Последняя Ветрожея

Дженнифер Адам

Последняя ветрожея

The Last Windwitch

by Jennifer Adam

Copyright © 2021 by Jennifer Adam

Cover art © 2021 by CATHLEEN McALLISTER

Cover lettering by GEMMA ROMÁN

Cover design by ALICE WANG

Published by arrangement with HarperCollins Children's Books, a division of HarperCollins Publishers.

Посвящение

Эта книга посвящается

моему мужу, который заставил меня поверить в силу мечты (и настоящей любви!), когда продал свой мотоцикл, чтобы купить мне мою первую лошадь, моим детям, которые подарили мне второй шанс испытать великолепие и волшебство этого мира, пока сами открывали его впервые,

и

каждому читателю, который любит взять с полки толстенную книгу и, спрятавшись с фонариком под одеялом, читать после отбоя

Часть первая

Дубовая лощина

1

Поминание

Ветерок бросил тёмные прядки Бридиных волос ей в глаза и опутал ими бутон розы, который она заложила за ухо. Резким нетерпеливым рывком девочка откинула волосы с лица и припустила бегом вниз по дороге, следуя за шумом голосов.

Ей никогда не разрешалось участвовать в Дне поминания, ведь матушка Магди говорила, что это слишком опасно, но ведунья ушла выхаживать ребёнка с лёгочной лихорадкой, и Брида ухватилась за возможность утолить своё любопытство.

Она, конечно, знала, что День поминания вдобавок запрещён Законом Королевы, но ведь Дубовая лощина терялась в забытом уголке у самой дальней окраины Топколесья, так какое это имело значение? Матушка Магди и городские хозяюшки могли шептаться о соглядатаях королевы, но в конце концов все в городе отправлялись к распутью дорог.

Брида проглотила лимоннокислое чувство вины и сказала себе, что в искупление подметёт сарай или почистит седло матушки Магди.

А сейчас ей нужно собственными ушами услышать истории. Двенадцать вёсен – почти тринадцать! – достаточный возраст.

Сжав кулаки, Брида промчалась по туннелю из склонённых деревьев мимо Колодца путников, где одолеваемые усталостью и жаждой фермеры или торговцы могли остановиться в тени и хлебнуть прохладной воды из помятой жестяной кружки. Сегодня у колодца теснилась горстка чужаков с ввалившимися от голода щеками и тусклыми глазами.

Брида замедлила шаг. Женщины были в подходящих летах, чтобы зваться хозяйками – одна даже покачивала на бедре малыша, – но не носили красных шалей, как было принято в Дубовой лощине. Вместо них на женщинах были чёрные безрукавки, зашнурованные по бокам и слегка расходящиеся на бёдрах. Хотя юбки на женщинах были выцветшими и пропылёнными, от потрёпанного подола к поясу вилась размохрившаяся, но богатая вышивка.

Брюки мужчин были заправлены в потёртые сапоги до колен, на головах красовались побитые жизнью шляпы с высокой тульей и перьями на полях, а вовсе не привычные Бриде береты. Как и женские юбки, их выгоревшие на солнце рубашки украшала затейливая вышивка вдоль ворота и манжет.

Пальцы Бриды дрогнули при одной мысли о том, сколько же времени и мастерства потребовалось, чтобы вышить каждую вещь. Её собственные стежки – а шила девочка лишь по особому настоянию матушки Магди – выглядели в сравнении невыносимо неловкими.

Брида принялась гадать, откуда взялись эти путники и что за истории они принесли. Долина, хранившая Дубовую лощину, была складкой земли, втиснутой между труднопроходимыми холмами и густыми лесами. Это было не то место, на которое можно было наткнуться случайно, и чужаки явно проделали нелёгкий путь, чтобы добраться сюда.

По словам матушки Магди, раньше сюда редко захаживали гости, но в последние несколько лет они стали делом привычным. Она называла путников беженцами, людьми, бегущими от голода и тяжёлых времён со всех концов королевства. Некоторые селились в долине, но большинство оставались здесь всего на день или два, а затем тянулись дальше с тем же смятением в глазах и шёпотом о пережитых кошмарах на устах.

Брида улыбнулась путникам у колодца. Она с трудом могла вообразить, что за ужасы могли сподвигнуть их покинуть родные места, не взяв ничего, кроме вещевых мешков. Быть может, они найдут утешение, поделившись пережитым? Впрочем, на её улыбку они не ответили, а лишь ещё теснее сгрудились вместе.

