Фурия Первого консула

Магнус задумчиво всмотрелся в его лицо и склонил голову со словами:

– Хорошо, принцепс.

– Благодарю, – кинул Тави. – А теперь… Вы уже не первую неделю коситесь на Маркуса. Я хотел бы знать причину.

Магнус покачал головой и, помедлив, ответил:

– Не уверен, что ему можно доверять.

Тави нахмурился:

– Во́роны, Магнус? Не верить Валиару Маркусу? Почему?

– Он… – Магнус вздохнул. – Ничего определенного у меня нет. А я не первую неделю копаю. Просто… с ним что-то не так.

Тави крякнул:

– Вы уверены?

– Разумеется, нет, – не задумываясь, отрезал Магнус. – Ни в чем нельзя быть уверенным.

Тави кивнул:

– Но и не отказываетесь от своих подозрений.

– Нутром чую, – сказал Магнус. – Я знаю. Просто не могу сказать, откуда знаю. – Он поднял руку, отбросил со лба седые волосы. – Возможно, я просто поглупел к старости. – Он вдруг прищурился, глядя на Тави. – Как давно вы узнали о Секстусе?

– Через несколько дней после отплытия из Кании, – спокойно ответил Тави.

– И молчали.

Тави пожал плечами:

– Это известие ничего бы не изменило – только напугало бы наших и сделало их уязвимыми в глазах канимов. – Он покачал головой. – Мы все сидим на тихоходных судах, и делать нам нечего, кроме как пережевывать дурные новости – не прошло бы и недели, как на палубу пролилась бы кровь. А так, пока все узнают, мы будем уже в деле. Каждому хватит других забот.

Магнус вздохнул:

– Да, полагаю, молчать было необходимо. – Он покачал головой и вдруг блеснул глазами. – И все же прошу вас, принцепс, не брать такое в привычку. Сердце у меня так долго не выдержит.

– Постараюсь, – сказал Тави. Кивнув Магнусу, он повернулся к своему столу. – Да, мастер…

– Хм?

Устало обмякший на стуле Тави поднял голову:

– Валиар Маркус спас мне жизнь. А я ему. Не могу представить, чтобы он выступил против легионов. И против меня.

Магнус долго молчал. Ответил он тихо:

– Такими нам всегда видятся предатели, мой мальчик. Потому мы их так ненавидим.

И старик вышел из каюты.

Аквитейну Аттису, всю жизнь тянувшемуся к алеранской Короне, оставался до нее один шаг. Нетрудно поверить, что кто-то таит нож за пазухой, выжидая время для удара.

Тави прикрыл глаза. Он чувствовал себя слабым и беззащитным. Ему было страшно. Вскочив с места, он шагнул к дальней стене и принялся надевать доспехи – броню, снятую с умершего от ран легионера взамен оставленной в молварской гавани. Привычная тяжесть алеранской лорики остужала и внушала уверенность. Повесив на бедро меч, он ощутил, как поет в клинке холодная сила стали.

У него еще осталась работа.

Пора ею заняться.

Глава 3

– Спину прямо, – командовала Амара. – Пятки сильней разведи.

– Зачем? – крикнула девочка на пони.

Она выезжала лошадку на манеже, отведенном небольшому конному отделению Гарнизона. В сущности, это была заглубленная на четыре фута площадка, выложенная мягкой землей, около двухсот ярдов в длину и вдвое меньше в ширину.

– Так легче держать равновесие, – крикнула с земляного бортика Амара.

– Я и так отлично держу, – упорствовала девочка.

– Это сейчас, – сказала Амара. – А когда Аякс вдруг взбрыкнет, увидишь, что не очень-то.

Темноволосой курчавой девочке с глазами цвета спелого ореха исполнилось восемь лет. Подняв голову, она фыркнула – и Амаре явственно представился Калар Бренсис Младший. Она прижала руки к животу и вздрогнула.

– Постарайся держаться бедрами, Маша, – крикнула она. – Голову прямо. Представь, что на ней стоит чашка с водой и тебе надо ни капли не пролить.

– Глупости, – с улыбкой отозвалась Маша, проезжая мимо Амары. И уже через плечо весело крикнула: – Зачем мне брать чашку воды на прогулку на пони?

Амара невольно улыбнулась. Улыбки этой долгой и безжалостной зимой стали редкостью. Столько великих и ужасных событий случилось со всей страной, что легко было потерять из виду одну гибель, пусть даже отважного и верного державе человека. Одна жизнь была неизмеримой малостью в счете общих потерь.

