Самурай

Когда Толька открыл глаза, уже смеркалось. Его поразил необычный свет. Солнца уже не было видно, но воздух в огромном пространстве, обрамлённом дальними сопками, был почему-то желтоватым. Стояла какая-то гробовая тишина, в которой нельзя было услышать почти ничего. Разве что стук дятла, похожий на мельчайшую дробь барабанщика. Такая картина слегка насторожила Тольку. Японца нигде не было. Отхлебнув из фляги и ополоснув лицо, он надел бушлат и прошёл к пещере. На всякий случай рявкнув несколько раз и не дождавшись ответа, он спустился в пещеру и снова позвал.

Не получив ответа, он вернулся к рюкзакам. Наскоро порезав сухой травы, он скрутил её плотным жгутом вокруг сухой дубины и обмотал всё это кусками берёзовой коры. Получилось подобие факела, пусть нескладного, но способного гореть. Вернувшись в пещеру, он поджёг его, и стал медленно спускаться по узкому коридору, ведущему под землю. Он снова позвал в темноту и снова не получил ответа. Освещённые факелом своды вызывали тяжёлые чувства тревоги и досады за то, что предстояло сделать, а надо было спускаться вниз, в темноту. В голову сразу полезли дурные мысли, из-за чего настроение его испортилось окончательно. В животе что-то свернулось в комок и стало тяжело дышать. Чувство было отвратительным для него. Лезть в пещеру совсем не хотелось. Будучи в ней всего несколько раз и то мимоходом, он воспринимал её как что-то живое и опасное. Но бросать человека, пусть даже незнакомого, было не по-людски. Он грязно выругался и полез вперёд. Дальше начинался лёд.

Огромные ледяные наплывы, освещённые факелом, всё время меняли формы. Казалось, что они сползают вниз и сужают и без того тесное пространство узкого лабиринта, в котором можно было запросто застрять. От досады Толька зарычал, раздумывая над тем, что ему делать дальше.

Стараясь не поскользнуться в своих резиновых сапогах и хватаясь свободной рукой за ледяные выступы, он стал спускаться дальше, освещая факелом черноту впереди себя. Через несколько поворотов он уже потерял ориентиры. Неожиданно узкая щель расступилась, стены исчезли в темноте, и он оказался в огромном зале, стен которого не было видно. Он поднял факел и задрал голову. Свет от огня тонул во мраке. Сверху что-то капало. Толька посмотрел под ноги и чуть не вскрикнул. Сразу под ногами начиналась кромешная тьма. Трудно было представить, куда уходила эта бездонная бочка, начинаясь в метре от его скользких резиновых сапог. Отколов своим тесаком от стены кусок льда, он бросил его в темноту. Ни удара, ни всплеска он не услышал.

У него вдруг похолодело в душе, а ноги почему-то обмякли. Надо было срочно возвращаться. Факел уже почти не горел. Толька всё время крутил палку, чтобы огонь полностью не затух. Вдруг он почувствовал, что медленно съезжает к краю. У него перехватило дух. Он судорожно развернулся, и тут же, совершив дикое сальто в воздухе, как огромная мучная лепёшка, грохнулся на лёд. Извернувшись змеёй, он последним движением цапанул ножом по ледяному наплыву. Пролежав какое-то время и стараясь держать остриё под углом, он стал медленно подтягиваться. Лезвие изогнулось дугой, но продолжало держать Толькину тушу. «Лопнет же», – в досаде подумалось Тольке. Он уже представил, как куском протухшего мяса будет лежать где-нибудь на дне, но потом до него дошло, что в этой холодине он вряд ли протухнет.

Стараясь не делать лишних движений, с замиранием сердца и напрягшись из последних сил, он осторожно подтянул сначала одну ногу, потом другую и встал на колени. Всё тело тряслось от жуткого напряжения. Испытывая боль в бедре, он медленно поднялся на ноги и мелкими шажками, неуклюжей походкой, словно старая бабка в гололёд, расставив в стороны руки, пошёл к едва тлеющему факелу.

