Дыхание дьявола

скачать книгу бесплатно

Дыхание дьявола
Джилл Джонсон

На чай к Агате Кристи
Растения понять проще, чем людей…

В одном непримечательном районе Лондона на одной непримечательной крыше разбит крайне примечательный сад: одним своим существованием он нарушает с десяток законов. Виновница буйной растительности – профессор ботанической токсикологии Юстасия Роуз. В ее маленьком раю вряд ли встретятся розы или кактусы, зато обязательно найдется место самым прекрасным – и самым ядовитым – растениям. Они – ее страсть.

Ее жизнь так бы и вилась подобно лиане в джунглях, если бы в один вечер все не испортил… КРИК! Юная красавица-соседка из дома напротив подверглась нападению, а затем пропала. Но не только она: несколько смертельно ядовитых растений были украдены из сада Юстасии, и теперь профессор – главная подозреваемая по делу об убийстве.

Она знает, что невиновна. Знает, что случилось с соседкой. И знает, кто был последним гостем девушки. Но как убедить правосудие в своей невиновности, если ты уже нарушал закон?..

Джилл Джонсон

Дыхание дьявола

Jill Johnson

DEVIL’S BREATH

© Jill Johnson, 2023

© Николаева М., перевод, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

* * *

Касперу

Глава 1

На северо-западе Лондона есть одна плоская крыша, которую не разглядишь ни с дороги, ни из окон соседних строений, потому что она венчает высокий многоквартирный дом на тихой жилой улице. На этой крыше раскинулся целый сад редких и необычных растений – из тропиков и из засушливых мест, стелющихся, колючих, экзотических и уникальных. Несмотря на разнообразие, потребности каждого растения удовлетворяются скрупулезно и педантично. Этот сад – оазис и убежище в сердце жестокого, беспощадного города. Доступ туда имеет лишь одна персона – через люк в потолке их с садом кухни. Они никогда не приглашали к себе друзей, чтобы пропустить стаканчик, потому что ни друзей, ни семьи у них нет. Они с садом совершенно одни в этом мире, чем весьма довольны.

Персона эта – Юстасия Амелия Роуз, профессор ботаники. Специалист по ботанической токсикологии. Говоря простым языком, она изучает ядовитые растения. Она – то есть я.

Я не из тех людей, кто стремится к самовозвеличиванию. Во многом я и вовсе остаюсь незаметной: меня нельзя назвать ни высокой и стройной, ни низкорослой и полной. За волосами я ухаживаю, аккуратно разделяя их на пробор с помощью черепахового гребня и бриль-крема, а одежду стираю в раковине и глажу на кухонном столе. Манжеты на рукавах обтрепались, подкладка кое-где износилась, а в карманах зияют дыры, но этого безобразия никто не видит. Некому комментировать жирные пятна на моем воротничке или земляной дух, исходящий от моих штанов, чем я также очень довольна.

Мне нравится думать, что в моей внешности еще сохранился флер учености, что я могу сойти за университетского преподавателя – ведь когда-то я и в самом деле преподавала в университете. Годы сосредоточенной работы оставили мне глубокую складку между бровей, а широкую переносицу вечно украшают вмятины от стальной оправы очков. Мимических морщин от улыбки или смеха у меня нет, а уголки рта от природы немного опущены, что, кажется, некоторые могли бы счесть непривлекательным, однако форма моих губ мягкая, и чаще всего они сосредоточенно поджаты.

Мне сорок четыре года. Надо признать, что внешность не соответствует возрасту – я выгляжу гораздо старше. Порой внешний мир сбивает меня с толку. Пугают его внезапные вмешательства – скажем, холодные звонки от интернет-провайдера или письма из налоговой. Однако в то время, когда я предоставлена сама себе, мой разум ясен, проницателен и сконцентрирован; таким ему и следует быть.

Каждое утро я натягиваю на себя защитный комбинезон – он слегка коротковат, а потому создает дискомфорт в паху, – взбираюсь по приставной лестнице и вылезаю на крышу через люк в потолке кухни. Меня ждет длинная череда ежедневных дел, каждое из которых я выполняю с чрезвычайным усердием. Их распорядок неизменен. Каждое действие совершается в соответствии с определенной научной методикой, в ином случае я рисковала бы лишиться жизни.

С годами я пришла к осознанию того, что сама суть моей работы требует уединения. Я никогда не простила бы себе, если бы кто-то пострадал. Лучше уж нести этот риск в одиночку, оберегая окружающих от опасности. По этой причине я никогда не пыталась нанять ассистента или секретаря и упорно отклоняла просьбы о прохождении практики от студентов университета, в котором раньше работала. В прошлом, читая студентам лекцию, я любила сравнивать себя с сапером. Один неверный шаг – и бум! – все кончено. Только не в тот же миг, имейте в виду. Не как при взрыве, когда я погибла бы мгновенно, а вырванные из туловища внутренности разметало бы по песку. Нет. Чтобы умереть, мне потребовалось бы время, в иных случаях до двух недель, но подобный исход был бы неизбежен. В этом нет никаких сомнений.

Следует отметить, что я отнюдь не всегда была довольна изоляцией. Я не планировала жить жизнью отшельника. В университете я каждый день общалась с людьми: студентами, другими преподавателями, персоналом. Мне это давалось нелегко. Меня напрягал зрительный контакт, смущал юмор, а после семинаров я частенько чувствовала себя совершенно вымотанной. Однако я была готова идти на эти жертвы ради беспрепятственного доступа в лаборатории и теплицы, а также престижа и веса, которые придавало моим научным публикациям имя университета.

