скачать книгу бесплатно
– Не бойся, я не дам тебя в обиду. Все будет хорошо.
Амаду сглатывает и обдумывает мои слова. Проходит какое-то время, но наконец он берет из моей протянутой руки багет и со всхлипами облегчения залезает мне на колени, чтобы обнять за шею и спрятать лицо у меня на груди.
Я похлопываю его по спине, не очень-то представляя, что еще делать.
Слезы пропитывают мое платье, и в меня вгрызается вина.
Что я сотворила с этим бедным малышом?
В горле встает комок, и я крепче обнимаю маленькое тельце Амаду, прижимаясь щекой к его волосам.
– Все хорошо, – шепчу я. – Никто тебя не обидит.
Всхлипы продолжают сотрясать его, так что я делаю единственное, что приходит в голову.
Запеваю.
Я знаю только одну колыбельную – ту, которой Эмерик научил меня вчера, так что ее я и пою практически шепотом, нежно распутывая пальцами колтуны в его волосах.
Через стол я встречаюсь глазами с Сирилом. Он кивает, чтобы я продолжала.
Когда всхлипы мальчика наконец начинают затихать, я отстраняюсь, чтобы вытереть большим пальцем его щеки.
– Ну вот, уже лучше. Бояться нечего.
– Это был злой фандуар? – спрашивает мальчик, и нижняя губа у него дрожит. – Тот, который крадет эликсир?
Я качаю головой.
– Нет. Вряд ли злой фандуар до тебя добрался. Но давай-ка лучше я проверю еще раз, хорошо? Споешь мне еще разок?
Утирая слезы тыльной стороной ладоней, он кивает и дрожащим голосом запевает песенку.
Я ныряю обратно в его память и высасываю образ монстра, пока на его месте не остается лишь Сирил с добрым взглядом и с багетом в руках. Затем я обращаю чувство страха обратно в настороженную надежду, что была до этого. Наконец я возвращаюсь к самым последним воспоминаниям, чтобы стереть собственное существование.
Когда я заканчиваю, меня трясет от изнеможения, а вычерпанная до донышка сила зверем вгрызается в нутро. Я усаживаю мальчика на пол у стола Сирила и на дрожащих ногах пячусь от него. Он все поет, ужас на лице обратился довольством сытого человека. Я огибаю стол и как раз, когда Амаду допевает свою песенку, стираю последние следы своего присутствия из его памяти.
Сирил опускает ладонь мне на плечо. Я пытаюсь собраться, чтобы он не заметил, как я устала.
– Молодец.
Всплеск радости помогает мне ответить чисто и уверенно:
– Merci.
– Откуда ты знаешь эту колыбельную?
Я замираю, но Сирил думает о чем-то своем.
– Подслушала у оперных певцов на днях, – бормочу я.
Дергается дверная ручка, и улыбка Сирила пропадает. Он жестом велит мне спрятаться за дверью. Меня охватывает паника, но я устремляюсь, куда велено.
Предупреждающе взглянув на меня, он уверенным движением отпирает дверь. Медленно приоткрывает, и я задерживаю дыхание.
– Кто здесь? – Он выглядывает в коридор.
Никто не отвечает.
Сирил знаком велит мне подождать и исчезает за дверью.
Время течет своим ходом. Тишина нарушается лишь хрустом багета из-под стола Сирила.
Проходят, кажется, часы, прежде чем Сирил наконец возвращается.
– Никого, – шепчет он, косясь в сторону чавканья с другого конца кабинета. – Но будь осторожна, пока спускаешься к себе. Не хотелось бы, чтобы ты повстречалась с Призраком Оперы. – Он улыбается, но морщинки вокруг глаз выдают подозрение.
Я киваю, сглатываю и выхожу в коридор. Замираю, оглядываюсь.
– Этого хватит? Мне можно наружу с тобой?
Сирил улыбается и медленным нежным жестом убирает мне за ухо выбившиеся локоны.
– Мы попробуем еще раз или два. И еще нужно будет проработать детали, прежде чем говорить наверняка, но… – он ласково тянет меня за кудряшку, – мне кажется, все получится.
Воздух рвется из груди, грудь будто вот-вот взорвется стаей бабочек.
– Спасибо, – шепчу я.
Он склоняется, чтобы запечатлеть на моей макушке поцелуй.
– Доброй ночи, Иззи.
Дверь клацает, закрываясь за спиной. Я опираюсь на нее и долго стою, глубоко дыша и дожидаясь, пока колени перестанут трястись от истощения, а сердце замедлит суматошный стук, а потом отправляюсь во тьму.
Шагая в склеп, я напоминаю себе, что следует вглядываться в каждую статую, в каждую тень и подсвечник, ища любой намек на движение. Но перспектива выйти наружу из театра – она так будоражит, что я чуть не забываю предупреждение Сирила быть осторожной.
Но я в любом случае ничего не замечаю. Может, лишь задребезжал дверной ручкой вольный сквозняк.
Волнение утихает, когда я пролезаю через зеркало в катакомбы. Шаг замедляется, пульс возвращается в норму, и что-то начинает шевелиться в прахе, который остался в груди после ревущего огня моего дара.