На ощупь, перебирая по стенке руками, он стал подниматься наверх. Факел пришлось бросить. Оставшись в темноте, Толька пошарил по карманам. Спички ещё были. Тряся полупустым коробком, он припомнил совет какого-то деревенского умника бросить курить. «Набил бы я ему потом харю», – подумал Толька, представив что в кармане вместо сигарет и спичек будет какая-нибудь морковка. Осознавая, что положение его не совсем безвыходное, он достал сигарету и закурил. Огонёк осветил несколько метров галереи, и он с ужасом заметил, что это тупик. Вслепую шаря по стенам, он стал возвращаться обратно. От мысли, что где-то в темноте скрывается колодец, ему стало боязно, опять в животе что-то свернулось, и он почувствовал явные позывы сбегать до ветру. Мурашки то и дело пробегали по его волосатой спине и бросали его в пот, но другого выбора у него не было. Пройдя несколько шагов, он зажёг ещё одну спичку – и как нельзя кстати. Рядом опять чернела пустота. Хватаясь за выступы, он осторожно прошёл по узкой кромке и нырнул в первый попавшийся проход. К его разочарованию, он вёл вниз. Толька понял, что заблудился. Прихрамывая на обе ноги, он стал карабкаться вперёд; возвращаться он не любил.

Подобно слепому котёнку, он побрёл в полной темноте, иногда переходя на четвереньки и протаскивая своё толстое брюхо, когда проход был особенно узким. Темнота его не пугала. Бесило то, что где-то над головой в тёплом ночном небе порхают птицы, шумит ветер. Качаются деревья, в траве ползают кузнечики. Тот мир, без которого он не мог бы прожить и дня, был скрыт от него огромной толщей льда. И всё же он не стал унывать. Ему хватало того, что он ещё жив и не валяется в глубокой яме. Перед носом мерцал светлячок его сигареты, это придавало ему сил. Неожиданно он вспомнил об отце. О том, как тот едва не остался в пещере из-за своего любопытства, проползав под землёй больше суток. Поэтому дед и не хотел показывать никому эту пещеру и долго об этом никому не говорил. Однажды всё-таки с пьяного языка слетело несколько фраз. Но Тольке и двух слов хватило, чтобы найти место, а потом и саму пещеру.

– Ничего, – успокаивал он себя, – если этот старый пердун выбрался, то и я вылезу. Беда только с этим узкоглазым. Если провалился в колодец, дело дрянь.

На японца Толька был зол, как никогда, и решил, что если выберется, то первым делом раздавит его, как паука, останься то живым. Он вспомнил про «жука», которого поленился бросить в рюкзак.

Проклиная свою лень и оставленный фонарик, он сел на холодный лёд и постарался расслабиться, но паника всё же медленно овладевала им, постепенно парализуя всё его тело и сознание. Испытывая отвратительную слабость в коленях, Толька готов был пойти вразнос. И всё же одна мысль оказалась полезной. Он расстегнул телогрейку и вырвал из её подкладки кусок ваты. Неожиданно вспомнился старый отцовский бушлат, в котором тоже был выдран весь подклад. «Вот оно как, оказывается. Правильно говорят, что у дураков мысли сходятся». Обмотав ватином конец ножа, он поджёг свой новый факел и осветил своды тоннеля. Факел едва тлел, но это было лучше, чем ничего.