Стоит упомянуть и то, что намерения оставаться одинокой у меня тоже никогда не было. Однажды появился в моей жизни некто, с кем, как мне тогда казалось, я могла бы ее разделить. То была личность привлекательная, образованная, остроумная. Человек, который принял мои особенности и даже, возможно, полюбил их… однако в итоге предпочел мне кого-то другого. Я стараюсь на этом не зацикливаться. Как там говорится? Лучше любить и потерять…[1 - ‘Tis better to have loved and lost (англ.) – первая строчка из стихотворения Альфреда Теннисона. (Здесь и далее прим. пер.).] Испытать эту боль, сомнения, страдание… Как уже отметила, я стараюсь не зацикливаться, но порой это требует больших усилий. Я предпочитаю на что-то отвлекаться, искать отдушину.

Мой Отец увлекался астрономией. Он установил телескоп на подоконнике у себя в кабинете и, приникнув к его окуляру, мог часами просиживать по ночам, бормоча что-то под нос, будто пребывая в ином измерении. Я всегда завидовала его способу отгораживаться от окружающего мира, от приземленной реальности его жизни. В пору моего детства, если Марс или Сатурн были особенно яркими, Отец мог разбудить меня посреди ночи и полусонную отвести к телескопу, заставив глядеть в окуляр. И я, недоумевая, принималась вглядываться в далекие световые точки. Потом мы обычно перемещались за длинный стол в нашей оксфордской кухне, где меня ждал урок астрономии, завершавшийся, как правило, наглядной демонстрацией восхода Солнца.

Отец преуспел во многих областях знания. Его даже называли энциклопедистом. Однако из всего спектра его интересов для себя я выделила именно астрономию. Для меня наблюдение за светилами тоже стало способом отгородиться от приземленной реальности собственной жизни и отвлечься, когда я чувствую, что проваливаюсь в пучину меланхолии. Телескоп мой, однако, не имеет ничего общего с отцовским. По сравнению с моим его инструмент был сильно устаревшим. Принадлежащий же мне имеет очень высокое разрешение, и к тому же довольно дорог. Я купила его на отступные, которые держу на крыше, среди растений. Поздней ночью, окончив все дела, я люблю наблюдать за звездами, планетами и периодическими метеорными дождями. Небесные явления околдовали меня, как в свое время околдовали Отца. Во многом я пришла к выводу, что ни с чем не сравнимая грандиозность глобального пространства и времени гораздо существеннее, чем все происходящее в том пространстве и времени, где мне выпало жить.

Однако в те ночи, когда из-за высокой облачности звезды наблюдать невозможно, а воспоминания о потерянной любви угрожают полностью овладеть мной, я использую телескоп не по назначению. Прошу поверить – делаю это без каких-либо дурных намерений. Начиналось это просто как развлечение, но вскоре мое занятие трансформировалось в нечто вроде социологического исследования. Научный поиск, если вам будет угодно. Со временем мои наблюдения выросли в нечто весьма впечатляющее. Откровенно говоря, я планирую однажды опубликовать свои выводы, вот почему всегда веду скрупулезную запись своих наблюдений в журнале. На данный момент таких журналов накопилось уже два десятка.

За многоквартирным домом, в котором я живу, расположен муниципальный сад, высокой кирпичной стеной отгороженный от палисадников, относящихся к расположенным неподалеку таунхаусам. С моей крыши открывается прекрасный вид на эти дома. Благодаря их большим викторианским окнам я вижу всех приходящих и уходящих оттуда жильцов. Можно, наверное, сказать, что ночью каждый этаж каждого дома превращается в волшебный фонарь, в котором видно все происходящее в его стенах. Порой, сидя в одиночестве у себя в саду, я вынужденно наблюдала за этими людьми и частенько использовала телескоп, чтобы расширить горизонты наблюдения. Я была осторожна. И была уверена, что меня никто не видит, потому что телескоп расположила так, чтобы его линза была надежно укрыта за увитой лианами оградой моего сада. Я – орнитолог-любитель, притаившийся в укрытии. Скрытый от посторонних глаз.

Женщина с синими волосами, на костылях, обычно успевает умять пачку печенья на пару со своим псом, от души хохоча над чем-то, что идет у нее по телевизору. Вечно препирающаяся парочка постоянно разучивает одни и те же четыре танцевальных движения под музыку, которую я не слышу. Мальчишка, утонув в кресле-мешке, играет в компьютерные игры, хотя ему давно пора спать, яростно выкрикивая команды в микрофон гарнитуры и прихлебывая энергетик. Девочка-подросток с длинными заплетенными в косички волосами валяется на кровати, уставившись в экран смартфона. Она от него вообще не отрывается. Высокий сутулый мужчина, который никогда не улыбается, может часами стоять как вкопанный, глядя на фото матери и ребенка, висящее у него на стене. Старушка с собранными в пучок белоснежными волосами, которая живет на цокольном этаже дома напротив, по ночам шарит в палисаднике с фонариком, собирая там улиток, а потом перекидывает их через стену.

И наконец, в квартире прямо над ночной метательницей улиток живет красивая молодая женщина.

Вспоминая тот день, когда впервые ее увидела, я всякий раз испытываю странное ощущение, которое в целом нельзя назвать неприятным. Она стояла у распахнутого окна, положив руки на подоконник. Должно быть, въехала она совсем недавно, поскольку раньше я ее не замечала. Заинтересовавшись новым объектом, я навела окуляр на ее лицо. Женщина была очень молода – должно быть, немногим более двадцати, – с широко посаженными большими темными глазами, внешние уголки которых стремились вверх. У нее были изящные брови, небольшой нос и выдающиеся скулы.

Итак, она была красива, но из массы других красивых людей, поднимая на совершенно иной уровень, выделяли ее именно губы: то была такая опасная высота, где встречаются лишь самые редкие и ценные экземпляры. Губы были такими полными и алыми, что напомнили мне невероятные прицветники Psychotria elata[2 - Psychotria elata (лат.) – Психотрия возвышенная, тропический цветок, среди прочих названий – цветок поцелуев, шлюхины губы и т. д.], растения, которое я держу под специальным колпаком в парнике. Я принялась понемногу приближать фокус, пока губы не заполнили все обозримое пространство в окуляре.

