скачать книгу бесплатно
– Ой, да несколько недель тому назад. В районе Дня святого Антония.
– А другие двое появились здесь вчера?
– Сам-то я их даже не видел. Это Пилар мне рассказывала. Я спускался вниз по реке читать отходную – скончалась одна старая-престарая женщина. Пилар говорила – филиппинец и какой-то белый. Но не янки. Иностранец. У них была пальмовая лодка.
– Ясно, пальмовая лодка, – повторил Сэндс, чуя, как у него под ногами размывается берег.
– Так, значит, Бостон, – сказал Кариньян.
– Ага, Бостон, – ответил Шкип.
– «Дель-Монте», вы сказали?
– Да, сказал. Ну а эти двое гостей… как странно, а?
– По-моему, они всё ещё на реке. Спрошу у Пилар. Она узнаёт все новости от речных жителей.
– Пилар – это ваша экономка? Та дама, которая нам чай подавала?
– Как вам чай, ничего? Молока у нас нету, – напомнил священник, как и тогда, когда они только сели.
– О, боже, – простонал Шкип.
Похоже, священник чувствовал замешательство Шкипа. Он захлопотал вокруг гостя.
– Нам всем суждено пройти через какое-нибудь духовное испытание. В детстве я сильно ненавидел евреев, потому что утверждал, будто они распяли Христа. Ещё я очень презирал Иуду – из-за его предательства.
– Ясно, – сказал Сэндс, хотя ничего не было ясно.
Похоже, Кариньяну с ним было трудно. Слова застревали у него в горле. Он коснулся губ пальцами.
– Что ж, для каждого человека очень многое значит испытать одиночество, – произнёс он, и истина, уж какую там истину пытался он донести, зримо отразилась в его глазах, похожих на две открытые раны.
– Можно, я вас щёлкну на плёнку?
Священник внезапно принял серьёзно-задумчивый и зловещий вид, сжал руки в замок на груди. Шкип настроил фокус, взвёл затвор, и Кариньян расслабился. Спросил:
– А вы вроде как паломник, а? Да. Я тоже. Я совершил очень долгий поход к реке Пуланги.
– Можем помолиться друг о друге, – предложил Шкип.
– Я не молюсь.
– Не молитесь?
– Нет-нет-нет. Не молюсь.
* * *
Этот янки любил чай. Упёрся – пойдёт, дескать, и поищет его сам. Много говорил с Пилар про тех, других визитёров.
Зачем к нему приезжают все эти люди – оставалось загадкой.
Кажется, янки понравилось ехать сюда на этом его мотоцикле – в том числе и подскакивать на ухабах, вкатываясь во двор, и получать удары матерчатой сумкой, которая болталась у него сбоку на ремне.
В отсутствие янки вокруг машины как по волшебству возникли дети и принялись, разинув рты, щупать её кончиками пальцев.
– Идёт! – крикнул Кариньян по-английски, и дети бросились врассыпную.
Почему за эти несколько последних недель к нему возвращалось владение английским? Потому что он долго думал об американском миссионере? Об этих костях в ящике, которые не говорят ничего, но зато сразу на всех языках? А может быть, когда он впервые заговорил с гостем из Штатов, с тем полковником – первым американцем за много лет (да что там – десятилетий), в сознании у него просто открылась некая дыра.
Полковник этот приезжал дважды. Сначала явился один и вёл себя почтительно. Он был добр, и местные воодушевлённо откликнулись на эту его доброту. Но будь он добрый или злой, человек, облечённый властью, всегда доставляет хлопоты.
Осознавая, как это всё, должно быть, выглядит в глазах гостя, Кариньян обозревал красную грязь тропинки, ведущей к реке, растрескавшуюся цистерну, брезентовую крышу, ползущую по стенам плесень. Янки, вероятно, уединился в бетонной каморке, «удобствах» на нижнем этаже – тёмной, закопчённой, отделённой от кухни, где Пилар сейчас варила рис и напевала песенку, всего лишь невысоким простенком. Если бы ей захотелось, женщина могла бы подойти поближе и посмотреть, как он сидит на корточках над дырой в полу. Янки, наверно, понадобится туалетная бумага. В каморке стоял один рулон, но из-за непогоды отсырел и рассохся, так что, в сущности, к делу не годился.
