Меченая кровью

Джули Дювер

Меченая кровью

Глава 1

Внизу, под скалкой, бушевал океан. Ледяные брызги долетали до босых ног. Я поежилась от холода. Поджала околевшие пальцы, камушки больно впились в ступни. Как хотелось отступить на шаг назад, но нет нельзя. Боги не позволят. Взглядом скользила по гребням волн. Белая вязь барашек мелькала на воде. Не хочется прыгать с утеса. Как рано мне приходится умирать. Мгновенье, и холодная вода примет моё тело и душу. Стихия матушки воды гневалась. Пенные волны бились о берег, земля дрожала от их мощи. Почему бог Переплут не доволен. Уговор славный род выполняет. Как же холодно, дрожала каждая частичка тела. Рубаха совсем не грела.

За спиной шумела толпа сородичей. Собрались посмотреть на свадебку девы с богом, верят в чудо. Вырядились нарядно. Накидки подбиты соболиным мехом, шапки высокие лисьи, сапожки теплые. Сидят по краю капища на грубо сколоченных скамейках, смеются. Нас отделяет шагов десять и разделяет пропасть в целую жизнь. Мало кто осознает, что творится на самом деле. Не ведает ни князь ни Волхв. Каждой весной народ празднует великий праздник. День равен ночи. Люд смеется и предвкушает пляски вокруг костра, до самого утра. Но не каждую весну дарят деву богам. Этой весной дарят. Меня. Веселье больше не мой удел. Я совсем не радуюсь весне. Сегодня я умру. Так велит отец. Так гласит древний обычай. Капельки океана долетают до лица. Текут. Слизываю горечь с губ. Соль на щеках смешивается, не понять, где слезы, а где рыдания воды. Море плачет вместе со мной.

Солнце оторвалось от видно края. Робкие лучи стараются пробиться сквозь плотную завесу облаков. В красном свете предрассветного неба виднеются воздушные замки, длиннохвостые драконы извергающие пламя. Если боги живут на небе и сквозь рваные ошметки облаков следят за нами, почему путь к ним в воде. Странно. Древним виднее. Но люд ищет богов в небесах. Волхвы толкуют знаки посланные богами, верному заветам, народу. Громкий резкий шум заставил вздрогнуть. По ногам к коленками поднялась судорога. Служки ударили в барабаны. Ритм ровный гипнотизирующий, вводящий в транс. Толпа притихла, следит за каждым моим шагом. Пора. Прыгать. Обернулась посмотреть в последний раз в лицо родителя. Рядом стоит только он, да волхв чуть в отдалении. Более ни кто не смеет приблизиться. Стражники свою работу знают не пустят.

Суровое лицо отца, губы сжаты, не дрожит ни один мускул. Легко отдаёт богам вторую дочь. И не важно, ребенка рабы или царской крови. Не имеет значение. Жертва. Главное, какой по счету, в княжий семье родилась девочка. Первые три должны прыгнут в океан. Они невесты богам. Жертвенные жены, подаренные богу. Мне не повезло родится второй.

Зажмурилась. Слезы обожгли щеки. Страшно умирать. Жить хочется. Гулять хочется. Любить хочется. Сердце рвётся из груди. Ноги подогнулись, упала на колени. Закричала в небо:

– Великая мать! Помоги! Спаси! Не дай разбиться о скалы. Пусть отец помилует. Великая мать, пощади.

Князь отвесил подзатыльник и зашипел:

– Не смей меня позорить. Ты Княжна и будущая жена всемогущего властителя небес Святовита.

Обида ожгла душу. Не жалеет, не любит. Не нужна я ему вовсе. Родил, чтобы убить в нужный час.

– Нет, отче. Я умру сейчас. Ты меня убиваешь.

Сквозь зубы зашипела в ответ с обидой. Отец сжал кулаки и отвернулся от меня как от нашкодившей кошки. Всегда так отворачивался, словно и нет меня вовсе.