С растениями мне всегда было проще, чем с людьми, поэтому я привыкла давать последним прозвища в честь тех растений, с которыми они имеют сходство. Мне это еще в детстве подсказал папа, так как у меня были явные трудности с распознаванием лиц и запоминанием имен. Так что в тот первый день, глядя на сочные красные губы, благодаря телескопу показавшиеся мне прямо-таки огромными, я выбрала нежное прозвище для их хозяйки. Психо, в честь моего экземпляра Psychotria elata. Я никогда никому не рассказывала, однако искушение попробовать на вкус эти глянцевые красные лепестки посещало меня не единожды, даже несмотря на то, что в них содержится сильное галлюциногенное вещество.

С течением времени и по мере того, как заполнялись журналы наблюдений, я начала ощущать странное притяжение к этой женщине – притяжение столь же мощное и вызывающее привыкание, как и ее растение-тезка.

Глава 2

Стоял поздний час. Я была в саду. Как раз закончила накрывать особенно нежные экземпляры флисовой тканью, чтобы защитить их от ночной прохлады, и уже устраивалась перед телескопом, собираясь снова записывать, чем занимаются соседи, как вдруг издалека послышалась трель телефона. Это было необычно. Мне редко звонили. Я замерла, прислушиваясь. Когда телефон умолк, после характерного щелчка включился автоответчик. Отложив журнал и ручку, я спустилась по приставной лестнице и, миновав кухню и коридор, очутилась в собственной гостиной. Глядя на мигающую красную лампочку, я помедлила мгновение и включила воспроизведение. Низкий голос, раздавшийся из динамика, заставил волну возбуждения пробежать по моему телу.

Сегодня в то же время на том же месте. Оплата по договору.

От такого приятного сюрприза у меня даже дух перехватило. Об этом приобретении – на данный момент самом дерзком из всех – я договорилась давно, однако не ожидала, что товар будет доставлен так скоро. Корневой черенок редкого Dichapetalum toxicarium[3 - Dichapetalum toxicarium (лат.) – Дихапеталум ядовитый, среди прочих названий – крысиный яд.], который произрастает в изолированных регионах Западной Африки. Его обычно называют спиноломом из-за внезапных припадков и конвульсий, которые возникают у человека спустя несколько часов после употребления этого растения в пищу. Конкретно этот черенок приехал не совсем из Сьерра-Леоне. Его выкрали из ботанического сада провинции Юньнань в ходе плановой пересадки материнского растения. Если бы факт кражи выплыл наружу, сотрудник ботанического сада отправился бы в тюрьму. А если бы доставку отследили и смогли доказать происхождение черенка, я могла бы потерять работу – будь у меня что терять, разумеется.

Я опустилась на сиденье и еще раз прослушала сообщение, предвкушая получение посылки. Мои недоброжелатели сказали бы, что это зависимость, что ядовитые растения – мой наркотик. Но коллекционирование растений – дело моей жизни. Я взглянула на часы. На циферблате было одиннадцать вечера. Я решительно направилась в прихожую, достала из шкафа длинный отцовский вощеный плащ и, подняв ворот, вышла за порог.

В этой части Хэмпстед Хит[4 - Обширный лесопарк на севере Лондона, протяженностью более десяти км.] было множество огромных раскидистых дубов, подлеском которым служили буковые деревья, нижний же ярус весь зарос падубом, боярышником и бузиной. Ночь благоухала, и при свете луны открывался прекрасный обзор на тропу, уходящую в лес. Наскоро оглядевшись по сторонам, я ступила на нее. Спекшаяся после нескольких недель засухи земля была твердой, и хруст сухих веток, на которые я наступала, разносился далеко в ночи. Иногда калитка перголы оставалась открытой, но в ту ночь мне не повезло. Это означало, что мне предстоит пройти долгим кружным путем, а потом еще и протиснуться сквозь прутья кованой ограды. Много лет назад я избрала эту изолированную часть Хэмпстед Хит местом своих ночных рандеву, потому что здесь всегда было полно людей – мужчин, – которые выбирали для променада наименее заметные тропы под сенью деревьев. Я никогда не ощущала какой-либо угрозы, исходящей от них. Напротив, я знала, что, если что-то пойдет не так, смогу привлечь их внимание, позвав на помощь. Поэтому хруст сломанной ветки, раздавшийся неподалеку, не заставил меня повернуть голову. Шелест листьев не заставил встревожиться. Я просто продолжала свой путь к ограде, не глядя по сторонам.

Там оказалось темнее – близко растущие деревья заслоняли лунный свет. Пригнувшись, я протиснулась сквозь щель в ограде и резво зашагала к стене. Следуя вдоль нее, уперлась в заросли декоративного кустарника и нырнула прямо в них. Увидев, что курьер уже поджидает меня в тени, под крышей перголы, я ощутила, как тело пронзает заряд волнующей энергии. Курьер расстегнул куртку, чтобы вытащить пакет, и наш обмен был завершен буквально через мгновение. Я позволила ему уйти первым, выждала несколько минут, а затем вернулась на тропу, которая вела обратно, к дороге. За спиной раздавались хруст веток и шелест листвы, но я начисто игнорировала эти звуки, лишь ускоряя шаг. Когда я сошла с тропы, возле Уайтстоунского пруда не было ни души и на дорожках вокруг него стояла тишина. Добравшись до флагштока, я принялась спускаться с холма, направляясь в сторону дома. Думала я тогда лишь о том, что чем скорее высажу этот черенок, тем больше шансов будет на то, что он приживется.