Пилар перестала напевать и вышла из кухни с новым подносом. На нём высилась горка нарезанных ломтиков манго и ананаса.
– Пилар, я же тебе говорил: если приедет снова этот американец, скажи ему, что меня нет.
– Так это же не тот же самый.
– Мне не нравится, когда здесь столько американцев.
– Он вообще-то католик.
– Так и полковник был католик.
– А вам что, не нравится, что он католик? Так ведь и вы католик. И я католичка.
– Ну вот опять ты валяешь дурака.
– Нет. Это вы валяете дурака.
Пилар на него дулась – за то, что он ею не овладел. И он это понимал. Кто бы стал возражать, воспользуйся он своим положением? Просто дело в том, что он очень стыдился любой физической близости.
Она сказала:
– Там опять на дороге этот старик, сюда к вам идёт. Вот только что его из кухни увидела. Не давайте ему никакой еды. А то он всегда назад приходит.
– Где американец?
Она ответила по-английски:
– В уборной.
Старик дождался, пока Пилар войдёт в дом, и только потом появился из-за угла церкви, двигаясь бочком из какой-то своеобразной почтительности; одет он был только в шорты цвета хаки со штанинами, подвёрнутыми почти до паха и подвязанными вокруг живота верёвкой. Кариньян кивнул, и старик подошёл и сел. Как и все, был он весь сморщенный – практически кожа до кости, ожившая мумия. У него было плоское, измождённое лицо умудрённого годами эскимоса. Старик широко улыбался. Зубов у него почти не осталось.
– Благослови меня, атес, ибо согрешил я, – произнёс он по-английски без видимого понимания собственных слов, – благослови меня и попроси у неба за меня прощения.
– Te absolvo.[37 - Отпускаю тебе грехи твои. (Лат.)] Вот, возьми кусочек ананаса.
Старичок зачерпнул пару ломтиков в ладони и сказал: «Maraming salamat po», благодаря его на лусонском диалекте тагальского. Вообще казалось, старик подкован во многих языках.
– В прошлом месяце мне как-то во сне явился гость, – поведал Кариньян старику. – Думаю, он принёс мне какое-то послание.
Старец ничего не ответил и сосредоточился на пище, а лицо его сделалось отрешённым, как собачья морда.
Американский гость вернулся с кухни, но чая не принёс. Этот паломник-янки отличался бойкой походкой, его руки и ноги непринуждённо двигались вокруг огромного и жаркого горнила его туловища, в глубине которого полыхало пламя страдания, тогда как он, кажется, о том и ведать не ведал.
Когда янки приблизился к ним, старик освободил стул и присел рядом с ними на корточки, не отрывая пяток от земли.
– Я спрашиваю его о сне, который мне приснился. Он может истолковать его послание, – пояснил Кариньян американцу.
– Драсте, атес, – сказал старик.
– Он и вас называет «отцом», – заметил Кариньян.
Как только старец покончил со своим фруктом и облизал пальцы, то спросил по-себуански:
– Отчего ты говоришь, что твой сон содержит послание?
Кариньян сказал:
– Это был сильный сон.
– Просыпался ли ты среди ночи?
– Да.
– Заснул ли потом опять?
– Всю ночь глаз не сомкнул.
– Тогда и правда сильный был сон.
– Ко мне приходил какой-то монах, святой человек.
– Ты и сам святой человек.
– Он был одет в клобук. Вместо лица у него было серебристое облако.
– Человек?
– Да.
– Из твоей семьи?
– Нет.
– Видел ли ты его лицо?
– Нет.
– Видел ли ты его руки?
– Нет.
– Показал ли он тебе свои ноги?
– Нет.
Старец заговорил со Шкипом – очень серьёзно и немного громче, чем следовало бы.
– Да-да. Приятно познакомиться, – пробормотал Сэндс.