Толстая неприятная баба развалившись на лавке и луща семки крикнула мне в спину:

– Ишь кака Княжна, неблагодарна. Не хотит сигать.

– Ни чо, сама не прыгнет, так палками помогем – гоготал старый дед.

Ни кому не жалко, никто не заступится. Волхв глядит волком, словно ненависть ко мне гложет ему ребра. Седые патлы вольно развевались по ветру, лишь слегка перетянуты на лбу кожаной бейкой. Вырядился в богатые одежды. Золотой нитью вышит знак Святовита на длинном черном плаще. Всадник, сражающийся со злом. Недаром Святовит хозяин небес и повелитель света. Он насыщает мир днем. Такой знак и у меня на плече выжжен. Шрам со мной с детства. Метка бога.

Волхв простер стариковские руки к небу. Пальцы заметно подрагивали от ветра. Барабаны повинуясь невидимому приказу умолкли. Вокруг жертвенной площади воцарилась мертвая тишина. Ни птичка ни чирикнет, ни камушек ни хрустнет. В воздухе разлилось напряжение. Звенящая острая тишина била в душу. Хотелось выть во все горло лишь бы не терпеть тишину, предвестницу смерти. Громогласный голос волхва разрезал безмолвие, вознесся к небу возвещая о начале.

– Отче, прими в дар жену твоего рода – пропел он величаво и гордо.

Толпа родичей сзади ахнула и затаила дыхание боясь нарушить обряд. Один лишь океан не боялся ни богов ни людей и бился о скалы, сотрясая остров.

Год назад, на этом месте стояла Аня. Отец не пощадил старшую дочь. Заставил прыгать. И меня заставит. Вот бы довелось увидеть, как любимица Маринка, через год будет также стоять и готовиться умирать. Неужто отдаст богам дочь любимой жены.

Обернулась в последний раз, встретилась глазами с сестрами. Ольга, младшенькая всхлипывала, не обращая внимания на шиканье нянюшек. Маринка лыбилась и строила глазки младшему служке. Ей все равно. Верит в силу материнского влияния. Я улыбнулась вспоминая, как весело мы играли ещё недавно. Года три назад. А потом. Потом узнали о даре смерти.

Мы с Аней дочери разных жен. Росли без ласки матерей и любви отца. Две сиротинушки при живом родителе. Дружили. Аня старше почти на год. Защищала от нападок сестёр, тех кому повезло, кого любили. Опекала на занятиях. Отгоняла задиристых мальчишек во дворе. Отец, он же князь Ярополк, не замечал, да и не любил нас. Долго не понимали, за что. Правда, все расставила по местам. Растил на убой, для жертвы богу, своему отцу.

За шаг до смерти вспоминается только хорошее. Вот и я стоя у края, вспоминала.

– Аринка, Аринка иди яблочком угощу – я слышала, как зовёт Анютка, но прятки есть прятки. Должна найти или сдаться.

Мы с сестричками с утра бегали по всем хоромам, играли то в прятки, то в догонялки. Сейчас водила Анюта. Я схоронилась в девичьей под полатями. Маринка недовольно поджав пухлые детские губы сидела на лавке и смотрела в окно. Она одна не играла с нами. Рядом нянюшка заплетала ей косу. Маринка вертелась и реденькие светленький волосики растрепывались превращая её в пушистый одуванчик. Дверь в горницу распахнулась, порог переступил князь. Курчавый русый чуб свисал ниже кончика носа, залихватские усы плавно перетекали в аккуратную бородку. Плакса Маринка сразу кинулась жаловаться:

– Тятя, тятечка, они меня в прятки играть не берут. – она всхлипнула и прижалась к коленям родителя.– Накажи их. Палкой.

Аня взмахнула рукой и замерла посреди светлицы. Отец потрепал по кудрявой головке ябеду и с улыбкой, ласково сказал:

– Пусть не берут, зато я тебе пряничек медовый принёс.

И протянул Маринке угощение. Нос защекотал любимый запах лакомства. Я громко ойкнула, сглатывая слюну. Противную кашу утром есть так не хотелось. Выбравшись из-под полатей, вся в пыли и паутине подскочила к отцу и наивно протянула ладошку.