Было далеко за полночь. На главной улице – ни одного прохожего. Свернув в нужный переулок, я поспешила ко входу в дом, погруженный в абсолютную тишину. Поднимаясь по лестнице, старалась не шуметь. Дома я сбросила отцовский плащ, натянула защитный комбинезон и, не выпуская из рук пакета, отправилась в кухню, лелея мысль о том, что, если бы мне удалось вырастить из этого черенка жизнеспособный экземпляр, это был бы первый подобный успех в нашей стране. Сказать, что я была взволнована, – несправедливо по отношению к тому, что я на самом деле тогда переживала.

Включив верхний свет в парнике, я положила полученный от курьера пухлый пакет на лавку рядом с собой и принялась его разглядывать. Внутри оказалась коробка, в несколько слоев обернутая китайскими газетами. Я слой за слоем снимала упаковку, разглядывая фотографии людей в газетах и фантазируя, что в них могло быть написано. Наконец, в руках у меня оказалась небольшая жестянка из-под табака. Такая оплошность заставила меня недовольно сдвинуть брови. Металл препятствовал циркуляции воздуха. Черенок не мог дышать. Внутри жестянки образовалась замкнутая влажная среда – идеальные условия для роста спор. Растениеводу следовало бы знать об этом. С упавшим сердцем я откупорила крышку.

Изнутри жестянка оказалась выстлана неизвестным мне влагопоглощающим материалом, похожим на вермикулит. В центре ее лежал черенок в прекрасном состоянии. Я с облегчением выдохнула. Dichapetalum toxicarium, спинолом. Во многих регионах Западной Африки мякоть его молодых листьев традиционно использовалась для пропитывания наконечников стрел. Несмотря на то, что изучению растений я посвятила долгие годы, меня все еще поражало, что безобидный на вид корешок может нанести такой вред.

Наполнив ящик для рассады смесью компоста и садового песка, я достала из автоклава пинцет, которым аккуратно извлекла черенок из его ложа и поместила его на разделочную доску. Затем при помощи скальпеля нарезала на небольшие фрагменты. Присыпав каждый из них порошком для укоренения, я выложила все кусочки сверху на слой компоста. Я не могла не осознавать всей грандиозности происходящего. Каждый шаг этого действа напоминал священный ритуал, а сама я была верховной жрицей. Я дала себе несколько минут, чтобы прочувствовать момент, а затем присыпала черенки просеянным компостом и завершила священнодействие сбрызгиванием дистиллированной водой. Сделав глубокий вдох, я опустила ящик в инкубатор, накрыла крышкой и, отступив на пару шагов, залюбовалась проделанной работой.

Довольно ухмыляясь, я бросила взгляд на ночное небо сквозь окна парника. Небо было чистым и ясным. На нем сияли Марс и Сатурн. Идеальная ночь для наблюдений за звездами.

Я вышла из парника и аккуратно, чтобы не потревожить растения, разложила складной брезентовый стульчик, раньше принадлежавший Отцу. Я как раз снимала телескоп со стопора, чтобы перекатить в центр сада, когда ночную тишину внезапно разорвал пронзительный женский крик.

Глава 3

Пока я, прижавшись к окуляру, обшаривала глазами окна таунхаусов, крик повторился. Я отстранилась от телескопа, чтобы охватить взглядом больше пространства, как раз в тот момент, когда одно из окон на заднем фасаде дома напротив с треском захлопнулось. Посмотрев туда, я вновь приникла к окуляру, настроила фокус и сквозь тускло освещенное окно разглядела две фигуры. Женщина стояла на коленях, держась за голову, а мужчина возвышался над ней. Они находились в задней части проходной комнаты. Там были диван, телевизор, письменный стол, заваленный газетами и книгами, а на журнальном столике стоял раскрытый ноутбук. Комната была как на ладони – я могла разглядеть окна на переднем фасаде дома, а сквозь них – уличные огни. На мгновение я отвлеклась, восхитившись мощью телескопа, а затем снова навела фокус на женщину. Ее длинные темные волосы спадали на лицо. Стоя на коленях, она раскачивалась взад-вперед. Даже несмотря на скудное освещение, я узнала Психо.

Мужчина наклонился, пытаясь заглянуть ей в лицо, его рот быстро двигался. Внезапно он схватил Психо за волосы, с силой дернул руку назад, чтобы заставить ее посмотреть ему в глаза, и тут же занес над ее головой сжатый кулак. С тех пор, как я произносила что-то вслух, прошли дни, так что те два слова, что вылетели из моего рта, больше походили на карканье.

– Оставь ее!

Через пару мгновений мужчина выпустил волосы Психо, опустил занесенный кулак и вышел из комнаты. Наблюдая сквозь передние окна за тем, как он удаляется прочь, я ощутила привкус ликования. Я снова навела фокус на женщину. Та уже поднялась на ноги и, отбросив волосы, потирала руки о бедра. Потом она подошла к заднему окну и выглянула наружу, взглядом скользя по палисадникам. Я подкрутила фокус, чтобы получше разглядеть ее лицо, и тут же недоуменно сдвинула брови. Психо совершенно не выглядела испуганной, хотя только что валялась на полу. Рискну предположить, что в выражении ее лица читалась прежде всего ярость.

Тонкая струйка крови медленно стекала со лба ей на щеку. Психо тоже это заметила – она прикоснулась к лицу, поглядела на кончики пальцев, а затем облизала их. Глядя на это, я вся подобралась и, наконец, позволила себе выдохнуть. Словно услышав это, женщина бросила взгляд в мою сторону. Даже будучи уверенной, что она меня не видит, я все равно нырнула вниз, чтобы укрыться среди растений, и тыльной стороной ладони случайно коснулась одного из питомцев. Тонкие ворсинки немедленно воткнулись в мою кожу. Шипя от досады, я принялась поспешно выдергивать их, а затем извлекла маленький пузырек из висящего у меня на шее кожаного мешочка и нанесла на руку несколько капель крема. В течение часа руке все равно предстояло распухнуть и покрыться волдырями, и я лишь надеялась, что среагировала достаточно быстро, чтобы не допустить попадания яда в кровоток. Еще минут пять я лежала, скорчившись, под сенью растений, проклиная собственную глупость, а потом осторожно выглянула за ограду. Но свет в комнате Психо уже погас, и сама она исчезла.