Но прежде чем девочка успела поприветствовать их и объяснить, что такое День поминания, из-за деревьев брызнул знакомый смех, заставивший Бриду пойти, не останавливаясь, дальше своей дорогой. Дэв, мальчишка мясника. Бриде было не до его глупых выходок, тем более что впереди её ждали рассказы Голоса. Когда она оглянулась, путники уже отвернулись.

Может, они с матушкой Магди отыщут этих странников позднее.

Скользнув мимо кузнечного двора, она поспешила по Торговому ряду, где жили ремесленники и лавочники. Дубовая лощина была маленькой деревенькой, каменные домики росли из богатой почвы будто поганки с соломенными крышами, однако жили здесь лучшие в округе мастера. Их деревянные вывески гордо покачивались на ветру: стопка разрисованных мисок хозяина Гончара, корзины хозяйки Ветлы и её вдовой сестры, иголка и нитки хозяйки Наперстянки и её сына, которые шили одежду такой красоты, что её отправляли далеко за пределы долины в имения властителей и дам, живущих в богатых городах в разных концах Топколесья.

Проходя мимо, Брида мельком оглядывала пустые окна магазинов. Все уже ушли к распутью дорог.

Она слышала, что в прежние годы в честь этого дня от крыши к крыше тянулись, трепеща, голубые ленты и белые знамёна, а над каждой дверью и окном висели гирлянды плюща, диких роз и мудроцвета. Девочка жалела, что не повидала традиционных украшений до того, как их запретили указом королевы, но и теперь Брида примечала лоскуты праздничного голубого шёлка, привязанные к воротам тут и там.

А шагая к тесному кружку горожан, девочка выхватывала взглядом стебли плюща, засунутые в карманы хозяев, или розовые бутоны, вплетённые в косы хозяек. Из-под платков и безрукавок выглядывали голубые ленты, приколотые в бесстрашном презрении к Закону Королевы.

Брида медленно переставляла ноги, выжидая, пока идущая впереди компания не свернёт за угол. Нельзя сказать, чтобы она пряталась, но и не горела желанием попадаться на глаза. Пожалев, что не догадалась надеть плащ, несмотря на тёплую погоду, Брида присобрала подол туники. Оставалось только надеяться, что ей повезёт дойти до перекрестка, не повстречавшись ни с кем, кто решит, что не худо бы рассказать о том, где она была, матушке Магди.

Торговый ряд заканчивался перед мастерской хозяина Обруча, у дверей которой высились штабели бочек. Здесь городская зелень расстилалась широко и плотно, как матушкин фартук. Брида и Магди часто приходили сюда на еженедельный рынок, чтобы сменять фрукты, овощи, козье молоко или сыр, а также магические снадобья на необходимые им вещи, но сегодня на заросшей травой площади было пусто и тихо.

Зато в трактире напротив дела шли бойко и из открытых дверей лился смех.

– Расскажи ещё что-нибудь, и я куплю тебе кувшин эля! – весело взревел кто-то. Голоса то гремели, то затихали вслед за волной разговоров.

День поминания был днём историй. Незначительных, потаённых, печальных, жутких.

И правдивых.

Сердце Бриды ухнуло вниз, как стриж с печной трубы, и она поспешила мимо трактира к пекарне. В воздухе витало тёплое облако ароматов сахара, пряностей, дрожжей и сливок, и она не удержалась и вошла в дверь следом за молодой парой.

Несмотря на запреты королевы, Брида слышала, что пекарь всё же соблюдает старые традиции. На День поминания он подавал речево всякому, кто расскажет историю. Брида не знала, какой историей она могла бы поделиться, но в животе у неё заурчало, а рот наполнился слюнками. Она невесть сколько упрашивала матушку Магди дать ей попробовать речево. И вот оно лежит – ряд румяных слоёных треугольников, исходящих паром, на деревянном подносе у локтя пекаря.