– Тятенька и мне дай пряничек.

Отец не глядя на меня буркнул.

– Нету. Ты большенькая, обойдёшься.

Слезы обиды защипали. Маринка засмеялась и показывая язык убежала к матери. Анютка обняла, пригладила мои взлохмаченные чёрные, как волчья ягодка, волосы и протянула надкусанное незрелое яблоко.

Игры любимое развлечение. Мы готовы прятаться всегда и везде. Однажды, осенью, когда гуляли весёлые свадьбы, князь перебрал медовуха на одной из них. Женили младшего сына княжого воеводы. Нас под присмотром Любавы, ближе к вечеру, отправили домой Мы с Анюткой как всегда забавлялись играми, бегали по хоромам. Любавка сидела возле оконца смотрела, как в ночи гридней во дворе гоняют. Команды доносись и до моих ушей. Воевода знатно учил молодых парубков. Ярополк заглянул в светлицу да и остался миловаться с любимой женой. Так увлеклись лобызаниями, что не заметили затаившуюся за сундуком Анютку.

– Муж мой любимый, муж мой единственный. Всем ли ты доволен. Хорош ли урожай яблочек? Дали ли приплод, кормилицы-буренки?

Князь, усадив Любаву на колени, нежно поправил выбившуюся прядку светлых волос из-под кокошника. Она изогнула спину тесно прижимаясь к мужу. Князь разохотившись вовсе стянул кокошник и расплел толстую косу. Волна волос, красивым водопадом, рассыпалась укрыв спину. Князь ахнул любуясь женою. Шёлк волос ласкал загрубевшую, привыкшую к мечу мужскую руку.

– Не о том уста твои речи ведут. Не для того они созданы.

Любава откинула голову и рассмеялась, низким красивым переливом. Князь притянул жену ближе и потянулся губами к полной груди.

– Княже, княже. Ярополк.

Любавка вертелась на мужниных коленях. Упиралась кулаками в грудь князя. Уворачивалась от поцелуев захмелевшего мужа.

– Чего хочешь? – не унимался князь.

– Княже, доченька наша. Мариночка. Славная девочка. Подарит здоровых замечательных внуков. У неё чистая благородная кровь.

Ярополк скривился и столкнул жену с колен. Встал пошатываясь. Отвернулся от пышной сдобной жены, такой мягкой и манящей.

– Не тебе менять устои. Она третья. Значит должна.

Он сделал паузу, тяжёло вздохнул. Широкие плечи князя поникли, спина ссутулилась, но он продолжил гневно переходя на крик:

– Должна и станет жертвенной женой. Это княжий долг.

Любава всхлипнула, упала на пол и обхватила колени мужа. Слезы намочили залитые румянцем щеки.

– Пощади. Пощади доченьку единственную. Не губи душу невинную. Пусть Олька. Эта замарашка не разумная, прыгнет со скалы. А Мариночка, ангел ненаглядный…

Князь, оттолкнул плачущую жену. Кулак тяжёлой кувалдой лёг на стол. Самовар начищенные до блеска, подскочил на столе и чуть не завалился на бок. Ярополк подхватил, обжигая ладони.

– Дура, баба – рявкнул дуя на пальцы.

– Миленький, родненький.

Любава ползла на коленях, руки заломила, воздевая к мужу.

– Отдай Ольгу. Три дочери. Анька, Арина и Олька. А младшенькую схорони. Не губи.

Я залетела в горницу, в поисках Анютки. Князь растерянно наклонился помочь Любаве. Та охнула запахивая рубаху.

– Тятенька, Анютка здесь схоронилась? – крикнула с порога.

Отец побледнел, как полотно льняное, помогая жене подняться с колен. Она тяжело поднимаясь, задрала голову и зло зыркнула на меня глазами. Оправила нарядный сарафан и выплыла из горницы.

– Выходи! – приказал отец.