Это был совсем другой ход. У Тольки засосало под ложечкой. Под землёй ему ещё не доводилось плутать, и это было куда серьёзнее, чем залезть в бурелом или в болотину посреди ночи. Ему не раз приходилось возвращаться с солонца в кромешной тьме. Бывало, что и плутал до самого утра, с пьяного глаза пролетев нужный поворот. Всё это было смешной детской игрой в прятки, по сравнению с положением, в которое он угодил сейчас. Освещая пространство, он высмотрел галерею, уходящую влево. Своды её сужались прямо на глазах, превращаясь в подобие барсучьей норы, но ширина их была допустимой для того, что бы протиснуть брюхо. Сам коридор уже шёл круто вниз и превращался в узкий лаз. Касаясь брюхом сырых стен, он подполз к этой норе и сунул в неё факел, стараясь разглядеть, что там. Неожиданно пламя тут же погасло, словно его кто-то задул. Сначала это разозлило Тольку. Он грязно выругался и снова зажёг вату. Спичек оставалось меньше десятка. Факел снова потух. Вдруг его осенило. Это означало только одно. Сквозняк. По проходу шёл поток воздуха. В душе что-то загорелось. Едва справляясь с охватившим его волнением, он с большим трудом протиснулся в узкую дыру, до конца не осознавая, в какую сторону ползти.

Уже в полной темноте, на ощупь, он полез вперёд, всё больше ощущая холод и мокроту стен. На стенах ощущалась влага, а вместе с ней и волнующее тепло земли. Его толстый зад всё время застревал между ледяными наростами. Вскоре на него закапало сверху. Он зажёг спичку. Капали сосульки, длинные и острые. Наконец-то лёд кончился, и пошёл мокрый камень вперемешку с грязью. Телогрейка полностью промокла, а голова гудела от постоянных тычков. Неожиданно он наткнулся на стену. Дальше ползти было некуда. Покрутившись в полной темноте, он задрал голову. Сначала он подумал, что ему померещилось, и что он увидел ночное небо. Он глубоко вздохнул и почувствовал поток тёплого воздуха, идущего сверху. Узкий колодец выходил на поверхность. Где-то над головой, в нескольких метрах, уже светили звёзды.

Цепляясь ободранными руками за корни деревьев и проскальзывая коленями по мокрой каменной крошке, он полез наверх. Земля кусками обваливалась со стен и сыпалась за шиворот. Толька ругался и с каждым движением всё быстрее лез кверху, испытывая невыносимое желание выбраться из этой мышеловки. Впервые в жизни он почувствовал, как легко и приятно жить на земле. Поблагодарив бога, что не родился червяком, он вылез из узкого прохода, о котором раньше не знал, и поднялся на ноги. После беспросветной тьмы ночное небо показалось ему слепящим солнечным днём. Осмотревшись по сторонам, он увидел в полсотне метров слабый костерок. Рядом сидел сгорбленный японец и что-то мастерил. Толька смачно харкнул и, вытирая грязные ладони о штаны, пошёл на свет.

Утамаро сидел у костра и вязал верёвку. Для этого он приспособил одеяло, предварительно порезав его на длинные полосы. Неожиданно увидев Тольку, он вздрогнул.

– Далёко собрался? Искатель подземных сокровищ, – с иронией и нескрываемой злобой произнес Толька. – Меня искать не надо. – Он подошёл вплотную к растерявшемуся японцу и, ухватив его грязной лапой за воротник, притянул к себе. – Я там, как крот слепой, под землёй ползаю, от страха чуть в штаны не наложил. А ты у огонька греешься?

Утамаро смотрел, не моргая и не пытаясь вырваться из Толькиных лап. Увидев под ногами свой факел, с которым он спускался в пещеру, Толька разжал руку и взял один конец верёвки. За него был привязан тремя узлами небольшой, размерами чуть больше гильзы, карманный фонарик.

– А я уже похоронил было тебя, – не скрывая облегчения и радости, сказал Толька и рванул тонкие ленты верёвки. Его вдруг прорвало диким смехом.

– Ты бы лучше что-нибудь сварил! Жрать хочу, как волк. Да и сам оголодал, поди. – Толька стянул с себя разорванную телогрейку и бросил на бревно. – Продрог в этой дыре, как собака. Хуже, чем зимой. – Он придвинул рюкзак и стал в нём рыться. – Давай хоть консерву съедим.

Пока Толька вскрывал ножом банку, вышкрябывал её содержимое в котелок, заливая остатками из фляги, Утамаро стоял в стороне и, не скрывая улыбки, наблюдал за тем, как по-свойски, уже забыв о передрягах, его спутник управляется с делом.

