Конопляный рай

– Пацаны, скажите ему. Я уже терпеть не могу, – зашипел он, скорчив такую гримасу, от которой и у статуи потекли бы слёзы жалости.

Тётки, сидевшие на заднем сиденье, переполошились и стали отползать подальше от него.

– Пашок! – прошипел Кася. – Скажи ему, что я уже не могу терпеть. Мне уже невтерпёж, я в натуре писать хочу. – Кася задергал коленками и запрыгал с ноги на ногу. – Да скажите вы ему! – уже громко заорал Кася, ища сострадания в лицах у пассажиров. – Он чё как зверь, в натуре.

От такой картины Димка едва не прыснул. Опустив голову, он сделал вид, что потерял что-то на полу. Остап тоже едва сдерживал себя, и прятал лицо в ладонях, его буквально разрывало от смеха и стыда, в то время как Пашка хлопал глазами, словно не соображал ничего.

– Эй!.. Дяденька… Так же не честно. – Кася уже чуть не плакал. Он действительно плакал. По щекам катились самые настоящие слезы, оставляя беленькие полоски на почерневшей от пыли физиономии. – Я правда сейчас описаюсь. – Кася зашипел сквозь зубы, конвульсивно дёргая коленями, и стал ковыряться пальцами в штанах в поисках ширинки, чтобы пристроиться к двери.

– Ты чё, пацан! Ты чего там удумал? Ты что там делаешь? Ну-ка, брось дурить! – всполошился водитель. Сидевшие рядом нанайки вскрикнули, попрятав широкие лица в своих сумках. Кто-то дико завопил: до всех вдруг дошло, что же Кася выискивает в своих штанах.

– У меня мочевой пузырь больной, – продолжал подливать масла в огонь Кася. Даже у Димки появилось желание сбегать по малому. Он уже не сомневался, что Касе по-настоящему приспичило. Весь автобус очнулся от спячки и загудел, как пчелиный улей.

– Ты в натуре, тему просекай! Потом жалеть будешь, – уже вникнув в происходящее, пригрозил Пашка, делая вызывающие жесты руками. В этот момент автобус резко затормозил, и водила нехотя стал вылезать из своего места, прихватив небольшую монтировку:

– Я сейчас вам покажу мочевой пузырь. Я покажу вам тему, выродки!

Этого и добивался Кася. Быстро вытащив с нижней ступеньки деревянную заглушку, он ловко открыл заднюю дверь и подпер ногой:

– Остап, Пахан. Сваливаем! Демьян, давай быстрее! Ты что, хочешь по рогам схлопотать?

Пока разъяренный водитель пробирался через плотные ряды сумок и чемоданов, ребят уже сдуло ветром через заднюю дверь.

– Ну, сволочи! Ну, сукины дети! Попадетесь вы мне на обратной дороге!

Водитель разорялся на полную, нисколько стесняясь в крепких выражениях, однако, выйдя из автобуса дальше двери не пошёл. Заметив у Пашки в руке увесистый придорожный камень, он стал делать вид, что проверяет исправность лобовых дворников. Сам Пашка выглядел солидно, не многим уступая шофёру в росте. Он уже прицелился в заднее стекло, но Остап вовремя перехватил руку.

–Пашок кончай смуту нагонять. Проехали.

– Да мне наплевать на его стекла! Его же по-человечески попросили остановить. Ну что ты вылупился? Ну, давай! Чё! Зассал? Думал шпана, так и в храбряки перед бабками полез, – понесло Пашку.

Оглядевшись по сторонам, водитель грязно выругался и, помахав для острастки монтировкой, скрылся в автобусе. Машина взревела, зачихала и, выплюнув сноп вонючего дыма, поползла в длинный подъём.

В одно мгновенье приступы поноса и недержания мочи сменились истерическим смехом.

– Ну ты, Кася, клоун! Я чуть сам не обмочился.

– И мне приспичило, – кивая головой присоединился Андрей.

– Вам смешно, а я действительно на горшок хочу. Всю дорогу терпел.

Подобрав штаны, Кася поплелся к мосту.

– Ну, ты даешь! Тебе в цирке надо работать.