Глава 4

В последующие недели я частенько прерывалась посреди рабочего процесса, не в силах удержаться, чтобы не приникнуть к телескопу. Я заглядывала в окно Психо – в свободной руке так и оставался пульверизатор или кисточка для опыления. Эти возмутительные нарушения собственного распорядка я оправдывала необходимостью проверять, в безопасности ли соседка. Днем она практически не бывала дома, однако по вечерам к ней часто приходили посетители, все мужчины. Поэтому после нападения на Психо я приняла решение прекратить наблюдение за прочими соседями, сосредоточившись на ее визитерах. В журнал я записывала время их прибытия, продолжительность визита, а также вкратце описывала, чем они занимались. Я также составила детальное описание каждого из этих мужчин. Здесь я использовала научный подход, нечто вроде каталогизации, которая применяется для хранения информации о таксономии, строении и степени токсичности растений. Каждого из визитеров я таким образом каталогизировала, попутно нарекая их именами ядовитых растений. Да, я не слишком сильна в толковании характеров, но если я что и знаю хорошо, так это растения. По этой причине кое-что мне было ясно как день: все эти мужчины были ядовиты.

Итак, экземпляр «А». Мужчина с бугристым шрамом и в ковбойских сапогах – тот, что разбил ей лицо в ночь, когда все началось. Психо выглядела напуганной, но тем не менее впустила его в квартиру. Я дала ему прозвище Кастор[5 - Castor oil plant (англ.) или Ricinus (лат.) – Клещевина, ядовитое растение, из семян которого получают касторовое масло.]. Классификация по степени токсичности: «кровь». Летален.

Экземпляр «Б». Возможно, персональный репетитор. Сидел с ней рядом за столом, листал книги и делал записи. Я заметила, что эти занятия давались Психо нелегко: она, активно жестикулируя, частенько вскакивала с места и принималась бродить по комнате. Он нередко прикасался к ней в такие моменты. Предполагаю, что ей это доставляло удовольствие, поскольку в конце каждого занятия они делили трапезу. Этого я назвала Наперстком[6 - Foxglove (англ.) или Digitalis Purpurea (лат.) – Наперстянка пурпурная, другие названия – ведьмины перчатки, колокольчики мертвеца.] и присвоила ему классификацию «нервно-мышечный» – такие яды оказывают губительное воздействие на мозг. Также летален.

Экземпляр «В». Эксцентрично одетый молодой человек с длинными светлыми волосами, с которым Психо постоянно спорила. В гостях у нее этот экземпляр все время проводил, развалившись на диване и прихлебывая красное вино прямо из бутылки. Вид у него всегда был какой-то отчаявшийся, а Психо, когда он являлся, вечно трясла головой и таращила на него глаза. Этого я окрестила Дурманом[7 - Jimsonweed (англ.) или Datura Stramonium (лат.) – Дурман обыкновенный.] и классифицировала как «нервно-паралитический» – это группа галлюциногенных токсинов, действие которых может провоцировать ментальные расстройства, головные боли, кому и внезапную смерть. Летален.

Экземпляр «Г». Мускулистый молодой человек с темными глазами и порывистым нравом. Психо как будто всегда пыталась уговорить его присесть, но экземпляр «Г» снова вскакивал на ноги и неподвижно стоял с ней рядом, словно его мышцы окаменели. Ему я дала прозвище Морозник[8 - False Hellebore (англ.) – Ложный морозник.], а в классификации ядов он попал в категорию «мышечных» – яды этой группы оказывают губительное воздействие на мышцы и связанные с ними органы. Также летален.

Случайных посетителей, вроде метрологов или курьеров, я скопом окрестила Плющами[9 - Poison Ivy (англ.) – Ядовитый плющ.] и классифицировала как «раздражающие». Не летальны.

* * *

В четвертую пятницу своего добровольного дозора я лежала на узкой кровати, глядя на светящиеся цифры на табло электронных часов. Моя одежда была аккуратно сложена на деревянном стуле у двери. В этой маленькой квартирке я прожила уже двадцать лет. Я поддерживала в ней чистоту – раз в месяц протирала пыль и подметала, регулярно убиралась в ванной и по мере необходимости носила постельное белье в прачечную. Я не доставляла беспокойства соседям, а они – мне. Для меня они были просто абстрактными объектами для изучения. Откровенно говоря, я никогда не имела ни малейшего намерения вмешиваться в их жизни. Могу с полной уверенностью утверждать, что они всегда были мне совершенно безразличны.

Однако с течением времени я с удивлением стала замечать перемену в себе. Теперь я с такой же уверенностью могла сказать, что желала бы вмешаться в жизнь Психо. Мне этого действительно хотелось. Возможно, я ощущала некую ответственность, желала ее защитить, вызвать полицию, если бы Кастор снова вздумал на нее напасть. Возможно, дело было в том, что телескоп сблизил меня с Психо до такой степени, что я стала ощущать между нами какую-то связь. А может быть, объяснение было гораздо более простым и низменным. Лежа с закрытыми глазами и постанывая, я представляла себе, как Психо берет пальцы в рот, обхватывая их полными, окровавленными губами.

Сон никак не шел. Картинка так и стояла перед глазами. Она дразнила меня. Мучила. Я принялась возиться в постели – перевернулась на бок, потом на живот, потом на спину и снова застонала. В отчаянии я, наконец, обратила внимание на пульсирующую руку. Вот уже месяц я дважды в день аккуратно наносила на волдыри специальный крем, однако никаких признаков улучшения не замечала. Сказать по правде, становилось только хуже. Если мгновение назад я не обращала внимания на боль, то теперь она сделалась невыносимой. До такой степени, что я принялась скрежетать зубами. Потом мне уже не оставалось ничего иного, как встать, выбраться из постели, натянуть спецкомбинезон и подняться на крышу.