Через несколько минут костёр уже горел веселее, а в котелке бурлила нехитрая снедь. Утамаро сидел в сторонке и смотрел на звёзды. Его сухая фигура бесшумно покачивалась в ночной тишине, подчиняясь какому-то только ему понятному ритму. От костра исходило приятное тепло. Потрескивали сухие дрова, и в тёмное небо поднимались маленькие искорки. Толька молча смотрел на угли и тоже молчал. В голову ползли самые разные мысли. День был прожит, и пережитые события в виде цветных картинок мелькали у Тольки перед глазами, но всё это уже не волновало его так сильно, как запах из котелка. Он думал о всяких тварях, ползающих в траве и летающих над ним. О том, что скоро наступит осень и не будет комаров. Они волновали Тольку куда больше, чем все пещеры, вместе взятые. Он вытянул в блаженстве босые ноги и зевнул. Было ради чего жить. Он почесал растрёпанную голову и вздохнул.

– Что за жизнь! Не успеешь тёплым летом нарадоваться, а уже зима не за горами, – размышлял Толька вслух. – Да и какая радость от тепла? Гнус один да жара. А всё чего-то ждёшь, – тоскливо бурчал он, не глядя на собеседника, мотая седой головой, вокруг которой кружила мошкара.

– Вот ты, Утамаро (словно очнувшись, японец вздрогнул и едва заметно улыбнулся), за каким лешим тебя понесло из дома. Комаров, что ли, кормить? Не верю я в романтику, о которой пишут писаки. А ближе к осени мокрец пойдёт. До смерти заест. А клещ! Да сколь всего. А мы живём. И не хрена нам не делается. – Толька горестно посмотрел на мир, который окружал его, и опять тяжело вздохнул. – Присоединяйся, чшо ли? – Он подтянул ближе котёл и полез за ложкой. – Заправиться надо как следует. Весь день не жрамши. До утра-то, паря, далеко.

Была ночь. Толька сидел так, чтобы дым не лез ему в лицо, и потягивал цигарку. Потрескивали дрова, огонь приятно грел его голые пятки. От углей с треском отлетали искры, обжигая ноги и совсем не причиняя боли.

После еды Утомаро сидел напротив и тоже молчал, разглядывая то, как пламя поедает свою добычу. Не спеша он подкладывал в огонь сухих палочек и с блеском в глазах наблюдал, как радостно набрасывается огонь на свою очередную жертву. Он молчал, искоса поглядывал на соседа, догадываясь, что является объектом его пристального внимания. Это была своего рода дуэль.

Наблюдая за своим временным товарищем, Толька всё больше задавался вопросом: для чего понадобились этому скрытному, явно городскому человеку ехать на край света, в эту тмутаракань, искать какие-то пещеры. Кроме льда и холода, в них ничего не было. Вокруг дикая безлюдная тайга и зверьё, совершенно не интересовавшее его.

Толька вдруг вспомнил, как когда-то столкнулся нос к носу с бедолагой медведем, устроившим для себя в пещере берлогу, завалив вход всяким хламом. Жирным тогда оказался тот косолапый. А выбирать не приходилось. Или жирным оказался бы сам Толька.

И всё же странным был этот японец. Непонятным. Толька чувствовал, что не детское любопытство притащило его в этот медвежий угол. Но как спросить, если языка не знаешь. Как понять человека, если на его лице или улыбка, или презрение. Но, невзирая на свою дремучесть, Толька догадывался, что это всего лишь маска и человек не может все время носить её.

В кустах суетились полевые мыши. Их маленькие бусинки глаз светились в темноте розовыми огоньками. Не замечая людей, они ползали вокруг консервной банки и пищали друг на друга. Толька бросил им крошку хлеба, и мыши разодрались из-за добычи.

– Всё как у людей, – усмехнулся он, глядя на то, как лесные твари делят добычу. – Что не по зубам, грызут всем миром. А что полегче и повкусней, достаётся самому шустрому.

