Рожденная эфиром

Эбби-Линн Норр

Рожденная эфиром

A.L. Knorr

BORN OF AETHER

Copyright © A.L. Knorr, 2017

© М. Д. Каюкова, перевод, 2024

© А. А. Андрейчук, иллюстрация на обложке, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024 Издательство Иностранка®

Пролог

Узкую долину оглашали стоны раненых и умирающих. Полная луна, большая и яркая, стоявшая высоко в небе, заливала поле боя своим холодным голубым светом. Длинные тонкие тени от стрел и копий исчерчивали камни, траву, грязь и темные лужи крови. Хриплые крики воронов, рассевшихся на деревьях, которые обступили долину, разносились на мили, привлекая крылатых и мохнатых сотрапезников. Несколько осмелевших птиц слетели на поле боя и приступили к пиршеству, сдирая мягкую плоть с костей.

Темный силуэт черной лисицы, появившейся из-за деревьев, заскользил по периметру долины смерти. Прислушиваясь и принюхиваясь, зверь уловил слабый стон раненого, а затем учуял аромат его горячей крови, все еще пульсирующей в венах, и почувствовал голод. Определив по звуку направление, лисица стремительно метнулась в сгустившуюся под валуном тень – отправилась на разведку.

Умирающий воин направил взгляд на призрачную луну. Со звоном металла от неглубоких вздохов поднималась его защищенная броней грудь. Темная лужа крови собиралась между левой рукой и туловищем; жизнь медленно покидала тело, предназначая его земле.

Лисица, бесшумно подбираясь все ближе, прислушивалась, затем делала еще несколько шагов. Опустив низко голову и навострив уши, она медленно приближалась к еще теплой и ароматной луже крови. Как только самурай сделал последний выдох, лисица высунула свой розовый язычок и коснулась им багряной жидкости. Круговорот жизни и смерти, такой же древний, как сама земля.

Старая, потрепанная судьбой лисица в последний раз заползла в знакомую нору под можжевельником.

Плоть и кровь самурая, когда-то ставшие ей замечательной пищей, были давно погребены. И воспоминание о том поле боя выветрилось годы назад из лисьей памяти – к чему хранить незначительный эпизод короткой жизни? Хищницу всегда куда больше занимало настоящее – теперь то, в котором смерть сжимала ее в ледяных объятиях, заставляя тело дрожать.

Лисица свернулась клубком, накрыв не утратившим красоты хвостом лапы, и уставилась на полную луну – та просвечивала сквозь густые иглы кустарника. Дыхание лисы становилось прерывистым. Она прекрасно знала, что ее ждет, и готовилась покинуть этот мир без страха и сожаления. У нее совсем не осталось сил.

Лисица тяжело выдохнула в последний раз и ребра ее опустились… Если бы это произошло обычной ночью с любой другой лисой, они никогда бы больше не поднялись. Однако одна жизнь сменяет другую: черная хищница испускает дух, а дух самурая пробуждается. И за выдохом следует вдох.

Глава 1

Есть ли предел лжи, которую способен выдержать человек? Моя жизнь была наполнена ею – я боялась обронить слово, опасаясь попасть в ловушку человека, именующего себя моим дедом. Говорят, если живешь во лжи, рано или поздно сам примешь ее за правду. Но это не мой случай. Я знаю, кто я, откуда я родом и что со мной произошло. И неважно, сколько мне приходилось врать о себе и своей жизни по указке деда, поддерживая те нелепые выдумки, которые он сочинял ради собственной безопасности. Несмотря на все его усилия, я ничего не забыла.

На самом деле я не внучка этому жестокому старику, а его пленница. Не чума разлучила меня с семьей, а он. Мои родители – деревенские жители – были японцами. Байку об отце-канадце придумал старик, пытаясь установить хоть какую-то связь с государством, на землях которого он принял решение обосноваться. И мне не шестнадцать, а почти сто лет – я не человек, просто выгляжу похоже.

Я думаю об всем этом, оказавшись в одиночестве, а разогнать тягостные мысли мне помогает хорошая компания. Поэтому я чаще всего иду домой вместе с Сэксони – мы живем неподалеку. Однако сегодня у нее собеседование в агентстве помощи по хозяйству, в которое она отправляла заявку. И вот я вышла из школы Солтфорд и направилась домой, попрощавшись с подругами, Таргой и Джорджейной.

