для чего мы вообще сюда пришли.

Учиться плавать оказалось здорово. Сначала мне на локти надели надувные желтые крылышки, и они держали меня, даже если я ничего не делала. Парень со свистком на шее велел держаться руками за бортик, а ногами болтать в воде. Я стала усердно бултыхать, поднимая фонтаны брызг. Парень засмеялся и поправил: ноги должны быть в воде, иначе будет тратиться слишком много энергии, и далеко я не уплыву.

– А мы пойдем сегодня в бассейн? – спросила я на следующее утро, когда мы с мамой чистили зубы.

– Кисуля, сегодня мы в море пойдем плавать.

Уголки губ у меня поползли вниз, паста шлепнулась на майку. Мама присела на корточки:

– Папа ведь прав. Зачем мы приехали на море, если этого моря не увидим? И потом, тебе ведь самой в первый день понравилось.

– Понравилось, где мелко! – буркнула я, – а где глубоко, я не хочу.

– Мы и не будем, где глубоко! Там только папа поплавает.

В тот день стояла ужасная жара. Люди попрятались под навесы, чайки сонно покачивались на воде. В конце настила Б. разделся и прыгнул в воду. На груди и животе у него было полно волос, а в плавках ноги будто стали короче. Весь он стал похож на обезьяну.

– Ну, как водичка? – крикнула мама.

– Молоко! – заявил Б., отплевываясь.

Она оглянулась на меня, выставив большой палец в сторону Б. Лицо у нее было такое восхищенное, будто Б. не плавал в воде, а летал над ней. Я вяло помахала в его сторону. В глазах рябило.

– Викуся, ты пойдешь? – спросил Б., забравшись обратно. Под ним собралась лужа, капли стекали между досок и падали в море. Мама переступила с ноги на ногу.

– Ну что, тогда твоя очередь! – он похлопал меня по голове, и я сгорбилась. – Чего ерзаешь? Прыгай давай! Как ты учиться собралась, если в воду не залезешь?

– П-пап, я тут не хочу…– я попятилась, в страхе уставившись на маму.

– Мышка, ну ты попробуй, вдруг понравится, – подбодрила она.

– Ты сказала, мы будем, где мелко!

– Давай-давай, надо преодолевать свои страхи! А то всю жизнь мелко и проведешь! – Б. опустил челюсть и стал похож на чугунного черта из бабушкиного серванта, с жутко выпученными глазами и вываленным языком.

Вдруг он схватил меня поперек живота и швырнул в море.

В ушах засвистело, вода надвинулась на меня, хлестнула по животу и ногам. «Почему так больно, она ведь должна быть мягкая», – пронеслось в голове. Тут море потащило меня куда-то, залезло в уши и нос, выгнуло пальцы. Руки и ноги будто плавали где-то отдельно от тела, дна не было видно, и вокруг ходуном ходила злобная черная вода. Я проткнула головой какую-то пленку, солнце ударило в лицо, и я заколотила руками по воде. Затылок отяжелел и тянул меня вниз. Наконец, где-то сбоку заплавало деревянное пятно настила. По краю туда-сюда ходила мама.

– Мама! Мама!!! – заорала я, и вода тут же залилась в горло.

Меня качнуло, как куклу-неваляшку, затылок ушел под воду, и сверху осталось только лицо. Небо было странного белого цвета, как раскаленное.

– Плыви сюда! – донесся до меня голос Б.

«Вот здесь точно водятся чудовища. Прямо сейчас оно плывет подо мной, огромное и склизкое, с выпученными глазами. Оно просто ждет, когда я пойду ко дну, чтобы проглотить и переваривать целую вечность!» – думала я, всей кожей ощущая присутствие чудовища. Перед глазами скакали черные пятна. Мама кричала что-то, размахивая руками, и даже хотела прыгнуть, но Б. удерживал ее. Она не умела плавать и жутко боялась глубины.

«Нет, чудовище. Ешь кого-нибудь другого», – я стиснула зубы и заболтала ногами и руками, изо всех сил порываясь к настилу. Он стал приближаться, тело выровнялось. Я смотрела только на маму и яростно смаргивала слезы. Вокруг все тряслось, будто я плыла в аквариуме, который кто-то раскачивал.

Столбик настила был весь в скользкой зеленой тине, пальцы не слушались и скользили. Наконец я обхватила его и громко заревела.

– Чего орешь-то, доплыла же! – Б. присел на корточки и с любопытством заглянул под настил. – Ну как, еще разочек?

– Хватит! – резко сказала мама. Б. поднял руки, как клоун из телевизора, который всем сдавался. Мама отцепила меня от столбика, подняла и прижала к себе. Я схватилась за ее белую рубашку, та сразу промокла и перепачкалась тиной. В голове стоял туман. Мне стало тепло, мир потихоньку переставал кружиться, но тело все равно колотилось, как в припадке. Мама хватала меня то за руки, то за ноги, пытаясь унять дрожь.