Увидев мышиную возню, японец тоже улыбнулся и покачал головой. Где-то в глубине распадка заорал козёл. Его скрипучий лай мог напугать любого непосвящённого. Услышав его, японец напрягся.

– Гуран орёт. Козёл, – пояснил Толька. Он выбрал из вороха дров пару веток и пристроил к своей голове. Повернувшись к темноте, он неожиданно рявкнул, идеально скопировав козлиный лай.

– Это он от страха орёт. Предупреждает. А вот эти твари куда опаснее! – Толька схватил попавший под руку сапог и швырнул им в обнаглевших мышей.

– Не похож ты на охотника, паря, – между делом произнёс Толька. – Ещё и на медведя собрался. Хотя из такой пушки и слона завалить можно. А убъём его, и что? Мясо белочкам на зиму. Да и вонючее оно. Особенно если старый попадётся. Пестун ещё куда ни шло. Хотя, старики говорят, что мясо хищников есть вредно, хоть оно и сладкое на вкус. Чем они питаются, тем и нам, человек тот же хищник. Хоть бы говорил чего! Молчишь, как статуя.

Неожиданно японец встал и взял дробовик. Разломив его и перезарядив, он вдруг выстрелил. Мощнейшее эхо прокатилось по распадку и так же, как и Толькин рёв в первый раз, отозвалось в дальних сопках. Утамаро улыбнулся и протянул оружие Тольке.

– Додзо, тамэситэ кудасай! 7 – очень вежливо предложил японец.

Ощутив на вес добротность ружья, Толька приладил приклад к плечу и пальнул в темноту. На мгновение ему показалось, что по плечу ударили молотком.

– Хорошее ружьё, знатное, – стараясь не выказать боли, по-деловому произнёс Толька, возвращая дробовик. – С таким хоть на медведя, хоть на солонце сидеть, – добавил он, не скрывая своего восторга.

…– Ну ладно. Постреляли и будя. Пора и покемарить, пока дождя нет, – Толька сгрёб все дрова в одну кучу, бросил на них свою телогрейку и, положив под голову рюкзак, растянулся на земле. Через минуту он уже беззаботно сопел в свои волосатые ноздри.

В середине ночи, как и предвещал Толька, заморосил дождь.

Едва первая капля упала на Толькину голову, он подскочил и разразился грубой бранью, осыпая небо тысячью проклятий. Для него не было ничего хуже отсутствия выпивки под свежую печёнку и дождя под открытым небом.

Японец лежал, свернувшись калачиком рядом с костром, укрыв себя кусками порезанной тряпки, и был весь засыпан слоем пепла.

– Подымайся, победитель пещер. – Толька бесцеремонно пнул его под зад. – Чего разлёгся? Ты не дома! Сейчас такого напластает, что не выплывешь.

Утамаро растерянно закрутил головой, силясь сообразить, в чём дело.

– Ломай сушняк, – заревел Толька, отрывая от дерева сухие ветки. – Если костёр зальёт, мы здесь с тобой такого дуба врежем, что до утра от нас только косточки останутся.

Японец посмотрел на затянутое мглой небо и указал на пещеру. Он что-то громко говорил, но Толька его не слушал. В бешеном азарте он разрывал на части старую гнилушку и матерился самой последней бранью.

Дождь быстро набирал силу. С низин потянуло холодом. Толька, словно разъярённый медведь, отрывал толстые ветки и швырял их под ноги испуганному японцу.

– Какая пещера! Крот ты, что ли, под землю лезть в эту сырятину! Ломай, тебе говорят! Всё в костёр. Чуешь, какой ветер холодный! Это не летний дождик.

Голос его уже тонул в шквалах дождя. Но к тому времени, когда пошёл настоящий ливень, сухие дрова, наваленные огромной двухметровой кучей, вспыхнули и превратились в настоящий факел.