Хотя стоял апрель, на улице было пронзительно холодно, снег и лед покрывали тротуары мерзлой коркой, а голые ветви тянулись к затянутому облаками небу, то ли умоляя о тепле, то ли посылая бессильные проклятия.

Пригород, в котором мы обосновались, сегодня был особенно тих – пальцев одной руки хватило бы на подсчет проехавших автомобилей и идущих по тротуарам людей. Из-за погоды, просто отвратительной для весны, даже на детской площадке, которую я проходила, никто не играл.

Наш со стариком – вслух я всегда называю его своим дедом – одноэтажный дом предпоследний на улице. Темные окна и задернутые шторы всем своим видом дают понять, что здесь не рады гостям. Я пересекла задний дворик, поднялась на маленькую веранду и вошла в прихожую.

– Я дома! – крикнула я по-японски, меняя ботинки на тапочки и вешая куртку на крючок.

– Акико[1], – донесся голос старика из маленькой комнаты.

Я выглянула из коридора и повторила:

– Я здесь. Тебе что-нибудь нужно?

– Садись, – велел старик, указывая на диван напротив своего кресла. Монитор ноутбука отбрасывал голубой свет на его морщинистое лицо.

Я нахмурилась. Обычно данная просьба подразумевала, что у него для меня есть серьезное задание. Прошло много лет с того момента, как он просил меня присесть. В основном он давал мне мелкие поручения – купить продукты, перевести что-нибудь для него, отправить что-то по почте, приготовить ужин, прибраться в доме. Вероятно, нет в мире более необычной домработницы, чем я.

Я села в ожидании. Он положил одну морщинистую руку на другую и пристально посмотрел на меня через кофейный столик.

– Меня зовут Даичи Хотака[2], – сказал он.

Я была потрясена. Сердце мое заколотилось о ребра, дыхание перехватило. Я впилась в старика взглядом, пытаясь осмыслить неожиданную перемену в его поведении. Что заставило его, после стольких лет вранья, наконец сказать мне правду? Не зная, как реагировать на это откровение, я сидела, пытаясь справиться с нервной дрожью, и ждала, что будет дальше.

– Много лет я искал то, что у меня украли. – Лицо старика оставалось непроницаемым, но по блеску глаз я догадывалась об охватившем его волнении. – И нашел наконец.

Он развернул ноутбук экраном ко мне. Там шел ролик под названием «В Музее Риозен будут представлены артефакты периода Бакумацу». Под картинкой бежала новостная строка: «Исторический музей Риозен в Киото, Япония, специализируется на истории периода Бакумацу и реставрации Мэйдзи. Музей уделяет особое внимание трагическим событиям, произошедшим в расцвет периода Эдо и положившим конец режиму Токугавы».

Старик остановил видео на крупном плане деревянной стойки с четырьмя короткими самурайскими мечами: три были в черных ножнах, один – в синих с каким-то рисунком, и ткнул в этот последний пальцем. Казалось, на синих ножнах изображено какое-то дерево, но качество картинки оставляло желать лучшего, и убедиться в этом не представлялось возможным.

– Принеси мне этот вакидзаси[3], – приказал старик.

Моему удивлению не было предела: правильно ли я его поняла? Я с трудом перевела дыхание. В голове разом возникало множество вопросов. Это явно не простое поручение, а миссия, и, скорее всего, незаконная.

– Но ведь это в Киото, дедушка, – робко возразила я. – Ты хочешь, чтобы я посетила Японию?

Цунами эмоций захлестнуло меня с головой. Неужели спустя столько лет он позволит мне вернуться на родину? Одной?.. Прошла целая вечность с тех пор, как я в клетке, в облике птицы покинула Японию. Старик никогда не стремился вновь увидеть родные острова. Впрочем, следует отметить, что и других желаний, кроме как поесть, он почти не высказывал. Я давно смирилась с тем, что обречена провести всю свою жизнь вдали от Японии.

Даичи Хотака кивнул в знак подтверждения.

– Скоро меч ненадолго выставят на всеобщее обозрение, – он положил руки на бедра и подался вперед, – и это самое подходящее время. Я потратил годы на его поиски. Возможно, у нас никогда не будет другого шанса.

– Я должна… – я остановилась на секунду, обдумывая его приказ и то, что он означает, – украсть его?

Старик смотрел на меня своими сверкающими глазами. Он сделал глубокий медленный вдох – секунду за секундой воздух наполнял его легкие. По моей коже забегали мурашки.