Молодая женщина, стоявшая перед ней у прилавка, – уж не Лилибет ли… нет, постойте, наверное, Нэн, та, что прядёт самую гладкую и тонкую шерстяную пряжу на свете, – поправила свою новенькую красную шаль и промолвила:

– Я помню, как впервые встретила Микеля в канун солнцестояния, год тому назад. На нём была клетчатая безрукавка, каких я не видывала, и голод ввалил ему щёки. Он предложил моему отцу отработать еду и ночлег в нашей овчарне… и остался. Я помню, как блестели его глаза, когда он узнал моё имя, и как его руки сомкнулись вокруг моей руки, когда я показала ему место, где я так люблю считать звёзды. Я помню, как воспарило моё сердце, когда он попросил меня стать его женой, и как струились по нашим запястьям шёлковые клятвенные ленты, когда мы произносили обеты любви, – прямо как цветные ручейки. Я помню, как надела бабушкины кружева, чтобы пройти под осеняющими арками в тот день, когда я оставила прежнюю жизнь и начала новую, уже не как девушка, но как хозяйка.

Пекарь перегнулся через сияющий чистотой прилавок и протянул ей один из треугольных хлебов, завёрнутых в вощёную бумагу.

– История твоя хороша. Желаю тебе рассказывать её долго и счастливо.

Микель, стоявший рядом с Нэн с красными ушами, прочистил горло и тоже заговорил:

– Я родом из Лугоземья, что у западной границы Топколесья. Я помню, как зима съела солнце и побила морозом наши поля. Мы ждали и так и не дождались оттепели, а отчаявшись, отправили старейшин за продовольствием и подмогой. Мы ждали, дрожа от холода и голода. Наконец старейшины вернулись с корзинами сморщенных фруктов и высохшего зерна и с рассказами о земле, где лету нет конца. Солнечный жар внушал больше надежд, чем будущее, погребённое подо льдом и снегом, и мы собрали всё, что могли унести, – всё, что у нас оставалось, – и двинулись в путь через ослепительно-белую пустошь. Я помню павших и потерянных. Я помню, как нас занесло в пылающую пустыню, где облака пыли поднимались навстречу небу и даже камни трескались от недостатка воды. Я помню, как мои родители…

Его голос оборвался, и пекарь сочувственно хмыкнул.

– Я помню, как остался один, – продолжил Микель, – и отчаялся. Я скитался, пока у меня не осталось сил, и тогда я наткнулся на Дубовую лощину и встретил Нэн. Она стала для меня словно пробуждением от кошмарного сна.

Пекарь протянул мужчине речево, положил руку ему на предплечье и мягко сжал:

– Это тяжёлая история, но обернулась она к добру. Я желаю тебе долго и счастливо рассказывать последующие истории.

Пара ушла, склонив головы друг к другу и тихо переговариваясь.

Брида сглотнула и шагнула к прилавку.

– Ага! Брида! – воскликнул пекарь. – Я всё думал, когда ты придёшь просить речево. Ну что ж, давай послушаем. Что у тебя за история?

Язык Бриды прилип к нёбу. Какая у неё была история? Она не знала, откуда родом и кто её родители. Её оставили на пороге у матушки Магди, как никому не нужный кабачок. Ведунья заботилась о ней в младенчестве, растила в детские годы и взяла в ученицы. Все воспоминания казались ей одолженными у матушки.

Пекарь, хозяин Уиттин, мягко улыбнулся:

– История не обязательно должна быть длинной. Просто твоей. И она должна быть правдивой.

Брида пожевала губу. Она приходила в эту пекарню с матушкой Магди с тех пор, как была крохой, которой только-только и хватало росту заглянуть в стеклянную витрину под прилавком. Уил Уиттин приберегал для неё обрезки теста, скатывая их в улитки, присыпанные корицей и сахаром. Он знал Магдино прошлое так же хорошо, как и она сама.

Через минуту она сказала:

– Я не знаю, откуда я взялась. Меня оставили в корзинке на крыльце у матушки Магди. Ей было одиноко, и она решила…

Пекарь поднял руку:

– Это не твоя история, девочка. Подлинно твоя история – это не события, которые кто-то тебе пересказал. Это то, что ты чувствуешь, и то, кто ты есть.

– Но…

– Попробуй ещё разок.

Желудок Бриды заурчал, и щёки залил румянец.

– Я помню… – начала она.

И тогда девочка рассказала свою историю.

– Я помню, как матушка Магди познакомила меня с Лопухом. Моим пони. Его чересчур надолго оставили одного в пустом сарае. Он изголодался и лягался, пытаясь вырваться наружу, и тогда-то сосед-фермер услышал шум. Лопух поранился, но был слишком расстроен, слишком напуган и рассержен, чтобы подпустить к себе фермера. Кто-то кликнул матушку Магди. Когда она открыла двери сарая, пони попытался убежать, но не сумел, ведь его задние ноги были поранены и распухли. В конце концов он позволил матушке набросить себе на шею верёвку и заковылял за ней домой.