Маше, когда она услышала от Бернарда, что мать к ней не вернется, от этого легче не стало.

Ребенку немного надо. Ему нужна мать. Одна потерянная жизнь обратила мир девочки в выжженную пустыню. Больше недели Маша ни с кем не разговаривала, а кошмары мучили ее до сих пор. Поначалу Амара с Бернардом пытались, успокоив девочку, отправлять ее обратно в свою постель, но четырежды за вечер ходить из конца в конец коридора оказалось слишком утомительно, а она толком не спала несколько дней. Теперь малышка что ни ночь шлепала ногами по коридору к тем, кто давал ей тепло и утешение, и засыпала, приткнувшись между ними.

Видят Великие фурии, Маша заслуживала улыбок и радости.

Даже если все это ненадолго.

Утреннюю тишину нарушил отдаленный рев воздушных потоков, несших по ясному небу гонцов или рыцарей Воздуха. Амара хмуро оглянулась на Гарнизон и, шепнув несколько слов Циррусу, своей фурии ветра, подняла ладони к лицу. Циррус преломил проходящий между ладонями свет, и Амара увидела несколько отдаленных темных фигур на фоне голубого неба, мчавшихся на северо-запад, юго-запад и восток.

Она нахмурилась. Полет к востоку от Гарнизона уносил летуна из алеранских земель во владения варваров-маратов. Примерно на юго-западе располагался обширный лагерь в Риве. На северо-западе лежал город-щит Фригия, теперь почти лишившийся своих местных защитников и стонущий под тяжестью беженцев из захваченных вордом частей государства, что мало чем отличало его от Кальдерона.

Амара на мгновение перевела взгляд на Долину, в который раз озирая бесконечные ряды палаток, шалашей, превращенных в жилье телег и фургонов, поднятых фуриями земли каменных куполов и прочих сооруженных на скорую руку укрытий. Рива не могла вместить и десятой части беженцев, изгнанных вторжением ворда. Те брели к городам между Ривой и Фригией, добирались и до самой Фригии, и до долины Кальдерон, где готовы были принять на себя свою долю общей ноши. А эта ноша, волей временного Первого консула, теперь утроилась.

Вторжение обернулось кошмаром. Из-за промерзшей за зиму земли, скудных запасов продовольствия и почти полного отсутствия медицинской помощи дети и старики ужасно страдали. Погребальные костры горели каждую ночь. С весенним теплом фурии ускорили созревание посевов, умерив голод, но для многих алеранцев пища опаздывала на недели, а иногда всего на несколько дней.

Первую лошадку Маши пришлось бросить, когда девочку эвакуировали от подступавшего ворда, чтобы убедить мать девочки, Ладью, послужить Короне. Аякс появился всего несколько дней назад – его подарила ребенку Хашат, предводительница маратского клана Лошади. Если бы пони прибыл парой недель раньше, его бы наверняка украли, зарезали и съели изголодавшиеся беженцы.

Бернард занялся беженцами с деловитой хваткой, свойственной, насколько могла судить Амара, всем давним обитателям долины Кальдерон. Те, кто всю жизнь оборонялся на дальнем рубеже, приобрели редкую для простых алеранцев самостоятельность, уверенность и независимость. Ее муж видел в нежданном наплыве людей не только трудную задачу, но и новые возможности.

За несколько недель он организовал строительство укрытий для каждой живой души, призвав на помощь техников легиона и жителей доменов, по-видимому воспринявших поток чужаков как испытание сельского гостеприимства. Справившись с первой задачей, Бернард воспользовался уже наладившими сотрудничество беженцами, чтобы их руками укрепить защитные сооружения и расширить земли под посевы.

Люди, сплотившись, способны творить невероятные дела.

Из задумчивости Амару вывел грохот подков – подъехал крупный мужчина на сильном гнедом мерине. Лошадь не желала замедлять бег и шумно возмущалась, колотя копытами воздух. Ее вопль всполошил малыша Аякса. Пони подскочил, по-кошачьи выгнув спину. Маша с визгом вылетела из седла.

Амара резким взмахом руки отправила Цирруса замедлить и смягчить ее падение – из земли манежа поднялся воздушный столб. Благодаря Амаре и мягкой земле (специально подготовленной к подобным неожиданностям) девочка приземлилась без какого-либо вреда для себя.

Аякс, очень довольный собой, носился по манежу, встряхивая гривой и высоко задрав хвост.

– Бернард… – вздохнула Амара.