– Ты принесешь мне этот вакидзаси, а взамен я дам тебе свободу.

* * *

Даже по прошествии нескольких дней мне никак не удавалось прийти в себя. Голова кружилась, на уроках я ощущала себя как в тумане. И именно потому старалась проводить с Сэксони не слишком много времени – бдительная подруга наверняка заметила бы мое потерянное состояние. Я почти не спала, да и просто не находила себе места – а что, если Даичи, подарив мне безумную надежду, затеял со мной циничную игру и в конце концов заберет свои слова назад?! Мне настоятельно требовалось унять бушевавший в груди и голове тайфун и сосредоточиться на реальности, и я приняла решение возвращаться из школы домой в одиночестве, упорядочивая мысли и обуздывая эмоции. Конечно, долго так продолжаться не могло: Сэксони наверняка сочтет мое поведение загадочным и примется доискиваться причин.

Я шла по тротуару, шаркая ногами и пиная кусочки льда, которые разлетались по всей дороге, и с тихой радостью думала, что это последняя прогулка, во время которой я предоставлена сама себе. Мне удалось справиться с потрясением, и теперь я могу пообщаться с подругами, всем своим видом давая им понять, что со мной все в порядке.

Не успела я раздеться, как старик рявкнул из кухни:

– Акико?

– Я здесь, – произнесла я, снимая куртку и ботинки. Мне казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Я попыталась взять себя в руки: то, что Даичи решил со мной поговорить, не означает, что он собирается отменить свой приказ. Я вздохнула раз-другой, стараясь успокоиться, положила шапку и перчатки в деревянный ящик и надела тапочки. Еще в коридоре меня накрыла волна тепла – вне зависимости от времени года, в доме всегда было жарко.

Старик сидел за кухонным столом, глядя на заснеженный задний двор. На столе перед ним лежала маленькая картонная коробка. Когда я вошла в кухню, Даичи посмотрел на меня и велел:

– Садись.

Я послушалась. Сердце мое билось так, что, казалось, его грохот слышно даже во дворе. Мне оставалось только надеяться, что Даичи не собирается отказаться от своей затеи.

Он протянул мне картонную коробку.

– Тебе это понадобится.

Я вздохнула с облегчением. Старик решил снабдить меня чем-то, что поможет осуществлению его плана, а не отменить его. Пододвинув коробку поближе, я открыла ее и обнаружила нечто, завернутое в папиросную бумагу; аккуратно сняла ее. Внутри обнаружился сложенный кусок черной ткани. Озадаченная, я начала расправлять его – невесомый, мягкий и тонкий материал скользил по моим пальцам, словно ветерок. Наконец, ухватив ткань за край, я легонько встряхнула ее и увидела, что это какое-то странное одеяние. Короткое – мне едва до колен, запахивается спереди. Рукава куцые…

– Халатик, дедушка? – Джорджейне такой и задницу бы не прикрыл. – Э-э… спасибо.

На халате имелся кармашек, причем явно не пустой. Сунув туда руку, я достала тапочки из такого же материала. Если использовать их по назначению, износятся за пару дней. Мне не удалось скрыть своей растерянности.

– Это чистый шелк, – веско сказал Даичи.

– И?..

Он взял у меня халат и с трудом встал. Потом скинул со стола коробку, разложил несуразное одеяние на столе, придав ему форму идеальной буквы «Т», убрал тапочки в карман, и начал складывать ткань снизу вверх медленно и аккуратно. В итоге халат превратился в полоску ткани толщиной не более дюйма. Он дважды обернул вокруг моей шеи получившийся «шарф» и затянул его так туго, что я чуть не закашлялась. Завязав концы в узел, Даичи сделал шаг назад.

Я посмотрела на него, перебирая пальцами странный шарф. Старик что, умом тронулся, окончательно впал в маразм? Я сглотнула, почувствовала, как натянулся шелк, и жалобно проговорила:

– Дедушка, я ничего не понимаю…

– Превратись в птицу, – буркнул он.

Я поняла, что не в силах сопротивляться приказу, и приняла облик маленького серого цыпленка. Одежда соскользнула с моего крошечного, покрытого пухом тельца, и упала на пол, волоча меня за собой. Я, едва не соскользнув с гладкого деревянного сиденья, вцепилась коготками в край стула и запищала, размахивая крылышками. Шарф соскользнул с шеи и окутал мои цыплячьи плечи.

– Стань птицей, способной летать! – В голосе Даичи прозвенели нотки отчаяния.