Я помню, каким жалким он выглядел, когда я увидела впервые его. Я могла бы легко пересчитать его рёбра, а шкура была вся в репьях. Задние ноги все были тёмными от струпьев. Матушка Магди приготовила мазь, чтобы пользовать его, но Лопух не подпускал её к себе, не давал нанести лекарство.

Я смотрела на него, а он смотрел на меня, и мне казалось, что он видит меня насквозь – прямо через кожу, до самого одиночества глубоко в моих костях. Он фыркнул мне в лицо, и я стала плакать и смеяться, а потом он позволил мне нанести мазь на все его ссадины и струпья. Я кормила Лопуха и вычёсывала каждый день, а когда ему стало лучше, матушка Магди показала, как ездить на нём верхом. Я помню, что это было за чувство, когда мы в первый раз понеслись галопом и как ветер пел мне в лицо. Я будто летала. – Брида улыбнулась. – И я до сих пор единственная, кто может касаться его задних ног.

Пекарь хохотнул, от голубых глаз побежали морщинки, а на одной наливной, как яблочко, щеке заиграла ямочка.

– А вот это чудесная история. Я желаю тебе радостно её продолжать. – Он протянул девочке тёплое речево. – А теперь тебе лучше поспешить к распутью. Голос скоро будет там, и обидно будет с ней разминуться.

Тут Бриду осенила неожиданная мысль:

– Если матушка Магди спросит…

Ухмыльнувшись, пекарь приложил палец к носу.

– А вот значит как, хм? Знаешь ли, девчуля, я сегодня повидал уйму народу перед своим прилавком. Нельзя же ждать, что я упомню всех, верно? – Он подмигнул девочке. – Ну, ступай. И поспеши!

Брида рассмеялась:

– Спасибо, хозяин Уиттин!

Нырнув за дверь, девочка помчалась к распутью дорог на окраине деревни. День уже дозревал, вечерело, и с неба лился густой золотистый свет. Ждать оставалось недолго.

Она нашла себе местечко позади большой семьи с Кленового холма – городка, расположенного чуть севернее. В лицо Брида их не узнала, но у мужчин на куртках были вышиты оранжевые кленовые листья. Затем она осторожно развернула вощёный кулёк с речевом. Тесто, пышное и крохкое от масла, было присыпано солью и розмарином в память о празднике. От островатого пряного запаха у девочки потекли слюнки, и она надкусила уголок.

Вкуснятина! Она слизнула с губ начинку из мягкого сыра и откусила кусочек побольше.

– Прежде в каждом городе был свой Голос, – говорил сидевший перед Бридой мужчина своему сыну. – А теперь остались лишь единицы, разбросанные по миру. И как им удержать все истории у себя?

– А помнишь шествие, когда все девушки и парни несли в темноте мерцающие фонари, чтобы проводить Голос по деревне за околицу к распутью дорог? Я всё ждала, когда же вырасту, чтобы присоединиться к ним, – промолвила женщина. – До чего же жалко, что королева запретила Парад света в тот самый год, когда я наконец могла принять в нём участие.

Какая-то женщина в толпе неподалёку прищёлкнула языком:

– О да, теперь-то я оставляю своих деток дома. Одно дело, что я тут стою. Что до меня королеве? Но мои девочки… а ведь я слышала истории…

Тсссссс. Тишшше. Тссс.

Звук прошелестел сквозь толпу, и Брида привстала на цыпочки, вытягивая шею, вглядываясь в стынущие сиреневые тени сумерек.

Да, вон там! Сгорбившись над своей тростью, согбенная, скрюченная под тяжестью долгих лет и мрачных воспоминаний, старуха медленно ковыляла сквозь почтительно расступающуюся толпу, пока не встала на перекрёстке дорог.

Она опустила трость на землю с решительным стуком и прочистила горло.

Наступила глубокая тишина – все собравшиеся как один затаили дыхание.

Последний оставшийся Голос долины – старуха, собиравшая песни и истории, словно виноград с лозы или ягоды с куста, сжимая их зубами, пока не польются слова, сочные и сладкие, как летний сироп, – небрежным движением откинула капюшон. Она расправила плечи, достала из торбы на бедре длинную связку нитей и разноцветных бусин. Брида знала, что эти бусины и нити – тайнопись, где истории записаны не с помощью чернил и бумаги, а с помощью волокон и стекла.