Старик схватил американца за запястье. Заговорил. Остановился. Священник перевёл:
– Он говорит, что во сне, когда спишь, дух покидает твое тело. И пастух… или пастырь духов берёт их и… – он посоветовался с толкователем, – пастырь духов преследует духов, сгоняет их в отару, как овец, и ведёт их к берегу, на взморье.
Человек вещал, священник задавал ему наводящие вопросы, старик дёргал американца за руку, и Кариньян по крупицам собирал связный рассказ: согнанные к берегу, духи погружаются в море, и там, внизу, оказываются они в мире снов. Границу моря снов стережёт жёлтая змея. Кто отважится ходить между двумя мирами, того задушит она в своих кольцах, и умрёт он во сне. Кариньяну недоставало владения английским, чтобы связно изложить всё услышанное.
– Он ведёт какой-то запутанный рассказ. Он немного сумасшедший, по-моему.
– Этот мир не хранит воспоминаний о прошлой жизни, а жизнь будущая не хранит воспоминаний о наших нынешних невзгодах. Так что возрадуйся тому, что близится смерть твоя.
На этом старец поднялся и удалился.
– Погоди! Погоди! Что же тогда предвещает мой сон?
– А разве ты не услышал? – спросил старик.
* * *
Отец Кариньян настоял на том, что сам заночует в гамаке в церкви, тогда как Сэндс лёг в комнате Кариньяна в компании Святого Тела Христова – то есть Святое Тело в облике причастной облатки бдело, лёжа на кухонном буфете священника, а Сэндс пытался заснуть на постели из деревянного поддона и соломенного тюфяка под ажурной сеткой. Монашеская келья, идеально подходящая к его паломническому статусу. Он ворочался в темноте. Где-то за сеткой заунывно зудел одинокий комар. Сэндс завязал узелок на память: надо будет спросить у Кариньяна про ту фразу из Библии, что цитировал полковник, – что-то там про единого бога и многие службы. Идея эта импонировала человеку, находящемуся в услужении государству. Такая вот своего рода космологическая бюрократия… Тут его захлестнула тревога. Полковник, Эдди Агинальдо, ещё этот немец. Они, оказывается, сюда приезжали, а его никто об этом не известил. Если полковник что-то от него скрывает, то так не годится. От этой мысли живее зашевелился таящийся в недрах сознания червячок сомнения – сомнения в профпригодности полковника, в его здравом рассудке, в его способности к восприятию. Полковник немного ненормальный. А кто нормальный-то? Проблема в том, что полковник, вероятно, не доверяет талантам племянника и послал его по какому-то надуманному поручению. В какой-то момент Сэндс очнулся от сна прямо-таки библейской силы, от вещего сна, в котором утверждалось, что остров Минданао не представляет никакого интереса для Соединённых Штатов, что этот католический патер никак не может поставлять оружие мусульманам, что жизнь забросила его – Шкипа Сэндса, Тихого американца, Гадкого американца – в эти края лишь затем, чтобы расширить круг его понятий исходя из надобностей будущей работы. Никаких подробностей сна в памяти не сохранилось. Только эта уверенность.
* * *
Кариньян втолковал этому янки, что, может быть, на утреннюю литургию явится кто-нибудь из местных, поскольку сегодня чтится память близкой их сердцу святой – Дионисии.
Янки никогда не слыхал о святой Дионисии. Да и никто больше не слыхал.
– Да, она обладает здесь великой властью. На основании совершённых ею чудес в селениях вдоль реки её причислили к лику святых, если она уже и так не была святая. Её предали мученической смерти в пятом веке в Северной Африке. Воодушевляющий пример мученичества.
Много десятилетий назад в одной из проповедей Кариньян без задней мысли в красках описал агонию Дионисии перед необычайно большой праздничной толпой, и вот теперь вверх и вниз по течению реки она сделалась легендарным персонажем, народ приписывал ей многие исцеления, утверждал о множестве видений и чудесных явлений, знамений и посланий.
– Вот я и пытаюсь напоминать людям, когда приходит день её поминовения. Правда, для речных жителей не всегда легко определить, какое вообще сегодня число. Живут-то они без календаря.
На богослужение пришло лишь несколько человек. Перед этим священник крестил на берегу новорождённого, окропив ему лоб мутной речной водой.
