скачать книгу бесплатно
Узник Петропавловки и четыре ветра Петербурга
Эка Парф
Жизнь обыкновенного питерского подростка меняется, когда в окно ему стучится чижик-пыжик, в руки попадает медальон из гром-камня, а сам Коля седлает грифона с Банковского моста и знакомится с призраками венценосной семьи. Дело остаётся за малым: спасти город от древнего проклятия, что навлёк на него ещё Пётр I, и остаться при этом в живых.
Узник Петропавловки и четыре ветра Петербурга
Эка Парф
Дизайнер обложки Елена Петровна Гнедкова
© Эка Парф, 2017
© Елена Петровна Гнедкова, дизайн обложки, 2017
ISBN 978-5-4490-0004-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Ветви одного дерева
История города – это разваливающийся старый особняк, в котором полным-полно комнат, чуланов, спускных желобов для грязного белья, чердачных помещений и всяких других укромных местечек… не говоря уже об одном, а то и двух потайных ходах.
Стивен Кинг, «Оно».
Коридор стих. Будто не было этих мучительных шести часов, когда стены старого дворца грозились разойтись в трещинах. Настолько невыносимы для мужского слуха были крики роженицы.
Двери комнаты для прислуги отворились, из них, хромая на одну ногу, вышла Марь Степановна – старая повитуха. Ходили слухи, будто в свое время она приняла Павла I. Марь Степановна вытерла руки о фартук и громко выдохнула.
– Ваша очередь, – кинула она камердинеру и исчезла в дверном проеме.
Георгий вошел в комнату для прислуги. На кровати лежала Лёна – так её здесь называли – девушка убаюкивала на руках новорожденного малыша. Того самого, которому она дала жизнь и более никогда не увидит. А он, в свою очередь, никогда не узнает ни кто его мать, ни, тем более, кто его отец.
Георгий Васильевич отодвинул занавески. Он бросил взгляд на улицу и произнёс:
– Бедный мальчик. Не успел родиться, как тут же осиротел.
– Он не сирота.
– Тогда уж и не бедный, – заметил Георгий Васильевич.
Этой же ночью младенца вынесли из дворца. Той самой парадной резиденции императорской фамилии, что до сих пор имеет место в городском ансамбле Петербурга.
Камердинер вышел из комнаты прислуги со свёртком в руках. Медленно открыв дверь в зал, Георгий высунул голову и огляделся по сторонам. Незаконнорождённые в стенах императорского дворца – дело житейское. И все же за всю историю этого самого дворца никто из августейших особ так и не поблагодарил прислугу за расширение царского династического древа.
Последняя закрывшаяся за спиной камердинера дверь жалобно заскрипела. Георгий обернулся на неприятный звук.
«Этим утром это надо будет исправить» – решил про себя он и уже сделал шаг, чтобы идти дальше, но обернулся.
На него смотрел фасад Зимнего дворца. Здания, в стенах которого на свет появилась не одна монаршая особа. Георгий взглянул на завёрнутого в шкурку оленя младенца. Каким бы очаровательным ребёнком тот ни был, но в этот дом он более не вхож. И вовсе не потому что пока ходить не в состоянии. Дверь, что только что со скрипом закрылась за ними, навеки вечные преградила этому ребёнку все пути как в комнату прислуги, где мать родила его, так и в имперские покои, где отдыхает его августейший отец.
Камердинер прижал свёрток к груди и двинул прочь от имперского дома – прямиком туда, где малышу будут рады – должны быть рады. В место, где он вырастет и даже не догадается о своём истинном происхождении. Впрочем, даже если и так, – кто ему поверит? Разве что историки спустя века разберут царский род по полочкам. Но это ведь невозможно. Кто их, простых людей, допустит до прикосновения к царской крови?
Из свёртка показалась пухленькая голенькая ручка. Маленькие пальчики, сжимаясь в кулак, схватили воздух. То ли в обещании вернуться, то ли, чтобы унести с собой частичку своей истории. Той самой, в которой его предки сделали Русь Российской Империей, превратив пожираемое Смутой государство в могущественную державу. Частичку той самой истории, о которой ему так никто и не расскажет.