Голос снова прочистила горло…

И начала запретную историю:

– Когда мир был лишь недавно соткан из морских ветров и звёздного света, эти земли принадлежали Серебряным Фейри. Они властвовали над Пятью королевствами – от Северного предела до Южных песков, от Западных лесов до Восточных хребтов и даже над Синими островами в океане.

В дни оны молодой мир был так напитан силой, что порождал волшебных существ: виверн и келпи, речных нимф и лесных духов, печных гномов и каменных гоблинов.

Несколько мужчин вокруг Бриды зашаркали ногами. Девочка услышала, как один из них буркнул что-то о детских сказках у костра, но другой шлёпнул его по руке, чтобы тот замолчал.

Голос скользнула пальцами по узловатой бечёвке, которую держала в руках, и подняла её повыше, чтобы толпа могла её рассмотреть. В угасающем свете дня по нитям словно пробежали слабые искры.

– Самыми могущественными существами были кони-бури, воплощённые из энергии стихий и призванные Серебряными Фейри. Кони-бури несли в себе магию ветра, и солнца, дождя, и грома, и лютого снегопада. Они мчались по королевствам из конца в конец, волоча за собой хаос.

Серебряные Фейри правили землёй, но так и не смогли приручить этих диких коней. Они не умели делать ничего лучше, чем направлять сокрушающую бурю и надеяться, что рано или поздно табун выберет место, где заживёт вдали от хрустальных дворцов и залитых лунным светом усадеб королевского двора Фейри.

И так было на протяжении многих веков.

– Но, – тут Голос указала на глянцевую бусину из голубого камня, – кони-бури не могли переплыть море, и потому Синие острова не ведали разрушения тех стихийных штормов. Островной народ сделался силён, хотя магия их медленно угасала. Они возвели города из камня и научились пролагать пути звёзд. Они строили плоты, затем лодки, а затем могучие корабли.

Однажды, уже давно забыв о магии, они отплыли из своих гаваней и причалили к суровым берегам у Западных лесов. Они прогнали Серебряных Фейри, но не магией и не силой, а солью и железом. Они преследовали коней-бурь за пределы…

Молния расколола небо, волной прокатив по окоёму раскаты грома. Брида вздрогнула от неожиданности, а какой-то малыш испуганно вскрикнул. Новый всполох молнии и удар грома послал искристые мурашки по рукам Бриды и поднял дыбом волоски у неё на шее.

Края толпы беспокойно всколыхнулись, головы запрокинулись, ожидая капель дождя, которые так и не упали.

– Небось, будь у нас кони-бури, погода была бы покладистей и мы бы не голодали, – сказал мужчина с выпяченной колесом грудью.

Женщина обернулась, чтобы осадить его сердитым взглядом:

– Ты не знаешь, как тебе повезло, Джекон Эверет, что ты живёшь здесь, в долине. Жизнь тут, может, и непростая, но снаружи ты бы узнал, что такое настоящий голод.

– Я просто говорю…

Голос нахмурилась и вскинула руку.

– Нет! – проворчала она. – Кони-бури – не рабочие клячи, которых можно обуздать и заставить работать. Они не упряжные пони и не верховые лошади. Они – сами стихии во плоти. Они красивы, да, и сильны, но также дики и опасны. Видите ли…

Но её снова перебили.

– А ещё кони-бури не реальны. – Мужской голос прорвался сквозь вязь её слов. – Мы пришли сюда, чтобы послушать правдивые истории, а не детские побасёнки и старые предания.

Ропот споров разрастался. Одни слушатели соглашались, другие возмущались его грубостью по отношению к Голосу.

Кто-то выкрикнул:

– Нам без надобности кони-бури. Мы хотим про Ветрожею. Расскажи нам о последней ведьме ветра. Расскажи нам историю о трёх перьях.

Его слова были встречены одобрительными возгласами.

Голос нахмурилась. Она свивала узловатые нити в своих скрюченных пальцах, постукивая по каждой бусинке длинным ногтем. Через некоторое время она трижды ударила клюкой о землю.

– Будь по-вашему, – сказала она и сунула бечёвку обратно в торбу. Затем достала другую, сплетённую из чёрной, белой и коричневой нитей и стягивающую три пера.

Брида подалась вперёд, в ушах у неё звенело любопытство.