Аня поднялась. Щеки заливал нездоровый румянец. Губы дрожали. Она бедненькая опустила глаза в пол.

– Когда?

Только и смогла спросить.

– Весной, следующей.

Тихо, словно извиняясь ответил отец. Он сел назад на стул и отвернулся от старшей дочери к окну. Аня поджав губы вышла из горницы, первый раз не спросив позволения.

Вечерело. Небо стремительно серело, затягиваясь кучными тучами. Ещё немного и заплачет холодным дождём. Старики говорят к урожаю, а мне сырость ни когда не нравилась. Промозглый ветер продирал до костей, пальцы ног ломило, как на морозе. Таясь от гридней отца, выбралась из светлицы в поисках сестры, та не вернулась вечерять. Оббегала все закоулки, все любимые места пряток. Нашла ее в тайном убежище. Мы там хоронились выливать сиротские слезы. Старая заброшенная изба на опушке леса. Посреди хаты грубо сколоченный стол, под окном одна лавка, а в углу печь, нетопленная давно. Старики померли, а деток захотевших жить отдельно от общины не нашлось.

Аня сидела прямо на полу, в углу за печкой. Ноги поджала к груди и плакала. Хотя это была моя привилегия. Рыдать. Я опустилась рядом и положила голову ей на плечо.

– Прости. Я такая глупая.

Она тихонько всхлипнула и сказала не своим голосом:

– Помнишь прошлым летом на купаву, в деревне шептались о древнем обряде. Деву дарят богу. В жены. Далеко, там на острове Буяне. В океане стоит скала заговоренная. Дева должна с утеса прыгнуть в океан.

– Ага, Захар трепался. Будто ему малой сын волхв нашего выболтал. Мы тогда ещё посмеялись, помнишь. Ты сказала, представь мы с тобой жены бога.

Я тормошила её, стараясь заглянуть в глаза. Зачем плакать от детской болтовни.

– Враки все это. Пужать девок. Сама же смеялась и мне верить не велела.

– Любавка в ногах у отца валялась, чтобы Маринку не отдали в жены богу. А нас с тобой отдадут, заступиться то не кому.

Странно, и не понятно. Зачем со скалы прыгать, если в жены богу. Наверное, прыгать невысоко. Как через костёр сигали по праздникам. Бог же в храме или на капище. А может в облаках на небе. Так великий Волхв глаголил. И я наивно обрадовалась:

– Здорово, значит вместе в храме жить будем. Только не пойму, я там бога не видала, кто же мужем то будет. Хоть бы не старый отцовский волхв.

Я скривилась и прыснула со смеха представив, что придется целоваться с древним старцем.

Анютка посмотрела на меня странно, даже цыкнула обидно.

– Бог на небе, дуреха. Мы прыгнем в океан и разобьемся о скалы. Убьют нас сородичи, принесут в жертву. Меня через весну, тебя через две, а Маринку через три.

– Как убьют, миленькая, родненькая. Зачем?

– Древний обряд. Так сказал отец Любавке.

Слезы закапали с подбородка. В душу упала ледяная глыба обиды. Обиды на всех. На отца, на сородичей, на волхвов. Не что правда, убьют.

– Что же мы им сделали? За что?

Анюта молчала и только всхлипывала рядом. Мы плакали до утра. Проклиная судьбу, и злой рок, по велению коего нам не суждено встретить семнадцатую весну.

– Давай убежим?

Предложила я после первых петухов. Аня недоуменно приподняла бровь. Какая же она красивая, да ладна. Щёчки розовые, коса в руку толщиной. И глаза большие голубые словно кусочек неба смотрит в душу.

– Мы княжны, предназначенные богу Святовиту. Нам не дадут сбежать. А если и осмелимся, то вернут и все равно отдадут в жертву.

Так и дремали в вперемежку с плачем на старой холодной печи тесно прижавшись друг к другу. Мы родные сестры, такие похожие и такие разные. Анюта, беленькая светленькая, лучилась светом и добротой и я напротив смуглая чёрная, как ночь, шкотная да непослушная.