– Я дрессировке не поддаюсь, я свободный зверь. Кстати, Пахан, мы почти на месте, считай что дома. Осваиваетесь пока, я не долго.

Вскоре Кася, довольный, вылез из-под моста, сияющий, с уже вымытой физиономией.

– Водичка – слеза. Если по большому кто захочет, то там в аккурат два камня из воды торчат. Ну, в общем, не мне вас учить.

Кася заметно оживился, осматриваясь по сторонам. Это была его стихия.

После холодной речки усталость от долгой дороги сняло в один миг.

– Ну, ты, Демьян, и морж, – ревел Пашка, наблюдая за тем, как брат барахтается в прозрачном потоке. – Я бы ни за что не полез в воду.

– Он же не курит, как мы. Кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт, – язвил Кася, подмигивая Димке.

Андрей уже стоял в узком коридоре уходящей в темный лес, давно неезженой дороги. Словно не решаясь сделать первый шаг на встречу новому приключению, он смотрел то на друзей, то в эту сумрачную глубину. Его волнение передалось и всем остальным. От деревьев исходил запах хвои и сырости, лес был темным и прохладным. Среди сплошной стены сумрачных и старых елей виднелась едва заметная просека. Это и была та самая дорога в уже давно сгоревший дотла от страшного лесного пожара нанайский поселок Бихан. Было такое ощущение, что дорога вела в никуда, в какой-то потусторонний, запретный мир. Дима никак не мог объяснить, почему у него возникла такая мысль, но ему стало жутковато. Всюду светило яркое солнце, дорога же оставалась сумрачной и тихой, даже птиц вокруг не было слышно. На какое-то мгновение ему почудилось, что дорогу охраняют невидимые лесные духи. От этой мысли он даже поёжился.

– Ну, чего приуныл, Демьян. Страшно? Это по первой. С непривычки всегда так, а потом привыкаешь. Всё парниша, обратной дороги нет, теперь только вперёд. Времени в обрез, так что ноги в горсть и не стонать. Темнота не за горами, а нам пехом двадцать километров топать. – Кася привычно подтянул джинсы, при этом несколько раз подпрыгнув пружинкой, туже затянул шнурки на кедах, и ходко зашагал по земляной дороге, не дожидаясь друзей.

– Значит, говоришь, так ни разу и не закурил? – отозвался во время возникшей паузы Володя. Я немного затушевался, не зная как ответить на вопрос, чтобы не соврать.

…– Ладно, можешь не открывать свою тайну. Вообще-то, в жизни всё надо попробовать, кроме одного. Предательства. А ты молодец! Есть сила воли, значит. А что братуха? До сих пор «пыхтит», в смысле, балуется коноплей?

Я замотал головой, про себя удивляясь, как все же Пашке удалось вылезти из этой ямы, в которой он сидел до самой армии, увязнув по самые уши.

– Я сдал его.

– Не понял. – Володька замотал головой. – Брата, ментам сдал?

– Нет, что ты… В военкомат.

– Расскажи, интересно.

– Ему повестки уже приходили, в армию, а он их в унитаз. Надоел он всем дома. Мы тогда уже не дрались, но ругались каждый день. Я уже в технаре учился, на топографа, а там военная кафедра, в армию не забирали. А он дурака валял, ни работал, ни учился. Бухал. А тут и мне повестка пришла. Я с ней и пошёл. Комиссию прохожу, а про технарь молчу. Так до анкеты и дошёл. А там же члены семьи пишутся. Я Пашку и вписал в графе, где родственников указывают. У тех глаза на лоб. Спрашивают, где мол, брат? Дома, говорю, спит на диване. Они за ним сразу послали. Так его и загребли. Он до сих пор не знает, по чьей вине в армию попал.

– Ты не сдал его, Дима. Ты его от тюрьмы спас. Таким одна дорога – зона.

Я пожал плечами, но про себя, конечно же, согласился.

– Стыдно мне перед ним, неудобно как-то.

– Чего же так? – спросил Володька, бросив короткий взгляд в мою сторону.

– Предавал я его часто.

– Это по детству что ли? Это паря дело молодое, житейское. А как? Расскажи. Может это не предательство. Может, он сам виноват был.