Раскладной брезентовый стульчик стоял, прислоненный к стене. Я раздвинула его, уселась и взглянула на часы. Было без четверти три. Луна подсвечивала мириады листьев, погружая сад в какое-то призрачное зеленоватое сияние. Я поднесла к глазам пострадавшую руку. При этом свете она казалась омертвевшей. Возможно, крем смог предотвратить ампутацию, однако он не был ни антидотом, ни лекарством. Токсин проник в глубокие слои эпидермиса, и поделать с этим ничего было нельзя – только ждать, пока боль утихнет. Я с осторожностью опустила больную руку на бедро. Она уже никогда не сможет вернуть былую силу, но лучше уж иметь слабую руку, чем вовсе никакой. Внезапно в одном из таунхаусов, стоящих позади моего дома, щелкнул выключатель, и цветки вьющейся по ограде моего сада Mandevilla sanderi[10 - Mandevilla sanderi (лат.) – Дипладения, вьющееся цветковое растение, часть фауны штата Рио-де-Жанейро в Бразилии.] вспыхнули красным светом. Вытянув шею, я разглядела, что свет включился как раз в гостиной у Психо. Битва между уважением к ее частной жизни и обеспечением ее безопасности заняла менее пяти секунд. Я вскочила на ноги и направилась к телескопу.

Обнаженный мужчина разговаривал по мобильному телефону и большими уверенными шагами мерил комнату, расхаживая взад-вперед. Это был Наперсток, репетитор. Обычно он уезжал в десять часов вечера. Наморщив лоб, я выдохнула, а затем сделала то, чего обещала себе не делать. Я навела телескоп на лишенное занавесок окно спальни Психо.

Комната утопала в темноте. Было сложно сфокусироваться хоть на чем-то, поэтому я отодвинулась от окуляра и всмотрелась в окно невооруженным глазом. У одной из стен я заметила приглушенное свечение. Вновь приникнув к окуляру, я навела на него фокус. Свет исходил от маленького экранчика. Теперь, когда глаза приспособились к темноте, я смогла разглядеть сидящую в кровати Психо. Она изо всех сил жала на кнопки маленькой черной «Нокии», то и дело оборачиваясь на дверь спальни – словно опасалась, что Наперсток вот-вот может зайти. Покончив со своим делом, Психо сняла заднюю панель «Нокии», вытащила сим-карту, сунула телефон подальше в ящик тумбочки, сим-карту бросила в косметичку и снова легла в постель.

Не прошло и секунды, как Психо снова подскочила и схватила другой мобильник – должно быть, он лежал в постели, рядом с ней. Это был смартфон с большим ярким экраном, который хорошо освещал лицо женщины. Нахмурившись, она что-то пролистнула на экране, а затем, качая головой, принялась большим пальцем набирать сообщение. Потом стала водить глазами – вероятно, получила ответ. Она уже набирала следующее сообщение, когда на пороге спальни возник Наперсток, подсвеченный со спины светом из прихожей. Психо наскоро сунула смартфон под одеяло и улыбнулась. Я навела фокус на Наперстка. Тот не улыбнулся в ответ, он смотрел на то место, куда Психо спрятала смартфон. Она похлопала ладонью по кровати. Наперсток не сдвинулся с места. На какое-то мгновение она замерла, наблюдая за ним, а затем, пожав плечами, с улыбкой отбросила одеяло. Перед моим взором мелькнула одна из ее безупречных грудей. Вздрогнув, я глотнула ртом воздуха, отдернула голову от телескопа и быстро ретировалась к раскладному стульчику. Что мне было делать? Что было мне делать с этой новой картинкой, которая будет мучить меня, когда я буду отчаянно пытаться уснуть? Я покосилась на телескоп, не желая подходить к нему. Переводя взгляд то на сад, то на окрестные крыши, то на звезды, лишь бы не глядеть в его сторону. В конце концов я встала, на свинцовых ногах пересекла крышу и вновь припала к окуляру.

Спальню Психо мягко освещал лунный свет из незанавешенного окна. Его было достаточно, чтобы различить два силуэта в кровати. Два ритмично движущихся силуэта. Издав вопль отвращения, я отвернула телескоп от окна спальни и, скорчившись от омерзения, вниз по приставной лестнице поспешила к себе в кухню. Там, закрыв обеими руками лицо, я принялась наматывать круги взад-вперед, натыкаясь то на стойку, то на стол и привыкая к мысли, что увиденное только что мне уже не развидеть.

У задней стенки буфета стояла бутылка виски, которая принадлежала еще Отцу. Не знаю, зачем я ее сохранила. Ностальгия?

Вытащив бутылку, я поставила ее на стол. У меня возникла идея – напиться так, чтобы напрочь стереть из памяти увиденное. Я взяла бутылку и даже схватилась пальцами за крышку. Может быть, после виски я даже смогла бы уснуть… Отвернув крышку на четверть, я остановилась, завинтила ее обратно и вернула бутылку на место у стенки буфета. Я знала, что не усну этой ночью, даже много выпив. Нет. Единственным способом пройти это испытание было убедиться в том, что Наперсток ушел, а Психо спит в своей постели… одна.