На зорьке к нам пробралась Олька. Она хоть и мала совсем, едва двенадцатую весну встретила, но рослая крепкая девочка. Кровь с молоком.

– Вот вы где, а там такое, такое творится. Тятенька гневается. Всех стражей высек. Маринку из светлицы не выпускают. Гутарют своровали вас. Любавка глазюками зыркает. Не верит.

Аня, подняла красные воспаленные глаза. Слезы все выплаканы. Надежды похоронены. Смирилась. Знала бы я как ошибались мы тогда. Разве смерть самое страшное.

– А тебя, что же выпустили?

– А я в окошко, по яблоньке слезла. Сразу сюда побежала.

Снаружи донесся шум. Нарастал дробный стук копыта. Ржали кони, брехала свора гончих. Видать гридни отцовы выследили Ольгу. Ворочать назад будут. Всадник тяжело спрыгнул. Раздался мощный удар. Изба содрогнулась и дверь слетела с петель. На пороге стоял разгневанный князь. Чуб прилип к потному лбу, глубокая морщина пролегла меж бровей. Девичьи головы испуганно вжались в плечи. Отец люто серчал. Побелевшие пальцы крепко держали палетку. С кончика на деревянный пол капала чья-то кровь.

Аня, понурив голову, встала перед нами. Я задвинула Ольку за спину. Нас не убьёт, а ей достанется.

Князь замахнулся. Я зажмурилась и перестала дышать. Неужто ударит. Плеть опустилась на стену, еще взмах и старенький стол разлетелся вдребезги. Когда князь лютовал его боялись и бывалые воины. Плетью рассекал спину до кости. Аня не отступила. Олька громко плакала. Я уже нет, слезы кончились ночью. Когда в комнате не осталось ни одной целой вещи. Когда отец выдохся я сказала с вызовом в голосе:

– Раньше времени не убьёшь.

С тех пор с нас не спускали глаз. Всем в общине объявили, что четыре княжны отныне неприкасаемые. С нами запрещено даже разговаривать. Всем велено следить и обо всем докладывать князю.

Любава ходила вся серая и тихо плакала. Князя к себе не подпускала. Маринка, открыто смеялась над нашими страхами.

– Меня мамка не даст в обиду.

Твердила, веря в слова матери, что любимую дочку князь не принесет в жертву.

Аня старалась не обращать внимания. Я срывалась в истериках и кричала на всю горницу:

– Ты не лучше меня. Прыгнешь, как миленькая.

– Меня отец любит. Он не заставит прыгать со скалы в океан.

Олька отвесила ей подзатыльник. Я рассмеялась с такой злостью и страстным желанием отомстить. Сделать больно. Ударить, так чтобы умылась кровью. Пусть ей тоже будет страшно. Чёрная обида подняла голову и внутренний голос души шептал “Отомсти, накажи. Ты можешь” Я и раньше его слышала, но боялась творить по его зову. А что сейчас то боятся. Выдохнула и отпустила в мир нашептанное кем-то тайное Слово. Чашка на столе затрещала. Маринка замерла посреди светлицы парализованная страхом. Чашка подпрыгнула на столе. Я сжала кулаки и топнула ногой. Чашка висела над столом и трещала, от неё отлетали искорки. Олька схоронилась под столом и захныкала. Её рыженькая головка иногда выглядывала из-под края. Аня пыталась схватить меня за плечи и встряхнуть, но я оттолкнула ее. Чашка со звонком лопнула и разлетелась на множество маленьких осколков. Пару из них, к моей радости, долетели до Маринки. Капелька крови потекла по щеке мерзавки.

– Ведьма! Ведьма!

Завопила Маринка и убежала плакаться матери. Я стояла не шелохнувшись пораженная свершившимся. Аня сидела на полу схватившись за голову. Только Олька бормоча себе под нос, ползая по полу, собирала осколки чашки. На меня они не смотрели.