Граф Кальдеронский усмирил своего мерина и, спешившись, набросил поводья на столбик коновязи.

– Этот балбес так и ищет, с кем бы сцепиться. Подумать страшно, что он вытворял до того, как его кастрировали.

Амара улыбнулась. Они вдвоем спустились в манеж к хнычущей Маше. Осмотрев девочку, Амара ничего страшней синяков не обнаружила. Пока она руками и ласковыми словами поднимала малышку на ноги, Бернард пристально посмотрел на Аякса, и магия земли мигом остановила гордого конька. Бернард нашел у себя в кармане кусочек воска, сдобренного медом и, тихо приговаривая, скормил его пони, после чего подхватил поводья.

– Спину прямо, – напомнила девочке Амара. – Пятки врозь.

Маша еще пару раз хлюпнула носом и заявила:

– Аякс мог бы быть поосторожнее.

– Пожалуй. – Амара спрятала улыбку. – Но он не умеет. Так что придется тебе держаться как следует.

Девочка не без опаски покосилась на пони, который кротко подбирал лакомство с ладони Бернарда.

– А можно я завтра поучусь?

– Лучше сразу, – сказала Амара.

– Почему?

– Потому что, если отложишь, может статься, никогда больше не сядешь на коня, – объяснила Амара.

– Но я боюсь.

Теперь Амара улыбнулась:

– Вот потому и надо сразу. Если ты не одолеешь страх, страх одолеет тебя.

Маша серьезно взглянула на нее:

– А ты говорила, что бояться хорошо.

– Я говорила, что бояться нормально, – поправила Амара. – Все чего-то боятся. Особенно когда приходит беда. Но нельзя уступать страху.

– А ты бросила службу курсора у Первого консула, – заметила Маша.

Амара почувствовала, как улыбка сползает с ее лица.

Бернард, стоявший у девочки за спиной, старательно прикрывал рот ладонью.

– Это другое дело, – сказала Амара.

– Почему?

– По множеству причин, которых ты не поймешь, пока не вырастешь.

– Почему это не пойму? – обиделась Маша.

– А ну-ка, – пророкотал Бернард и, как пушинку подхватив девочку на руки, опустил ее в седло. Он был большой, широкоплечий, в темных волосах и бороде блестело серебро. И руки у него были большие и сильные, все в шрамах от работы, но при всем при том с ребенком он был ласков, как кошка со своими котятами.

– Еще круг по манежу, – спокойно сказал он, – а потом обедать.

Маша собрала поводья, прикусила губу:

– Можно я помедленнее?

– Отлично, – согласился Бернард.

Прищелкнув языком, Маша шагом пустила Аякса вдоль стены манежа. Она так старалась держаться прямо, что чуть ли не перегибалась назад. И ступнями ног упиралась в ребра пони.

– Ну? – тихо спросила Амара, когда девочка отъехала.

– К нам собирается Исана.

– Опять? Трех дней не прошло.

– Сенатор Валериус сумел собрать кворум в Сенате, – сказал Бернард. – Он намерен оспаривать законность брака Септимуса.

При этих словах у Амары во рту появился неприятный привкус, и она сплюнула на землю.

– Иногда я жалею, что ты слабо врезал этому самовлюбленному маньяку.

– Такая была суматоха, – оправдывался Бернард. – И Валериус трещал без умолку. Сбил меня с мысли. В другой раз буду умнее, – поджав губы, пообещал он.

Амара тихо фыркнула и, проследив глазами за Машей, покачала головой. Помолчав немного, она сквозь зубы процедила:

– Кровавые во́роны. Эти идиоты даже теперь, когда на кон поставлен весь мир, не оставляют своих игр. Клятый ворд готов разнести их в клочья, а они все затевают тайные сделки, будто ворд – всего лишь временное неудобство.

– Им приходится в это верить, – сказал Бернард. – Не то пришлось бы признать, какими они были болванами, когда пять лет не слушали наших предупреждений.

– А это было бы ужасно, – сказала Амара и на минуту замолчала, обдумывая ситуацию. – Успех Валериуса даст Аквитейну все необходимые оправдания, чтобы удержать Корону, даже если… когда Октавиан вернется.

Бернард согласно хмыкнул.

– Что будем делать?

– Поговорим с моей сестрой, – сказал Бернард. – Выясним, кого из сенаторов можно склонить на нашу сторону. – (Маша с Аяксом уже завершали неторопливый круг по манежу.) – Как она?