– Да нет, пожалуй, это предательство. Мы тогда ещё пацанами были, классе в пятом. У нас стройка рядом была. Пятиэтажка. Потом её стекляшкой прозвали, из-за витрин больших. Там подъёмный кран был, а мы на него по воскресеньям лазили, когда рабочих на стройке нет. Страшно поначалу было, но интересно. Высоко, ветер дует, стрелу раскачивает. А мы сидим в кабине, головами крутим, папиросами балуемся. Видим, Пашка к нам лезет. А рядом сидел пацан, сосед, мы его Чичулей звали, он возьми да и предложи мне. Давай, мол, скажем Пашке, что на стреле, а там воронье гнездо, в гнезде часы с золотым браслетом лежат. Оно почти на самом конце стрелы было, а вороны же любят всё блестящее. Ну и ляпнул, когда брат к нам присоединился. А на стрелу уже просто так не залезешь, но Пашка с детства отчаянный был, страха не знал. Смотрит на нас доверчиво, улыбается. «Чё, правда что ли?» Чичуля головой машет, а я молчу, словно язык у меня отнялся. Нет бы ему в лоб закатить за враньё, Генке-то. А Пашка уже на стреле. Её качает от ветра, а он по ней к гнезду лезет сверху. Вот тогда я и понял, что предал его. Страшно мне было. Кричу ему, чтоб возвращался, а он лезет себе. Потом он вернулся, растерянный. Ничего там не было. Перья одни.

– Отчаянный у тебя братик. Но мне кажется, что надо бы и поумнее быть, в пятом-то классе. Этак и в пекло можно голову сунуть.

– И в пекло совал. Он вообще-то везунчик.

– А ещё…

– Однажды он карася поймал на прудах. Лапоть такой, что едва в бидончик влез. Мне аж завидно стало, и обидно. Верно, говорят, что зависть первый из грехов. Ну и наболтал там, на озере, одному. У него кличка была Дуделя. Он постарше был года на два. На обратном пути он подкараулил нас и пристал. Что вы мол, икрянку поймали. Её отпустить надо. Пашка ни в какую. Он ему губу разбил, карася отобрал, а я стоял рядом и молчал. Ведь мы его вдвоём запросто одолеть могли.

Слушая мой рассказ, Володька сначала усмехался, но потом замолчал, уставившись в лобовое стекло. Мне стало ясно, что ему неприятно. Он долго не поворачивался в мою сторону, а потом, так же, не поворачиваясь, заговорил:

– Брату завидовать – грех вдвойне. Вы одно целое, и должны стоять друг за друга, и радоваться удачам. У казаков так.

Мне нечего было на это ответить, но я понял, что Володька необычайно добрый человек, если так демократично отреагировал на мой рассказ.

– Потом не говорили? Ну, о карасе, о вороньем гнезде… Нешто всю жизнь в себе держишь?

– Говорили как-то. Он и не помнит ничего этого. Даже не верит.

– Это потому, что он на тебя зла никогда не держал, и не завидовал.

–Это ты верно сказал. Зависти в нём никогда не было. А брат у меня молодец. Армия своё дело сделала. Он же чуть актером в кино не стал. Староват, наверное. А может, лицом не вышел. Скорее всего, его наколки помешали.

– Да, этого там не любят. Интеллигенция. Из нашего мира туда не пускают.

– А нужно ли? Мне кажется, каждый должен жить в своем мире.

– А кто определит, где свой, где чужой. Хотя, в общем, верно, – кивнул удовлетворенно Володька. –Казаки к себе тоже никого не пускали. А впусти кого случайного… Зараз предаст. Всё верно. – Глаза его уже слипались, и он зевал все чаще и чаще.