От огня клубами поднимался белый пар. Куски старой берёзовой коры, прошлогодняя трава – всё шло под руку, летело на верхушку костра, задерживая потоки воды.

– Вот же, зараза! – ругался Толька, подставляя по очереди свои бока к пламени. – С вечера-то чисто было. Как знал, что откуда-нибудь натянет этого тряпья, – мычал Толька. От него, как от парного веника, исходили белые клубы, а по широкому лицу текли ручьи воды. Утамаро стоял рядом и делал всё так, как поступал Толька. Растерянность и страх в его глазах сменились восторгом и нешуточным азартом. Особенно его потрясло то, что ладони против пламени становились прозрачными. Не скрывая радости и удивления, он растопыривал пальцы и почти кричал. К этому времени костёр набрал полную силу, и теперь затушить его мог лишь настоящий ураган. В самой середине его уже не было дров, а пламя превратилось в белую плазму.

– Ну чо! Господин Фудзияма. Видал, как кедр горит? Смолянок. Это тебе не осина. Осина что солома. Пых, и нет. – Толька тоже не скрывал удовольствия от своего положения. – Дождь – не дубина, не убьёт. Бывало и похуже! Не ожидал такого концерта? Вот что бы ты делал без меня? – Он по-хамски расхохотался и ткнул соседа в бок. – В пещеру бы полез? Дуба врезать. Вот заруби себе на носу. В такой дождь никакая палатка не спасёт. А огонь спасёт.

Стянув с мокрого тела энцифалетку, он одновременно сушил её и держал, как защитный экран, расхаживая вокруг костра и чавкая босыми ногами в огромной луже.

– Ничего! Не пропадём. Спички в порядке, а дождь… этот ненадолго. – Толька посмотрел по верхам. – Точно ненадолго. Осень начинается, потому и ершится земля. – Он указал на север, откуда принесло тучи. – С Берёзового, видать, притащило. Там, может, и снег уже упал. Холодом чуешь как тянет. Утречком прохладно будет, если ветер не переменится. Дождь бы кончился, пропади он пропадом, – уже неуверенно говорил, как будто сам с собой, Толька, глядя на небо.

Сучья постепенно превратились в угли. От набросанного сверху хлама шёл пар. Пламя поугасло, но вместо этого в его недрах образовались угли. Их жар молниеносно поглощал добычу, и вода не успевала доходить до низа.

Дождь постепенно выровнялся. Незаметно стих и ветер. Там, куда указывал Толька, в небе появились обрывки грозового фронта. В сопках потрескивали молнии.

– Ну, слава богу, – вздохнул с облегчением Толька. – Кавалькада пронеслась. Нам ещё повезло. Кому-то и похуже сейчас. – Он весело подмигнул. – А то залило бы к чёртовой матери. Не дай бог.

Седые Толькины волосы превратились в мокрый блин. Струи воды стекали по голым плечам и терялись в густой, как у медведя, шерсти.

– Скидавай свои тряпки, – посоветовал Толька, глядя, как японец косится на его голое брюхо. – Обсохни. А то заболеешь в мокром-то.

Чавкая в грязной луже босыми ногами, Толька походил на циклопа, с той разницей, что у него было всё-таки два глаза. Оба они сверкали, шерсть на плечах не то дымила, не то парила; в воздухе действительно пахло чем-то палёным. Как оказалось, дымили его шерстяные портянки. Толька долго ругался, проклиная дождь и огонь, спасая последние лоскуты, оставшиеся от его роскошных суконных портянок.

Дождь ещё долго моросил. Временами он прекращался, а к утру стих полностью, и ещё до того, как взошло солнце, небо отчистилось и на нём ещё с большей силой засверкали звёзды.

На куче розовых углей шипел котелок, пытаясь проглотить огромный кусок льда; Тольке всё-таки пришлось спуститься в пещеру. Но на этот раз он был с фонариком. К тому же его до смерти мучила жажда. Как ни удивительно, во время дождя она испытывалась не меньше, чем в жару.

С котелка струйками текла вода, угли недовольно шипели, жалуясь на такое безобразие.