– Сегодня улыбалась, – сказала Амара. – Шутила. Чуть ли не смеялась.

Бернард шумно вздохнул:

– Ну хоть что-то за сегодня хорошее. Если каждый день чего-то такого добиваться, понемногу сложится.

– Очень может быть, – согласилась Амара.

Бернард взглянул на нее искоса и ласково накрыл ее руку своей.

– Ты сама-то как?

Она обхватила его ладонь, ощутила ласковую силу и шершавость много работавшей руки.

– Женщина, которой я практически подписала смертный приговор, поручила мне защиту и воспитание своей дочери. Едва ли не в тот же день я убила отца Маши. А девочка каждую ночь прибегает ко мне за утешением после кошмаров. – Амара покачала головой. – Не знаю я, как с этим справляться, любимый.

Маша, подъехав ближе, подняла на нее взгляд. Проверила, прямо ли держит спину, и улыбнулась с гордостью, но чуть виновато.

Амара улыбнулась в ответ. Невозможно было не улыбнуться.

Бернард, посмотрев на обеих, кивнул с блеском в глазах:

– Может, вы с ней долетите до Гарнизона? А я приведу Аякса и встречу Сану в своем кабинете.

Амара взглянула на мужа и медленно, нежно поцеловала в губы. А потом пошла к Маше, натягивая на ходу кожаные летные перчатки. Девочка, заметив это, просияла.

Обдумывая слова мужа, Амара с сомнением поджала губы.

«Может, он и прав. Может быть, из маленьких побед сложится большая».

Глава 4

– Ну, так и нарубите себе лесин! – гремел Валиар Маркус. – Легион клятых любителей уже поставил две трети частокола, а ваши дурни все скулят по оставленным в Кании бревнам? – Он, постукивая себя жезлом по нагруднику, а изредка и по головам лодырей, прошелся вдоль ряда занятых работой легионеров. За время долгого безделья на судах дисциплина прискорбно ослабла, люди отвыкли от тяжести доспехов. – Помоги вам, поганцам, Великие фурии, если Свободный алеранский раньше нас поспеет с ограждением, я вам такое устрою, что к ворду за защитой побежите.

Не переставая возмущаться, Маркус обошел прибрежный лагерь Первого алеранского легиона. Алеранцы заняли две соседствующие вершины холмов, старые скалистые пики, поросшие колючками и кустарником. Широкая долина между ними досталась канимам, ретиво обустраивавшим свой лагерь. Инструмента у этих здоровенных псин хватало, а отсутствие алеранских фурий они возмещали грубой силой – и численностью.

Маркус задержался, оглядывая долину под собой. Клятые во́роны, сколько же там канимов! И каждый из них – боец. Варг не решился высаживать мирных жителей, пока для них не построили укрепления. Маркус его не винил. Он и сам, случись ему высаживаться в Кании с последними остатками алеранцев, не спешил бы вывести их в незащищенную местность в каких-то пяти милях от самого воинственного города на материке.

С этого пригорка Маркусу видна была Антилла на севере: круг тяжелого сероватого камня, нагроможденного поверх костей древних гор. В ярком дневном свете камни отливали голубизной, отражая небо и холодное море. Антиллус Раукус, выбирая, кому доверить защиту родного города, выбрал, конечно, кого-то из самых верных и упрямых старых дружков, и тот теперь из кожи вон лез, лишь бы оправдать доверие.

Маркус потратил еще минуту, обдумывая расположение канимского лагеря. Любому вышедшему из города отряду, чтобы добраться до воинов-волков, пришлось бы миновать один из алеранских лагерей. Более того, укрытый лощиной лагерь не виден был с городской стены. Разумеется, крыло рыцарей Воздуха добралось бы сюда в считаные минуты, но, если антилланский наместник не совсем забыл об осторожности, он сейчас притихнет и не станет пугать горожан, пока сам не разберется в происходящем.

И еще – если только его дурни как следует укрепят свои холмики – два алеранских легиона лучше канимов будут владеть местностью. Атака на алеранский легион на укрепленной позиции – рискованная игра, и за выигрыш приходится платить большой кровью. Впрочем, численное превосходство канимов делало такой же безумной ставкой попытку атаковать их лагерь. А разместившиеся южнее города сводные силы алеранцев и канимов стояли между Антиллой и наступающим вордом. Антилланский командующий, как бы туп он ни был, не мог этого не оценить.

Многое и многое могло пойти наперекосяк, но время высадки и расположение войск так удачно сложилось, словно им всем улыбалась удача.