Любава бешеной фурией влетела в горницу. За ней крадучись, с явной неохотой вошли младшие служки. Молодые патрубки на пару лет старше меня.

– Немедля, доставить княжну Арину в храм.

Любавка с издевкой смотрела в упор уперев руки в бока. По спине побежали мурашки. Тугой узел затянулся в животе. Как всегда в предчувствие беды, волна онемения обдала от щиколоток до колен.

Волхв тихо зашёл в светлицу и остался стоять в дверях. Служки подошли ко мне. Самый смелый протянул руку.

– Пока тятенька не велит, не пойду.

Я оттолкнула чуждую руки и смерила мачеху оценивающим взглядом.

– Ты мне не мать. Маринкой командуй.

– Схватить это ведьмино отродье и в храм. В огнь.

Топнув ногой завизжала Любавка. Волхв кашлянул привлекая внимания. Седые патлы неопрятными космами свисали до плеч. Он гордо выпрямившись стоял в дверях и упивался властью княжим тереме. Кивком отдал приказ и служки схватив меня за руки поволокли в храм. Я выла белугой и вырвалась. Упиралась ногами. Падала на пол. Не помогало. Выволокли на двор. Анютка стремглав кинулась на поиски отца. Он не поможет. Князь всегда на стороне Любавы. Проверка огнём, казнь ведьмы. Мало кто смог пройти её и остаться целым. Любавка довольная, важно шествовала сзади. Наслаждаясь моим страхом и мучениями.

В храме служки напустили дыму. Он стелился по полу не хотя отдельными всполохи и поднимался к куполу. Паутина в углах шевелилась, а поломанные тени превращались в невиданных чудищ пугали до икоты. Когда только младшие волхвы успели развести огонь. В жаровне тлели пахучие еловые угли. Примешивался аромат нового для нас ладана. Купцы привезли из-за моря океана, а волхв баловался экспериментировал. Едко чадили восковые свечи. Дышать невыносимо. Горло сильно першило. Я тихо плакала. Слезы текли против воли. Ну за что мне это. Чем я прогневила богов. Потом стало хуже, много хуже.

Волхв самолично рассыпал горящие угли на полу, в центре храма. Разровнял посохом. Угли трещали и горели багровым огнём, как глаза дикого зверя в ночи.

– Тебе следует ступить на угли дитя.

Старый волхв сделал многозначительно паузу. Я и так боюсь до смерти, а он ещё стращает.

– И пройти по ним от начало до конца.

Добавил он, безразлично наблюдая, как с меня стаскивают сапожки. Краска сошла с моего лица, в глазах двоилось.

– Тогда духи зла оставят тебя. Я буду смиренно молить богов послать исцеление.

И он засмеялся, подталкивая меня к углям.

– О прошу вас, не надо. Я не одержима. Не виноватая.

Я заплакала и вцепилась в его рубаху  Жар от углей касался босых ног. Красные, раскаленные, они трещали и рассыпались. Один, самый юркий долетел до пальца на ноге. Боль пронзила, и я завопила что есть мочи.

– Нет, нет, нет. Я не виновата. Не надо.

Старик сильно толкнул сзади, и я вылетела на середину углей. Тот первый уголек не причинил столько боли, сколько сделали остальные. Я запрыгала, поднимая то одну, то другую ногу и с трудом соскочила с углей. Я выла и каталась по полу от боли.

Служки старались не смотреть. Парни выворачивали головы и жались к выходу. Запах горящих углей смешивался с вонью жженой человеческой плоти. Волхв потирал ладони от удовольствия. От жара на лбу выступил пот. Седые патлы неопрятно прилипли к лицу, он вдруг стал похож на демона терзающего меня во сне. Я почти теряла сознание от боли. Ступни нестерпимо горели. Казалось, что я прыгала не по горящему дереву, а чему то намного горячее и опаснее. Правду говорят, что волхв к углям для ведьм подмешивал серебряные самородки. Мол ведьмы мрут от него.