И я превратилась в ворону. Запрыгнула на стол и, повернув голову, уставилась на старика. На моей шее по-прежнему болтался дурацкий шарф, но я едва ощущала его вес.

Даичи открыл заднюю дверь, и холодный воздух ворвался на кухню.

– Слетай к океану, а потом назад, – приказал он, – и не потеряй шарф!

Я прыгнула к краю стола, зацепилась когтями за него и вылетела через открытую дверь. Опустившись почти до земли, я поймала восходящий поток и устремилась в небо. Я поднималась все выше и выше, и шелк свисал с моей шеи. С океана дул крепкий ветер, однако в облике птицы холода я почти не чувствовала.

Над пляжем я сделала небольшой круг, наслаждаясь свободой, пусть и непродолжительной, и разразилась хриплым ликующим карканьем. А потом повернула назад, к дому. Вскоре внизу показались расчищенные дворы нашего пригорода…

Задняя дверь кухни открылась, и я, взмахивая крыльями все реже, влетела в нее.

– Отправляйся в свою комнату и прими человеческий облик, – раздался следующий приказ.

Я пронеслась мимо старика, приземлилась в коридоре, запрыгнула в свою спальню и закрыла дверь клювом. Вновь став девушкой-подростком, я постояла обнаженной перед зеркалом, выравнивая дыхание и рассматривая себя. Обращенный в шарф халатик по-прежнему стягивал мою шею.

Даичи подобрал свалившуюся с меня одежду, принес сюда и бросил на кровать. Я оделась и направилась в кухню – он, как и прежде, сидел за столом и ждал меня.

Взгляд его блестящих глаз, обрамленных глубокими морщинами, скользнул по черному шелку на моей шее.

– Не потеряла, – удовлетворенно буркнул он.

– Да.

– Ты все еще в замешательстве? – Он положил руки на стол и придвинулся чуть ближе.

– Немного, – я села напротив него. – Я понимаю, ты хочешь, чтобы у меня была одежда, когда я доберусь до Японии, но…

– Шелк не исчезнет, – объявил Даичи, обрывая меня. – Он не исчезнет в эфире.

Я нахмурилась – мне хотелось спросить его, откуда такая уверенность. Однако я знала, что, как и всегда, он не ответит.

Даичи наклонился вперед и похлопал меня по тыльной стороне ладони. Он очень редко прикасался ко мне. Что это – своеобразный ответ? Затем прозвучали слова:

– Я был стар еще до того, как встретил тебя.

Даичи встал и медленно, неторопливой походкой направился в гостиную. Будет сидеть там до тех пор, пока я не приготовлю вечернюю трапезу.

– Дедушка, что ты хочешь на ужин, кроме риса? – спросила я.

Он остановился и оглянулся. И я уловила на его лице – по одним только чуть поднявшимся уголкам губ – едва заметную улыбку.

– Цыпленка.

Он свернул за угол. Я тоже улыбнулась и развязала шелк у себя на шее. Забавно, что после десятков лет под одной крышей, несмотря на неравноправность наших отношений, мы еще способны шутить.

Глава 2

Сэксони закрыла шкафчик, натянула капюшон толстовки на свои растрепанные кудри и взяла меня под руку.

– Давно я не провожала тебя до дома, пошли. – Она посмотрела на пасмурное небо за окном. – И зачем я убрала зимние вещи? Наверно, меня сбила с толку хорошая погода, которая была на прошлой неделе.

– Ты всегда так поступаешь, – сказала я, улыбаясь. Каждый год был похож на предыдущий. – Мы живем рядом с Атлантическим океаном, разве сложно запомнить, что весной все равно будет снег и ледяной дождь?

– Слушай, не занудствуй, – сморщила нос она, доставая из кармана сложенный желтый листок бумаги. – Лучше посмотри, что мне пришло, – Сэксони помахала листком перед моим лицом.

– Повестка в суд?

– Не-е-е-ет, – она нарочито протянула свой ответ, изображая раздражение.

– Штраф за парковку?

– Да нет же, прекращай!

Я чрезмерно наигранно вздохнула.

– Неужели будешь присяжной в суде?

От удивления Сэксони широко раскрыла глаза и ахнула.

– Откуда ты знаешь?!

– Что? – я пристально посмотрела на нее, не веря своим ушам.

– Ну нет. Просто ничего не говори и послушай меня, хорошо? – ответила она, похлопав меня по плечу.