Я внедрила в разум Амаду новый образ, которого там раньше не было. Такой живой и настоящий образ, что мальчик с воплями побежал прятаться под столом. И пусть я все еще чувствую вину за слезы ребенка, эта рябь в пепле наполняет меня тихим удовлетворением.
В голове звучат слова Сирила: «Ты гораздо могущественнее, чем думаешь».
Я чувствую свое могущество. Я цельная. Настоящая. Сегодня я не пряталась за статуей, пялясь вниз на ненавидящие меня людские толпы. Сегодня я была могущественна, как и сказал Сирил.
Пока я неспешно бреду в склеп, чтобы подготовиться к уроку с Эмериком, пепел в груди вновь возгорается небольшим искрящим огоньком, который растет и растет, пока с губ не срывается тихий смешок.
Хотя бы раз я не позволила обществу запереть меня. Хотя бы раз была больше, чем призрак из-за кулис. Даже больше, чем исполнители.
Я была режиссером, маэстро, творцом.
Так вот как это – влиять на других. Управлять, а не жаться в тени.
Мне весьма нравится.
Глава 8
Всю дорогу от вестибюля до склепа Эмерик безостановочно болтает. Рассуждает о статуях, мимо которых мы идем, – победит он их в борьбе или нет? Тыкает пальцем в самые нелепые костюмы в подвале и спрашивает, примеряла ли их я, даже ухитряется натянуть на себя кудрявый парик. Наконец, пока мы идем по катакомбам, он пялится в глазницы черепам – пытается переглядеть их и заставить моргнуть первыми.
Когда мы добираемся до склепа, я уже почти забываю дрожь, что осталась от применения дара на забытом ребенке. Я слишком занята тем, чтобы удержаться от смешков при виде сосредоточенного лица Эмерика, который пытается переглядеть череп слева от моей двери.
– Эх, Альберт! – он грозит кулаком сероватой кости и широкой зубастой улыбке. – Вот ты жулик! Не знаю как, но я точно уверен, что ты жульничаешь!
– Альберт? Серьезно? – поддеваю я, прислонившись к камню.
– Хочешь сказать, что все это время жила по соседству и даже не потрудилась познакомиться? – он цокает языком. – Какая ужасающая грубость.
– Да уж, что-то я оплошала. Передай Альберту мои извинения.
Он оборачивается к черепу:
– Ты уж прости бедняжку. Манерам она не обучена.
Приближает ухо к черепу, кивает:
– Знаю, знаю, но она не так уж и дурна. Может, дашь ей еще один шанс?
Замолкает, затем бормочет:
– Понимаю…
Оборачивается ко мне:
– Исда, Альберт говорит, что простит тебя только при одном условии.
– Каком?
– Поцелуй.
Я упираю кулаки в бока.
– Какой, однако, дьявол-искуситель этот месье Альберт!
Эмерик кивает:
– Такой бонвиван!
– Что ж, Альберт… – Я подхожу к Эмерику и встречаюсь лицом к лицу с черепом. – Я польщена вашими ухаживаниями, но боюсь, я предпочитаю живых мужчин.
Эмерик сочувственно вздыхает и похлопывает череп по скуле:
– Крепись, друг. Даже лучшие из нас порой падают жертвами сердечных битв.
Я не могу сдержать фырканья:
– Ты потешный.
– А ты, – он указывает на меня пальцем, – ловко раздаешь определения.
– Определения?
– Oui. Смотри. Сначала был, насколько я помню, «неисправимый». Дальше – «невыносимый». О, а дальше мое любимое, «невозможный».
Я скрещиваю руки и задумчиво оглядываю его.
– Скажешь, я где-то ошиблась?
– Нет-нет! Вообще-то я весьма впечатлен твоим вниманием к деталям. Другие только через несколько недель начинают догадываться о том, что ты поняла за день. Браво!
– Я не такая, как все, верно?
Он усмехается, стягивает кепку и карикатурно кланяется до самого пола:
– Несомненно.
– Знаешь, сколь бы наблюдательна я ни была, я начинаю сомневаться, не ошиблась ли в первоначальной оценке.
– Ты о чем это?
– Сдается мне, что тебе место не в опере, а в цирке.
– Самый лихой укротитель львов?
– Хмм… – Я постукиваю по подбородку. – Скорее уж что-нибудь вроде: «Человек-обезьяна! На вид человек, в душе примат!» Прославишься на весь Ворель.
Он корчит мне рожу.
– Знаешь, обезьяны вообще-то очень умные.
– Ну что ты, я не имела в виду твой ум.
– Только внешний вид? Знаю, прическа у меня немножко лохматая, но вообще-то я полагал, что все не так плохо. – Его голос смягчается, и я ловлю его взгляд над пляшущим пламенем зажигалки в руке.
Мои глаза скользят до темных прядей над бровями, и меня вдруг переполняет желание протянуть руку и коснуться их.
– Нормальная у тебя прическа, – отвечаю я, и вся дразнящая игривость вдруг растворяется. На ее место приходит застенчивость, вязко липнущая к нёбу. – И ничего не похоже на обезьяну. Тебе… идет.