Следующие полчаса я провела за столом в кухне, а потом снова выползла на крышу и приникла к окуляру телескопа. С упавшим сердцем я констатировала, что Наперсток стоит у окна спальни и разглядывает палисадники. Было темно, так что он, должно быть, мог видеть только собственное отражение в стекле. Сменив фокус, я выяснила, что Психо в комнате не было, так что, разглядев тонкую полоску света под дверью, я решила, что она ведет в ванную. Несмотря на то, что Наперсток меня отталкивал, я заставила себя вновь навести фокус на него. В отличие от прочих, Наперсток не был молод. На вид ему было больше пятидесяти. Живот его выдавался вперед, кожа на ляжках выглядела рыхлой, а на висках обнаружилась седина. Он стоял, широко расставив ноги, и почесывал свои тестикулы, в наготе явно испытывая высшую степень уверенности в себе. Затем, глядя на свое отражение, Наперсток слегка отклонил голову, проверяя, все ли в порядке с зубами и в носу. Потом втянул живот и взлохматил себе волосы. Вот тогда-то у меня и перехватило дыхание – несмотря на то, что я наблюдала за Наперстком уже несколько недель, узнать его я смогла лишь по этому жесту.

Глава 5

Впервые в жизни я пренебрегла заведенным распорядком – не смогла выйти на крышу, чтобы заняться обычными делами. Вместо этого остаток ночи и весь следующий день я провела, сидя за столом в кухне, так и не сняв с себя защитный комбинезон. Я знала, что должна идти ухаживать за растениями, но боялась, что стоит мне выйти на крышу, и я не смогу устоять перед искушением снова воспользоваться телескопом, а сама мысль о том, чтобы увидеть Наперстка, или Джонатана Уэйнрайта, если уж называть его собственным именем, наполняла меня отчаянным ужасом. Часами я пребывала в состоянии непреходящей тревоги. Однако обуревала меня не только тревога, но и какое-то иное ощущение, которое я была не в состоянии распознать, – то была гремучая смесь эмоций: отвращение, гнев, жалость к себе, утрата и снова отвращение.

Будь Психо растением, она оказалась бы самым прекрасным образцом экзотического совершенства из виденных мной, в то время как Джонатан Уэйнрайт, хм… был бы мерзким паразитирующим созданием, коим он, в сущности, всегда и являлся. Мысль о том, что он осквернил ее своим гнусным семенем, пугала меня и вызывала брезгливость. На столе передо мной лежал журнал Джонатана. Он был раскрыт на чистой странице, но я не могла заставить себя сделать запись о его визите. Мне это казалось безнравственным.

Мысленно я вернулась на двадцать лет назад – тогда я впервые с ним столкнулась. Он втерся в доверие к молодой аспирантке, с которой я делила лабораторию в университете, и потому вечно ошивался поблизости. Возвращаясь с лекций, я частенько заставала его сидящим у нас в лаборатории на табурете. Выглядел он безупречно: в костюме-тройке, с вышитыми на хрустящих белоснежных манжетах дорогой сорочки инициалами. Опершись локтем о лабораторный стол, он сидел, положив подбородок на кулак, и не сводил с нее глаз. Его пустая болтовня раздражала. Я никак не могла понять, что она находила забавного в ней. Уэйнрайт был раздражителем, отвлекающим фактором. Что меня бесило сильнее всего, так это его манера постоянно смотреться в зеркальные двери шкафа для образцов и взбивать волосы, перекидывая их то вперед, то назад, то из стороны в сторону. Как он вечно напрашивался на комплимент. Я не понимала, какую прелесть моя коллега находила во всем этом, как не понимала и того, почему она поощряла его самолюбование нежным смехом.

Однако неприемлемой ситуация стала тогда, когда Уэйнрайт обратил внимание на меня. Когда он узнал, что я изучаю встречающиеся в природе растительные галлюциногены, а также токсические эффекты их передозировки: семена Ipomoea tricolor[11 - Ipomoea tricolor (лат.) – Ипомея трехцветная.] и Anadenanthera peregrine[12 - Anadenanthera peregrine (лат.) – Анаденантера иноземная.], листья Mitragyna speciosa Korth[13 - Mitragyna speciosa Korth (лат.) – Кратом.] и Salvia divinorum[14 - Salvia divinorum (лат.) – Шалфей наркотический.], но прежде всего – веду эксперименты с Banisteriopsis caapi[15 - Banisteriopsis caapi (лат.) – Банистериопсис каапи, также лоза духов, аяуаска.] и Psychotria viridis[16 - Psychotria viridis (лат.) – Психотрия зеленая.]. В то время его интерес я списала на юношескую увлеченность свойствами галлюциногенов и, несмотря на его настойчивость, твердо отказывалась от общения.

Захлопнув журнал, я на какое-то время замерла, а затем по узкому коридору направилась к висящей на стене фотографии Отца и остановилась перед ней. Взбудораженная, в полном смятении, я постучала по стеклу над Его лицом костяшками пальцев и, развернувшись, вернулась в кухню. Стоп-кадр с ритмично движущимися в постели силуэтами в течение дня столько раз всплывал у меня перед глазами, что я уже практически впала в отчаяние. Чуть было не напилась. Я снова обнаружила себя возле буфета, у задней стенки которого стояла бутылка виски, и распахнула дверцу. Почему же из всех мужчин мира ей вздумалось выбрать именно этого? Почему это был он – Джонатан Уэйнрайт? Глядя на бутылку, я испустила тяжкий вздох и поковыляла обратно, к фотографии Отца.

– Я не знаю, что делать. А ты всегда знал.

Когда в детстве мне случалось переволноваться или расстроиться, Отец обычно устраивал долгие пешие прогулки в окрестностях Оксфорда, чтобы, как он выражался, «восстановить равновесие». По дороге он успевал показать мне каждый полевой цветок или плодовый кустарник, пересказывал предания растительного фольклора или разъяснял целебные свойства ягод, семян и кореньев. Он учил меня запоминать и латинские, и привычные всем названия растений и проверял, насколько хорошо я их различаю и владею ли знаниями об их применении. Порой, провалив Его тест, я сетовала на то, что это всего лишь сорняки, на что Отец неизменно отвечал, что такого понятия не существует. От первых доисторических одноклеточных водорослей до могучих дубов, состоящих из триллионов клеток, все без исключения растения эволюционировали с какой-то целью. Неважно, полезные или ядовитые – каждое растение занимало собственное место в экосистеме, и мне следовало хорошенько это запомнить.