– Признание в любви? – спросила я, пытаясь в последний раз самостоятельно угадать содержимое бумажки.

– Да! – подпрыгивая ответила она. – Из агентства по хозяйству в Торонто. У них есть для меня место в Венеции. А теперь угадай, кто проводит лето в прекрасной Италии.

– Не может быть! – я придержала для подруги входную дверь школы, и мы оказались на улице, окутанной туманом.

– Может! Побыстрее бы оказаться там, – сказала Сэксони, поднимая воротник джинсовой курточки и затягивая потуже капюшон в надежде согреться. – Боже, никто не должен здесь жить. Ты же приедешь ко мне в гости? – спросила она, дрожа от холода.

– Э-э… мой дедушка… – сама идея навестить Сэксони в Италии, да еще и летом, была такой заманчивой.

– Знаю, знаю, – перебила она. – Он никогда не отпустит тебя в Европу. Я была крайне удивлена, когда он разрешил тебе в прошлом году переночевать у Джорджи на ее день рождения. Кажется, на моей памяти, это единственная хорошая вещь, которую он сделал для тебя за все это время. Я когда-нибудь говорила тебе, что не очень-то люблю твоего дедушку?

– Разве что пару раз. Хотя ты его даже никогда не видела, – ответила я, придерживая Сэксони за руку, пока мы спускались по бетонным ступенькам на тротуар.

– И, – продолжила она, подняв длинный палец, – по чьей это вине? – Она подняла второй палец. – А во-вторых, он мне в принципе не нравится. Он постоянно запрещает тебе веселиться, и вообще, такое впечатление, что ты у него на коротком поводке.

Это сравнение вызвало у меня улыбку. Я жила в такой строгости, что ее с трудом можно было назвать «коротким поводком». Меня разбирал неподдельный интерес, какой была бы реакция Сэксони, расскажи я ей, что старик мне вовсе не дедушка и что он буквально украл мою душу. Я прокашлялась, прекрасно зная, что мне нельзя говорить ничего подобного. Вместо этого я ответила следующее:

– Ты удивишься, но он отправляет меня в Японию.

– Он даже ни разу не разрешил тебе пригласить меня, твою лучшую подругу, в гости!.. – Сэксони продолжала возмущаться, но, осознав мною сказанное, резко остановилась. – Подожди, что?

Она побледнела куда сильнее, чем обычно, а это, надо сказать, настоящее достижение для рыжеволосой девушки, цветом лица не сильно отличающейся от фарфоровой куклы.

– Не навсегда, – быстро добавила я. – Это только на это лето.

– Серьезно? И зачем?

Я изложила Сэксони все в точности так, как мне велел Даичи.

– На самом деле он хочет, чтобы я провела лето с японской частью моей семьи, ведь я с ними до сих пор не знакома. Они живут в маленькой деревушке в горах на востоке. Там, наверно, очень красиво.

Сэксони прищурилась и стала внимательно вглядываться мне в лицо.

– Что ты так на меня смотришь? – я легонько толкнула ее руку своим локтем, намекая подруге, что нужно идти.

– Я всего лишь пытаюсь понять, рада ли ты поездке, – она наконец сдвинулась с места, но шла, держа меня за руку и не сводя глаз с моего лица.

Мое сердце начало биться быстрее. Такое часто случалось, когда я находилась под пристальным вниманием, даже со стороны тех, кому могла доверять. Несмотря на жизнь в потоках вранья, чувствовать себя комфортно, когда кто-то пытается узнать побольше, у меня не получалось. Ирония заключалась в том, что я сгорала от желания рассказать свою историю подругам. Каким облегчением было бы поведать им обо всех пережитых страданиях и потерях, ведь из-за одиночества мне некому было излить душу.

– И? – спросила я, искоса глядя на Сэксони.

Она продолжала пристально смотреть на меня.

– Все хорошо? – поинтересовалась я. – Ты не моргаешь.

Она вздохнула.

– Я оставила попытки понять тебя где-то через неделю после нашего знакомства, – она перестала сильно сжимать мою руку. – Так ты рада? Ты вообще хочешь ехать?

Я пожала плечами, стараясь сохранять спокойствие. Мне мастерски удавалось скрывать эмоции и от подруг, и от своего похитителя. Одна из причин, по которой мне нравилось проводить время с Сэксони, заключалась в том, что она мало расспрашивала и много говорила сама. Она была экстравертом, за спиной которого я могла чувствовать себя в безопасности. Однако чем старше становилась Сэксони, тем лучше она задавала вопросы.