– Конопля, говоришь… Да… история. А братия вся эта у нас в Еврейке прописалась. Конопли-то море. Раздолье. Любой коровник клондайк для них. Хоть косой коси. Вот как раз где у вас с другом пасека стоит, там у них целая плантация, да не одна. Вам еще придется схлестнуться. А в Столбовом – это уже промысел. Да, в любой деревне, хоть в Никольском, хоть в Амурзете, хоть в Нагибово. Народ же нищает. Совхозы-то на глазах разваливаются, добро разворовывается. Каждый тянет, что может. А кто не может? Если бы не конопля, давно бы с голоду подохли. Хотя, что я говорю. Если работать, хозяйство держать, огород, сад… Никакого голода в помине не будет. Детей вот жалко, всё же видят, приучаются. Каждый второй пацан травку собирает. А расплачиваются знаешь чем? Палёными ружьями, мотоциклами ворованными. Мой «пятерик» тоже оттуда. Но я его купил за «бабки». Вернее, за комбикорма. У нас одно время вместо зарплаты комбикорм давали. Хочешь, продавай, а хочешь, ешь. Так-то вот. Но мой дробовик не паленый. С документами. Я его всегда беру в дорогу. Пару раз выручил меня.

– Отстреливался, что ли?

– Тоже скажешь. Ствол показал, хватило. Сразу отвалили. Шпана, а уже туда же. В разбойники.

– А как же милиция? В смысле наркомании.

Володька с удивлением посмотрел на меня:

– Ты откуда свалился? Да у нас в районе в ГАИ набирают скотников. А ты говоришь, милиция. Забудь.

Он надолго ушел в себя.

… – А в каком году ты был здесь? Ну, когда вы с вашим Касей на Бихан ходили?

– Где-то семьдесят… Уже и не помню. Восьмой или девятый. Примерно в это время.

Володька кивнул.

– Всё правильно. Тогда совсем другая жизнь была. Сейчас все изменилось. Раньше любого попутчика брали. Я таких, как вы, десятками перевозил в кузове. Сейчас нет. Не остановлю. Разве что зимой. И то, если один стоит, или я с кем. Проедешь метров семьдесят, и стоишь, ждёшь на перегазовке, чтобы в случае чего рвануть с места. Если в кустах кто-то прячется, то сразу видно. Моего дружка вот так из машины вытряхнули, а он с зерном был. Ты видел надпись на кабине? «Пассажиров не брать». Взял, дурак, и влип. До сих пор расплачивается с совхозом. Не могу понять, как можно на доверии злоупотреблять?

– Люди разные.

– Да какие люди. Это Дима нелюди. Ты наверное, ещё на слыхивал про таких?

То, как произнёс Володька эти слова, заставило меня передёрнуться. Что-то действительно не человеческое увидел я в образе, который нарисовал мой попутчик.

–Ты только пойми меня правильно Дима. Ты вот, человек, я это ещё в первый раз заметил. И не дай бог тебе столкнуться с нельдью. Я сегодня первый раз без дробовика. И то потому, что твое барахло даром никому не нужно. Твой скарб за километр видно. Дорога нынче как на войне. А сжигают сколько машин! Разбой. Все боятся друг друга, не верят словам, помощи не дождёшься, случись что. Вообще, порядка нет. А менты все по будкам сидят. Погоди, будем паром проезжать, сам всё увидишь. Там такие уроды промышляют…

Володька долго изливал душу по поводу наступивших времен, и того, что эти времена делают с людьми. Он только успевал закуривать очередную сигарету и с облегчением выпускать белый сноп дыма.

– Потерпи уж. Без табака не выдержу. Пупок сразу развяжется. Раньше почти не курил. До армии вообще ни разу не затянулся. А как первая жена ушла… – Он глубоко вдохнул дым, и долго не выдыхал. – Так и задымил. С тех пор только и мечтаю бросить. А рука сама тянется. Когда один на один с дорогой, пока закуришь, пока прикуришь, пока выдохнешь, кажется, время летит быстрее.