– Не понимаю, что за страдания? – скривился Б., – тебе надо «спасибо» мне сказать! Ты б в этом обоссанном бассейне месяц могла бултыхаться, ничему бы не научилась. А тут видишь какие ресурсы организма открываются!

– Никаких больше обучений! – оборвала его мама, – ты ж ее чуть не убил!

– Да не померла бы она! Суворова вообще зимой в пруд кидали! – Б. кинул в море воображаемого Суворова. – Если хочешь, чтоб она выросла сильной, нужно давать испытания. Иначе так и будет самое легкое выбирать!

На следующий день страх перед морем уменьшился, но оно больше не казалось голубым и теплым. Я не заходила в воду дальше, чем по пояс, и все время вглядывалась в дно. Теперь было ясно, что море – это никакая не ванна. Милое оно только снаружи, а на самом деле – черное и жестокое.

Мы пробыли в гостинице две недели. Ужасно хотелось домой. В комнате было жарко, а ночью в окно залетали гигантские сверчки. С утра Б. плавал, мама загорала, а потом мы ходили на рынок. Там Б. сворачивал в темные уголки, копался на прилавках с сухофруктами, рассматривал банки с какой-то гущей. Еще мы покупали рыбу, но только там, где не было очереди.

«Любая очередь – это искусственный ажиотаж! – щурился Б., скользя вдоль прилавка. – «Тупицы ведутся, а продавец деньги гребет. У честных людей очереди не бывает». Он долго выбирал самую тощую рыбину, а потом требовал, чтобы ему отдали ее со скидкой.

Он не ходил к центральным прилавкам, где в лучах солнца улыбались румяные продавщицы. Они насыпали в корзинки клубнику и виноград, сновали между рядами, со смехом сталкивались между собой и успевали вручить детям покупателей по леденцу. «Почему Б. не любит все то, что вкусно и красиво? Неужели полезны только разные мерзости?» – думала я.

Дома Б. жарил рыбину, пока она не становилась черной. «Чистый фосфор! – причмокивал он, – «глаза надо есть, в них самая польза», – он обсасывал рыбью голову, сок стекал с его пальцев. Я с ужасом оглядывала рыбий череп с пустыми глазницами и думала: «если бы я была рыбой, я бы согласилась попасть на тарелку к кому угодно. Но только не к нему».

Вечером в городе становилось красиво: зажигались огоньки, музыканты играли на длинных блестящих дудочках. Люди чокались бокалами на террасах, дули на дымящиеся пироги и передавали друг другу сироп для мороженого. Скатерти колыхались от теплого ветерка.

– Мам, я хочу есть, – пискнула я, утягивая маму в сторону кафе.

– Не пялься так, это неприлично, – Б. подскочил сзади и ущипнул меня за попу, – все эти рестораны – просто пыль в глаза. От мороженого у тебя диабет будет, растолстеешь и умрешь к тридцати годам. И вообще, мы приехали ради природы, а не чтобы кормить капиталистов.

– Я и не хотела кормить капиталистов. Я думала, мы поедим сами! – заныла я, но Б. не слушал. Он уже свернул в наш темный переулок, где никто не смеялся и не ел мороженое.

Один раз на пляже появился мальчик моего возраста. Он стоял, выпятив живот, и пинал ногой маленькие волны. В руках у него был запотевший стакан с облаком крема сверху.

– Что это у тебя? – спросила я, с завистью ткнув в его стакан.

– Клубничный коктейль, – сказал мальчик и стал, торопясь, высасывать коктейль через трубочку.

Я упросила маму купить мне хотя бы фруктов, раз все остальное такое вредное. Мама согласилась и купила абрикосы, которые отдавали задешево. Оказалось, они были гнилые, и от этого несколько дней у меня крутило живот.

– Ну вот какое тебе мороженое? – повторял Б., – посмотри, какая ты хилая. Теперь жди, пока из тебя вся гадость выйдет. Сама виновата!

Накануне отъезда мы вернулись к настилу – Б. хотел поплавать с маской и посмотреть на рыб.

– Раз нету сауны, хоть погляжу на фауну! – пел он, стягивая штаны. Он постоянно сочинял дурацкие песни и поговорки, а мама почему-то этому восторгалась.

Пока Б. торчал в воде, солнце почти зашло. Море было спокойным, отсвечивало розовым и даже снова понравилось мне. Мы с мамой сидели, прижавшись друг к другу и свесив ноги вниз – ее окунулись в воду, а мои болтались в воздухе. Затылок Б. с ярко-зеленой резинкой маски колыхался поблизости.

Я подумала, как было бы здорово, если б он там и остался, а мы с мамой стали бы жить вдвоем. А еще лучше, вернулись бы к папе. «Я больше не могу есть рыбьи глаза!» – вскричала бы мама. Папа бы выбежал в прихожую и обнял нас. Мы бы пошли на нашу кухню, где вкусно пахнет, и на стенах висят папины картины, и я съела бы кусок торта размером с собственную голову…