– Будь что будет, – ответила я.

Сэксони тяжело вздохнула.

– Как же я ненавижу, когда ты так говоришь! Ладно, пусть будет по-твоему, – она обошла скользкий участок дороги и снова попыталась упрятать щеки и нос в воротник. – Я уже говорила тебе, что Джек прошлой ночью обернул унитаз полиэтиленовой пленкой? Интересно, были ли у меня такие же проблемы с головой в пятнадцать лет?

Когда Сэксони рассказывала о своих, я будто погружалась в ее мир. У нее была нормальная, любящая семья. За ее жизнью я наблюдала с завистью. Джорджейна страдала от нехватки материнского внимания. Тарга, напротив, сама чувствовала ответственность за свою мать и присматривала за ней. В отличие от нас троих, у Сэксони все было хорошо. Меня занимал вопрос: не благополучие ли в семье является источником ее непоколебимой уверенности в себе? Бывали случаи, когда Сэксони оказывалась на вечеринке, где не знала абсолютно никого, а по прошествии часа становилась душой всей компании. Она моментально успевала подружиться с кем-то из девчонок, а большинство парней, как щенята, бегали за ней по пятам. В школе она многих бесила тем, что трещала без умолку и смеялась, привлекая к себе внимание. Мне ее популярность всегда играла на руку. Сэксони, Джорджи и Тарга были моими первыми близкими друзьями-людьми. Они стали единственной хорошей частью моего «плена». Я снова вспомнила слова Даичи.

Принеси мне этот вакидзаси, а взамен я дам тебе свободу.

Свобода.

Я выполняла прихоти старого японца, которому полагалось умереть лет сто назад и который никогда не открывал своих истинных мотивов, принимая то или иное решение. Он никогда не говорил, зачем привез меня сюда и чего от меня хочет. Я не имела ни малейшего представления, смогу ли однажды начать жизнь с чистого листа.

До того самого дня, когда он увидел на «Ютьюбе» свой меч.

Даичи никаким образом не мог быть доволен нашей нынешней жизнью. И, по правде говоря, я не помню, чтобы он радовался хоть чему-нибудь. Почему кто-то столь несчастный, как Даичи, вообще хотел быть бессмертным? Это было выше моего понимания. Пустая трата времени вызывала у меня отвращение. От мыслей о старике у меня скрутило живот, и появилось желание закричать.

Каждую ночь на протяжении десятилетий Даичи заставлял меня превращаться в птицу и запирал в клетке. Все, чего я хотела в то время, – выглядеть обычной девушкой, видеть человеческие сны и спать на мягкой теплой постели. Но и потом, когда он наконец позволил мне остаться человеком и в моей комнате появилась кровать, мое желание обрести комфорт не осуществилось – меня стали мучить ночные кошмары. Старик никогда об этом не говорил и никак не реагировал на мои жалобы. И больше не требовал, чтобы я спала в клетке. Я вернулась в нее сама – ночные часы легче переносились, когда я была птицей. Мне ничего не снилось, и чувствовала я себя неплохо. Со временем я адаптировалась и теперь могла, в зависимости от настроения и состояния, ночевать либо в кровати, либо в клетке в облике птицы.

Когда старик записал меня в школу и принудил часами изучать английский и тренироваться, чтобы избавиться от японского акцента, он преследовал одну-единственную цель: я должна была стать его посредником в чужой стране, которая теперь заменяла нам родину. Однако все это так меня занимало, что я падала в постель без сил, размышляя о произношении и грамматике, а не вспоминала о том роковом дне, когда моя сестра бросила меня одну в лесу.

Я закончила среднюю школу в южной части Солтфорда, и тогда старик отправил меня в школу на севере – и все началось заново. В нынешней Солтфордской средней школе я отучилась еще три с лишним года, и на этот раз было невозможно не стать круглой отличницей! У меня не осталось и следа японского акцента, а североамериканский образ жизни стал естественным и привычным. Не представляю, что бы я делала, если бы Даичи вернул мне мою прежнюю жизнь. Порой я задавалась вопросом, испытывает ли он хоть малейшее чувство вины за то, что держит такое невероятное существо, как я, за решеткой для своих собственных эгоистичных целей. Внутри меня все сжалось, когда я подумала о том, как мало, казалось, осталось между мной и моей свободой.