Я немного сочувствовал Володьке, и в то же время позавидовал, а он продолжал про свою жизнь:

– А деревня у вас хорошая. Старинная. Красивое место. Лес рядом, Столбуха, речка. Поля до горизонта. Вечером солнышко садится, как яблоко розовое – любо дорого глазу. Правда, балбесов хватает. Народ там весёлый, палец в рот не клади. И у меня там родственники есть. А так – пьют, воруют, как обычно. Коней в основном. Это же выселок был для нерадивых казаков. Короче, весело. Главное – не сидеть, не лениться. И все будет хорошо. Слова на ветер не бросай, к людям с душой, но без заискивания. Этого не любят. Со временем поймёшь с кем общаться, а с кем дружить. А кто бухает, таких сразу узнаешь, таких везде навалом, этих сразу видать, и по одежде, и по дворам: в дом зайдёшь – свинарник, полы не моются вообще. Стены черные годами. Короче, полный голяк. Дети грязные, некормленые. На таких не обращай внимания, – Володька почему-то посмотрел на мои руки. – А у тебя всё правильно, руки на месте. Вон, какие вещи делаешь сам. Бедствовать не будешь. Кому прикладик для ружьица, кому топоришко, кому ножичек… Жена шьёт, говоришь? Всё… Не пропадёшь. Хорошие люди сами к тебе придут. Только самогон не продавай. Никогда. Тогда не будет тебе жизни, ни днём, ни ночью.

Я кивал головой, одновременно чувствуя какое-то волнение. От Володькиного рассказа о правде деревенской жизни мне стало не по себе. Я представил, на что променял свой тихий, уютный и благополучный шахтёрский поселок, запрятанный среди гор, квартиру, шум водопада, хороших соседей.

– Да ты не переживай! Так живут не все. Переселенцы, в основном. А ты какой переселенец? Ты наш! Дальневосточник. Коренной. У тебя будет все чики-чики. Ты же в Вяземском родился? Ну вот. Это же казачий городок, я там был не раз. Значит ты свой, нашенский. Из казаков, стало быть происходишь. В Столбовом тебя вмиг распознают, вот увидишь. В беде не оставят. Тем более учитель. Учителей у нас уважают.

Убедительные Володькины доводы подействовали на меня и расслабили.

… – Так чем, говоришь, ваше путешествие закончилось?

– Какое путешествие?

– Ну, в Бихан, за дурью.

– А! Я уж забыл думать. Обычно чем. Накормили комаров, да свалили.

– О! Это точно! Это хорошо, что там комаров много. Иначе бы твоих дружков из лесу не выгнать. А хотя, пусть бы жили там и не появлялись. – Вовка рассуждал уже сам с собой. – Хотя нет, продавать надо. Опять же в город ехать, хлеб, одежда, туды сюды. Нет, от этих так просто не отделаешься.

Видно было, что вопрос давно мучил Володьку. Рассуждая вслух, он непроизвольно тянулся за куревом, автоматом включал пониженную, когда машина ползла в гору.

– Эх, надо бы поршневую поменять. Груза – с гулькин нос везём, а она на третьей не тянет. Ползем, как черепаха. А топливо-то жрет, зараза, что за двоих. Полпути не проехали, а бака, считай, уже нет. Говорил же Устинову… Ваш директор совхоза. Давай на ремонт встану. Нет… Давай, езжай, время деньги. Вот и деньги, бензин в копеечку. Но ничего. До города-то дотянем как-нибудь. Лишь бы заправка работала.

Глаза его все время слипались, Володька неотрывно зевал и тер веки, чтобы те не закрывались. – Соляры пока хватает, – успокаивал он себя. Скорее всего, это была его привычная манера вести диалог с самим собой. По ходу он решал предстоящие проблемы:

– На паром, жаль, не успеть. Очередь-то с километр бывает, набирается. Да ты не молчи! Забыл, как тебя, учитель! Димитрий. Рассказывай чего-нибудь. Молчать не надо. Иначе не доедем. Проснёмся в канаве. У нас все отлично. Дорога хорошая. Пол бака корма для малыша.

Я представил, что тогда дорога плохая.

– Хорошая дорога. После Владивостокской – вторая. Вот за Бириком – там начнётся доска стиральная. За Биробиджаном эту дорогу вспомнишь как сладкий сон.

Произнося свои монологи, Володька едва держался, зевая так заразительно и часто, что не давал мне самому засыпать. Но сон всё же проникал в мое сознание, словно вода в старую лодку. Она заполнялась все больше и больше, медленно погружаясь в реку времени.

…– Значит, говоришь, что биханская конопля самая крепкая? – в который раз спрашивал Володька, зевая во весь рот.

– Не знаю. Наверное. Кася так говорил. Все так говорили, кто пыхтел. Он, кстати, и еврейку вашу облазил вдоль и поперек.