Любава довольная сидела на лавке у стены и улыбалась. Кошель, полный момент, упал перед волхвом. Тот принял подношение и махнул служкам. Молодые парни, отводя глаза от ожогов, подняли меня на руки и вынесли на воздух.

– Она очищена от скверны. Боги смилостивились над ней.

Громкий рык князя заставил всех замереть.

– Что здесь происходит?

Служки вздрогнули и даже старик застыл на месте. Грудь князя ходила ходуном, потом разбило за версту. Видать Анюта нашла его на конюшне. Любил князь сам объездить дикого вороного. А ржание нового жеребца уже неделю не давало спать всему княжьему терему. Довольная, Любавка ласково молвила улыбаясь:

– Княже, в этой опять зашевелилась проклятая кровь ведьмы.

Любава, медленно встала и плавно покачивая бёдрами подошла к мужу. Поклонилась в пол. Ворот рубахи отошёл, полные белые груди норовили выпрыгнуть, отвлекая взор мужа от моих слез. Служки выдохнули свободнее и выволокли меня на воздух. Один самый шустрый помчался за лекарем.

– Кто посмел, без моего веления.

Любава недовольно поджала пухлые губки и разгибаясь бросила:

– Она набросилась на Мариночку, ранила деточку.

И Любава передернула плечами и пошла из храма. Волхв предусмотрительно склонил голову, отступая в глубину храма.

Князь схватил жену за косу и дёрнул на себя. Та побледнела, ухмылка слетела с уст, на лбу выступила испарина. Страх проступил на холенном лице. Княгиня первый раз в жизни испугалась мужа. Князь наклонился близко к пухленькому красивому лицу и зашипел:

– Может мне из тебя зло выгнать. А что? Пройдешь по углю, очистишься. В волю богов верить станешь. А?

Любава шумно сглотнула. Подбородок задрожал. Князь оттолкнул жену. Та упала в пыль и закричала причитая.

– Это все её козни. Гадина ворожит напасть на твой род. Как не видишь зла, живущего в ней.

– Ещё раз пальцем Аринку тронешь, отправишься назад к отцу. Это моё последнее слово.

Я лежала месяц. Ожоги нестерпимо горели. Шрамы не хотели заживать, кровили и мокли. Не помогали никакие мази лекаря, ни молитвы сестёр. Наверное я и вправду ведьма. Тьма в груди затаилась, боялась и пару слов шепнуть. Все меня покинули. Одна Анюта жалела, приносила прянички. Маринке сестры объявили бойкот. Любава кричала и топала ногами требуя у князя высечь непокорных. Отец молча качал головой и не велел.

Однажды, ближе к ночи, дверь скрипнула. Я приподнялась на постели. Наверное, Анютка после занятий пришла проведать. На пороге стоял отец.

– Тятя, я не виновата. Не могу я ворожить. Честно при честно.

Слезы брызнули, и я спрятала лицо в ладонях. А вдруг он решит, что я не достойна теперь жить в его дома. Как хотелось, что бы он поверил мне, а не Любавке. Обида грызла ребра.

– Арина, боюсь, что ворожба течёт у тебя по венам. Наследие крови матери. Но я искренне верю, зло в тебе не живёт.

Отец прошёлся по горнице и сел на край постели.

– Тятя, это правда, что ты нас убьёшь? Заставишь в окияне утопить?

Это вопрос мучил и не давал покоя. Как отец отдаст богам три дочери. Не враки ли все это. Анютка, точно перепутала. Я пристально всматривалась в его лицо. Такое родное и любимое. Как часто засыпая, мечтала, что отец зайдёт, поцелует, пожелает доброго сна. Маринке же желал. И мне пожелает. Раньше он ни разу не заходил.

– Есть древний обряд.

Начал отец издалека. Он почесал нос и замялся подбирал слова.

– Испокон веков, первых трех дочерей князья дарили богам.

Он отвернулся в окно, словно стыдясь говорить.

– Не убивали. Слышишь, не убивали! Отдавали в жены. А спустя время. Боги посылали на землю ребёнка, мальчика. Сына бога и дарственной жены.