Прочь из дворца, от Двора, подальше от питерской мороси – не просто климатического условия, но культурного явления – прямиком в пригород Петербурга. Туда, где вместо гранитных набережных деревянные заборчики, а с ролью царского дворца справится и скромный каменный домишко с цельной крышей, стенами и горящими каминами.
Только мороси, этой извечной петербургской напасти, там, за пределами столицы, уже точно не будет.
– Да зачем оно нужно? Там ведь так опасно сейчас! – всплеснула руками Нина Ивановна.
– Мам, это традиция, – отвечала Ирина Фёдоровна.
– Какая еще традиция! Ей сто лет в обед! Отправили бы мальчика лучше в пионерский лагерь. В наше время… – деловито начала бабушка.
– Мам, в ваше время только пионерские лагеря и были. И что ты устраиваешь? Он уже вернулся. Даже поздоровался, – Ирина Фёдоровна открыла посудомоечную машинку.
– По-русски хоть? – встрепенулась бабушка.
– Мам.
– Загубили душеньку русскую, – всхлипнула Нина Ивановна.
– Мама! – донеслось сверху.
Нина Ивановна перекрестилась, дочь сделала вид, будто не заметила.
– Мы здесь, Николя! – отозвалась женщина. – Что случилось?
На кухне вырос худощавый юноша с копной темно-каштановых волос на голове и иссиня-чёрного смартфоном в руках.
– Я искал… – он указал на лежащие на столе ножницы. – Их.
– Ножницы, Николя. Это ножницы, – спокойно ответила Ирина Фёдоровна.
Нина Ивановна вновь перекрестилась.
– Как ты хоть? Скучал? – Взмолила бабушка.
Ирина Фёдоровна опередила сына с ответом:
– Отвык уже, наверно, от нашей мороси-то?
– В Париже… salement[1 - Salement – грязно (франц.)], – вяло ответил юноша. – Но и тут уныние сплошное.
Бабушка вновь перекрестилась.
– Поди вещи разбери, через час запускаю машинку, – сказала мама и вложила ножницы в руки сыну.
Николя ушел, крутя перед собой ножницы, будто пытаясь запомнить русское название вместо привычных ему cisaille[2 - Cisaille – ножницы (франц.)].
Ирина Фёдоровна наклонилась к старухе и прошептала:
– Прекрати. Слышишь? Прекрати, говорю тебе!
– Но как же… русскую речь забыть! – положив руки на грудь, взмолила бабушка.
– Мам, он год проучился в Париже. Он по-русски только с нами по скайпу болтал. Весь тот год он даже думал по-французски. Чего ты хочешь от мальчика? Втянется ещё.
– Да ты мне ответь лучше, зачем вы вообще его туда отправили!
– Сама прекрасно знаешь, – буркнула дочь, включая чайник.
– Но не понимаю! Не понима-а-а-ю! – всхлипнула бабушка.
Ирина Фёдоровна повернулась лицом к лицу к пожилой женщине, заглянула ей в глаза и ответила:
– Каждый потомок Оленевых год проводит в Париже. Так уж повелось, что после 1917 года, мама, Оленевы перебрались во Францию.
– Да это сто лет назад было! Чего им неймётся?
– Я ещё раз говорю: традиция такая! – вспыхнула женщина.
Ирина Фёдоровна отошла к окну и уставилась в осенний Петербург. Окна их квартиры выходили прямиком в парк. Осень в этом году выдалась яркой, цветастой. Город обрядился в пёстрое красочное платье, отложив (только на время, конечно) воспетую ещё Достоевским рясу из серого угрюмого неба и холодных гранитных набережных.
«Совсем не по-питерски» – усмехнулась про себя Ирина Фёдоровна.
– Это ведь она всё это придумала? – опомнилась Нина Ивановна.
– Да.
Нина Ивановна недовольно хмыкнула.
– Сколько можно слушаться эту старую кошёлку?
– Имей уважение. От России у неё не лучшие воспоминания.
– Да какие воспоминания! Она в этой ихней Франции родилась!
– А в семье продолжали говорить по-русски, – с нажимом произнесла Ирина Фёдоровна. – Всё равно она княжна, мам. Имей уважение.
– Да при царе горохе княжной она была! А с внуком-то что! С внуком-то!