– Наша область большая, конопли всем хватает. Путешествовать, значит, любил?

– Наверно. Лес он знал не хуже любого охотника. Погоду чуял, как собака. Часов вообще не носил.

– Да. Прямо как Дерсу Узала. Таким и проволока не помеха. Видел колючку? Тянется вдоль Амура. Она же вдоль всей границы проложена. Тысячи километров. Представляешь, сколько железа ни на что выбросить. А столбов сколько! Это же дерево. Десять лет, ставь новый. Да хрен бы с ним! Нас же от собственной реки отгородили. Земли там наши, казачьи были, до революции. Духовской отвод. Генерал Духовской. Не слыхал? Не слыхал. Сейчас про это помалкивают. От берега полоса двадцать вёрст вдоль всей реки, казакам принадлежала. Теперь там погранцы хозяйничают. Собака на сене. Ну и китаёзы. На реке-то, как у себя дома. Амур вась, риба нась.

– А у вас ловят диверсантов?

Володька ухмыльнулся:

– Какие диверсанты! Книжек про Карацупу начитался? Раз в год пьяного китайца ловят, а потом оказывается, что это наш, местный. Нажрался, как свинья, и язык свой забыл. В Никольском метисов хватает. Слыхал, гураны. Порода такая, забайкальская. Раньше-то зимой по льду в гости ходили. Дружили. Да и сейчас помех нет. Через Амур хоть что перетащат. Хоть «Кировца», хоть корову. Кстати, ты можешь подремать немного. Я вроде как раззевался. У меня, кажется, время бодрости началось. С полчасика можешь покемарить. А если что, толкну.

Мимо с шумом пролетали автофургоны, таинственно освещая обклеенную красивыми подружками кабину. Сладкий сон витал где-то совсем рядом, но, как осторожная рыба, не хотел заглатывать приманку, не доверяя моим закрытым глазам. Ему я нужен был весь, без остатка. Хорошо, что в кабине так уютно. Но для доброго сна всегда чего-нибудь не хватает, вроде гвоздя или горошины, которая все время тычет в спину. Лента старого кино с обрывками сюжетов, когда-то давно отснятая моей памятью, снова начала отматывать свои кадры, сливаясь в забытую со временем историю.

Дорога таинственно терялась среди высоких кедров. Деревья стояли бесшумные, словно бутафорские, от них веяло прохладой и сильным хвойным запахом.

– Ну что, братва, потопали? – Кася отряхнул штаны от автобусной пыли и бодро зашагал по хорошо известной ему дороге. – Двадцать км топать, чур не ныть. Пахан слышал? Дотемна надо добраться. Будем отдыхать только один раз. Проверим тебя, Демьян, на гниль. Посмотрим, какой ты спортсмен.

Остап, всё ещё не избавившись от первого впечатления, оглядывался по сторонам, и на ходу поправляя сумку, засеменил за Касей. Шнурки на его кедах то и дело развязывались, и ему приходилось часто бросать ношу и припадать на колено. Эти кеды Остап особенно берег, и одевал только на игру, но со временем они развалились и стали повседневными. На слободке все знали, как Остап играл в футбол. Несколько сезонов он играл даже за город, в старшей группе. У Андрея был пушечный удар и мощный рывок. Правда, последнее время он больше предпочитал играть на одни ворота.

Играли на школьном стадионе в две команды: сначала били одни, по очереди, ловили другие. Потом менялись местами, а проигравшим пробивали. Игру так и называли – жопа. Димке однажды тоже досталось. Андрюха и тогда не промахнулся. От сильного удара прямо в «яблочко» Димка не удержался и воткнулся головой прямо в землю. Он умер бы от боли и обиды, если бы не порядочность Остапа, который потом долго извинялся, хотя игра есть игра. Вокруг все ржали, как кони, и от этого было ещё обиднее. Правда, и им досталось: Остап бил точно на заказ и никогда не мазал. Кася в такие игры не играл. Его только видели, идущим из точки «а» в точку «б». «Волка ноги кормят», – говорил Кася, на ходу улыбаясь щелочками своих хитрых глаз, и никто не знал и не спрашивал, куда он идёт.