Пили горячий чай. По-прежнему сидели напротив друг друга и молчали.

На востоке медленно вырисовывались очертания дальних сопок. За ними, словно украдкой, поднималось солнце, чтобы восстановить равновесие, разрушенное в его отсутствие.

После недолгих сборов тронулись в обратный путь. Давно не испытывал Толька такой лёгкости и удовольствия от ходьбы. Выбрав не самый короткий путь, он легко проходил затяжные подъёмы, лишь искоса поглядывал на своего попутчика. Рюкзак за спиной заметно похудел, и Толька не раз порадовался, что идёт без ружья.

Забираясь в самые верха, где по самому гребню проходила старая лесовозная дорога и по обе стороны вниз уходили бесконечные дали, ему захотелось показать гостю, что значит настоящая тайга.

Когда среди густой листвы открывались глубокие ущелья, утопающие в густой хвое, японец, да и сам Толька, замирали, не скрывая своего восторга.

Конечно, Тольке такие красоты были не впервой. Красивых мест в тайге немало. Но и ему было приятно за ещё не тронутые и никем не испохабленные дикие уголки.

С огромной высоты открывались бесконечные просторы. В голубой дымке, на горизонте, маленькой серебристой лентой проходил Амур. Где-то далеко внизу текла невидимая речка Самара. Незаметная среди завалов и буреломов, она щедро кормила убогий лесной народ рыбой. Ниже по течению тонкой жилкой в неё вливалась Столбовка, речка, где он ещё пацаном бегал с удочкой, выдёргивая из стремнины серебристых хариусов.

Бесконечная тайга всё же имела свои границы и, глядя на север, можно было разглядеть такие же безбрежные мари и луга. Там брала своё начало речка Кулёмная. Места эти были безлюдными и очень богатыми рыбой и зверем. Тольке редко доводилось бывать в тех краях. В другое время он и не подумал бы, что совершит это пешим ходом.

Делали недолгие перекуры.

После пещеры японец не вымолвил и десятка слов. Поведение его резко изменилось. Говорить было не о чем. Да и как? Размахивать руками, тыча пальцами в пустоту?

Решив сделать небольшой крюк, не желая снова быть застигнутым дождём, Толька держал путь на Гудалинское зимовьё, что стояло в Миронихе.

Разных избушек в тайге было немало, но все они были больше похожи на балаганы. Да и рыскать волком по бескрайней тайге, таская за собой хвостом беспомощного японца, ему не хотелось. Поглядывая на него со стороны, Толька видел, как тяжело даётся тому дорога. Нетрудно было заметить и уныние попутчика. У Тольки создавалось впечатление, что тот в чём-то разочаровался, был чем-то расстроен. Это он заметил, когда они сходили с табора, оставляя пещеры. Тогда японец опять порывался спуститься, словно потерял там чего или не нашёл. Но на этот раз Толька не позволил ему, давая понять, что с него хватит приключений, а одного он не отпустит..

Зимовьё было хорошим, сухим и просторным. Мимо него проходил зимник и вёл как раз на Кулёмную. Сначала вдоль речки Миронихи, а потом через перевал, а там по марям и считай, на месте.

Избушка была добротно срублена хозяином всего за неделю, пробита мхом и крыта настоящим шифером. В таких случаях собиралась целая компания. А когда народу много, дело делается быстро. Была там и печка железная, и всё, что надо для жизни в тайге. Рядом пробегала речка, глухая и заросшая, скрытая от солнца густой диколой, в ней всегда держалась рыба. По обе стороны вверх уходили крутые ряжи. От этого в распадке всегда было безветренно и прохладно даже в жаркий зной. Крутые склоны были не по зубам лесорубам на своих тракторах, поэтому на Миронихе в изобилии росли кедры. По всем статьям место было удачным и прежде всего для охоты, хотя самого хозяина, своего теперь уже бывшего начальника, Толька недолюбливал и вечно ругался с ним по разным пустякам.