Конечно, удача тут ни при чем. Все обдуманно, и обдуманно с умом. Да Маркус и не ждал иного от этого командира. Вот чего не было дано его деду. Секстус был великим мастером политических интриг, а возглавить легион в поле не умел, ни разу не встал рядом с воинами, не сражался вместе с ними, не завоевал себе места в глазах легионеров. Секстус добился от подданных верности и даже почтения. Но командиром они его не считали.

Октавиан – другое дело. Первый алеранский легион умрет за него до последнего человека.

Маркус закончил обход лагеря, обрушивая на каждый недочет громы и молнии, а безупречную работу вознаграждая непроницаемым молчанием. От него того и ждали. Слухи о положении Алеры уже разлетелись по войскам, и людям было не по себе. Брань и рычание твердолобого Первого копья и других центурионов доказывали, что легион жив – стоит ли он на месте или рубится с врагом. Никакие заверения, никакие ободряющие слова так не успокаивают солдат.

Однако и толковые закаленные центурионы задумчиво поглядывали на Маркуса, словно искали у него ответов на свои сомнения. Маркус отвечал на их взгляды молчаливым воинским приветствием, показывая, что Первое копье как ни в чем не бывало занят своим делом.

Когда наступил вечер, он остановился на самой южной точке обороны и уставился в сгущавшуюся тьму. Главные силы ворда, по словам Октавиана, медленно продвигались к Антилле и находились еще на расстоянии сорока миль. За многие годы войн Маркус усвоил, что точное местонахождение врага узнаешь, только когда до него можно дотянуться клинком.

Ему вдруг пришло в голову, что именно поэтому жизнь Валиара Маркуса ему больше по душе, чем жизнь, которую он вел, будучи курсором.

Случается, солдат не знает, где его враг, но кто его враг, знает почти всегда.

– Задумался о чем-то глубоком? – тихо прозвучало у него за спиной.

Первое копье обернулся – мастер Магнус стоял на один большой шаг позади. Совершенно бесшумно он приблизился на расстояние смертельного удара. И при желании мог его нанести – гладием или спрятанным под одеждой ножом. Поскольку Маркус в броне, бил бы в шею сзади: воткнуть, провернуть под нужным углом, пересечь позвоночник или один из крупных сосудов, в то же время пережав дыхательное горло. При правильном исполнении это позволяет тихо и наверняка прикончить даже тяжело вооруженного противника.

Маркус помнил, как снова и снова отрабатывал этот прием в Академии, пока движение не впечаталось в каждый мускул рук, плеч и спины. Всех курсоров обучали этой технике.

Магнус на нем просто упражнялся.

У студентов такие игры были в обычае, хотя сам Маркус никогда в них не участвовал: способ показать другому курсору, что ты мог бы его убить, если бы захотел. Магнус, на сторонний взгляд, показался бы расслабленным и беззаботным, на деле же был сосредоточен и готов к действию – во всей его осанке чувствовался скрытый вызов.

Так-так. Старый курсор забросил удочку.

Первое копье хмыкнул, будто ничего и не случилось. До ближайших работающих легионеров было не меньше двадцати шагов. Голос можно не понижать.

– Гадаю, скоро ли доберется сюда ворд.

Магнус целую минуту молча смотрел на него, после чего вышел из боевой стойки и встал рядом с Первым копьем.

Маркус заметил его слегка оттопырившийся рукав – под ним старый курсор скрывал нож. Может, песок из него и сыплется и в поединки он много лет как не ввязывался, но вздумай старик взяться за дело – окажется по-прежнему смертоносным. Опасней всего не сила врага, не оружие, не его фурии. Самое страшное оружие – ум, а ум Магнуса все еще острее бритвы.

– Надо думать, еще не сейчас, – ответил Магнус. – Антилланцы ждут первого штурма недели через две, не раньше.

Маркус кивнул:

– Стало быть, согласились с нами разговаривать?

Старый курсор скривил уголок рта:

– Тут либо говорить, либо драться. В драку, пока можно обойтись, они не рвутся. – Он тоже стал смотреть на юг, хотя его слезящиеся глаза, как хорошо знал Маркус, были подслеповаты. – С тобой хотел поговорить Октавиан.

Маркус кивнул и, взглянув на старика, заметил:

– Ты так странно на меня смотришь, Магнус… Что за дела? Я что, спер у тебя любимые сапоги?

Магнус передернул плечами:

– Ты ушел из Антилланского легиона, ты поступил в Первый Алеранский, а где был в промежутке, никому не известно.