Кивнув самой себе и глубоко вздохнув, я пошла в спальню, чтобы снять комбинезон. Я собиралась отправиться на долгую прогулку по угодьям Хэмпстед Хит, чтобы восстановить равновесие.

Стоял теплый вечер, и на главной улице царило оживление. Уличные веранды многочисленных ресторанчиков были заполнены гостями, компании болтали у входа в кинотеатр, и каждые несколько минут из туннеля подземки извергался переполненный людьми поезд. Я старалась шагать, не поднимая глаз от тротуара, избегая любого зрительного контакта, но, когда притормозила у пешеходного перехода, кто-то, проходивший мимо, задел мой локоть. Я подняла взгляд как раз вовремя, чтобы узнать Психо. Длинные, собранные в высокий конский хвост волосы колебались в такт ее шагам, а потом ее заслонил от меня двухэтажный автобус. Сердце подпрыгнуло в груди.

Я поспешила следом, изо всех сил вытягивая шею, чтобы разглядеть ее за автобусом. Однако прежде, чем я успела перейти на другую сторону улицы, мимо меня промчался кто-то еще, громко стуча по тротуару деревянными каблуками ковбойских сапог. Это был Кастор. Он преследовал Психо. Я ускорила шаг, но эти двое мчались вдоль по улице быстрее, чем я могла мечтать, и Кастор уже догонял женщину.

– Оставь ее в покое! – вскрикнула я. – Остановите этого человека!

Я перешла на легкий бег трусцой, то и дело отклоняясь взад-вперед, чтобы разглядеть, что же происходит за автобусом.

– Остановите его!

Несколько человек обернулись на мой крик, но основная масса меня проигнорировала. Когда, наконец, путь был свободен, Психо уже нигде не было видно, а Кастор как раз запрыгивал на подножку отходящего автобуса.

– Черт побери! – завопила я, в ярости стукнув кулаком по ляжке. Народ ведь толпился на тротуарах, и хоть бы кто-нибудь попытался его остановить. – Он же был прямо перед вами! – выпалила я. – Боже правый, вы что, все глухие или просто такие тупые?

Люди снова стали на меня коситься, я же в ответ злобно засверкала глазами. Бросив быстрый взгляд на автобус, сообразила, что он едет на остановку возле станции метро. Я понятия не имела, села ли Психо в автобус, но Кастор ведь ее преследовал. Зачем бы ему садиться в него, если там не было Психо? Я сделала шаг вперед. Ни тот, ни другая меня не знали. Я могла бы сесть в автобус и проследить за обоими. Выйти вслед за Психо и убедиться, что та благополучно добралась до места назначения. Я замялась. Кастор ведь был опасен. Что, если бы он стал вести себя агрессивно? Шаг назад. И с чего бы мне защищать ту, кто прошлой ночью предала меня с Джонатаном Уэйнрайтом?

Застыв в нерешительности, я издала вопль отчаяния.

Дело моей жизни – оберегать редчайшие, самые ценные экземпляры. Тщательно заботиться о них. Я – единственный человек, кому такая задача по плечу.

Я шагнула вперед, навстречу судьбе.

Глава 6

К тому моменту, как я залезла в автобус, все сидячие места уже были заняты, и люди теснились в проходе. Я пробежала взглядом по лицам. На нижнем ярусе Психо не оказалось. Как и ее преследователя. На полпути наверх, подпрыгнув от того, как внезапно ускорился автобус, я поспешно ухватилась за поручень, чтобы не шлепнуться на площадке на глазах у всех пассажиров. Выждав пару мгновений, дабы немного успокоить колотящееся сердце, я выбрала подходящее местечко в середине подъема, где моему здоровью уже не угрожала эксцентричная манера вождения шофера. Из импровизированного укрытия я могла разглядеть ноги пассажиров верхнего яруса. Пара ковбойских сапог отыскалась очень быстро. Кастор, должно быть, воспользовался лестницей в задней части салона, потому что сидел в самом конце, широко расставив ноги, из-за чего его соседу пришлось практически прижаться к окну.

Там было множество другой обуви и других ног, но ближе к кабине водителя, практически на уровне моего лица, отыскалась пара белоснежных спортивных брюк, которые привлекли мое внимание. На ком бы они ни были надеты, владелица их сидела, закинув ногу на ногу, обнажив при этом стройную лодыжку. Висящая в воздухе нога ритмично покачивалась чему-то в такт. Вытянув шею, я смогла разглядеть нижнюю часть подбородка Психо, ее аккуратные ноздри и длинные, изогнутые ресницы по краям сомкнутых век. В такт движению ноги она совершала жевательные движения и едва заметно покачивала головой. Что бы она ни слушала, музыка заставляла Психо забыть обо всем на свете. Кажется, она вовсе не замечала ни меня, ни мужчину в задней части салона.

На сиденье напротив нее боком устроился маленький мальчик. Он сидел, болтая ногами в проходе. Посасывая сразу два пальца, он в упор уставился на меня. Я хотела, чтобы он повернулся лицом вперед, чтобы не привлекал внимания ко мне, на что и указала ему нетерпеливым жестом. Мальчишка не сдвинулся с места.

– Отвернись, – едва слышно выдохнула я.

Мальчишка продолжал на меня пялиться, барабаня короткими ножками. Я снова воспользовалась языком жестов – на этот раз еще энергичнее, однако ничего не изменилось. Я бросила взгляд на Психо – к счастью, ее глаза все еще были закрыты.

– Прекрати пялиться, – прошипела я. – Займись своими делами.