– Некоторое время тому назад жила-была одна дама – Мелианна из Айдлуильда, – которая ничего на свете не желала так сильно, как иметь своё дитя, и вот она отправилась к Ветрожее на Маревые скалы, чтобы испросить у той чары.

Слова Голоса сделались теперь мягче и окрасились печалью.

– Ветрожея предупредила, что заклинание может обернуться иначе, чем та надеялась, но дама настаивала. Тогда Ветрожея опустила руку в карман своего плаща и достала три пёрышка: одно от воробья, одно от горлицы и одно от вороны. Она развеяла их по ветру, чтобы тот донёс желание дамы до ушей Великой Матери.

Даме не было дано единственное дитя.

Девять месяцев спустя она родила трёх – сёстры родились с разницей в несколько мгновений.

У первой были глаза как небо, а волосы такие светлые, что их называли серебряными. У второй были каштановые волосы и глаза цвета нагретой солнцем земли. А у третьей… у неё глаза были зелёные и тёмные, как жадно оберегаемая тайна, а волосы – как тени в полночь.

О, как ликовали господин и дама! Они называли своих дочерей Утро, Полдень и Вечер и любили их всем сердцем.

Но не все в усадьбе разделяли их радость. Кормилица уехала прежде, чем малышки увидели своё третье лето.

– Дело в той умненькой, что с глазами цвета клевера, – сказала она. – Что-то не вполне… Ох, не могу я подобрать слова. Мне пришло время уходить, вот и всё.

Тон Голоса изменился, и она наклонилась вперёд, пальцы её вились вдоль нитей и перьев, что она держала в руках.

– Дама любила своих дочерей и закрывала глаза на неприглядные истины. Но слуги видели и шептались. Некоторые из них уходили и больше не возвращались.

Когда девочкам исполнилось девять лет, дама привела их к Ветрожее на Маревые скалы, чтобы та прочитала их будущее, как было в обычае в те времена. Они три дня не убирали и не расчёсывали волос, чтобы ветер, дыхание Великой Матери, запутал истории их судеб в длинных растрёпанных прядях, где Ветрожея могла бы их угадать.

– Мои дочери, – объявила дама, почтительно склонив голову.

Ветрожея поманила девочек ближе, чтобы рассмотреть колтуны в их волосах. Но зеленоглазая дочь достала из кармана юбки серебряный нож с костяной рукояткой. Быстрее, чем жалит скорпион, она отрезала клок своих волос и, выпевая слова из дыма и тени, бросила в Ветрожею связующие чары.

Ветрожея потянулась к небу, но не успела призвать бурю на свою защиту. Силы юной девочки были уже темны и могущественны.

Посему Ветрожея сделала то единственное, что пришло ей в голову в ту минуту. Она бросилась со скалы и обернулась огромной орлицей, которую никто больше не видел. Голос позволила своим словам затихнуть и превратиться в рокот, дыхание, воспоминание.

– Без Ветрожеи, сплетающей ветры весны, лета, осени и зимы, времена года взревели в смятении. Мы говорили себе, что этого следовало ожидать, что Колесо года вскоре вновь найдёт равновесие. В конце концов, мы давно пользовались благословением Ветрожеи, тогда как другим общинам Топколесья не досталось этой удачи. Мы говорили себе, что сумеем приспособиться, сможем выучить ритмы погоды и без направляющей магии Ветрожеи, как приходилось делать прочим жителям королевства.

Но без Ветрожеи некому стало спрядать облака в ленты дождя над землёй, некому стало распутывать штормовые узлы и снежные затяжи, и погода стала свирепой и ненадёжной, год от года лишь ухудшаясь. Посевы засыхали и гибли, затоплялись и гибли, замерзали и гибли. Люди мёрзли, тонули, горели. Их поражало молнией или подхватывало ветром.

Без Ветрожеи некому стало читать дыхание судьбы, и хаос накрыл страну своей дланью.

Голос туго сжала перья в кулаке.

И становится только хуже. Люди голодают, а Королева Ворон…

Толпа придвинулась. Бриду толкали со всех сторон, все напряжённо вслушивались, что будет дальше.

– Что же это ты делаешь? – Внезапный вопрос матушки Магди разрезал историю, как острый клинок. Она шагала к перекрестью дорог, и плащ вился вокруг её лодыжек. Три вышитых зелёных листа – вензель ведуньи у неё груди – казалось, взблёскивал в мерцающем свете факела.