Первое копье ощутил жжение в желудке. Едкая желчь подступила к горлу. Чтобы скрыть отрыжку, он невежливо фыркнул:

– Вот отчего тебя корежит? Старый вояка решил вернуться в домен. Надо ли удивляться, что он не кричит о себе, Магнус?

– Вполне резонно, – признал Магнус. – Только не каждый старый вояка числится в Доме доблестных. Таких – до нашего отплытия – было пятеро на всю Алеру. И все они теперь граждане. Трое доминусов, один граф. Ни один не остался среди простолюдинов.

– А я остался, – просто сказал Первое копье. – Это было нетрудно.

– В Первом алеранском собралось много ветеранов, – так же спокойно продолжил курсор. – И многие из них служили в Антилланском. И все помнят тебя – хотя бы по слухам. Зато никто не слышал, куда ты подевался после отставки. – Он пожал плечами. – Такое нечасто бывает.

Маркус ответил лающим смешком:

– Не перебрал ли ты левиафаньего жира? – Он перешел на серьезный тон. – У нас хватает врагов, чтобы искать новых там, где их нет.

Старый курсор обратил на Маркуса мягкий взгляд слезящихся глаз.

– Да, – вежливо согласился он. – Там, где их нет.

У Маркуса перехватило горло. Знает! Что-то он знает. Или думает, будто знает.

Что старому курсору известна истина, он не верил. Не мог тот распознать в нем бывшего курсора Фиделиаса, сообщника Аттиса и Инвидии Аквитейн, изменника Короны. И уж точно не знал, что Маркус в конце концов ополчился против госпожи Аквитейн, прикончив ее отравленным болтом из балеста – или почти прикончив. И уж совсем неоткуда ему было узнать, каким образом старый коварный убийца Фиделиас обернулся Валиаром Маркусом, Первым копьем Первого алеранского легиона.

Но в глазах Магнуса стояло знание. Может быть, он еще не связал воедино всего, что знает, но знание светилось в его повадке, поступках, словах.

Он знал достаточно.

На миг Фиделиаса охватило безумное желание испытать не раз послужившее ему средство: сказать старому курсору правду. Что бы из этого ни вышло, с сомнениями будет покончено.

Он уже открыл было рот. Наблюдая за собой как бы со стороны, Фиделиас отметил, что еще не решился заговорить, когда что-то в нем – наверное, та часть, что была Маркусом, – без спросу приступила к делу.

Он успел сказать:

– Магнус, нам надо поговорить, – а потом из сгущавшихся теней вырвался ворд.

Три его создания быстро двигались, прижимаясь к земле. Длинные шесть ног на узких гибких туловищах, тонкие хвосты хлещут по воздуху. Мелкая чешуя черного хитина блестела и лоснилась, отражая кровавый закат. Фиделиас мельком отметил их сходство с гаримами – хищными ящерами южных болот – и сорвался с места.

От гладия было бы мало проку. Поэтому он дотянулся до своей земляной фурии Ваммы, через нее черпая силу из несокрушимых костей старой горы. И подхватил тяжелый, толстый кол, приготовленный для частокола.

Развернувшись к ближайшей твари, Фиделиас по дуге сверху вниз взмахнул тяжелым колом – как топором. Дубина весила не меньше восьмидесяти фунтов, но он размахнулся легко, как ребенок тросточкой, и поразил передового ворда жестоким, сокрушительным ударом. Во все стороны брызнула серо-зеленая кровь, забрызгала и Фиделиаса, и Магнуса.

Кол разломился надвое, один конец ощетинился щепками и осколками. Развернувшись к следующему врагу, Фиделиас ткнул в него этим концом как копейным наконечником. Удар больно отдался в локте и плечах, и даже поддержка Ваммы не помогла ему устоять на ногах. Кол раскололся вдоль, а сам Фиделиас тяжело грянулся оземь. Пронзенный ворд бешено забился, умирая; несколько обломков дерева, слишком больших и убийственно острых, чтобы назвать их щепками, торчали у него из затылка.

И тут налетел третий ворд.

Он впился зубами в икру, дернул со страшной силой. Фиделиас услышал, как ломалась кость ноги, а боль потерялась за мощным рывком. Тварь хлестнула хвостом, но Фиделиас удержался и силой фурии опрокинул врага, лишив возможности действовать когтями или хвостом, да и опоры на шесть лап лишив тоже. Враг был невероятно силен. Если упрется всеми конечностями, попросту оторвет ногу по колено.