Рюкзак постепенно отяжелел и стал неудобным. Глядя на Касю, казалось, что он идет пустой. Ноги его работали как пружинки, а сам Кася напоминал заведенный и хорошо отлаженный механизм. Дима понимал, что заставляет того идти так легко и быстро. Себя в этой команде он чувствовал больше подневольным рабом, хотя был повод так не думать. В дороге Кася редко замолкал, и то, только когда слышал какой-нибудь подозрительный звук. Но по-настоящему его беспокоили только машины и вертолеты. Кончался один анекдот, начинался другой. Остап с Пашкой вечно ржали и орали на весь лес, заражая своим хохотом Димку и распугивая вокруг всех зверей и птиц. Любимой темой были уличные разборки и барахолка. Димка догадывался, что Кася не брезгует торговать на вещевом рынке, и что через его руки проходят, в том числе, и краденные вещи. Некоторые он видел и в своём доме. Диски, бабины с записями, фотографии Битлов, красивые пакеты… Все эти, вещи в его глазах, делали мир ярким и значительным. Одного он не понимал и не принимал, это табачного дыма и конопли. И вот сейчас он был одним из команды, и это ему почему-то нравилось.

Дорога уходила всё дальше в глубину тайги, и за каждым поворотом таились новые картины.

Из груза Пашке досталось больше всех: еда, котелок… Он часто останавливался, с грустным видом оглядывая товарищей, ища хотя бы моральной поддержки в глазах дружков. Не находя её он всякий раз срывал обиду на Остапе, тот отшучивался, делал остановки, но при этом держался на расстоянии:

– Ты смотри, Паха, не сожри все конфеты.

– Ну ты и скотина, Остап. Ты за кого меня считаешь? Кася, ты тоже за него! Подкатите! Меня за крысу держите? Сами тогда несите! Чё, слиняли сразу! Западло, вот вы кто, – ругался Пашка. Конечно, это была игра. Они так развлекались и упражнялись в общении.

– Да ладно, Пашок, я же пошутил, – оправдывался кто-нибудь из друзей. Но тому было не до шуток.

– Давай, пацаны, перекурим. И пить охота. А давай косяк забьем? А? Косяк, Касёк, косяк, Косёк. Звучит.

– Не звучит, – огрызнулся Кася. Он не любил, когда его передразнивали и с чем-нибудь сравнивали. Но дело было в том, что его фамилия была Касич, однако, к косякам, тем более дверным, она не имела никакого отношения.

– В дороге нельзя, – взъелся Кася. – Придем на место, там раскурим.

Ловко скинув рюкзак, он достал флягу:

– На, Пахан, отхлебни. Только немного. Моя, походная, у летёхи на заставе свистнул.

– А как ты там оказался? ЮДП, что ли? Прикинь, Кася юный друг пограничника. Звучит.

– Сам ты ЮДП. Меня там с дурью поймали, за проволоку залез. Сначала отлупили, хотели в ментовку сдать. А я ему кричу: «Чё ты, говорю, пацана губишь! Давай я вам картошку буду чистить, или полы мыть. Дрова складывать. Я же пацан ещё. На фиг мне менты. Они меня в малолетку посадят. Ну, побаловался, и брошу. Восемнадцать будет, на завод устроюсь, завяжу». – Кася показал желтые от семян ладони. – Видал! Это от ботвы. Менты сразу бы доказали. Жил целую неделю на заставе. Полы мыл. Я им гору дров переколол. Помнишь, как мы твоей бабке дрова кололи. Мне по приколу дрова колоть. А у них как раз народу не хватало. А пацаны у них все тихушники и чмошники. Чуть что, сразу стучат. Летёха вообще козёл. Нет бы пинка вломить и отпустить на все четыре стороны. А вообще, есть ничё пацаны. Даже в дозор взяли. Представляешь. Мы с Мухтаром на границе. С прапором ходил. Он старшина у них. Ништяк мужик. Одел меня в пограничную фуражку, сапоги. Обещал фотку выслать. Если в армию пойду, буду в погранцы проситься. Я им следы показывал, они похвалили. В натуре похвалили.