Ирина Фёдоровна отвернулась от окна и села за стол. Она посмотрела Нине Ивановне прямо в глаза и ответила:
– Им сильно досталось в семнадцатом. Княжна здесь так ни разу и не была. Сама знаешь, почему.
Нина Ивановна открыла было рот, чтобы возразить, но дочь её опередила.
– Она ему такая же бабушка, как ты. Ты водила его по Эрмитажам здесь, а она учила его французскому языку там. Всё честно.
– Тоже мне…
– Вот поэтому они так и не вернулись, – вздохнула Ирина Фёдоровна.
– Вы ему ещё ничего не говорили?
– Ещё нет.
Николя высвободил чемодан из защитной плёнки, достал оттуда зарядное устройство для мобильного телефона, отложил его в сторону, чтобы тут же забыть, куда именно.
Меж осенних свитеров и всесезонных джинс затесалось что-то блестящее. Нечто такое, что не имеет место быть в мужском багаже. Нечто такое, чего Николя в свой чемодан не клал.
В руках мальчика будто сам собой оказался кулон. С неровными краями, каменный, он продолжался длинной тяжёлой цепочкой. Николя перевернул кулон лицевой стороной.
– Пусто, – вслух удивился мальчик.
– Что это у тебя?
Николя поднял голову. Над ним, с кухонным полотенцем на плече, нависала Ирина Фёдоровна. Мальчик пожал плечами и протянул находку матери.
– Это не моё. Может, он бабушки?
– Да, – зачарованно проговорила Ирина Фёдоровна. – Случайно прихватил, наверное. – Она провела пальцами по медальону и вскрикнула.
Медальон выпал из её рук и рухнул вниз, на пол.
Ирина Фёдоровна прижала раненный палец к губам.
– Просто царапина.
– Края острые, – вскочил Николя. – Давай промоем!
Ирина Фёдоровна отмахнулась и вышла.
Николя поднял с пола медальон и ещё раз рассмотрел его края. Теперь они ему казались не такими уж и острыми. Он зажал безликий кусок камня в кулак, затем выпрямил ладонь.
Этот холодный кусок неживой природы будто упрямится, не желая показывать свой настоящий характер. На мальчика смотрела гладкая, без единой буквы, хотя бы царапины, каменная поверхность. Николя прокрутил в руках нерадивую безделушку и оставил её на столе. Он спустился вниз, в гостиную, куда с минуты на минуту должны были нагрянуть родственники с материнской стороны.
Как и Нина Ивановна, год назад они силились не отпускать Коленьку в чужеродную Францию. Их страшили новостные сводки о бегущих в Европу сирийских беженцах, захватах заложников и, наконец, явные экономические проблемы на территории всего Европейского Союза. Когда Великобритания объявила о своём выходе из ЕС, на Ирину Фёдоровну посыпался шквал звонков со всей её стороны с мольбами о скором возвращении Коленьки домой, в Петербург. Сам Коля, который откликался теперь на Николя, вместо посещения кинопремьер – то есть мест с большим скоплением людей – отныне предпочитал скачивать новинки из интернета, как только те там в хорошем качестве появлялись.
Тиканье часов в гостиной приближало приход доброй половины Колиной семьи. И пусть вечером он мечтал лишь об одном – рухнуть на кровать и пролежать на ней до самого утра. Подоспевшие к назначенному времени бабушки, тётки, деды и вся прочая родня Ирины Фёдоровны, не выпускала бедного мальчика из рук до самого обеда. Его зацеловывали, душили в объятиях, дарили совсем уж детские сладости, расспрашивали «об этом Париже», порой пожилые и не очень мужчины и женщины говорили одновременно. Не перебивали, не втискивались в разговор как бы ненароком, но говорили одновременно.
Николя вопрошающе посмотрел на мать, а та, отмахиваясь, бросила:
– Ну иди уже.
Настал тот заветный миг, о коем мальчик мечтал с момента приземления. Без всякого участия со стороны многочисленной родни Николя упал в объятия свежевыстиранного белья «с ароматом альпийской свежести».
«Альпы далеко не самое плохое место, чтобы скрыться от оравы скучающих родственников» – решил Николя, и провалился в сон.